Текст книги "К черту тревожность. Как не стать «лягушкой в кипятке» и справиться с паническими атаками и депрессией"

Лекарства для гиперактивного мозга

Такие препараты, как Ксанакс, относятся к бензодиазепинам. Они были изобретены в конце 50-х годов и сразу же стали доминировать на молодом тогда рынке так называемых «транквилизаторов».

До этого единственными доступными анксиолитиками были барбитураты: лекарства с сильным седативным эффектом, очень опасные при передозировке.

В 1955 году в США в продажу поступил новый препарат, который был обозначен как «транквилизатор». Он назывался Милтаун[2]2
    «Miltown» – торговое название препарата мепробамат. Прим. ред.


[Закрыть] и был настолько успешным, что стал культурным феноменом, о чем пишет Андреа Тон в книге «Эпоха тревоги». Он стал наркотиком для кинозвезд и знаменитостей. Он был у всех на слуху, о нем часто писали в газетах. В 1958 году в романтическом мюзикле «Портофино» очень известная тогда актриса Хелен Галлахер произнесла такую фразу: «Когда я представляю, что он меня целует, то не знаю, упасть в обморок, сесть или принять Милтаун».

 Олдос Хаксли, известный своим романом-антиутопией «О дивный новый мир», утверждал, что открытие мепробамата стало одним из самых важных и революционных событий времени.

Фармакология, как он считал, вскоре обеспечит человечество чем-то очень ценным: добротой, покоем и радостью.

Учитывая огромный успех Милтауна, фармацевтические компании затратили много усилий на поиск новых, более эффективных веществ с меньшим числом побочных эффектов. Так, в 1957 году в лаборатории Хоффманн-Ля Рош исследователь Лео Штернбах открыл первый бензодиазепин: транквилизатор и анксиолитик, гораздо более эффективный, чем Милтаун, и с меньшим количеством побочных эффектов.

История открытия бензодиазепинов имеет один забавный аспект, который хорошо объясняет Скотт Стоссел в книге «My Age of Anxiety: Fear, Hope, Dread, and the Search for Peace of Mind». Руководство Хоффманн-Ля Рош назначило Штернбаха ответственным за разработку нового класса транквилизаторов, но после нескольких лет безрезультатных исследований проект закрыли, а исследователя перевели на изучение антибиотиков. Через два года, убирая лабораторию, ассистент нашел небольшое количество одного из соединений транквилизатора, которое тестировал еще Штернбах. Чтобы ничего не оставлять неиспользованным, он решил провести несколько испытаний, и первые же результаты оказались удивительными: эксперименты на лабораторных крысах показали, что это вещество обладает большими расслабляющими свойствами и очень маленьким количеством побочных эффектов.

Через несколько лет на рынок вышел первый бензодиазепин под торговым названием «Либриум» (от лат. «equilibrium» – «равновесие»), и в течение трех месяцев он превзошел Милтаун в продажах.

В последующие годы исследования бензодиазепинов увеличились в разы, в результате чего появились такие известные препараты, как Валиум, Тавор, Лексотан и, наконец, Ксанакс, выпущенный в продажу в 1981 году. Вскоре он стал самым продаваемым и самым популярным анксиолитиком в мире, единственным препаратом, разработанным специально для помощи при панических атаках. Сегодня, конечно, кинозвезды не хвастаются употреблением транквилизаторов, но рынок этих лекарств точно не уменьшился. Бензодиазепины использовались широко, хотя никто не знал механизма их действия. Экспериментально доказано, что они оказывают успокаивающее и анксиолитическое действие[3]3
    Анксиолитика (anxiolytica) – от лат. anxietas тревожное состояние, страх и греч. lytikos освобождающий, избавляющий. Анксиолитическое действие проявляется уменьшением тревоги, страха и связанных с ними физических симптомов. Прим. ред.


[Закрыть], но многие годы никто не понимал, почему.

Нашел ответ Эрминио Коста, итальянский нейробиолог, в конце семидесятых. Коста обнаружил, что бензодиазепины усиливают действие нейротрансмиттера ГАМК (гамма-аминомасляной кислоты): вещества, которое вырабатывается в мозге и обладает тормозящими функциями в центральной нервной системе. Проще говоря, ГАМК – это наш внутренний транквилизатор: он замедляет частоту активации нейронов и успокаивает мозговую активность. Коста понял, что бензодиазепины соединяются с рецептором ГАМК и усиливают его тормозящее действие на деятельность нервной системы.

