Текст книги "Россия. Автобиография"

Иван Грозный и князь Курбский, 1564–1579 годы
Андрей Курбский, Иван Грозный

С детства привыкший никому не доверять, царь проникался все большей подозрительностью к своему окружению. Вдобавок в 1553 году при дворе случился так называемый «боярский бунт» – открытое недовольство бояр; это был настоящий политический кризис: во время своей тяжелой болезни царь для обеспечения преемственности потребовал, чтобы бояре присягнули его малолетнему сыну, часть бояр во главе с князем Владимиром Старицким отказалась это делать. После этого бунта был удален от двора монах Сильвестр (несколькоми годами спустя он был сослан на Соловки), поддержавший одного из бояр. Позднее, уже в ходе Ливонской войны, в почетную ссылку в войско отправили другого члена Избранной рады, Адашева, который окончил свои дни в тюрьме завоеванного им Дерпта (Тарту). Наконец ближайший сподвижник царя князь Андрей Курбский, восприняв как опалу свое назначение наместником покоренной Ливонии, в 1564 году тайно бежал в Литву (позже он возглавил военные походы против Московии) и оттуда написал оболичительное письмо царю. Иван ответил на письмо Курбского своим, и этот знаменитый обмен письмами вошел в историю как переписка Курбского с Грозным.

Первое послание Курбского

Царю, Богом препрославленному и среди православных всех светлее являвшемуся, ныне же – за грехи наши – ставшему супротивным (пусть разумеет разумеющий), совесть имеющему прокаженную, какой не встретишь и у народов безбожных. И более сказанного говорить обо всем по порядку запретил я языку моему, но из-за претеснений тягчайших от власти твоей и от великого горя сердечного решусь сказать тебе, царь, хотя бы немногое.

Зачем, царь, сильных во Израиле истребил, и воевод, дарованных тебе богом для борьбы с врагами, различным казням предал, и святую кровь их победоносную в церквах божьих пролил, и кровью мученическою обагрил церковные пороги, и на доброхотов твоих, душу свою за тебя положивших, неслыханные от начала мира муки, и смерти, и притеснения измыслил, обвиняя невинных православных в изменах, и чародействе, и в ином непотребстве, и с усердием тщась свет во тьму обратить и сладкое назвать горьким? В чем же провинились перед тобой и чем прогневали тебя христиане – соратники твои? Не они ли разгромили прегордые царства и обратили их в покорные тебе во всем, а у них же прежде в рабстве были предки наши? Не сдались ли тебе крепости немецкие по мудрости их, им от Бога дарованной? За это ли нам, несчастным, воздал, истребляя нас и со всеми близкими нашими? Или ты, царь, мнишь, что бессмертен, и впал в невиданную ересь, словно не боишься предстать перед неподкупным судьей – надеждой христианской, богоначальным Иисусом, который придет вершить справедливый суд над вселенной и уж тем более не помилует гордых притеснителей и взыщет за все прегрешения власти их, как говорится: «Он есть Христос мой, восседающий на престоле херувимском одесную величайшего из высших, – судья между мной и тобой».

Какого только зла и каких гонений от тебя не претерпел! И каких бед и напастей на меня не обрушил! И каких грехов и измен не возвел на меня! А всех причиненных, тобой различных бед по порядку не могу и исчислить, ибо множество их и горем еще объята душа моя. Но обо всем вместе скажу: до конца всего лишен был и из земли Божьей тобою без вины изгнан. И воздал ты мне злой за добро мое и за любовь мою непримиримой ненавистью. И кровь моя, которую я, словно воду, проливал за тебя, обличает тебя перед Богом моим. Бог читает в сердцах: я же в уме своем постоянно размышлял, и совесть моя была моим свидетелем, и искал, и в мыслях своих оглядывался на себя самого, и не понял, и не нашел, в чем же я перед тобой согрешил. Полки твои водил, и выступал с ними, и никакого тебе бесчестия не принес, одни лишь победы пресветлые с помощью ангела Господня одерживал для твоей же славы и никогда полков твоих не обратил спиной к врагам, а напротив – преславно одолевал на похвалу тебе. И все это не один год и не два, а в течение многих лет трудился, и много пота пролил, и много перенес, так что мало мог видеть родителей своих, и с женой своей не бывал, и вдали от отечества своего находился, в самых дальних крепостях твоих против врагов твоих сражался и страдал от телесных мук, которым Господь мой Иисус Христос свидетель; а как часто ранен был варварами в различных битвах, и все тело мое покрыто ранами. Но тебе, царь, до всего этого и дела нет. <...>

