Текст книги "Россия. Автобиография"

А мы у вас взяли Азов-город по своей казачьей воле, а не по государеву повелению, ради казачьих зипунов своих и за ваши высокомерные лютые помыслы. За то на нас, холопов своих дальних, государь крепко обижен. Боимся от него, государя царя, за то взятие азовское себе наказания смертного. А государь наш – великий, пресветлый и праведный царь и великий князь Михайло Феодорович, всея Руси самодержец, многих государств и орд государь и обладатель...

А обо всем, что от нас вы слышите, передайте пашам своим. Нельзя мириться нам, не будет одной веры христианин с басурманом. Какое тут обращение! Христианин побожится в душе своей, да на той правде он и век стоит. А ваш брат басурман божится по вере басурманской. И житье ваше татарское – все равно что у бешеной собаки. Так что уж вашему брату-собаке верить! Рады мы вас завтра в Азове попотчевать чем нам, молодцам, Бог послал! Поезжайте ж к своим глупым пашам не мешкая. А опять к нам с такою глупой речью не ездите. Обманывать вам нас – только даром дни терять! А кто к нам от вас с такою речью глупою опять будет, тому у нас под стеною убитым быть! Делайте уж вы то, для чего от царя турецкого к нам присланы. Мы у вас Азов взяли головами своими молодецкими, силой немногою. А вы уж из наших казачьих рук добывайте его головами турецкими, многими тысячами. Кому-то из нас поможет Бог? Потерять вам под Азовом своих турецких голов многие тысячи, а не взять вам его из рук наших казачьих до веку! Разве уж, отняв его у нас, холопей своих, государь наш царь и великий князь Михайло Феодорович, всея Руси самодержец, вас, собак, им пожалует. Тогда уж по-прежнему ваш будет. На то его воля государева!»

Как от Азова-города полковники и толмачи вернулись к силам своим турецким, к пашам своим, начали в войсках у них трубить в трубы многие великие. После той игры трубной стали в орудия и в барабаны бить. Стали вороны и звери кричать жалостно.

Строили полки свои всю ночь они до свету. А как был на дворе уже первый час дня, начали выступать из станов своих силы турецкие. Знамена и прапоры их зацвели по полю, словно цветы различные. От труб больших и барабанов их поднялись звуки неизъяснимые, страшные.

Пошли на приступ немецкие два полковника с солдатами. За ними пошла строевая пехота янычарская, сто пятьдесят тысяч. Потом пошла на приступ к городу и вся прочая орда их пешая. Крикнули клич они смело и яростно.

Наклонили они все знамена свои к городу, в нашу сторону. Закрыли весь Азов-город наш знаменами. Стали башни и стены топорами рубить. Многие на стены в ту пору влезли по лестницам. И тогда началась у нас стрельба из осажденной крепости, а до тех пор молчали мы. От огня и дыма уж не видно стало нам друг друга. В обе стороны от стрельбы лишь огонь да гром стоял, поднимался огонь и дым до небес. Как будто началась гроза страшная, как бывает с небес гром страшный и молнии. Подкопы тайные, что у нас отведены были за город в ожидании их приступа, все не сдержали силы их невиданной, обрушились, не сдержала земля силы их. В тех провалах побито у нас было турок многие тысячи. Приготовлено было у нас все по тем подкопам, набиты были они дробью и осколками. И было убито при том приступе в первый день под стеною города одних полковников янычарских шесть да два немецких полковника со всеми шестью тысячами солдат их. В тот же день, сделавши вылазку, захватили мы большое знамя царя турецкого, с коим в первый раз шли они на приступ. Наступали на нас паши турецкие с большими силами в тот первый день до самой ночи, даже и на вечерней заре. Убито нами было у них в первый тот день, кроме шести полковников янычарских и двух немецких полковников, одних янычар двадцать пять тысяч, помимо раненых.

На другой день на светлой заре опять прислали турки к нам своих толмачей – просить, чтобы дали мы им убрать от города тела убитых, что полегли у Азова под стеною города. А давали нам за каждую павшую голову янычарскую по золотому червонцу, а за голову полковников по сто талеров. И наше войско не пошло на то, не взяли у них за головы павшие серебра и золота.