Этот краткий обзор того, как работает мозг, заставил меня задуматься, как можно представить метафорически тревогу и действие бензодиазепинов.

 У людей, страдающих тревожностью, нервная система перевозбуждается: мы похожи на двигатель, который постоянно заведен.

Тревога заставляет все ускоряться, мысли похожи на карусель, мчатся очень быстро и не дают передышки. Но не только мысли – учащается дыхание и сердцебиение. Нервная система перегружается, как и компьютер, в котором запущено слишком много программ. Я могу примерно вообразить, как все эти нейроны включаются и начинают контактировать друг с другом, активируя синапс за синапсом в бесконечной эскалации. Бензодиазепины могут замедлить эту гиперактивность, как ведро воды, которое выплеснули на огонь.

Ощутимый эффект в том, что все замедляется и начинает двигаться с приемлемой скоростью. Мысли, дыхание и сердцебиение возвращаются в норму, и если до этого мы чувствовали себя на краю пропасти, то теперь как будто находимся в безопасности и можем успокоиться.

Если бы на этом все заканчивалось, проблемы с тревожностью уже были бы решены: принимаем транквилизатор каждый раз при тревоге – и все: наша нервная система убеждается, что нет повода для беспокойства, все в порядке.

К сожалению, это так не работает. Это было бы слишком хорошо. Такие лекарства, как Ксанакс, могут помочь преодолеть критические моменты, но они не решают проблему целиком. Таблетки работают быстро и снижают самые сильные симптомы тревожности, но потом проблема возвращается. И нет, нельзя просто принимать таблетку всякий раз, когда мы чувствуем в этом необходимость, потому что бензодиазепины вызывают привыкание и зависимость. Привыкание означает, что со временем придется увеличивать дозу, чтобы получить тот же эффект. А при зависимости резкое прекращение может вызвать абстинентный синдром.

По этим причинам уже много лет научное сообщество все больше выступает против использования бензодиазепинов для лечения тревожности в долгосрочной перспективе. Ксанакс должен быть препаратом неотложной помощи, использоваться для остановки панических атак или противодействия за короткий период при особенно сильной тревожности, но не превышать двенадцать недель непрерывного приема (что также указано в инструкции). Для лечения тревожных расстройств в более долгосрочной перспективе лучше использовать другой класс препаратов, так называемые антидепрессанты, такие как Золофт, который мне назначил психиатр. Речь идет о селективных ингибиторах обратного захвата серотонина (СИОЗС). Первой обнаруженной молекулой категории СИОЗС стал флуоксетин, который стал продаваться в конце восьмидесятых под названием «Прозак», который прозвали «таблеткой счастья».

Потом появился сертралин (Золофт), циталопрам, эсциталопрам, пароксетин (Сереупин и Паксил).

Что делают все эти препараты? Они влияют на биохимию мозга, в частности на серотонин – нейромедиатор, играющий важную роль в регулировании нашего настроения. Их создали для лечения депрессии, но после того, как несколько тестов показали их транквилизирующий эффект, стали использовать и для лечения тревожных расстройств.

Последние тридцать лет депрессию чаще всего лечили именно медикаментами на основе комбинации бензодиазепинов и СИОЗС. Бензодиазепин служит для того, чтобы контролировать побочные эффекты от СИОЗС, которые на ранних стадиях лечения приводят к ухудшению симптомов тревоги, как мне говорил психиатр. Потом, через несколько недель, прекращают прием анксиолитиков (если условия это позволяют) и продолжают только антидепрессанты. По крайней мере год. Дальше – по ситуации.

Таким образом, мое решение отказаться от приема антидепрессанта и продолжать лечиться исключительно Ксанаксом оказалось большой глупостью. Я отвергла единственное правильное лекарство от своей болезни и вдобавок подвергла себя риску зависимости от бензодиазепина. Это совсем не разумно.

Антидепрессанты и таблетки с сахаром

Подозрение, что я все делаю неправильно, не покидало меня. Неужели я действительно не права, что не хочу принимать антидепрессанты? Обмороки меня, конечно, испугали, но я не уверена, что их вызвал именно Золофт. Не предубеждения ли блокируют мой путь к выздоровлению?

