Текст книги "Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток"

Волшебные сказки – тексты ТМ.

ВС: автор неопределен – ТМ: автор конкретный человек.

ВС: традиция и жанр определены – ТМ: традиция и жанр произвольны.

ВС: описываемые события неопределены с т. зр. реальности – ТМ: описываемые события предлагаются как реальные.

ВС: автор не считает себя создателем текста, а свой текст не считает оригинальным – ТМ: автор не сомневается в своем авторстве и в уникальности текста.

Сходство структур текстов волшебной сказки и текстов ТМ могло состояться при таких различиях только при условии, что эти структуры обладают известной универсальностью и встречаются в текстах самого широкого диапазона. Таким образом, была выдвинута новая, более сильная гипотеза 2.

Гипотеза 2: Сюжеты любого текста имеют (или могут быть представлены как имеющие) инвариантную сюжетную структуру. В целях ее проверки были проведены 4 серии экспериментов на свободное порождение сюжета.

10.12. Описание эксперимента на свободное порождение сюжета.

По гипотезе 2, предполагалось, что процесс порождения сюжета строится на системе не вполне осознаваемых выборов, которые, вопреки очевидности, не являются произвольными. В этих целях следовало проследить непосредственно сам процесс порождения сюжетов на нескольких группах испытуемых, достаточно различных для того, чтобы можно было экстраполировать полученные данные если не на «вообще людей», то хотя бы на носителей русского языка, принадлежащих в широком смысле одной культуре. Поскольку речь шла, вообще говоря, о предполагаемой универсалии, то важно было, чтобы среди групп испытуемых были маленькие дети, которые в силу возраста еще не полностью включены в культурную традицию и не находятся под воздействием большого количества культурных и литературных клише. Однако среди групп испытуемых должны были быть и группы взрослых, чтобы исключить вывод о том, что инвариантная сюжетная схема, в случае ее обнаружения, специфична только для детей определенного возраста. Необходимо было также, чтобы разные серии эксперимента проводились разными людьми, чтобы минимизировать имплицитное воздействие экспериментатора на ход эксперимента. Кроме того, парадоксальным образом сама вербальность планируемого эксперимента могла создать дополнительный «информационный шум», так как частотные слова и словосочетания, идиоматические и фразеологические обороты и другие трудно учитываемые факторы могли неявно воздействовать на человека, их использовавшего, побуждая выстраивать соответствующий им нарратив.

По этим соображениям эксперимент был построен как свободное игровое манипулирование небольшим количеством произвольных объектов, не имеющих однозначного символического смысла, и вербальное сопровождение действий с этими объектами. В пилотажной серии, предшествовавшей четырем основным, приняло участие 7 человек: 2 девочки 4-х и 6 лет, 2 мальчика 5 и 9 лет, двое мужчин 27 и 38 лет, не имеющих детей, и женщина 74 лет, бабушка одного из мальчиков. В качестве произвольных объектов в пилотажной серии были использованы действительно случайные предметы: пуговица, грецкий орех, колпачок от ручки, китайская монета с квадратным отверстием и несколько разноцветных скрепок. Каждому из испытуемых предлагалось «поиграть» 5-8 минут с этим набором предметов, рассказывая, как они это делают. На основе анализа результатов пилотажного исследования были организованы 4 серии основного эксперимента. В первой серии экспериментальной группой были 27 детей в возрасте 5–6 лет, из них 15 девочек и 13 мальчиков. Контрольной группой стали 52 взрослых 35–42 лет, их родители. Во второй серии участвовало 30 подростков 13–14 лет (15 мальчиков и 15 девочек). В третьей серии испытуемыми были 16 мужчин и 17 женщин в возрасте 35-45 лет, не имеющие детей. Четвертая серия была проведена с испытуемыми пожилого возраста (9 женщин и 7 мужчин 72–76 лет). В качестве стимульного материала каждому из испытуемых предлагался один и тот же набор из 9 пуговиц разной величины, цвета и фактуры, выложенных на лист бумаги на столе. Инструкция для детей была такой: «Представь себе, что тебе очень долго, целых полчаса надо сидеть в пустой комнате, где нет никаких игрушек, кроме этих пуговок. Покажи, как ты будешь с ними играть». Инструкция для взрослых была сходной: «Представьте себе, что вам в течение получаса надо развлекать ребенка с помощью этих пуговиц. Покажите, как вы будете это делать». Эксперимент проводился индивидуально с каждым из испытуемых.

