Текст книги "Россия. Автобиография"

Светлейший князь у власти, 1725–1727 годы
Франц Вильбуа

Фактическим правителем страны при Екатерине I был Александр Меншиков, ближайший сподвижник Петра. Чтобы не вызвать недовольство знати «чрезмерной добротою к светлейшему», Екатерина учредила Верховный тайный совет, в состав которого вошли граф Толстой (предок Л. Н. Толстого), адмирал Апраксин, канцлер Головкин, вице-президент Иностранной коллегии Остерман, князь Голицын и, разумеется, Меншиков. Последний руководил советом и правил едва ли не единовластно.

Франц Вильбуа – француз на русской службе, морской капитан и доверенное лицо сначала Петра Великого, а затем его супруги.

Меншиков, еще не будучи лишенным всех званий и почестей, воспрянул духом после смерти царя. Он имел звание фельдмаршала и возглавлял войска. Дом, где собирались сенаторы для обсуждения вопроса о том, кому отдать корону, был окружен солдатами. Войдя затем в эту ассамблею, где ранг первого министра давал ему значительные преимущества, он способствовал тому (скорее силой, чем разумными и справедливыми доводами), чтобы посадить на трон Екатерину, вторую жену царя (Евдокия Федоровна Лопухина, первая жена Петра I, была еще жива и находилась в монастыре), ту самую Екатерину, которая, прежде чем выйти замуж за царя, была наложницей Меншикова. Вначале она правила согласно советам Меншикова, не столько из благодарности, сколько в силу необходимости. Меншиков сразу заметил это, но сумел скрыть. Однако, опасаясь попасть в затруднительное положение, в котором он находился в конце царствования Петра I, он сразу же начал тайные переговоры с венским двором при посредничестве венского посла в России, чтобы после смерти царицы Екатерины возложить корону на голову великого князя Московского, племянника римского императора, при условии, что тот женится на старшей дочери князя Меншикова.

Царица Екатерина вскоре умерла. Если верить гласу народному и некоторым свидетельствам, ее отравил князь Меншиков, который раньше всех, предвидя эту смерть, позаботился о средствах, которые возвели бы на трон Великого князя Московского. Его происки имели такой успех, на какой он только мог надеяться. Едва Екатерина закрыла глаза, как внук Петра I, о котором до этого и не вспоминали, был провозглашен императором под именем Петра II. Первое, что сделал Меншиков как ловкий политик, было то, что он напомнил молодому царю о тех услугах, которые он ему оказал, и внушил недоверие ко всем, дав понять, что его величество может быть в безопасности в том случае, если предоставит ему полную власть в качестве главного управителя империи и генералиссимуса своих армий, о чем уже был составлен документ, который и был тотчас оформлен.

Вторая задача Меншикова состояла в том, чтобы немедленно приступить к бракосочетанию своей дочери с царем. Эта церемония была проведена без всякого открытого сопротивления со стороны сенаторов и других видных придворных чинов, которые были на нее приглашены. Они присутствовали там, не осмеливаясь показать ни малейшего внешнего признака своего внутреннего недовольства. Чтобы беспрепятственно достичь этой цели, он устранил от управления делами и двором многих русских вельмож, которые не очень старались скрыть все отвращение, какое у них вызывало это бракосочетание. Меншиков знал, что они в состоянии воспротивиться этому плану, когда речь зайдет о его реализации. Некоторых он заслал в Сибирь за предполагаемые преступления.

Но он ничего не предпринял против князей Долгоруких и графа Остермана, то ли потому, что плохо знал их намерения, то ли потому, что не считал их опасными противниками. Они из страха или чтобы выиграть время делали вид, что одобряют его замыслы. Можно предположить, что он их не боялся, так как разговаривал с ними только как господин, который не знает других законов, кроме своей воли. Он имел такой повелительный вид в обращении с царем, что тот, будучи еще очень молод, дрожал в его присутствии. Меншиков мешал ему в его невинных развлечениях и не позволял общаться с людьми, к которым тот питал наибольшее расположение, когда был великим князем Московским.