В этот день боя у нас с ними не было. Собирали они трупы убитых своих до самой до ночи. Выкопали для тех трупов глубокий ров в трех верстах от города, засыпали их тут горою высокою, поставили над холмом многие знаки басурманские и надписи там на различных языках сделали.

После того на третий день опять пришли турки к нам под город со всеми своими силами, только стали уже поодаль от нас и приступа не делали. И начали их люди пешие в тот день вести к нам гору высокую, земляной огромный вал, многим выше Азова-города. Той горою высокою хотели нас накрыть в Азове-городе великие силы турецкие. Подвели ее к нам за три дня, и мы, видя ту гору высокую, горе свое вечное, что будет от нее наша смерть, испрося у Бога милости и помощи от пречистой Богородицы и от образа Предтечи, призывая на помощь чудотворцев московских и совершив предсмертное прощание друг с другом и со всеми христианами православными, пошли мы из города малою нашей дружиною, в семь тысяч всего, на прямой бой с их тремястами тысячами...

Исполнив все обряды предсмертные, выходили к ним на бой, и единодушно все мы крикнули, выйдя к ним: «С нами Бог! Разумейте, иноплеменники и неверные, и покоритесь, ибо с нами Бог!»

Услышали неверные из наших уст те слова, что с нами Бог, и ни один не устоял пред лицом нашим, побежали все прочь с высокой горы своей. Побили мы их в тот час множество, многие тысячи. Взяли мы тогда в бою, на вылазке у той горы, шестнадцать знамен одних янычарских да двадцать восемь бочек пороху. И тем-то порохом, подкопавшись под гору их высокую, разбросали мы всю ее. И побило при том многие их тысячи, и к нам тем нашим подкопом живых янычар забросило тысячу пятьсот человек! И с тех пор миновалась земляная хитрость их. Повели они за первой горой другую гору, еще больше того. В длину насыпали ее на три лучных выстрела, а в вышину многим выше Азова-города, шириной она была – едва до половины камнем докинуться! На той горе поставили они уже все свои орудия, и пехоту всю привели свою турецкую, сто пятьдесят тысяч, и орду ногайскую с коней всю спешили. И зачали с той горы из орудий бить они по Азову-городу день и ночь беспрестанно. От пушек их страшный гром стоял, огонь и дым курился от них до неба. Шестнадцать дней и шестнадцать ночей не смолкали их орудия ни на единый час. В те дни и ночи от стрельбы их пушечной распались все наши азовские укрепления, – и стены, и башни все, и церковь Предтеченская, и дома все разбили у нас до самого основания.

И орудия наши разбили все. Одна лишь у нас во всем Азове-городе церковь осталась наполовину – Николина. Потому и осталась, что стояла укрыто внизу, к морю под гору. А мы от них сидели по ямам. Нам и выглянуть они из ям не давали. И мы в ту пору сделали себе покои просторные в земле под ними, под самым их валом, дворы потайные просторные. И из тех потайных дворов своих повели 28 подкопов под их таборы. И теми подкопами устроили мы себе помощь, облегченье великое. Выходили ночною порой на их пехоту янычарскую, и побили мы их множество. Теми своими ночными вылазками на их пехоту турецкую навели мы на них великий страх, и урон большой причинили мы в людях им. И после того паши турецкие, глядя на те наши умелые подкопные в осаде действия, повели навстречу нам из своего табора семь своих подкопов. И хотели они теми подкопами попасть в наши ямы, дабы задавить нас своим множеством. А мы милостью Божией устерегли все подкопы их, и разорвало тут их всех порохом, погребли мы тут их многие тысячи. И с той поры их подкопная мудрость миновалась вся. Постыли им уж те хитрости подкопные.

А всего было от турок к нам под город Азов 24 приступа всею их силою. Но после первого большого приступа таких жестоких и смелых больше уж не было. На ножах мы с ними резались в тот приступ. Зачали они метать в ямы наши ядра огненные и всякие немецкие осадные хитрости. И тем пуще приступов причинили они нам великое утеснение. Убивали они многих у нас тогда и опаливали. А после тех ядер огненных, что против нас они измыслили, оставив все свои хитрости, стали они нас одолевать и подступать к нам прямым боем со своей силою.