В ходе эксперимента все без исключения испытуемые, как дети, так и взрослые, действовали по одной схеме:

(1) они выбирали одну пуговицу, которая обозначалась как «исключительная»;

(2) эта пуговица некоторое время взаимодействовала с другими, причем;

(3) другие пуговицы по ходу игры определялись как одушевленные (фигуры), или неодушевленные (вещи), или сбрасывались за пределы листа как «ненужные»;

(4) в какой-то момент появлялась «черная пуговица», олицетворявшая «зло» (злой дядька, медведь и пр.), и (не всегда) «красивая пуговица» (защищающая или нуждающаяся в защите фигура или желаемая, нужная, «прекрасная» вещь);

(5) какое-то время длилась конфронтация с «черной пуговицей» (бегство, нападение и пр.);

(6) конфронтация заканчивалась победой одного персонажа и поражением другого (в 4-х случаях договором и взаимоузнаванием, после которого игра продолжалась с новой «черной пуговицей).

В описании не приведены различия в темпе перехода от одного шага к другому, способы отбора и отбраковывания стимульных объектов, различающие детей и взрослых, наконец, вне рамок представленного здесь протокола остались паузы, исправления и соотношения по времени различых этапов манипулирования со стимульными объектами, поскольку интерес представляли не различия, которые, впрочем, были системны и содержательны, а наличие или отсутствие инварианта в выборах сюжетных схем всеми испытуемыми.

10.13. Результаты эксперимента и их интерпретация.

То, что делали испытуемые в ходе эксперимента с произвольными объектами, было не чем иным, как созданием текстов. Поскольку это было абсолютно спонтанное порождение текстов, не осознаваемое как таковое, не могло идти речи ни о стилистике, ни о цитировании, аллюзиях и пр., демонстрировался нарратив – сюжет в чистом виде. При всем специфическом многообразии выстраиваемых сюжетов, они являлись репрезентациями одной и той же схемы и успешно описываются с помощью формализации, выстроенной выше: их без затруднений можно было свести к пяти-элементной схеме, состоящей из экспозиции, завязки – недостачи, тела текста – конфронтации, развязки – компенсации недостачи и коды.

Однако были выявлены и дополнительные структурные подобия. В результате анализа и осмысления этих регулярных подобий, проявлявшихся в повторах действий с произвольными объектами, была выстроена новая, более полная и подробная схема, состоящая уже не из пяти, а из семи структурных элементов-«шагов». Увеличение числа постоянных структурных элементов было интерпретировано и описано как с использованием пропповских «функций», так и с обращением к совершенно иной парадигме – к представлениям об экзистенциальной картине мира человека.

10.14. Семишаговая структура «архисюжета».

1. Первый шаг – это выбор среди случайных предметов одного, который номинируется как субститут Я и становится объектом частичной метаморфозы испытуемого; такой выбор сопровождается обозначением качеств, благодаря которым субститутом Я испытуемого оказался именно этот случайный предмет. В пропповской системе функций это было бы обозначено как экспозиция (функция «i»: жил-был царь), которая легко может быть смещена или опущена. В терминах экзистенциального подхода в акте первого выбора репрезентируется идентичность автора в аспекте ее исключительности, ис-ключенности из мира других живых существ, предметов и явлений.

