Текст книги "Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток"

Так, при работе с подростками с делинквентным поведением продуктивной оказалась модификация «Моя главная неудача» (дипломная работа Е. Яковлевой): подростки, состоящие на учете в детской комнате милиции, задерживавшиеся за хулиганство и т. п., выбирали в качестве «главной неудачи» незначительные и недавно произошедшие случаи, имеющие «серийный» характер и полностью лишенные инициальной семантики (вчера получил двойку за контрольную, утром поссорился с другом, вчера не попал в кино). В отличие от них, их ровесники без такого рода трудностей в поведении в качестве «неудачи», если вообще признавали ее существование, описывали событие, имеющее инициальный характер, достаточно далеко отнесенное по времени от настоящего момента и повлиявшее и продолжающее влиять на их жизнь. Кроме того, в отличие от «обычных», «трудные» подростки в тексте, написанном от лица антипода, вину за неудачу приписывали не своему герою и не другим конкретным людям, а неким внешним силам, используя безагенсные и, особенно, псевдоагенсные конструкции: билетов не оказалось; всем, типа, по фиг); затем они позволяли своему герою-антиподу физически «наказать» за неудачу не конкретного «виновника», а случайно встретившихся персонажей (тут я вытащил пулемет и всех их положил: и публику, и билетеров, всех. А чего они будут фильм смотреть, а я не буду).

ТМ «Мой главный поступок».

Одна из модификаций «Воспоминания…» оказалась настолько эффективной, что на ней надо остановиться отдельно. Ее формулировка была результатом совместных усилий Т. Д. Шевеленковой, Дж. Г. Литинской и моих и звучала так: «Мой главный поступок». Уже первый, «компактный» вариант этой ТМ дал интересные результаты.

Отсутствие глагола в личной форме в формулировке темы позволяло испытуемым поместить «главный поступок» в прошлое, настоящее или будущее время. В контрольной группе, которой, как обычно, выступили студенты психологи РГГУ (275 человек в возрасте 19 лет – 24 года: методика проводилась в течение 4-х лет среди студентов 2–3 курсов) и преподавателей РГГУ (19 человек в возрасте 38–57 лет). Подавляющее большинство (218 человек, или 74 %) расположило «главный поступок» в прошлом, очень небольшая часть (11 человек, или 4 %) – в будущем (среди них не было преподавателей – людей старшей возрастной группы), еще 49 человек (17 %) написали, что «главных поступков» вообще не бывает, поскольку никогда не знаешь, какой пустяк окажет влияние на всю жизнь, а что выглядит таким важным сейчас, а никак ни на что не повлияет. Еще 16 человек (5 %) расположили поступок в «перфектном настоящем»: он уже совершен и продолжает совершаться и совершаться (мой главный поступок в том, что я хожу на все лекции, и даже на первую пару, и я так делал начиная с первого курса, и с курса меня ничто не собьет!).

Определения «главного поступка» никто, естественно, не приводил, но имплицитно абсолютное большинство закладывало в него следующее содержание.

Если «главный поступок» существует и совершается по воле персонажа, то он имеет инициальный характер (с тех пор я…, после этого я…), сводящийся всего к трем формулам: я научился, я сумел, я решился.

Он совершается вопреки некоему препятствию, характер которого поддается строгой формальной классификации:

• вопреки воле конкретного человека (хотя папа был категорически против…); вопреки воле неопределенных всех их (все считали меня блаженненьким, но я…);

• вопреки внешним обстоятельствам (хотя было холодно и уже темнело…; у нас в то время совсем не было денег, но я…);

• вопреки «внутренним обстоятельствам» (я очень боялся высоты, но…; Хотя по утрам мне страшно хочется спать, и вообще я ленивый, я…).

Помимо препятствия, существует бенифициант: тот, на благо которому совершается поступок. Классификация бенифициантов полностью симметрично классификации препятствий. Поступок совершается:

• на благо конкретному человеку (бабушка была просто счастлива…);

• на благо неопределенным всем им (всем сразу стало легче, и кто-то даже стал строить планы на вечер, когда мы отсюда выберемся…);

• на благо внешним обстоятельствам (когда-нибудь найду такие слова, которые всех убедят не загрязнять окружающую среду…);

• на благо себе (только сделав это, я понял, как я нуждался в том, чтобы доказать себе…).