Одним словом, Меншиков правил Российской империей, как настоящий скиф, то есть с истинным деспотизмом, и таким тираническим, какого никогда не было ни у одного правителя в этих странах. Он полагал, что благодаря принятым им мерам и предосторожностям для укрепления своей власти ему нечего больше бояться со стороны людей. Он был занят лишь подготовкой свадьбы своей дочери с царем, когда вдруг опасно заболел, и было даже сомнительно, сумеет ли он выкарабкаться.

В течение этого времени те, кому он доверил следить за поведением своего подопечного, будущего зятя, дали немного больше свободы молодому цесаревичу. Они позволили цесаревне Елизавете и молодым князьям Долгоруким приходить иногда к нему, чтобы развлекать его. Поскольку все они были примерно одинакового возраста, ему было интереснее беседовать и шутить с ними, чем развлекаться более серьезным образом, как заставлял его делать это Меншиков, когда был здоров. Они настолько сблизились, что молодой царь не мог больше обходиться без их компании, а особенно без молодого Долгорукого.

Как только Меншиков оправился от своей болезни, он начал снова строго следить за поведением своего будущего зятя. Ему не понравилось, что цесаревне Елизавете разрешали часто навещать этого молодого монарха. Он положил этому конец, дав понять любезной тетушке, что ее слишком усердные посещения заставляли ее племянника терять попусту время и что она должна ограничить свои визиты лишь днями церемоний. Но у него не вызвали никаких опасений чувства дружбы, которые питал царь к молодому Ивану Долгорукому, потому что он не предполагал, что отец последнего окажется достаточно смелым, чтобы предпринять что-либо, а сын – достаточно бойким, чтобы внушить царю, робкому от природы, решение избавиться от утеснения, в котором его держали.

Меншиков обманулся в своей проницательности и своих предположениях по этому поводу. Хотя действительно отец и сын сами по себе не были сильными личностями, но они имели все качества, требующиеся для того, чтобы удачно осуществить интригу, задуманную более ловкими людьми. Граф Остерман, министр, столь же смелый, сколь и просвещенный, считал их способными на это. Он ждал лишь удобного случая, чтобы внушить им мысль погубить Меншикова, которым он имел основания быть недовольным.

Граф выбрал время, когда князь находился в Петергофе, куда он привез царя под предлогом развлечь его на охоте. Остерман решил, что это как раз подходящий случай для выполнения его замысла. Он направился ко всем сенаторам и главным гвардейским офицерам, чтобы прозондировать почву, и, встретив в каждом из них готовность попытаться сделать все, чтобы избавиться от тирании Меншикова, познакомил их со своим планом и проинструктировал каждого в отдельности о том, что тот должен делать. Свои инструкции князьям Долгоруким, отцу и сыну, он начал с того, что намекнул им: если удастся расстроить брак молодого царя с дочерью Меншикова, то народ будет в восторге, если тот женится на одной из княжон Долгоруких. Этим самым он хотел вовлечь их во все те мероприятия, которые он замыслил с сенаторами и гвардейскими офицерами.

Речь шла лишь о том, чтобы заставить молодого царя тайно покинуть Петергоф без ведома Меншикова и присоединиться к сенату, который, благодаря интригам Остермана, должен был, хотя ни один из его членов не был об этом предупрежден, собраться на даче великого канцлера Головкина в двух лье от Петергофа. Молодой князь Долгорукий, побуждаемый своим отцом, взялся привезти к ним царя. Он спал всегда в комнате его величества и как только увидел, что все уснули, предложил царю одеться и прыгнуть в окно, которое находилось не очень высоко, на первом этаже. Царь, не колеблясь, согласился и убежал, так что гвардейцы, стоявшие у его двери, ничего не заметили. Он пробежал через сад и достиг дороги, где его ждали все сенаторы и офицеры, которые проводили его с триумфом в Петербург.