Погрузившись немного в исследования, я обнаружила, что за последние годы появились кое-какие сомнения в реальной эффективности СИОЗС. У них несколько неприятных побочных эффектов, тяжелый синдром отмены, и, как некоторые считают, не так уж хорошо они и действуют. Это привело меня в недоумение. Как же тогда десятилетиями лечили тревогу и депрессию, как возможно, что все это ошибка? Говорю себе, что это, наверное, просто один из тех антинаучных домыслов, которых так много циркулирует сегодня. Но потом я была вынуждена подумать еще раз.

В первую очередь поставили под сомнение эффективность антидепрессантов исследования Ирвинга Кирша, профессора психологии Гарвардской медицинской школы.

Кирш с 1995 года изучал все опубликованные научные исследования эффективности антидепрессантов. Он сделал то, что ученые называют мета-анализом: то есть не новое исследование, а систематический обзор уже проделанных. Собрал все данные, провел статистические расчеты и заметил странную вещь: эффективность антидепрессантов только немного, совсем немного превосходила эффективность плацебо, то есть была достаточно низкой.

Теперь нужно сделать шаг назад и сказать пару слов о том, как проводятся клинические исследования по оценке эффективности лекарств.

Чтобы разобраться, действительно ли лекарство способно побеждать заболевание, проводятся экспериментальные исследования на пациентах. Отбирают несколько человек с одной и той же болезнью и делят на две группы. Одну лечат тестируемым препаратом, а другой дают плацебо, например воду и сахар.

Для чего нужна эта вторая группа, которую также называют «контрольной»? Не достаточно ли дать препарат больному и наблюдать, поправится ли он?

Нет, не достаточно, потому что медицина уже давно знает о существовании эффекта плацебо: если я убежден, что принимаю лекарство от своей болезни, скорее всего, мне станет лучше.

 Это может показаться странным, но эффект плацебо документально подтвержден, и действительно, если мы верим, что что-то нам помогает – так и происходит.

Поэтому в клинических исследованиях эффективности лекарств нужна контрольная группа: чтобы удостовериться, что если люди и чувствуют себя лучше, то благодаря препарату, а не эффекту плацебо. Эти исследования проводятся с использованием метода, который называется «двойной слепой»: ни пациенты, ни врачи, участвующие в исследовании, не знают, какой именно группе дают лекарство, а какой – плацебо, именно для того, чтобы гарантировать объективность лекарственного эффекта. Лекарство признается действенным, только когда клинические испытания демонстрируют, что оно не просто помогает, но и действует лучше, чем плацебо.

В данном случае, как я уже сказала, Кирш обнаружил, что эффект от антидепрессанта лишь немного превосходит эффект плацебо. Другими словами, как он объясняет в книге «The Emperor’s New Drugs – Exploding the Antidepressant Myth», нет большой разницы между приемом антидепрессанта и таблетки с сахаром, если ты думаешь, что это антидепрессант.

«Наш анализ фактически показал, что антидепрессанты статистически действуют лучше, чем плацебо, но эта статистическая разница не имеет клинического значения. Она слишком мала, чтобы как-либо повлиять на жизнь человека в тяжелой депрессии. […] Проблема не в том, что людям становится лучше от лекарств. Лучше-то становится, и в среднем степень улучшения клинически значима. Но улучшение возникает и при приеме плацебо. Это указывает на то, что не лекарство заставляет чувствовать себя лучше».

Сегодня Ирвинг Кирш руководит программой изучения плацебо в Гарварде; вместе с другими учеными он работает над расширением наших знаний об эффекте плацебо, исследует сложность и структурированность отношений между разумом, мозгом и телом.

Результаты его исследований также подверглись большой критике. Но никто, следует заметить, не говорил, что Кирш лжет или придумывает. Его анализы проводились с научной строгостью и прозрачностью, каждый может пойти и перепроверить данные. Однако научные факты в медицине не всегда однозначны и неоспоримы. Кто-то считает, что даже если клинические исследования не очень точны, следует доверять мнению психиатров, которые в своей повседневной практике видят, что антидепрессанты очень помогают многим пациентам.