Зачали они к нам на приступ посылать своих янычар во всякий день. По десяти тысяч наступают на нас целый день до ночи, а в ночь идут на смену им другие десять тысяч. И те наступают на нас всю ночь до свету. Ни одного часа не дадут покоя нам. А они бьются посменно день и ночь, чтобы истомою осилить нас. И от тех их ухищрений и злоумышления, от своих тяжких ран и от бессонницы, от лютой нужды всяческой и от смрадного запаха трупного стало нам невмочь, все изнемогали мы лютыми болезнями осадными. А дружины нашей совсем мало осталось; переменяться нам не с кем, ни одного часа отдохнуть нам не дадут. В ту пору уж совсем мы в жизни своей и в Азове-городе отчаялись, потеряли надежду на выручку от людей, только и ожидая себе помощи от всевышнего Бога. Прибегнем, бедные, лишь к своему помощнику – Предтечи образу...

Подняли мы на руки иконы чудотворные – Предтечи да Николину – и пошли с ними против басурман на вылазку. И по милости их явной побили мы басурман в той внезапной вылазке шесть тысяч. И увидели люди турецкие, что хранит нас милость Божия, что ничем осилить не умеют нас, с тех-то пор не стали уж посылать к нам на приступ людей своих. И тогда отдохнули мы от истомы, от смертных ран.

После того бою прошло три дня, и опять стали нам кричать их толмачи, вызывать нас на разговор. А мы уж и речь не могли держать к ним, потому как язык наш от истомы нашей во рту не ворочался! И начали они на стрелах к нам ярлыки метать. А в них они пишут, просят у нас место азовское. А дают нам за него выкупа на каждого молодца по триста талеров серебра чистого да по двести талеров золота червонного. <...>

А мы к ним обратно пишем: «Не дорого нам ваше собачье серебро и золото, в Азове и на Дону у нас и своего много. То нам, молодцам, нужно и дорого, чтоб была о нас слава вечная по всему свету, что не страшны нам ваши паши и силы турецкие! Сразу говорили мы вам, что дадим вам знать о себе, будет вам о нас памятно на веки вечные. Возвратясь за море, в края басурманские, было б вам что сказать своему царю турецкому глупому, каково приступать к казаку русскому. Сколько вы у нас разбили кирпича и камня в Азове-городе, столько уже взяли мы у вас голов ваших за разрушение азовское. На головах да на костях ваших сложим город Азов лучше прежнего! И пройдет наша слава молодецкая по всему свету до века, как сложим города на ваших головах. Нашел здесь ваш турецкий царь себе позор и укоризну вечные. Станем брать с него дань во всякий год в шесть раз больше». После того уж стало нам легче от них, приступов больше уже не было. Сочли они, что под Азовом побиты были у них многие тысячи.

А во время своего сидения осадного держали мы, грешные, пост. Совершали молитвы многие, соблюдали чистоту телесную и духовную. И многие атаманы видели, что текли у образа Ивана Предтечи из очей его слезы обильные в день каждого приступа. А в первый день, во время приступа, видели лампаду у его образа, слез полную. А при вылазках наших из города все видели басурманы – и турки, и крымцы, и ногайцы – мужа храброго и юного, в одежде ратной, ходившего среди боя с мечом обнаженным и множество басурман поражавшего. А мы того не видели. Лишь по убитым знаем мы, что то дело Божие, а не наших рук: люди турецкие надвое рассечены! Послана с неба была над ними победа! И они, басурманы, о том нас много раз спрашивали, кто от нас из города выходит на бой с мечом. И мы говорили им: «То выходят воеводы наши».

А всего сидели мы в Азове в осаде от турок с 24 июня 149 года до 26 сентября 150 года, 93 дня и 93 ночи. А в ночь на 26 день сентября турецкие паши со всеми турками и крымский царь со всеми своими силами за четыре часа до свету побежали, окаянные, в смятении и трепете, от Азова-города, никем из нас не гонимые. С вечным позором ушли паши турецкие к себе за море, а крымский царь пошел в орду к себе, черкесы же в Кабарду свою, ногайцы пошли в улусы свои. И мы, казаки, как услышали об их отступлении, напали на их таборы тысячею человек. И взяли мы у них в таборах тогда языков, турок и татар, живыми четыреста человек, а больных и раненых застали мы с две тысячи.