Меншиков, предупрежденный слишком поздно о бегстве своего подопечного, посчитал своим долгом последовать за ним. Но, когда он прибыл туда, вся стража сменилась, а гарнизон был под ружьем, хотя он этого не приказывал. Он отправился прямо в свой дворец, чтобы подумать, какое принять решение. У входа он был остановлен отрядом гренадеров, которые окружили его дом. Он попросил разрешения войти и переговорить с царем, но ему объявили о приказе, согласно которому он должен был на следующий же день отправиться в свои владения в Раненбурге со всею семьей.

Офицеры, под охраной которых он находился, обращались с ним в этот день очень мягко. Они ему сказали, что он может взять с собой наиболее ценные вещи и увезти столько слуг, сколько пожелает. Он это сделал, хотя и подозревал, что это лишь ловушка, которую ему приготовили. Он выехал средь бела дня из Петербурга на своих самых роскошных колясках, с таким огромным багажом и такою свитой, что этот выезд был похож скорее на кортеж посла, чем на выезд пленника, которого отправляли в ссылку. Когда его арестовали от имени царя, он сказал офицеру, выполнявшему это поручение: «Я очень виноват, и признаюсь в этом, и такое обращение я заслужил, но не со стороны царя». Проезжая по улицам Петербурга, он приветствовал всех направо и налево. Среди этой толпы народа, сбежавшейся со всех сторон, он обращался к тем, кого знал особенно близко, и прощался с ними таким образом, что было очевидно, что его дух не был сломлен.

Едва он отъехал на два лье от Петербурга, как появился другой отряд солдат. Офицер, который ими командовал, потребовал у него от имени царя вернуть ленты орденов святого Александра и святого Андрея, Белого слона и Черного орла. «Я ожидал, – ответил он с большим хладнокровием этому офицеру, – что у меня их потребуют. Поэтому я их положил в маленькую шкатулку. Вот она. Вы там найдете эти внешние знаки ложного тщеславия, которое заставило меня их желать. Если вы, которому было поручено лишить меня их, когда-нибудь будете ими награждены, знайте на моем примере, как мало значения нужно им придавать». Ранее случалось, что в торжественные дни он носил сразу все эти ордена. Он был похож благодаря пестроте своих орденских лент, которые перекрещивались, на настоящую икону. Все кресты его лент были отделаны драгоценными бриллиантами. Трудно было найти человека, столь смешного в своем великолепии.

Офицер, взяв шкатулку, сказал, что его поручение не ограничивается только тем, чтобы потребовать у него ордена. Его миссия состояла еще и в том, чтобы отослать обратно весь его багаж и слуг, которые его сопровождали, и что он должен вместе с женою и детьми выйти из коляски и пересесть в маленькие повозки, на которых они поедут до Раненбурга. Он ответил офицеру: «Выполняйте ваши обязанности. Я готов ко всему. Чем больше вы заберете у меня, тем больше останется другим. Позаботьтесь только сказать от моего имени тем, в пользу кого пойдут эти богатства, что я их считаю гораздо больше достойными жалости, чем себя». Затем он вышел из своей коляски с непринужденным видом и, сев в крытую повозку, которую ему приготовили, сказал: «Я чувствую себя здесь гораздо лучше, чем в коляске».

Его отвезли в этом экипаже в Раненбург вместе с женою и детьми, которые находились в отдельных повозках. Он их видел только изредка, и ему не позволяли свободно беседовать с ними всякий раз, когда он того хотел. Но, когда он находил нечаянный случай, он старался ободрить их речами, сколь христианскими, столь и героическими, говоря им, что нужно терпеливо, как христиане, переносить свои несчастья, тяжесть которых, повторял он часто, вынести легче, чем бремя правления государством.

Хотя расстояние между Москвой, где находился в то время царь, и замком в Раненбурге, где находился в ссылке Меншиков, равно 150 милям, его враги считали, что он находится все еще слишком близко от царя, чтобы не опасаться его интриг. Поэтому они решили отправить его дальше, чем за 150 миль, в одно пустынное место, называемое Якутск (в действительности Меншиков был сослан в Березов. – Ред.), на краю Сибири. Он был туда перевезен с женою, детьми и восемью слугами, которых ему оставили, чтобы прислуживать им в ссылке.