2. Второй шаг – это появление в сюжете объектов, маркированных как «не я»: живых (фигур) и неживых (вещей), расположенных на шкале «мое-чужое». Некоторые фигуры и вещи оказываются объектами частичной экспансии, то есть вовлекаются в поле идентичности Я, становясь носителями его качеств, другие фигуры и вещи противопоставляются субституту Я. Введением объектов, характеризующихся как «не-Я», репрезентируется Другой. В пропповской системе функций это не обозначено специальной функцией, хотя присутствует во всех волшебных сказках, располагаясь также в экспозиции («i»: двое умных, а третий дурак). С экзистенциальных позиций это противопоставление моего мира, мира других людей и предметного мира. По-видимому, для Проппа и последующих поколений исследователей такое противопоставление было настолько тривиальным и необходимым предварительным действием, что не было отрефлексировано и, соответственно, не получило статуса «функции».

3. Третий шаг – это выбор среди фигур и вещей, обозначающих других, «плохого», опасного объекта (живого – антагониста или неживого – препятствие), угрожающего субституту Я утратой жизни или идентичности. В пропповской системе функций это серия завязок – «левых частей» парных функций. В экзистенциальной парадигме это репрезентация страха смерти как физического небытия или как утраты идентичности.

4. Четвертый шаг – это выбор объекта желания, которому предназначается стать идеальным объектом метаморфозы иили экспансии, а также помощников и защитников («моих» фигур и вещей по шкале Мое-Чужое). По Проппу, это функции волшебного помощника, волшебного предмета и пр. В экзистенциальной парадигме это репрезентация любви – от ее полного проявления до редукций наподобие желания иметь некоторую вещь. Следует отметить особо, что именно этот, четвертый шаг, оказывается факультативным. В «пуговичном эксперименте» он иногда бывает пропущен, так как для части детей и взрослых единственным предметом любви становились они сами, точнее, их символическая репрезентация в «пуговичном» обличии. В волшебных сказках Иван-дурак тоже нередко обходится своими силами, не прибегая к помощи волшебного помощника или предмета и даже не испытывая надобности в Василисе Прекрасной; он лишь вступает в серии конфронтаций с антагонистами и последовательно губит их. Но и в экзистенциальном подходе к картине мира «любовь» или «близость» присутствует не всегда. Так, у Хайдеггера и экзистенциальных психологов, использующих хайдеггерианскую парадигму, «любовь» не выделяется в качестве отдельной экзистенциальной сущности.

5. Пятый шаг в построении сюжета можно считать «телом текста»: субститут Я предпринимает различные действия против антагонистапрепятствия и в защиту объекта желания. По Проппу это серия конфронтационных функций. С экзистенциальной точки зрения, это не что иное, как репрезентация свободы.

6. Шестой шаг – это развязка. Субституту Я удается (победа) или не удается (поражение) соединиться с объектом желания и устранитьустраниться от антагонистапрепятствия. В терминологии Проппа это представлено «правыми частями» серии парных функций. Прямых соответствий в экзистенциальной парадигме не обнаруживается, естественнее всего это можно интерпретировать как успешное или неуспешное осуществление «свободы», которая, таким образом, состоит из двух ходов: предпринимаемые действия (начало) – и успех либо неуспех этих действий (финал). После финала единой последовательности из шести ходов сюжетная схема исчерпывается и может начаться следующая серия из шести ходов.

7. Седьмой шаг – это кода. Субъект переживает новое состояние, в котором он обнаруживает себя в результате победы (или поражения – что крайне редко встречается в текстах ТМ и волшебных сказках, но достаточно обычно для спонтанных устных текстов в клинических беседах). У Проппа это функция 31 Свадьба, но также функции 27–28 Узнавание и Изобличение, и функция 29 Трансфигурация; в экзистенциальной парадигме это можно интерпретировать как подтверждение идентичности или обретение новой идентичности, то есть метаморфозу – «превращение себя в себя». Такая интерпретация коды подводит к более точному пониманию сюжетного типа «Цвет-запах-вкус», так как в нем с регулярностью встречаются инициальные и метаморфные мотивы: Уже тогда я мог так сильно чувствовать (подтверждение идентичности), или: С тех пор я всегда это чувствую (обретение новой идентичности).