И нам те языки на допросах и пытках все говорили единодушно, отчего среди ночи побежали от города паши и крымский царь со всеми своими силами. «В ночь ту с вечера было нам страшное видение. На небесах над нашими полками басурманскими шла с Руси от вашего царства Московского туча великая и страшная. И стала она против самого табора нашего. А перед тою тучею идут по воздуху два страшные юноши, а в руках своих держат мечи обнаженные и грозятся на наши полки басурманские. В ту пору мы их всех узнали. И в ту же ночь страшные воеводы азовские в ратной одежде выходили на бой приступом на нас из Азова-города. Пластали нас надвое, вместе с конями. От того-то страшного видения и побежали из таборов турецкие паши и крымский царь».

А еще сказывали нам те языки про урон в людях своих, сколько побито их от рук наших под Азовом-городом. Из главных сил их побито у них одних мурз и татар и янычар девяносто шесть тысяч, кроме тех черных мужиков и охочих людей. А нас всего, казаков, в осаде сидело в Азове только 7367 человек. А те, кто уцелел из нас, холопов государевых, после осады, все изранены. Нет ни одного у нас человека целого; ни одного, кто бы не пролил крови своей, в Азове сидя во имя Божие, за веру христианскую.

После ухода турок казаки обратились с челобитной к царю Михаилу, моля его принять Азов «во владение». Однако Земский собор в январе 1642 года постановил «Азов не брать», поскольку иное означало бы войну с Турцией, к которой Россия не была готова. Летом того же года казаки оставили Азов, срыв уцелевшие в ходе осады укрепления.

В целом же, в царствование Михаила Федоровича продолжались «походы на восток»: мангазейские казаки покорили якутов и заложили Якутский острог, а в 1643–1646 годах Василий Поярков по заданию якутского воеводы Петра Головина совершил экспедицию на Амур.

Соляной бунт, 1648 год
Анонимная запись

В 1645 году царь Михаил Романов скончался, и престол перешел к его сыну Алексею (матерью Алексея была вторая жена Михаила, неродовитая дворянка Евдокия Стрешнева; княжна Мария Долгорукова, первая супруга царя, умерла через несколько месяцев после свадьбы), получившему за свои кротость и благоразумие прозвище Тишайший. Впрочем, вопреки прозвищу, его правление ознаменовалось многочисленными бунтами, самым известным из которых было восстание Степана Разина, а первым по времени – Соляной бунт в Москве, вызванный повышением налога на соль.

1648 года июня в 2 день праздновали Стретение чудотворной иконы Владимирской, потому что было мая 21 число, царя Константина и матери его Елены в самый праздник, в Троицын день. А государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси был в ту пору у живоначальной Троицы в Сергиеве монастыре с царицею, а без себя государь праздновать Владимирской иконы не велел, а от Троицы государь пришел июня в 1 день. И на праздник Стретения чудотворной иконы Владимирской было смятение в мире, били челом всей землею государю на земского судью Левонтия Степанова, сына Плещеева, что от него в миру стала великая налога и во всяких разбойных и татьевых делах по Левонтия научению от воровских людей напрасные оговоры. И государь царь того дня Левонтия не выдал.

И того же дня возмутились миром на Левонтьевых заступников, на боярина Бориса Иванова сына Морозова, да на окольничего Петра Тихонова, сына Траханиотова, да на думного дьяка Назария Иванова, сына Чистого, и иных многих единомыслеников их, и дома их разбили и разграбили. А самого думного дьяка Назария Чистого у него в дому до смерти прибили.

И июня в 3 день, видя государь царь такое в миру великое смятение, велел земского судью Левонтия Плещеева выдать головою, и Левонтия всем миром на Пожаре прибили. И стали миром просить и заступников его единомыслеников Бориса Морозова и Петра Траханиотова. И государь царь высылал на Лобное место с образом чудотворной иконы Владимирской патриарха Иосифа Московского и всея Руси, и с ним митрополита Серапиона Сарского и архиепископа Серапиона Суздальского, и архимандритов, и игуменов, и весь чин священный. Да с ними ж государь посылал бояр своих: своего государева дядю, боярина Никиту Ивановича Романова, да боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкаскова, да боярина князя Михаила Петровича Пронского, и с ними много дворян, чтоб мир утишили. А заступников Левонтьевых, Бориса Морозова и Петра Траханиотова, указал государь из Москвы сослать, куда мирянам угодно, и впредь им, Борису Морозову и Петру Траханиотову, до смерти на Москве не бывать и у государевых дел ни в каких приказах не бывать. И на том государь царь к Спасову образу прикладывался, и мир и вся земля положились на его царскую волю.