Меншиков умер в ссылке в 1729 году, за год до того, как скончался от оспы император Петр II. Со смертью этого 14-летнего юноши род Романовых пресекся по мужской линии.

Верховный тайный совет, в котором после ссылки Меншикова главенствовали князья Долгорукие, стал подбирать нового царя, не считаясь с завещанием Екатерины I, указывавшим как на возможных преемниц Петра II на Анну и Елизавету, дочерей Петра I, – и вспомнил о потомках Ивана Алексеевича, брата Петра Великого. Свой выбор «верховники», как их называли, остановили на дочери Ивана Анне Иоанновне, бездетной вдове герцога Курляндского.

Первая русская конституция, 1730 год
Василий Долгорукий

Условием вступления на престол «верховники» выдвинули согласие Анны Иоанновны с так называемыми «митавскими кондициями» – списком условий, призванным ограничить абсолютную власть монарха. По сути, эти «кондиции» представляли собой конституцию «просвещенной монархии».

Князь Василий Долгорукий подготовил черновой рескрипт Анны Иоанновны Верховному тайному совету и текст «кондиций».

Понеже по воле всемогущего Бога и по общему желанию российского народа мы по преставлении всепресветлейшего державнейшего великого государя Петра Второго, императора и самодержца всероссийского, нашего любезнейшего государя племянника, императорский всероссийский престол восприяли и, следуя божественному закону, правительство свое таким образом вести намерена и желаю, дабы оное в начале к прославлению Божеского имени и к благополучию всего нашего государства и всех верных наших подданных служить могло. Того ради, чрез сие наикрепчайше обещаемся, что и наиглавнейшее мое попечение и старание будет не только о содержании, но и крайнем и всевозможном распространении православной нашей веры греческого исповедания, такожде, по приятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника, ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит; того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия:

1) Ни с кем войны не всчинять.

2) Мира не заключать.

3) Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать.

4) В знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничьего ранга не жаловать, ни же к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета.

5) У шляхетства живота и имения и чести без суда не отымать.

6) Вотчины и деревни не жаловать.

7) В придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совета Верховного Тайного совета не производить.

8) Государственные доходы в расход не употреблять – и всех верных своих поданных в неотменной своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской.

Анна Иоанновна согласилась с «кондициями» и торжественно въехала в Санкт-Петербург. Группа дворян встретила ее петицией, в которой содержалась просьба расширить состав Верховного тайного совета. Новая императрица обещала «подумать до обеду», а после обеда разорвала «кондиции» и объявила себя самодержицей – с опорой на гвардию, поддержкой которой заранее заручилась.

Верховный тайный совет был немедленно упразднен, Долгорукие отправились в ссылку (позднее их казнили), а при императрице составился Кабинет из трех человек – А. И. Остермана, Г. И. Головкина и А. М. Черкасского. Кроме того, в правление Анны возвысились «немцы» – прежде всего служивший еще Петру Великому Бурхард Миних и фаворит императрицы курляндский барон Эрнст Бирон, а также многочисленные выходцы из Прибалтики и германских княжеств.

Экспедиция Витуса Беринга, 1732–1743 годы
Витус Беринг

К «немцам» принадлежал и Витус Беринг, датчанин на русской службе, поступивший в русский флот еще в годы Северной войны. После присоединения к России Камчатки (усилиями анадырских и якутских казаков) Петр I приказал организовать экспедицию, которой поручили «отыскать Америку» или перешеек между Азией и Америкой; командовать экспедицией назначили Беринга. За два года (1725–1727) были открыты Анадырский залив, бухта Провидения, остров Святого Лаврентия и обнаружено, что перешейка между Азией и Америкой не существует (как утверждал еще казак Семен Дежнев, опередивший Беринга на 80 лет). Эта экспедиция стала первой в российской истории морской научной экспедицией.