Первое послание Ивана Грозного Курбскому

Это истинно православного христианского самодержавия, многою властию обладающего, повеление и наш христианский смиренный ответ бывшему прежде истинного православного христианства и нашего самодержавия боярину, и советнику, и воеводе, ныне же – отступнику от честного и животворящего креста Господня и губителю христиан, и примкнувшего к врагам христианства, отступившего от поклонения божественным иконам, и поправшему все божественные установления, и святые храмы разорившему, осквернившему и поправшему священные сосуды и образы, – князю Андрею Михайловичу Курбскому, изменнически пожелавшему стать Ярославским князем, – да будет ведомо. Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда? Даже если ты приобретешь весь мир, смерть напоследок все равно похитит тебя. <...>

Ты же ради тела погубил душу, презрел нетленную славу ради быстротекущей и, на человека разъярившись, против Бога восстал. Пойми же, несчастный, с какой высоты в какую пропасть ты низвергся душой и телом! Сбылись на тебе пророческие слова: «Кто думает, что он имеет, всего лишится». В том ли твое благочестие, что ты погубил себя из-за своего себялюбия, а не ради Бога? Могут же догадаться находящиеся возле тебя и способные к размышлению, что в тебе злобесный яд: ты бежал не от смерти, а ради славы в этой кратковременной и скоротекущей жизни и богатства ради. Если же ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему же испугался безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние? В конце концов все равно умрешь. Если же ты убоялся смертного приговора по навету, поверив злодейской лжи твоих друзей, слуг сатаны, то это и есть явный ваш изменнический умысел, как это бывало в прошлом, так и есть ныне. Почему же ты презрел слова апостола Павла, который вещал: «Всякая душа да повинуется владыке, власть имеющему; нет власти, кроме как от Бога: тот, кто противит власти, противится Божьему повелению». Воззри на него и вдумайся: кто противится власти – противится Богу; а кто противится Богу – тот именуется отступником, а это наихудший из грехов. А ведь сказано это обо всякой власти, даже о власти, добытой ценой крови и войн. Задумайся же над сказанным, ведь мы не насилием добывали царство, тем более поэтому кто противится такой власти – противится Богу! Тот же апостол Павел говорит (и этим словам ты не внял): «Рабы! Слушайтесь своих господ, работая на них не только на глазах, как человекоугодники, но как слуги Бога, повинуйтесь не только добрым, но и злым, не только за страх, но и за совесть». Но это уж воля Господня, если придется пострадать, творя добро.

Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни. Но ради преходящей славы, из-за себялюбия, во имя радостей мира сего все свое душевное благочестие, вместе с христианской верой и законом, ты попрал, уподобился семени, брошенному на камень и выросшему, когда же воссияло знойное солнце, тотчас же, из-за одного ложного слова, поддался искушению, и отвергся, и не вырастил плода. <...>

Кровью же никакой мы церковных порогов не обагряли; мучеников за веру у нас нет; когда же мы находим доброжелателей, полагающих за нас душу искренно, а не лживо, не таких, которые языком говорят хорошее, а в сердце затевают дурное, на глазах одаряют и хвалят, а за глаза расточают и укоряют (подобно зеркалу, которое отражает того, кто на него смотрит, и забывает отвернувшегося), когда мы встречаем людей, свободных от этих недостатков, которые служат честно и не забывают, подобно зеркалу, порученной службы, то мы награждаем их великим жалованьем; тот же, который, как я сказал, противится, заслуживает казни за свою вину. А как в других странах – сам увидишь, как там карают злодеев – не по-здешнему! Это вы по своему злобесному нраву решили любить изменников; а в других странах изменников не любят и казнят их и тем укрепляют власть свою.

А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали: если же ты говоришь о изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят. <...>

Второе послание Курбского

Широковещательное и многошумное послание твое получил, и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобает, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно, со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, как это в обычае людей искусных и ученых, когда случается им кому-либо писать, в кратких словах излагая важные мысли, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же и о постелях, и о телогрейках, и иное многое – поистине слово вздорных баб россказни, и так все невежественно, что не только ученым и знающим мужам, но и простым и детям на удивление и на осмеяние, а тем более посылать в чужую землю, где встречаются и люди, знающие не только грамматику и риторику, но и диалектику и философию.