И того же дня преждереченные Борис Морозов и Петр Траханиотов научением дьявольским разослали людей своих по всей Москве, велели всю Москву выжечь. И люди их большую половину Московского государства выжгли: от реки Неглинной Белый город до Чертольской стены каменного Белого города, и Житный ряд, и Мучной, и Солодяной, и от того стал всякий хлеб дорог, а позади Белого города – от Тверских ворот по Москву-реку да до Земляного города. И многих людей из зажигальщиков ловили и к государю царю для их обличенья приводили, а иных до смерти побивали.

И июня в 4 день миром и всею землею опять за их великую измену и за поджог возмутились и стали изменников Бориса Морозова и Петра Траханиотова у государя царя просить головою. А государь царь той ночью июня против 4 числа послал Петра Траханиотова в ссылку в Устюг Железный воеводою. И видя во всей земле великое смятение, государь царь послал от своего царского лица окольничего своего, князя Семена Романовича Пожарского, а с ним 50 человек московских стрельцов, велев того Петра Траханиотова на дороге догнать и привести обратно в Москву. И окольничий князь Семен Романович Пожарский догнал Петра на дороге у Троицы в Сергиеве монастыре и привез в Москву связанным июня в 5 день. И государь царь велел Петра Траханиотова за измену и за московский поджог перед миром казнить на Пожаре. А Бориса Морозова государь царь мир упросил сослать в Кириллов монастырь на Белое озеро, а за то его не казнить, что он государя царя дядька и вскормил государя. А впредь Борису на Москве не бывать и всему роду нигде в приказах у государевых дел, ни на воеводствах не бывать и владеть ничем не велел. На том миром и всею землею государю царю челом ударили и в том всем договорились. А стрельцов и всяких служивых людей государь царь пожаловал, велел им государева жалованья давать денежного и хлебного вдвое. А которые погорели, тем государь жаловал на дворовое строение по своему государеву рассмотрению. А дядьку своего Бориса Морозова июня в 12 день сослал в Кириллов монастырь.

В 1649 году после попытки нового восстания был созван Земский собор, на котором царь и бояре согласились признать требования «мира и всей земли» по поводу налогов и многообразия законов. На том соборе приняли Соборное уложение, первый печатный памятник русского права (этот свод законов действовал вплоть до 1832 года).

Четыре года спустя Земский собор созвали для обсуждения просьбы украинского гетмана Богдана Хмельницкого о воссоединении Украины с Россией.

Провозглашение единения Украины и России, 1653 год
Василий Бутурлин

В Малороссии – русских землях, некогда отошедших Литве и Польше, – череда крестьянских восстаний против католичества и «чуждого языку» мало-помалу переросла в настоящую войну, во главе которой встал Богдан Хмельницкий, гетман Запорожской Сечи. В союзе с крымскими татарами Хмельницкий разбил поляков и в 1648 году отправил царю Алексею просьбу о воссоединении Украины (от «окраина», пограничная земля) с Россией. Впрочем, царь не торопился с ответом, не желая воевать с Польшей.

В 1650 году война казаков с поляками возобновилась, Хмельницкий потерпел поражение и при посредничестве патриарха Никона вновь обратился к русскому царю с просьбой принять Украину под свое покровительство. На Земском соборе 1653 года эту просьбу поддержали, как и на казачьей раде в Переяславле в январе следующего года, после чего началась новая война с Польшей, завершившаяся в 1656 году; после смерти польского короля Яна Казимира царь Алексей Михайлович будет избран королем Польши, но откажется от своих завоеваний в Польше и Украине, заключив с Польшей союз против северного соседа Руси – Швеции.

Боярин Василий Бутурлин – посол царя Алексея Михайловича, которому поручили «принять под свою государеву высокую руку и привести к вере» Малороссию.

И Парфений Тоболин из Чигирина в Переяславль приехал января в 4 день, а привез с собою 2 листа: один гетмана Богдана Хмельницкого, а другой писаря Ивана Выговского, – писаны к боярину к Василью Васильевичу Бутурлину со товарищи. Гетман писал, что он за ним, Парфением, до Переяславля выезжает и там, не замешкав, будет, и желает того, чтоб ему, с ними разговор учиня, по указу царского величества исполнить. А писарь Иван Выговской писал, что гетман до Переяславля поедет января 3 числа, а в Переяславль приедет 6 числа.