Кроме абсолютно облигаторных препятствия и бенифицианта, в текстах встречаются факультативные помощники и зрители, наличие или отсутствие которых много объясняет в картине мира автора текста.

В части текстов, где возможность главного поступка отвергалась, понимание его в приведенной системе параметров все равно сохранялось неизменным (скажем, человек думает, что совершил такой прямо главный поступок, всех осчастливил, а всем не жарко не холодно…).

Есть еще небольшая часть текстов, где принципиально не различается поступок, совершенный по воле героя, и событие, случившееся с героем, который не принимал в нем волевого участия. Обычно в этих текстах главным поступком авторы называют факт своего рождения.

Работы, в которых «главный поступок» был вынесен в будущее время, сильно выделялись на фоне других работ. Во-первых, их было ничтожно мало. Во-вторых, выбор будущего времени всегда совпадал с наличием «коллективного персонажа» все они. Эти все они выступали и в качестве препятствия, и в качестве одного из бенифициантов, и, почти непременно, являли собой толпу восхищенных или возмущенных зрителей. Кроме того, в текстах с будущим временем преобладали безагенсные и псевдоагенсные конструкции.

Поскольку разумным было допущение, что подобное явление может зависеть от возраста испытуемых, эта методика была проведена с детьми разных возрастов. Результат оказался неожиданным. В группах детей старше десяти лет уверенно преобладают работы, в которых «главный поступок» помещен в прошедшее время, хотя процентное соотношение все же иное, чем среди взрослых (у взрослых поступок в прошедшее вынесли 74 % испытуемых, у детей – 63 %). Дети 8–10 лет также достаточно часто помещают «главный поступок» в прошлое. Однако процент работ, написанных в будущем времени, еще выше. Но в детских работах выявилось принципиальное качественное отличие: дети свой поступок в будущем времени, как правило, достаточно реалистично связывают с настоящим, а центром сообщения оказываются пути достижения (Я еще в первом классе считала лучше всех, а теперь мне очень нравится решать большие примеры в столбик. Когда я вырасту, мой самый главный поступок будет, что я стану главным бухгалтером в большой фирме, как моя мама; я не люблю делать уроки, а люблю кататься на велосипеде, поступлю в физкультурный и буду лидером в гонках и получу кубок). Присутствие персонажа «они все» в детских работах не имеет такой жесткой связи с выбором будущего времени.

В работах взрослых пути достижения практически не обсуждались. Вместо этого центром сообщения, сопровождающимся напряженным переживанием, оказывались те блага и удовольствия, которые следовали за совершением поступка (моим главным поступком будет получение миллиона, или замуж за олигарха, или написание хорошей книги. Он будет возить меня отдыхать три раза в год, устраивать мне путешествия, покупать…(перечисление покупок занимает почти страницу), меня будут узнавать на улицах и просить автограф, а некоторые будут немного завидовать). После индивидуальных бесед с участниками ТМ, выбравшими для своего «главного поступка» не-будущее время, в качестве возможной интерпретации можно допустить, что большинство взрослых отказываются описывать поступок в будущем, во-первых, по этикетным соображениям (ну что я буду хвастаться тем, что еще не сделал и, может быть, и не смогу!); во-вторых, почти все взрослые прямо или косвенно подтверждали наличие магической составляющей, ограничивающей возможность говорить – нет, скорее, писать! – о будущем (у меня наполеоновские планы, но поговорим, когда они воплотятся, тьфу-тьфу-тьфу!). У детей моложе 10 лет отсутствовали как этикетные, так и магические ограни чения.

Взрослые, для которых эти ограничения оказались неактуальными, помещая свой «главный поступок» в будущее, отделенное от настоящего непреодолимой пропастью, достигали двух важнейших выгод. Во-первых, актуальные события их жизни обесценивались, превращались, как у ребенка, в «всего лишь пролог к настоящей жизни»; они снимали с себя ответственность за настоящее, за совершаемые и уже совершенные поступки, так как впереди Главный Поступок, который искупит и оправдает все. Во-вторых, они практически достигали вечной молодости и бессмертия: старость и смерть лежат в будущем, а оно отделено от настоящего пропастью, недостижимо. Правда, заключая «договор со смертью», они отказывались от развития и достижения жизненных целей, поскольку изменения – удел будущего, которое никогда не наступит.