И еще к тому же меня, человека, уже со всем смирявшегося, в странствиях много перенесшего и несправедливо изгнанного, к тому же и многогрешного, но имеющего чуткое сердце и в письме искусного, так осудительно и так шумливо, не дожидаясь суда Божьего, порицать и так мне грозить! И вместо того чтобы утешить меня, пребывающего во многих печалях, словно забыл ты и презрел пророка, говорящего: «Не оскорбляй мужа в беде его, и так достаточно ему», твое величество ко мне, неповинному изгнаннику, с такими словами вместо утешения обратилось. Да будет за то Бог тебе судьей. И так жестоко грызть за глаза невинного мужа, с юных лет бывшего слугой твоим! Не поверю, что это было бы угодно Богу. <...>

Второе послание Ивана Грозного Курбскому

Со смирением напоминаю тебе, о князь: посмотри, как к нашим согрешениям и особенно к моему беззаконию, хотя я и не отступил от веры, снисходительно Божье величество в ожидании моего покаяния. И не сомневаюсь в милосердии создателя, которое принесет мне спасение, ибо говорит Бог в святом Евангелии, что больше радуется об одном раскаявшемся, чем о девяноста девяти праведниках; то же говорится и в притче об овцах и драхмах. Ибо если и многочисленнее песка морского беззакония мои, все же надеюсь на милость благоутробия Божия – может Господь в море своей милости потопить беззакония мои. Вот и теперь Господь помиловал меня, грешника, блудника и мучителя, и животворящим своим крестом низложил Амалика и Максентия. А наступающей крестоносной хоругви никакая военная хитрость не нужна, что знает не только Русь, но и немцы, и литовцы, и татары, и многие народы. Сам спроси у них и узнаешь, я же не хочу перечислять тебе эти победы, ибо не мои они, а Божьи. Тебе же напомню лишь кое-что из многого, ибо на укоризны, которые ты писал ко мне, я уже со всей истиной ответил; теперь же напомню немногое из многого. Вспомни сказанное в книге Иова: «Обошел землю и иду по вселенной»; так и вы с попом Сильвестром, и Алексеем Адашевым, и со всеми своими родичами хотели видеть под ногами своими всю Русскую землю, но Бог дает власть тому, кому захочет. <...>

Вместо прежних соратников царь окружил себя новыми любимцами – к их числу принадлежали бояре Басмановы, князь Вяземский, дворяне Малюта Скуратов и Василий Грязной. Всем им предстояло печально прославиться в годы опричнины.

Опричнина, 1565–1572 годы
Житие митрополита Филиппа

В декабре 1564 года царь после долгого путешествия по монастырям вместе с семьей покинул Москву и остановился в Александровской слободе (ныне город Александров), при этом вывез с собой казну и государственный аппарат, и оттуда направил в Москву послание митрополиту, обвиняя бояр и духовенство в измене и сообщая о своем намерении отречься от престола. Другое послание, адресованное народу, заверяло, что самодержец гневается лишь на бояр, а на простых людей «обиды не держит». Царь добивался признания за ним абсолютной власти. Бояре и многолюдная народная депутация умолили царя вернуться на царство, Иван же потребовал, чтобы дума наделила его правом казнить изменников по своему усмотрению, а также согласилась на разделение страны на опричнину (личные царские земли – северные промысловые края, ряд подмосковных уездов, часть Москвы и рубежи Литвы) и земщину (остальная территория России). Опричные земли царь раздавал тем, кто пользовался его доверием, а прежних владельцев изгоняли и ссылали. Из опричников – новых владельцев конфискованных земель – составили опричное войско, причем его организация напоминала устройство монашеского ордена: во главе игумен (сам царь), пономарь (Скуратов), келарь (князь Вяземский)... По замечанию Пискаревского летописца, «в том же году попущением Божием за грехи наши взъярился царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси на все православное христианство по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова и иных таких же, и учинил он опришнину...»

Изменником в эти годы объявляли всякого, кто имел неосторожность сказать о царе и его приближенных «худое слово», казненных было около 3500 тысяч человек. Не миновала печальная участь даже первое духовное лицо России – митрополита Филиппа (Федора Степановича Колычева), обличавшего опричнину и отказавшегося благословить царя.