Семишаговая сюжетная структура обладает большей объяснительной силой, чем предшествующая ей пятишаговая. В эксперименте прояснилась семантика экспозиции, которая обнаружила свою двухчастность: до начала развития сюжета требовалось установить идентичность автора (или символически замещающего его Я-объекта) как исключительность и разбить внешний мир на классы живых и неживых объектов, расположив их по шкале «мое – чужое».

Семишаговая структура была принята как универсальная: она повторялась во всех экспериментальных сериях. Все без исключений отступления от описанной структуры представляли собой ее неполные формы, характеризуясь пропуском или повторением одного или нескольких шагов. Так, при определенных личностных чертах испытуемого – например, при очень высокой тревожности – вместо перехода к третьему шагу возникали своего рода персеверации: бесконечные повторения первого и второго шагов; при сочетании высокого уровня агрессии и эгоцентризма многократно и однообразно повторялись пятый и шестой шаги.

10.15. Обсуждение результатов эксперимента и выводы.

Результаты эксперимента можно интерпретировать двояким образом. Они могут расцениваться:

как свидетельство существования универсальной сюжетной схемы,

как обнаружение универсального аппарата для интерпретации каждого данного текста как конкретной репрезентации универсальной сюжетной схемы.

С содержательной точки зрения, тезис об универсальной сюжетной схеме представляется вполне оправданным. Можно понимать любой акт связного рассказывания как постоянное рекурсивное обращение к экзистенциальным проблемам и страхам, императивно требующее повторений, поскольку они не имеют исчерпывающего конечного решения. В рамках этого интерпретационного тезиса универсальная сюжетная схема воплощает экзистенциальные страхи и переживания, которые являются общими для всех людей, но которые абсолютно индивидуально преломляются в картине мира каждого конкретного человека. В этом случае получает свое логичное объяснение успех описания текстов ТМ через систему пропповских функций, которая оказывается лишь одной из возможных конкретных моделей проговаривания экзистенциальной картины мира, на сей раз не универсальной и не индивидуальной, а присущей лишь одной конкретной, фольклорной, традиции. Эта традиция и поддерживается в неприкосновенности столь успешно, потому что не является случайной, а воплощает присущую человеку потребность говорить об экзистенциальных смыслах. Здесь уместно напомнить об эксперименте Бартлетта с удалением из картинки сюжета, после чего информация о картинке при передаче распадается и уходит, чего не произошло со сказками и мифами.

Следствием предложенной интерпретации стало введение термина «экзистенциальное ядро текста», в котором, предположительно, заключены экзистенциальные смыслы (идентичность, мир других людей, смерть, любовь, свобода) и которое репрезентируется в текстах семишаговой сюжетной структурой. С постулированием понятия «экзистенциальное ядро текста» неизбежно возникает вопрос, в любом ли тексте содержится это экзистенциальное ядро, и если нет, то каковы характеристики тех текстов, в которых оно отсутствует.

Для ответа на этот вопрос был проведен вспомогательный эксперимент на удаление и внесение экзистенциального ядра текста.

10.16. Эксперимент на воссоздание экзистенциального ядра текста.

Участниками эксперимента стали 36 школьников 15–16 лет (10-й класс одной из московских школ).

Им был предъявлен список из 20 предложений, из которых 15 предложений – контрольная группа текстов – были взяты из произведений Гоголя, Булгакова, Гумилева, а также из нелитературных (спонтанных) текстов: из записок, писем, конспектов. 5 предложений (экспериментальная группа текстов) были специально созданы по заданному параметру: они не содержали экзистенциального ядра.

Эксперимент проходил в два этапа. По инструкции первого этапа, школьникам предлагалось расположить предложения по порядку преференций: самый интересный, менее интересный и пр.