Того же числа приехали к боярину Василию Васильевичу Бутурлину со товарищи из Москвы Левонтий Григоров, да Иван Ярыжкин, да подьячий Григорий Старков. А присланы с Левонтием и с Иваном государевы царевы и великого князя Алексея Михайловича всея Руси грамоты: одна о том, что велено им, боярину Василию Васильевичу со товарищи, говорить с гетманом о крымском деле; а другая к ним же, к боярину Василию Васильевичу со товарищи, от государя с милостивым словом.

И того ж числа в Переяславле, в соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, пели царские часы переяславский протопоп Григорий да московского Благовещенского собора дьякон Алексей – за государево царево и великого князя Алексея Михайловича всея Руси, и государыни благоверной царицы и великой княгини Марьи Ильиничны, и за благоверной царевны многолетнее здоровье молили всесильного в Троице славимого Бога, и кликал многолетье дьякон Алексей. А по клиросам пели многолетье соборных церквей и приходских церквей священницы и церковные причетники. И многие люди были в то время в соборной церкви, мужеского полу и женского. И видя то, что молят Бога о государском многолетном здравии, великой радостию радовались и молили Бога, чтоб Господь велел им быть всем под государевой высокою рукою.

А января 6 числа, на Богоявлениев день, на реку Трубеж, на ердань ходили со крестами и с образами, и с хоругвями, и Спасов образ, которой отпущен от государя, несли тут же; а за образами шли из Казани Преображенского монастыря архимандрит Прохор, да Рожественского собора протопоп Андреян, да Савы Сторожевского монастыря поп Иона, и дьяконы, которые по государеву указу посланы с боярином Василием Васильевичем Бутурлиным со товарищи, да переяславский протопоп Григорий, и от соборных и от приходских церквей священницы и дьякон; а боярин Василий Васильевич со товарищи шли за образы. И как пошли с ердани, казаки стреляли из ружей, а на площади стреляли из пушек.

И того же числа гетман Богдан Хмельницкой в Переяславль приехал за час до вечера, а писарь Иван Выговской приехал января в 7 день, и полковники и сотники съехались в Переяславль. <...> И гетман говорил, что великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси самодержцу они со всем Войском Запорожским служить во всем душами своими рады, и головы свои за государское многолетное здоровье складавать, и веру ему, государю, учинить и во всем по его государевой воле быть готовы. <...>

Да гетман же и писарь Иван Выговской говорили: милость-де Божия над нами, как древле при великом князе Владимире, так и ныне сродник их, великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси самодержец, призрел на свою государеву отчину Киев и на всю Малую Русь милостью своею. Как орел покрывает гнездо свое, так и он, государь, изволил нас принять под свою царского величества высокою руку. <...>

И того же числа от гетмана Богдана Хмельницкого приходил писарь Иван Выговской и сказывал боярину Василию Васильевичу со товарищи: была-де у гетмана тайная рада с полковниками и с судьями, и с войсковыми есаулами; и полковники, судьи и есаулы под государеву высокую руку поклонились. И по тайной раде, которую гетман имел с полковниками своими, с утра того же дня били в барабан – на собрание всего народа. И как собралось великое множество всяких чинов, учинили круг пространный за гетмана и за полковников, а потом и сам гетман вышел под бунчуком, а с ним судьи и есаулы, писарь и все полковники. И стал гетман посреди круга, а есаул войсковой велел всем молчать. Потом, как все умолкли, начал речь гетман народу говорить: «Панове полковники, есаулы-сотники и все Войско Запорожское, и все православные христиане! Ведомо вам всем, как нас Бог освободил из рук врагов, гонящих церковь Божию и озлобляющих все христианство нашего православия восточного. Уже 6 лет живем без государя в нашей земле в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, хотящими искоренить церковь Божию, дабы имя руское не помянулось в земле нашей. Видим, что нельзя нам жить более без царя. Для того ныне собрали раду, явную всему народу, чтоб выбрали государя из четырех, которого восхочете. Первый царь есть турецкий, который многажды через послов своих призывал нас под свою область; вторый – хан крымский; третий – король польский, которой, буде сами похочем, и теперь нас еще в прежную ласку принять может; четвертый есть православный государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец, которого мы уже 6 лет молениями нашими себе просим – тут которого хотите избирайте. Царь турецкий есть басурман: всем вам ведомо, как братия наши, православные христиане греки, беду терпят от безбожных утеснений. Крымский хан тоже басурман, которого мы по нужде в дружбу приняли. Какое пленение, какое нещадное пролитие крови христианской от польских панов – никому и сказывать не надо. Сами вы ведаете, что жида и пса, нежели христианина, брата нашего, почитали. А православный христианский великий государь, царь восточный, есть с нами единого благочестия греческого закона, единого исповедания... Тот великий государь, царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной церкви в нашей Малой России, шестилетных наших молений не презрев, теперь милостивое свое царское сердце к нам склонил, своих великих ближних людей к нам с царскою милостью своею прислать изволил. А будет кто с нами не согласует теперь, куда хочет вольная дорога».