ТМ «Мой главный поступок»: развернутая модификация.

Эта интерпретация нашла подтверждение в развернутой модификации ТМ «мой главный поступок». Образ «антипода» – другого был разбит в этой модификации на составляющие. По новой инструкции, после того, как испытуемый написал текст о «главном поступке», ему последовательно предлагалось написать о главном поступке сначала от лица ребенка, затем от лица старика, затем от лица «безумца». Легко видеть, что в новой модификации предлагались вариации «другого», расположенного в важных точках жизненного сценария. «Ребенок» задавал начало сценария – экспозицию у одних (в детстве все безмятежно и ничего существенного не происходит; отсутствие инициальных мотивов) и завязку у других (вот тогда-то все и началось; инициальный момент). «Старик» определял конец сценария – ожидалось, что это будет развязка или эпилог, но на практике оказывалось, что это либо эпилог (теперь я с удовлетворением оглядываюсь назад…), либо новая завязка (извините, некогда мне больше болтать о главных поступках, скоро вернется из школы внук, с ним надо много заниматься, а то этот охламон…), либо отказ (прочерк или текст, нарушающий инструкцию, при том, что в остальных пунктах инструкция была соблюдена (он сидел на лавочке и щурился на сол нышко…). Те участники ТМ, которые от лица я помещали поступок в будущее, всегда отвечали отказом на позицию от лица старика.

Позиции «ребенка» и «старика» задавали базисные смыслы смерти и идентичности (причем избежать ответа в рамках ТМ невозможно: отказ является очень содержательным ответом). Позиции «ребенка» и «сумасшедшего» задавали еще один базисный смысл: свободу. «Ребенок» осуществлял степень свободы по отношению к «я»: ему, поскольку он дитя, позволялось многое, что мне уже нельзя: в полученных текстах авторы позволяли своим персонажам-детям быть наивными, доверчивым, открыто и шумно выражать свои чувства – как агрессию и протест, так и любовь; «дети» дрались, злились, боялись, пускались в авантюры, а также искали похвалы и наград, ориентировались на чужое мнение, были демонстративны, открыто горевали, принимали чужую помощь и пр. «Сумасшедший» оказывался свободен иначе, чем «ребенок»: если «ребенок» был свободен сделать то, что я хотел бы, но уже не могу, то сумасшедший делал то, что я ни за что не стал бы делать, «покуда я не псих». Добавление позиции «человека противоположного пола» оказалось полезным в ряде случаев, когда проблемой были полоролевая идентификация, семейные отношения и пр. (базовый смысл «одиночество»).

3.8. Результаты практического применения ТМ.

Анализ текстов ТМ позволил составить представление об образе Я их авторов, о том, как каждый из них вычленяет из континуальной реальности значимые для себя элементы, создавая весьма индивидуальную картину. Они формировали представление о том, какую оценку дает их автор действиям и состояниям, как своим собственным, так и состояниям взаимодействующих с ним персонажей текста. Особенно важно было то, что оценка распространялась иногда не на отдельные действия и состояния, но и на их длинные последовательности, что позволило в ряде случаев обнаружить эффект «фундаментального запрета», то есть четко очерченного круга действий, расцениваемых автором текста как недопустимые и угрожающие его идентичности. Это, в свою очередь, открывало пути к пониманию мотивов агрессии и аутоагрессии автора текста, выявляло ряд специфических, одобряемых и допустимых для него стратегий совладания с фрустрирующими его фигурами и событиями. Благодаря этому достаточно часто удавалось проинтерпретировать текст как флэш-бэк ранней травмы со стратегиями, направленными на то, чтобы не допустить повторения травмирующего события либо сопровождающего его переживания.

Информация, получаемая из текстов ТМ, наметила путь к пониманию тех способов, с помощью которых человек стремится открыть, в первую очередь, для самого себя, и во вторую – для окружающих, свое уникальное видение мира и свои поведенческие стратегии, а также свою индивидуальную систему оценок.

Глава 4. От эмпирического использования ТМ к экспериментальному исследованию отображений на текст психической реальности его АВТОРА

4.1. Формулирование прегипотезы.