В 1732 году Беринг отправился в новое плавание – чтобы все-таки достичь Америки и разведать морской путь к устью Амура и Японским островам.

Хотя по данной блаженной и вечнодостойной памяти от государя императора Петра Великого собственноручной вам инструкции в бытность вашу в той экспедиции было искание, где б Камчатская земля с Америкою сошлась, только, как вы представляли, что по силе оной инструкции возле земли от Камчатки между севером и востоком даже до ширины 67 градусов ходили, и, как в сочиненной о том походе картине показано, что до того места означенных градусов к американским берегам сходства не имеется, что же свыше той ширины от вас на карте назначено от оного места между севером и западом до устья реки Колымы, и то положено по прежним картам и по ведомостям, и так о несоединении за подлинность утверждать сомнительно; к тому ж о пути подле земли морем от Оби реки до Лены и далее будто частью подле того берега и ходить возможно, а о некоторых местах и ничего неизвестно, и о том потому ж утвердить невозможно, ибо никаких достоверных не только карт, но и ведомостей нет. Того ради ее императорское величество указала для подлинного известия, есть ли соединение Камчатской земли с Америкою, также и имеется ли проход Северным морем – построить дубель шлюпки о 24 веслах, каждую с палубою, а именно при Тобольске на реке Иртыш одну да в Якутске на Лене реке – две, на которые поставить фалконеты и следовать на построенной в Тобольске Обью рекою до устья морского и от устья к востоку морем подле берега даже до Енисейского устья, а из Якутска на одной Леною рекою до устья ж, а от устья к западу подле берега морем до Енисейского устья напротив той, коя пойдет от Обского устья, а другой шлюпке из Якутского устья к востоку морем подле берега до устья Колымы реки и оттуда подле берегов к востоку и, обойдя угол, который в карте показан в 73 градусах, идти подле берега до Анадырского и Камчатского устий и, хотя вышеименованные суда, называемые дубель шлюпки, ради тех посылок и определено построить и для заготовления на оные лесов наряжены отсюда в Тобольск подмастерья, да в Якутск мастер, однако ж вам, сколько возможно ныне, а особливо по прибытии в Тобольск о положении оных мест, где следование в пути иметь надлежит, по крайней возможности разведать и со общего со всеми обер-офицерами консилиума, какие способнее и безопаснее в те посылки суда за лучшее рассудятся, такия и делать велеть в вышеписанных местах или где пристойнее, чтоб оные в тех вояжах, как выше объявлено, были действительны и не беспрепятственны, паче же и безопасны, и на тех судах командирами из имеющихся в команде вашей лейтенантов по одному, также и прочих подчиненных им служителей, кого куда по рассуждению вашему надлежит на каждое судно определить по стольку, как в сообщенном вам от коллегии о разделении оных служителей по экспедициям реестре показано, или по лучшему рассуждению с общего с прочими офицерами совета, усматривая по препорции судов, и в каком действительном отправлении те вояжи оным офицерам иметь. <…>

Ее ж императорское величество указала ради обсервации и изыскания пути до Японии построить на Камчатке реке один бот с палубою и две дубель шлюпки о 24 веслах каждую с палубою и, построя и вооружа, следовать в показанный вояж капитану Шпанбергу (соратник Беринга. – Ред.). Буде же оставшей от прежней экспедиции бот найдется в таком состоянии, что на оном в вояж идти будет можно и безопасно, то вновь показанного боту не делать, только построить к прежнему вышепомянутые шлюпки, о чем ему, Шпанбергу, в каком ту экспедицию действительном отправлении иметь, довольная инструкция учинена. <…>