К сим словам весь народ возопил: волим за царя восточного, православного, крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирать, нежели ненавистнику христову поганину достаться. Потом полковник переяславский Тетеря, ходя в кругу, спрашивал: вси ли тако соизволяете? Рек весь народ: все единодушно. Потом гетман молвил: «Да будет так». А народ единогласно возопил: Боже, утверди, Боже укрепи, чтоб вовеки все едино были. И после того писарь Иван Выговской, пришед, говорил, что казаки и мещане все под государеву высокую руку подклонились. <...>

И боярин Василий Васильевич со товарищи говорили полковникам, что польские короли подданным своим чинят присягу, и того в образец ставить непристойно, потому что те короли неверные и не самодержцы, на чем и присягают, и на том николи в правде своей не стоят. А у прежних великих государей благочестивых царей и великих князей всея Руси самодержцев, так же и у великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси самодержца, никогда не бывало, что за них, великих государей, давать веру. А присланы от великого государя они, боярин Василий Васильевич со товарищи, ко всему Войску Запорожскому с государским милостивым словом. <...>

И того ж числа Божией милостью и пречистой Богородицы помощью и заступленьем великих чудотворцев Петра и Алексея, и Ионы, и Филиппа московских и всея Русии, и всех святых, и великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси самодержца счастьем боярин Василий Васильевич Бутурлин со товарищи гетмана Богдана Хмельницкого, писаря Ивана Выговского, и обозничего, и судей, и есаулов войсковых, и полковников, и все Войско Запорожское под государеву высокую руку привели. И гетман Богдан Хмельницкий, и писарь Иван Выговской, и обозничий, и судьи, и есаулы войсковые, и полковники веру государю учинили на том, что быть им с землями и с городами под государевою высокою рукою навеки неотступными. Обещание к вере гетман и писарь, и полковники, и иные приказные люди говорили со слезами, и великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси самодержцу, и государыне благоверной царице и великой княгине Марье Ильиничне, и благоверным царевнам и их государским детям обещались служить и добра хотеть, и во всем быть по государевой воле, безо всякого сомнения, как о том в обещанье написано. А как государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси гетман Богдан Хмельницкий, и писарь, и полковники веру дали, в то время в соборной церкви на амвоне кликал многолетье государю благовещенский дьякон Алексей. И как государю многолетье кликал, в ту пору было в церкви множество мужского и женского полу и многие от радости плакали, что сподобил Господь Бог быть им всем под государскою высокою рукою.

А как приехали на съезжий двор, по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всея Руси указу государево жалованье боярин Василий Васильевич со товарищи гетману Богдану Хмельницкому знамя, булаву, ферезею, шапку и соболей дали. <...>

А января в 9 день боярин Василий Васильевич со товарищи были в соборной церкви. И архимандрит со всем освященным собором приводили к вере сотников, и есаулов, и писарей, и казаков, и мещан. И полковников, и иных начальных людей, и казаков, которые в Переяславле были, и мещан и всяких чинов к вере привели ж. А сколько человек и кто именно к вере были приведены, то писано в книгах подлинно.

С этого «приведения к вере» вновь продолжилась совместная история России и Украины, история, некогда насильно прерванная чужеземными захватчиками.