Исконному же злодею, началопагубному змею, лукавому хищнику, древнему завистнику, лукавому шепотнику, сатане проклятому, мало ему со своими угодниками бесами тьмообразной своей погибели. Но, еще льстя, жаждет, желает вселенную злобою погубить, беспрестанно воюя против христианской веры и благородных людей. Наиболее же всего вооружаясь на благопоспешных духовных правителей, наводит на них смертоносные скорби: самих же себя окаянных, на горшую муку. Они же, велехвальные страстотерпцы, с Божией помощью все с благодарением переносят и ото всех Царя и Содетеля победными вечными венцами украшаются и к Нему приходят в вечный покой, пока не пройдут назначенные семь тысяч лет всегоршей муки и к предыдущей славе. Ныне же злокозненного его враждования слово изречем и тайную его часть ныне откроем, поскольку и в нас многие его многоплетения действуют. Не только в простых людях осуществляются те вражьи наветы, но и до самых советных царевых палат доходят. И вельможи между собою воздают ненавистью за любовь, гордостью над смирением возносятся и злыми своими гнусными умышлениями друг на друга словно змеи шипят и всякие злые вещи соплетают.

Неудобно писанию предать, но и самого благочестивого царя сильно возмутили на гнев и ярость сами на себя воздвигли. И от тех советов верных своих слуг и известных сродников восприняв елей, нагоняет страх на бояр своих и неукротимо гневается. И из-за таких злых соблазнов собирает совет и весь освященный собор во царствующем городе своем Москве. И вызывает Новгородского архиепископа Пимена, Казанского Германа, Ростовского Корнилия, Крутицкого Германа, Суздальского Пафнутия, Рязанского Филофея, Смоленского Феофила, Тверского Варсонофия, Вологодского Макария и прочих епископов и архимандритов, и игуменов, и всех бояр своих. И возвещает им свою царскую мысль: решил он царство свое разделить, а царский двор перенести в Александровскую слободу и хочет, чтобы они эту мысль благословили. Блаженный же Филипп и другие епископы решили, укрепившись между собою, против такового начинания крепко стоять. Но один из них, славолюбивый, облеченный епископским саном, донес царю об их общем совете, и многие отказались от общего решения. И не только царева страха убоялись, но и на блаженного Филиппа иные из них восстали, если он об их решении объявит.

Царь начал свой совет, все же от страха не смели ничего сказать. Иные же, желающие славы мира сего, молчали, и никто не смел говорить что-либо против царя или его умолить, или тем, кто его возмущает, запретить. Блаженный же Филипп приступил к царю и сказал: «Знаем тебя как хранителя благочестия и истинного поборника, и православия снабдителя, и своей державы осмотрительного правителя. Никто ничего на державу твою злого не советует – свидетель тому Всевидящее Око. О царь! Мы от отцов наших приняли обычай почитать царя, но прежде всего благоразумие в нем чтить. Прекрати такое неугодное начинание, держись, прежде чем пожелать, разума; встань крепко на камени веры, он же крепко Господом заложен. Подражай добродетелям, которыми и отец твой, царь и великий князь Василий, возвысился. Возвысься благочестием, сияй смирением и просветись любовию Божественного Духа. Желанием добродетели назидайся в правой вере. Благие деяния и честное житие – это не дрова, не сено, не стебли, мгновенно сжигаемые грехом, годные только к сожжению и более ни к чему не годные, но золото и серебро.

Для того ли собрались мы, отцы и братия, чтобы молчать? Почему боитесь правду сказать? Ваше молчание грех влагает в душу цареву, а своей душе оно на горшую погибель. Православную веру в скорбь и смущение повергает. Почему желаете тленной славы мира сего? Ни высокий сан мира сего не избавит от муки вечной преступающих заповеди Христовы, но наше истинное должное стремление – иметь духовное попечение о благочестии, благоверии, смирении всего православного христианства. На то ли взираете, что молчит царский синклит – все они связаны куплями житейскими. Нас же Господь Бог ото всего этого освободил, да знают ваши преподобия, что для этого поставлены – исполнять всякую истину. Исполнившие же этот завет, венцом небесным будут увенчаны, если душу свою полагаете за порученное стадо. Но если об истине умолчите, сами знаете, что в день судный истязаны будете за все, что вам поручено Духом Святым».