Эффективное применение ТМ в практике диагностирования широкого круга проблем личности, построенное, впрочем, не на строгой доказательной базе, а всего лишь на множественности наблюдений, создало настоятельную потребность в разработке такой базы. Однако гипотеза, которая могла бы лечь в ее основу, вызвала серьезные методологические затруднения. Они возникли не только из-за огромного объема и высокой степени разнородности той информации о личности автора, которую удавалось получить из множественности наблюдений за его текстами в ходе психотерапевтического контакта. Наибольшее затруднение вызвала расплывчатость понятий, с которой приходится мириться и каким-то образом справляться психотерапевту в своей практической деятельности, но которая препятствует отграничению от общего континуума эмпирических наблюдений таких явлений, которые бы могли быть проверены экспериментально.

Поэтому перед выдвижением основной гипотезы оказалось удобным обратиться к такому логическому инструменту, как пре-гипотеза. Она не предполагает строгих исчерпывающих формулировок, но задает важнейшие смыслы дальнейшего исследования. В процессе работы со смыслами прегипотезы происходит выявление, уточнение и терминологизация тех слов, которыми выражаются смыслы прегипотезы. В результате этой формально-семантической обработки прегипотеза преобразуется в корректную гипотезу, проверяемую строгими методами.

Формулировка прегипотезы была представлена в следующем виде:

Психическая реальность человека в некоторых своих аспектах имеет регулярные отображения на порождаемые им тексты.

Для удобства дальнейшей операционализации она была симметрично преобразована:

Исследование регулярных особенностей текстов, порождаемых индивидом, позволяет сделать выводы о некоторых аспектах его психической реальности.

Это, как легко убедиться, совершенно тождественное преобразование, позволяет подойти к решению в семиотически обоснованном порядке: от формальных признаков к их значению; оно фокусирует внимание именно на том сегменте психической реальности человека, который непосредственно отражается в его вербальной деятельности и который малодоступен для исследования другими способами.

Результатом проверки прегипотезы было корректное уточнение неопределенных представлений о «некоторых аспектах психической реальности», что открывало возможность перейти к формулировке собственно гипотезы.

Стратегии проверки прегипотезы.

Предположить, каков конкретный характер этих «некоторых аспектов психической реальности», из общих соображений было бы методологически неточным. При подходе со стороны психологической проблематики в качестве исходного тезиса естественно было бы предположить, что в тексте отражаются определенные личностные черты его автора. Это открыло бы возможность для относительно простой экспериментальной проверки. Для нее лишь следовало выбрать произвольным образом ряд личностных черт, затем подобрать группу испытуемых с этими чертами, создать контрольную группу из людей, у которых подобные черты не выражены, и установить, существует ли значимая корреляция личностных черт испытуемых с особенностями их текста. Однако продуктивность такого подхода вызывала серьезные сомнения: даже если бы ряд черт удалось соотнести с особенностями текстов, все равно без ответа остались бы вопросы о том, исчерпаны ли полностью как список личностных черт, так и список особенностей текста. Поэтому действовать путем подбора означало бы ограничить круг возможностей получения информации о «психической реальности» человека, заведомо согласившись с тем, что принципиально новых знаний получить не удастся и рассчитывать следует лишь на уточнение сведений, которые уже имелись благодаря множественности эмпирических наблюдений. Поэтому и было принято решение отказаться от подхода к проблеме со стороны особенностей личности. Ведь в общем случае речь могла идти вообще не о личностных характеристиках, а, например, о характере эмоционального и жизненного опыта, или о специфике коммуникативных отношений между испытуемым и экспериментатором, или еще о каких-то факторах, недоступных априорным предположениям. Вместо этого предпочтение было отдано подходу к проблеме со стороны особенностей текста. Это решение было осуществлено по следующему плану.

План перехода от прегипотезы к гипотезе состоял из пяти шагов:

1. Создать стандартный список регулярно повторяющихся особенностей текстов конкретных людей.

2. Структурировать найденные особенности, соотнеся их семантику и их формальные признаки.

3. На основании анализа семантики обнаруженных особенностей выдвинуть предположение о конкретных явлениях психической реальности человека, в них отображенных, и заменить названиями этих явлений размытое субъективное понятие «психическая реальность».