Понеже в Сибире прежде сего, а на Камчатке и поныне не только вновь приходящих в подданство, но и прежних тамошних народов княжцов, когда они ясак в казну платят, имянем ее императорского величества жаловали и жалуют малыми подарками – красными сукнами, иглами, оловцом и иными мелочными, что при нынешнем случае дальних и важных экспедицей небесполезно чинить надлежит, а наипаче к приласканию на новых землях и на островах тутошних народов, к тому ж и чрез бывшую экспедицию известно, что камчатский и другие народы чрез малую им дачу китайского табаку, называемого шару, многие выгоды принесли, которые издержкою других товаров за великую цену исполнить нельзя, того ради по взятой ведомости велено на такие подарки надлежащие товары в Тобольске отпустить, которые вам от тамошнего губернатора, по прибытии в Тобольск, требовать и принять, и из них несколько дать тем офицерам, кои отправятся для осмотрения Северного моря, а прочее в Охотск и на Камчатку при себе отвезти и там во время посылок морских и сухопутных, где нужда и за потребно рассудятся, давать на подарки княжцам и народу по прежним обычаям, потому что там никакие деньги не ходят и в них нужды нет, но все, что им потребно, на зверей меняют. <…>

Для приласкания вновь приходящих в подданство и прежних здешних народов княжцов куплено в Санкт-Питербурхе для раздачи в подарки разных цветов сукна и олова в блюдах и в тарелках, также от сибирской губернской, от иркутской провинциальной и от якутской воеводской канцелярий принят шар, или табак китайский, крашенина, бисер и прочая мелочь. <…>

Покамест в вышепомянутые дальние экспедиции приуготовление быть имеет, тогда для осмотру мест, которые почитай в Камчатском море, командировать особливо одно или два судна с морскими служителями и с сибирскими служилыми людьми, кои те места знают, которым от Охотска берега морские и впадающия в них реки, даже до реки Уди и ту реку Удь описать. А особливо по оной коль далеко можно быть водяному судами ходу и сколько же обильна она лесами и угодьями к пашне, понеже о ней узнать, что на строение морских судов лесу по ней довольно и земли хорошие, а от устья той реки далее до реки Тугура, на которой бывал российский Тугурский острог, от китайцев разорен, и за Тугуром, буде возможно, до Амурского устья, а далее хотя б и противности от кого не было, не следовать, дабы не впасть у китайцев в подозрение, потому что за Тугуром до Амура и далее Корея и прочие земли – китайского владения. <...>

Ее ж императорское величество указала в вышепомянутых всех вояжах подле новых земель и островов прилежнее осматривать удобных мест для пристаней и для прибежища во время морских штормов или льдов и какие где растут ли леса, к починке морских судов годные, дабы, имея такую ведомость, впредь могли морские суда в такие места для своего опасения и иных потреб заходить надежно, также где возможно и случай допустит, спуская на натуральную землю с конвоем пристойным рудознатцев... с принадлежащими инструментами и велеть осматривать, не найдутся ль где богатые металлы и минералы, и буде есть, то брать руды малые, а потом по надежде и свидетельству смотря большие пробы и описывать такие места особо; буде же в подвластных России местах такое подземное богатство откроется, от которого по большим пробам прибыль покажется, о том, не упуская вдаль, по возвращению объявлять охотскому командиру, а в прочих местах другим командирам, а им определено... всемерно стараться и настоящее действо производить в пользу и в прибыль интереса ее императорского величества, и исполняя то, писать в сенат и прислать пробы руд. <…>

Вторая экспедиция Беринга основала на Камчатке поселение, впоследствии превратившееся в Петропавловск-Камчатский, вышла к побережью Аляски, изучила прибрежные острова. На одном из них, позднее названном островом Беринга, начальник экспедиции заболел цингой (или какой-то иной болезнью) и вскоре скончался.

Беринг не был первым русским мореплавателем, достигшим берегов Америки (эта честь принадлежит команде шлюпа «Святой Гавриил», причалившего к Аляске в 1732 году), однако именно он провел первую картографическую съемку американского и камчатского побережий. В признание заслуг Витуса Беринга по предложению великого исследователя Джеймса Кука именем Беринга впоследствии назвали пролив между Америкой и Азией.