Инструкция второго этапа предлагала превратить предложения, занявшие 5 нижних позиций на шкале преференций, в «интересные», используя любые способы – введение в текст характеристик и событий, дописывая контекст, окружающий этот фрагмент, или иллюстрируя его картинками.

Результаты первого этапа эксперимента. Преференции относительно предложений, занявших верхнюю часть шкалы, существенно различались у разных испытуемых, однако 5 нижних пунктов на шкале заняли приведенные искусственные предложения.

На втором этапе они были преобразованы в «интересные» с помощью дописываемых контекстов и, реже, иллюстраций, причем среди выбираемых приемов преобразования на первом месте по частотности стояли пежоративные и уничижительные атрибуты-характеристики, а также содержащие опасность контексты, в которых дописывался зловещий фантастический пейзаж или вводились персонажи – злодеи и вредители.

Результат эксперимента.

Все дописывания и нарративная часть иллюстраций состояли в добавлениях к высказываниям стимульного материала фрагментов экзистенциального ядра.

Интерпретация результата:

Экзистенциальное ядро текста или его фрагменты являются облигаторной составляющей текста. Лишенный этой составляющей, текст воспринимается реципиентом как недостаточный, симулятивный, и при любом взаимодействии с таким текстом – дописывании, как в эксперименте, развитии и продолжении мысли или просто при пересказе, в него вносятся фрагменты экзистенциального ядра. Именно из-за технической невозможности создать текст, лишенный экзистенциального ядра, длиннее одного короткого предложения, и был выбран формат эксперимента, где испытуемым предлагались короткие предложения.

Однако серьезное теоретико-методологическое обстоятельство не позволяет остановиться на полученном результате:

С формально-логической точки зрения тезис об экзистенциальном ядре текста нельзя считать доказанным из-за противоречий методологического характера.

Во-первых, возникает проблема нефальсифицируемости: все без исключения эмпирические данные могут быть интерпретированы как свидетельство наличия отображений экзистенциального ядра либо в явном, либо в свернутом, либо в нулевом виде. Помыслить текст, в котором экзистенциальное ядро отсутствует хотя бы в виде потенции или следа, в принципе невозможно.

Во-вторых, все упомянутые «сворачивания» и «разворачивания», семишаговая структура и ее отдельные элементы – все это получено в ходе интерпретации, то есть более или менее произвольного перегруппирования и переназывания эмпирических данных.

Собственно, интерпретационные традиции в рамках различных психотерапевтических направлений используют ровно такую же схему перегруппировки и переназывания: с большей или меньшей рефлексией по поводу производимых операций, с большей или меньшей процедурной строгостью они извлекают из материала, получаемого в процессе работы с клиентом, экзистенциальную проблематику, а потом перекодируют эту проблематику тем или иным способом – обнажая ее, или, напротив, шифруя и превращая в метафору – и возвращают клиенту.

В свете этих рассуждений существование экзистенциального ядра текста следует принять не как доказанную или требующую доказательства гипотезу, а как тезис. Нефальсифицируемость представленной семишаговой структуры не позволяет рассматривать вопрос о ее «существовании», поскольку с помощью этой структуры может быть описано абсолютно любое сообщение любой длины и любой семантики.

Однако эта универсальность, запрещающая говорить о доказательстве существования «архисюжета», оказывается идеальной основой для создания языка описания любого высказывания любой длины и семантики. Действительно, если сдвинуться с уровня доказательств существования на метауровень, то есть на уровень доказательств возможности описания, то все становится на свои места.

Из соображений методологической корректности мы отказались от доказательств существования экзистенциального ядра как последовательности отображений на текст экзистенциальных смыслов в пользу утверждения возможности описания текста с помощью формального аппарата под названием «экзистенциальное ядро текста». И здесь уже абсолютная сводимость к семишаговой структуре любых текстов через рутинные перекомбинации элементов текста из недостатка превращается в достоинство: чем универсальнее язык описания, тем он удобнее и тем больше у него перспектив.