Они же смиреннообразно стояли, пособники предательства и злобы, творящие угодное царю, – Пимен Новогородский, Пафнутий Суздальский, Филофей Рязанский. А также сингел благовещенский Евстафий – тогда он пребывал в запрещении согласно правилам. Он же был духовником царю и непрестанно, явно и тайно, возводил напраслину на страстотерпца Филиппа. Прочие же не встали ни на сторону Филиппа, ни на сторону других, но поступали, как царь захочет. Как сказал пророк: «Там убоятся страха, где нет страха». Царь понял, что никто не смеет противостоять ему, но все его воле повинуются и благословляют, кроме одного блаженного Филиппа, выступавшего против него, говорящего ему о благочестии и убеждающего, чтобы не разделял царства. И никто не поддержал блаженного Филиппа – все вместе уклонились, сделались равно непотребными, не делающими добра. И разгневался царь на святого и начал по воле своей и по их совету дела свои творить. Тех князей и бояр и прочих вельмож, которые ему угодны были, называли опричниками, то есть дворовыми людьми; других же князей и бояр и прочих вельмож называл земскими. Также и все земли державы своей разделил.

Прошло немало времени после того совета. Царь находился во своем любимом доме, в прежде упоминаемой слободе: моими слезными словами называемая слобода, а на деле ставшей древним египетским обольщением. Там первородных губили, а здесь, словно колосья, православных пожинали. Отовсюду лютейшим огнем горячей золы попалило землю – не варваров нашествие, не градобитие виноградники наши погубило, но самоизволенный мрак страха и тьма дерзновения покрыли, неминуемо губя первенцев наших. Хотя не помазывались кровию дома наши, но бедствовало благочестие и убивались души первенцев. Хоругви увидев, внезапно поняли, что окружен царствующий город, и услышали, что явился страшный царь со всем своим воинством вооруженным. Все вооружены, все на одно лицо и едины нравом, как и делами, зачав грех, порождая беззаконие. Все как один в черных одеждах, а иное неудобно предать писанию.

Входит же царь в соборную церковь Пречистой Богородицы. Он же – Нового Завета проповедник, великий Христов архиерей Филипп, если и не того Стефана сын, но сыном ему ставший своими благими делами, ревностию последовавший равноапостольному мученику Стефану. Он не устрашился такового свирепства и, видя в православных великое возмущение неудобоносимыми бесчестными скорбями и ранами, просветился душою и, укрепившись сердцем, приступил к самодержцу и сказал: «О державный царь, ты выше всего имеющий сан, почитай более всего Бога, сподобившего тебя этого сана, потому что по подобию небесной власти дан тебе скипетр земной силы, чтобы ты научил людей хранить правду. Подобает тебе, смертному, не возноситься, но, подражая Богу, не гневаться, поскольку почтен ты образом Божиим, но в то же время и пыли земной причастен, этим же всегда научайся. Тот воистину наречется властелином, который сам собою владеет и нелепым похотям не потворствует, но имея помощника – непобедимого самодержца, благоверный ум, который самовольных похотей всетомительное хотение побеждает оружием любви и целомудрия. С древних времен не слыхано, чтобы благочестивые цари свою державу возмущали! Ни при твоих праотцах такого не случалось, ни среди иных народов такого не помышлялось».

Услышал царь обличения святителя и, не стерпев, в ярости сказал: «Какое тебе, чернецу, до наших царских советов дело? Не знаешь того, что меня мои же хотят поглотить?» Святой же отвечал: «Я, как ты спрашиваешь, по данной нам благодати Пресвятого и Животворящего Духа и по избранию священного собора, и по вашему изволению, – пастырь Церкви Христовой. Вместе с тобою должен попечение иметь о благочестии и о смирении всего православного христианства». Царь же сказал: «Одно, тебе, честной отче, говорю: молчи, а нас на это благослови по нашему изволению». Блаженный же отвечал: «Благочестивый царь! Наше молчание грех на твою душу налагает и всенародную приносит смерть, как и о мореплавателях говорится: когда капитан корабля соблазнится, то небольшой вред приносит плавающим с ним, но когда соблазнится кормчий, то всему кораблю приносит погибель. Если же и мы воле человеческой будем последовать, как произнесем в день пришествия Господа: “Вот я и дети, которых дал мне Господь?” Ибо Господь сказал в святом Евангелии: “Сия есть заповедь Моя – да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих”. И еще: “Весь закон и пророки в двух заповедях: возлюби Господа Бога всем сердцем своим и ближнего, как самого себя”. И наставляя учеников, сказал: “Если в любви Моей пребудете, воистину учениками Моими будете”. Так и мы мыслим и держимся этого крепко».