Некоторые также говорят, что Кирш, может, и прав, но ему не следовало говорить об этом в открытую: если всем сказать, что антидепрессанты так же эффективны, как и плацебо, никто больше не поверит в лечение, а это не пойдет на пользу пациентам.

В результате я даже и не знаю, что думать. Решила не принимать антидепрессанты, по крайней мере пока что. У меня на то было несколько причин. Во-первых, я теряла сознание уже после четырех дней лечения, а тревога достигла невыносимого уровня. Во-вторых, подход психиатра, который мне назначил таблетки, я посчитала поверхностным. Наконец, я тоже думаю, что эти лекарства не очень полезны. Может, кому-то они подходят, а кому-то нет.

В любом случае, пока что я не буду принимать такие препараты, но все равно надо что-то делать. Я растеряна, встревожена, очень не уверена в себе, но как-то должна идти вперед.

КАРТОЧКА

Идеальный врач!

Когда врачи встречают возбуждение у пациентов, они часто недооценивают их симптомы или отмахиваются от них фразой: «Это просто тревожность».

Разумеется, когда вас не рассматривают всерьез, возбуждение только увеличивается, создавая своего рода порочный круг, при котором с ростом тревожности падает ваш авторитет в глазах других, вам доверяют все меньше и убеждаются в своем «первоначальном подозрении».

Как и в отношениях вообще, в этом случае мы можем изменить только то, что касается нас (даже если другая сторона будет вести себя соответственно). Что случится, если это мы сначала изменим свое отношение?

Для начала было бы здорово избегать передачи всей «власти» над собой другим, отказаться от идеи, что когда-нибудь встретим человека, которому сможем безусловно доверять и который наконец найдет правильное лекарство от тревожности.

Такое ожидание делает нас зависимыми от других, мы ищем, кому можно было бы передать наш «сломанный» разум, надеясь, что потом нам его вернут в рабочем состоянии…

Таким образом, мы доверяем кому-то другому ответственность позаботиться о нас… решение, которое почти никогда не работает! Не потому что нет профессионалов, которые могли бы нам помочь, а потому что заботу о себе нельзя передать никому другому, особенно потому что тревога действительно уменьшится только тогда, когда мы научимся себя успокаивать (иначе мы будем всегда зависимы от кого-то другого, кого выбрали в качестве «спасателя»).

Что случится, если мы научимся, не отказываясь от специалистов, сами быть лучшим врачом для себя?

Не для того, чтобы обойтись без других, но чтобы иметь возможность принять их помощь и при этом не попасть в зависимость.

Вот упражнение.

Выберите ситуацию из жизни, когда вы попросили помощи у специалиста, но вас не восприняли всерьез или вы чувствовали, что вашу проблему обесценивают. Попробуйте детально воспроизвести ту встречу и понаблюдайте за отношениями между вами и врачом (как вы представлялись, что говорили, как сидели и т. д.). А теперь представьте, какой была бы встреча со специалистом, который подходил бы вам идеально и был именно тем, кем нужно.

Можете также представить и описать его физически… Во что он одет? Каким тоном разговаривает? Как выглядит? Какие подбирает слова? Как отвечает на ваши вопросы? Что на самом деле делает его идеальным для вас? Какие вопросы от него вы хотите услышать?

Постарайтесь также составить список вопросов, которые вам понравились бы и подошли бы в данной ситуации.

Какие качества вашего идеального врача помогли бы вам раскрыться и дать себе помочь?

Когда закончите внимательно отвечать на вопросы, вспомните первоначальную ситуацию и то, что вы тогда сделали, чтобы помочь себе (независимо от внешней помощи или до того, как попросить о ней).

Сравните ваш способ помощи себе и успокоения (используемые слова, тон голоса и т. п.) с тем, что делает идеальный терапевт, которого вы описали.

Что заметили? Есть ли различия?

И что бы изменилось, если бы вы обратились к самому себе таким тоном, в этой позе, в том числе и перед тем, как попросить помощи у других?

3
Остановите Землю – я сойду

В каждой перемене, даже в самой желанной, есть своя грусть, ибо то, с чем мы расстаемся, есть часть нас самих. Нужно умереть для одной жизни, чтобы войти в другую.

Анатоль Франс

Идеи, скрытые в чулане

Что я делаю? Дни проходят, я не могу всю оставшуюся жизнь сидеть дома и не ходить на работу из-за болезни. Также не хочется провести ближайшие месяцы, собирая справки по врачам и психиатрам.

Сначала я думала так: возьму отпуск на несколько недель, максимум – месяцев, выздоровею и вернусь на работу. Прислушаюсь к совету психиатра и попробую лечиться антидепрессантами. Решим проблему, а затем я начну с того же места, где остановилась.

Но это не сработало, и теперь стало понятно, что я не оправлюсь в ближайшее время. Поэтому начинаю обдумывать другой путь: я беру паузу. Я не работаю и не получаю зарплату, но за мной сохраняется место. Беру творческий отпуск, чтобы вылечить тревожность, нормально питаюсь и восстанавливаю вес, если получается, делаю физические упражнения и пишу. Я всегда хотела писать, но никогда не занималась этим всерьез. Кроме того, это занятие для меня полезно и оказывает определенное терапевтическое воздействие.

Думаю об этом снова и снова, взвешиваю другие варианты, но всегда возвращаюсь к тому, что надо подождать, пока вылечусь. Это правильная пауза. Я «выпрыгиваю из кастрюли» и убегаю, прежде чем «свариться» окончательно.

Все советуют мне этого не делать. Это не имеет смысла, говорят: лучше остаться дома на больничном – хотя бы буду получать зарплату, – а потом, едва станет лучше – вернуться в офис. А если опять заболею – опять уйду на больничный. Мне это говорят врач, психиатры, друзья и родители, даже психотерапевт смотрит с недоумением. Единственный, кто точно меня поддерживает, – это муж, возможно, потому что он знает меня лучше и в некотором смысле интуитивно понимает, что для меня действительно хорошо.

 Ожидание – наиболее разумный выбор в сложившейся ситуации. Это долгая пауза, в которой у меня будет возможность глубоко вдохнуть и выдохнуть. Оставаться дома по болезни – это не то же самое, потому что я бы чувствовала обязанность вернуться на работу как можно скорее.

И это совсем не то, чего я сейчас хочу. Я хочу настоящего перерыва. Как сказала та сумасшедшая девочка-подросток из чулана: «А пока немного отдохнем».

Да, черт возьми, это именно то, что мне нужно! Если я не остановлюсь и не приведу свою жизнь в порядок, на этот раз ситуация может закончиться плохо.

Поэтому договариваюсь о встрече с руководителем.

Я уже месяц не была в офисе. Оставила все позади: работу, документацию, коллег. Сожгла мосты, и если мне предоставят отпуск, я сделаю это еще более резко. Муж подвозит меня, потому что я опасаюсь сама вести машину. Высаживает у входа и уходит погулять. Я будто отправляюсь в пасть льва, но верю, что все закончится хорошо.

Кружится голова, а краски всего вокруг напоминают засвеченные фотографии: все слишком яркое и блеклое одновременно. Мне нужны солнцезащитные очки, чтобы встретиться с реальностью.

Собеседование с руководителем сопровождается ощущением, что я нахожусь в параллельной вселенной: если бы несколько месяцев назад кто-то мне сказал, что я буду говорить с ним о своей тревожности и депрессии, я бы рассмеялась. Только представьте себе: я со своими сорока двумя килограммами, бледным напряженным лицом и дрожащими руками, говорю:

– Извините, я страдаю от тревожности, также у меня несильная депрессия и проблемы с питанием. Нужно заняться своим здоровьем, поэтому какое-то время я не смогу ходить на работу.

Во рту пересохло, слова застревали в горле. Я хотела сказать ровно столько, чтобы меня поняли, но не слишком много, чтобы не показаться скучным нытиком. Глаза Перфекционистки почернели от гнева. Она кричит, что я наломала дров, что все будут нас ненавидеть, что никто так не делает: хорошие люди ходят на работу, они не берут длительные отпуска из-за подростковых проблем.

Однако можно было не беспокоиться: начальник тут же сообщил, что не намерен создавать препятствий, он спокойно даст мне отпуск, и ему жаль видеть меня в таком состоянии. Я почувствовала почти облегчение, когда он спросил исподлобья:

– Однако я должен уточнить, мне нужно знать: собираешься ли ты вернуться на работу или нужно искать того, кто тебя заменит? – вопрос был предсказуемым, но меня шокировал, и я не знаю, что ответить.