Царь же сказал: «Владыко святой! Восстали на меня, как и Давид в скорби говорил: “Друзья мои искренние отступили от язвы моей и ближние мои стоят вдали. Ищущие же души моей ставят сети”». Святой же отвечал: «Господин мой царь, это говорят тебе лукавые и льстивые, приими тех, которые подадут благой совет, тех, кто не будет постоянно творить дела зависти, но только воистину пользу соблюдают. Другие же лишь на угождение власть имущим взирают. Но не разделяй единую державу: ты поставлен от Бога повелевать людьми Божьими в правде, а не мучительски. Доброчестие царя словно венцом украшает, богатство же уходит, и власть проходит, и слава исчезает. Но жизнь с Богом бессмертные века продолжается. Никто из живших в мире из того, что собрал, с собой после смерти не берет, но все оставляет на земле. Нагим отчитывается о жизни своей. Ты же неправо говорящих обличи и отстрани от себя, словно гнилой член, а людей своих в единении устрой, чтобы в нелицемерной Божественной любви пребывали».

Царь же сказал: «Филипп, не прекословь власти нашей! Не чудных и лживых принимай, но лишь дающих благие советы, не льстивых. Всегда достигнет гнев мой тебя или этот сан оставь». Святой же отвечал: «Благочестивый царь! Я не умолял ни тебя, ни ходатаев к тебе не посылал, ни богатством твои руки не наполнял, чтобы власть эту воспринять. Зачем лишил меня пустыни отцов, если смело каноны преступаешь по своему желанию? Не подобает начатому подвигу ослабевать». Царь же ушел к себе в палаты в великом раздумии и на святого гневаясь. Того же начинания советники злобные, Малюта Скуратов да Василий Грязной со своими единомышленниками, непрестанно строили ковы против блаженного. Увещевали царя, чтобы он не отступался от своего решения, после же и сами претерпели горшее от этого. Православной же вере от той опричнины великое возмущение случилось в мире: и кровопролитие, и суд не по правде. И от этой обступившей скорби возненавидели люди друг друга. Некие же благоразумные правители, истинные и искусные мужи, и первые вельможи, и весь народ пришли к пастырю своему с великим рыданием, чтобы заступился за них. Постоянно видя смерть, слова не могли вымолвить, только показывали ему свои раны различные. Чадолюбивый же отец, любовью утешая их, говорил: «Не скорбите, о чада! Верен Господь, не позволит вам искуситься сверх силы и не попустит до конца пребывать этой лжи. Если и воздвиг враг на нас рать, но постепенно все на голову его обрушится». Они же, питаемые истинными словами, расходились по домам.

Как-то в день воскресный совершал блаженный Филипп божественную службу, предстоя в алтаре по чину Захарии и Аарона, кадило добровонно со угождением вознося горе, укрощая ярость Божию пречестными молитвами. Пришел же в соборную церковь Пречистой Богородицы царь к соборному пению, облеченный в черные ризы, так же и прочие были одеты. А на головах высокие шлыки, подобные одеяниям, словно одежды халдеев. Все бояре и синклит – в единых одеяниях. Филипп же, все по молебному чину совершив, возрадовался о приходе царя и, исполнившись божественного света, всю надежду на Бога возложил, надеясь достойно христоподражательно подъять ярем в кротости душевной. Воистину разжегся огнем божественной любви и словно адамант непоколебимый стоял на уготованном месте. Царь же к этому месту приблизился, трижды испрашивая благословения. Святитель же не отвечал ему ничего.