С некоторых пор работа, вместо того чтобы быть положительным элементом моей жизни, стала тяжким бременем, потому что тревожность взяла верх. Как там писал психиатр? «Очевидные трудности в повседневной жизни».

 Когда даже самая обычная рутина превращается в полосу препятствий, которые взбудораженному уму кажутся непреодолимыми, довольно трудно подумать, что работа может играть положительную или реабилитационную роль.

И я не знаю, смогу ли чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы вернуться на свое место. Думаю, что да, и хочу на это надеяться, но не уверена.

– Я не знаю, – говорю я ему, – понимаю, что это не очень хороший ответ, но я хочу быть честной, и сейчас я действительно понятия не имею, что будет дальше.

Он не настаивает и через некоторое время отпускает меня, пожимая руку.

С этого момента я официально свободный человек, без трудовых обязательств. Точнее, нужно будет подготовить пару документов, но после одобрения руководителя все пройдет гладко. Я искренне и безмерно благодарна ему за это.

Боюсь, что я слишком хорошо умею скрывать свои проблемы. С другой стороны, в этом есть свой плюс: никто не гарантировал, что меня смогут понять, а психическое здоровье – это не тема для кофе-брейка. Если бы у меня была другая болезнь, о ней можно было бы и поговорить, но не об этом, о таком не говорят, разве что шепотом, время от времени, стараясь никого не напугать.

Люди стыдятся своих депрессии, тревожности, навязчивости, и я, видимо, не исключение. Я изо всех сил старалась держать свои проблемы при себе, но бывали дни, когда заплатила бы любые деньги за плечо, на котором можно поплакаться.

Проходя мимо своего стола, чувствую легкий укор сожаления. Смотрю на компьютер, документы, стакан с ручками и маркерами. Это мои вещи. Хорошо ли, плохо ли, но день за днем я здесь работала. Я это заботливо создавала, а теперь все бросаю. Это чувство меня несколько удивляет: в прошлом году, кажется, я ненавидела каждое мгновение каждого дня, проводимое за этим столом, но покидать его мне кажется поражением. Поэтому да: я рада уйти на некоторое время, и в то же время мне жаль.

Выходя из кабинета, впервые начинаю подозревать, что именно он причинил мне много ненужных переживаний. Если мне нужен перерыв, долгий перерыв от работы, почему я не попросила об этом раньше? Более двух лет я испытывала симптомы тревожности, я перестала есть и начала чахнуть, обратилась к психиатру, несколько раз теряла сознание, попала в больницу… Неужели без этого нельзя было обойтись? Не могла ли я остановиться до того, как достигну этой точки?

Около года назад мне уже приходила в голову мысль, что нужно взять длительный отпуск, но Ее Величество Королева Мудрость в сговоре с Перфекционисткой немедленно отклонили эту идею как чудаковатую, нереализуемую, а значит, бесполезную. Ни за что я не позволила бы себе подумать о том, чтобы сказать всем: «Мне нужно остановиться ненадолго, потому что иначе я заболею». Нужно было подождать, пока я действительно заболею, чтобы разрешить себе это.

В любом случае, так и вышло: мне разрешили остановиться и вернули мое время. Девственно чистые дни, которые нужно прожить, следуя своим ритмам, желаниям, интересам. Мечта, чудо. Но еще у меня нарушено дыхание, панические атаки по ночам, тошнота и головокружение. Иногда ощущение, будто соскальзываю с дивана, на котором лежу.

Есть у меня еще одно дело: я веду блог. Это небольшой интернет-проект, который я начала чуть меньше года назад, но уже несколько месяцев не обновляла. Это здорово, что я стала работать над блогом. Не имея ясных целей, проект был далек от идеального, но я все равно его делала. Только теперь понимаю, насколько это было важно. В ситуации крайнего недомогания, пустоты, полной неуверенности в будущем у меня был хотя бы этот маленький островок, за который я могла зацепиться. Чем я буду заниматься в ближайшие десять месяцев отдыха? Писать – вот что. Кроме лечения пищевых привычек, чтобы набрать вес, я займусь йогой, медитацией, буду гулять и продолжу психотерапию. Ладно, у меня есть план, и каким бы он ни казался глупым – это мой план. Чувствую себя как после кораблекрушения, когда только выбросило на камни, и я оцениваю реальные возможности выжить.