Бояре же говорили: «Владыко святой, благочестивый государь всея России, Иван Васильевич, пришел ко твоей святости и требует благословения от тебя». Блаженный же посмотрел и сказал: «Царь благой, кому поревновал, что таким образом красоту свою изменил и неподоболепно преобразился? С тех пор, как солнце в небесах пребывает, не слыхано, чтобы благочестивый царь свою державу возмущал. Убойся, о царь, Божьего суда! Мы, царь, приносим жертву Господу чистую и бескровную за спасение мира, а за алтарем неповинно льется кровь христиан и люди напрасно умирают. Ты, царь, хотя и образом Божиим почтен, но и праху земному причастен, и ты прощения грехов требуешь. Прощай и тех, кто против тебя согрешает, поскольку тому, кто прощает, даруется прощение». Царь же возгорелся яростию и сказал: «О Филипп, наше ли решение хочешь изменить? Не лучше ли тебе хранить с нами единомыслие?» Святой же отвечал: «О царь, тщетна будет вера наша, тщетно и проповедание апостольское и не принесет пользы нам Божественное предание, которое нам святые отцы передали, и все доброделание христианского учения. И даже само вочеловечение Владыки, совершенное ради нашего спасения. Он все нам даровал, чтобы непорочно соблюдали мы дарованное, а ныне мы сами все рассыпаем – да не случится с нами этого! Взыщет Господь за всех, кто погиб от твоего царственного разделения. Но не о тех скорблю, кто кровь свою неповинно пролил и мученически скончал жизнь свою, поскольку ничтожны нынешние страдания для тех, кто желает, чтобы в Царстве Небесном им воздалось благом за то, что они претерпели. Но пекусь и беспокоюсь о твоем спасении».

Царь же ни апостольского обличения, ни запрещения, ни учения не воспринял, но разгневался на него сильно и, руками размахивая, угрожал ему изгнанием и различными муками и смертными угрозами. И сказал Филипп: «Нашей ли власти сопротивляешься? Видя крепость твою, долготерпеливый пастырь не убоится ни запрещения, ни предреченных мук. Как и все отцы мои, за истину благочестия подвизаюсь, даже если и сана лишат или лютейше надлежит пострадать – не смирюсь». Услышав это, царь исполнился ярости. Служители злобы на блаженного Филиппа стали клеветать, что он ложно говорит о царской власти, насмехается, поскольку от лукавого в сердце принял заповедание – болезнь душевную раскрыл и сокровенно обнажил лукавство. Отовсюду наветы доносили царю, стремясь изгнать Филиппа не только с престола, но и из города – мужа, достойного вечных селений. Но он пребывал непоколебим, воспевая с Давидом: «Если и ополчится на меня полк, не устрашится сердце мое».

Царь же решил не просто его низвергнуть, чтобы не возмутился народ. Вскоре после известий от лжесвидетелей посылает он на Соловки суздальского владыку Пафнутия, да архимандрита Феодосия, да князя Василия Темкина, а с ним множество воинов, чтобы дознать о блаженном, каковым было его прежнее житие. Придя в Соловецкий монастырь, покушались они неправду творить: склоняли на угождение царю живущих там иноков, иных ласканием и мздоимством, иных сановными почестями умягчая. Они же по образу благочестия и нрав имея, словно добрые страдальцы всякие скорби с радостию принимали за своего пастыря. Все, словно едиными устами, наполняемыми Святым Духом, вопияли: «Непорочно его житие и в Боге попечение о святом месте этом и о братском спасении». Те же не желали слышать о святом благих свидетельств и, возвратившись в Москву, взяли с собою игумена Паисия, таково имя легкоумного, более же безумного, с иными клеветниками. И представили перед царем лжесвидетелей и лживые и многосмутные свитки свои положили.

Царь же, услышав про эти книги, что они угодны ему, повелел их перед собою и перед боярами прочесть. И поскорее гнев свой исполнить желая, не убоялся суда Божия, поскольку не подобает царям вину святителей расследовать, но епископы их согласно правилам судят. Если он вины достоин, то тогда и царь власть свою употребляет. Здесь же царь все самовластно сотворил – послал боярина своего Александра Басманова со многими воинами и повелел блаженного Филиппа изгнать из церкви. Пришел же боярин в соборную церковь Пречистой Богородицы и изрек пастырю царевы слова: «Недостоин ты святительского сана!» И повелел перед ним и перед всем народом прочесть лживо составленные книги. Пришедшие же с ним напали на святого, как свирепые звери, и совлекли с него святительские одежды. Он же обратился к служителям и сказал: «О чада, печально наше разлучение. Но радуюсь, поскольку ради Церкви все это принимаю. Настанет время, когда овдовеет Церковь. Пастыри же, словно наемники, будут презираемы, и никто в совершенстве седалище не сможет удержать и во святой этой церкви Божией Матери никто погребен не будет».