4. Переформулировать прегипотезу в гипотезу, заменив в формуле: «Психическая реальность человека в некоторых своих аспектах имеет регулярные отображения на порождаемые им тексты» неопределенное понятие «психическая реальность человека в некоторых своих аспектах» на определенные и конкретные понятия и термины, которые, по предположению, могли бы стоять за обнаруженными конкретными явлениями.

5. После корректного переформулирования прегипотезы в гипотезу приступить ко второму этапу исследования – к ее проверке.

Подход к формулированию гипотезы через вспомогательный этап – прегипотезу – исключал априорные догадки в отношении того, какого рода события психической жизни конкретных людей находят свое регулярное отображение в их текстах.

Ниже приводятся результаты пошагового решения задач, сформулированных выше.

4.2. Стандартный список повторяющихся элементов текста.

Основу стандартного списка составили те текстовые элементы, которые регулярно повторялись в текстах ТМ разных авторов и с достаточной эффективностью использовались в психотерапевтической практике. Повторы были выявлены на основе анализа массива текстов ТМ, составлявшим на тот момент более 3000 парных текстов, и были распределены по уровням: сюжетному, композиционному, семантическому и синтаксисическому. Список разноуровнвых элементов, обнаруживающих регулярную повторяемость в текстах разных людей, включил в себя следующие структуры:

• сюжетную схему,

• количество живых и неживых объектов, описываемых в тексте, атрибуты и предикаты этих объектов,

• место авторского персонажа (Я-объекта) среди них,

• синтаксические структуры, задающие оппозицию активности/пассивности;

• сюжетные, семантические и синтаксические элементы, ответственные за оценку текстовых объектов и событий.

Ниже приводится стандартный список повторяющихся элементов текста, комбинации которых предположительно являются индивидуальными. стандартный список сопровождается обсуждением формальных и содержательных характеристик повторяющихся элементов, вошедших в него.

4.2.1. Повтор сюжетных схем.

Термины.

Под сюжетными схемами здесь понимались высказывательные формы в том смысле, который придают этому термину классические работы по семиотике, напр., Степанов. Сюжетная схема – это последовательность текстовых событий, состоящая из «сюжетных узлов», каждый из которых представляет собой последовательность предикатов с незаполненными местами для переменных; переменные, которые могут занимать места при предикатах, это объекты, которые в дальнейшем будут называться «фигурами».

Сюжетные узлы (экспозиция – завязка – развязка) связаны между собой причинно-следственной и/или временнОй связью. Экспозиция описывает ту «сцену», на которой предстоит развернуться событиям. Завязка, используя терминологию Проппа, содержит в себе некую «недостачу», которая разрешается тем или иным образом в развязке.

Семантика.

Сюжетная семантика текстов ТМ была весьма разнообразна, однако использование ряда формальных приемов позволило свести ее к семантике всего трех сюжетных схем.

Первая и наиболее часто встречаемая схема, которая выше получила обозначение «Преступление и наказание», в рамках поставленной задачи может быть описана как последовательность трех событий. Первое из них можно было осмыслить как запрет: одному или нескольким персонажам текста нельзя было делать нечто по этическим соображениям или из-за прямого распоряжения другого персонажа. За первым событием следовало второе – нарушение запрета, когда персонаж нарушал установленные для него правила. Третье событие, условно обозначаемое как «наказание», являлось следствием нарушения запрета, неблагоприятным или благоприятным («ноль наказания») для нарушителя.

Вторая сюжетная схема, которая была названа выше «Цвет-запах-вкус», сводилась к переживанию «Я-объектом» разнообразных чувственных впечатлений и связанных с ними эмоций.

Третья сюжетная схема, которая была обозначена выше как «Победа-поражение», состояла из описания удавшейся или неудавшейся попытки преодолеть некоторое препятствие. Эта схема состояла из следующих четырех последовательных сегментов: (персонаж текста имеет некоторое желание); персонаж сталкивается с неким объектом, который осмысляется им как препятствие; персонаж предпринимает действия, направленные на преодоление препятствия; персонаж успешно преодолевает препятствие (победа) или не преодолевает его (поражение). Первый из четырех сегментов (он заключен в скобки) часто не является первым по порядку следования сегментов, так как желание в ряде случаев осознается автором текста только в момент столкновения персонажа с препятствием. Кроме того, этот сегмент может умалчиваться вообще, если желание, по имплицитной оценке автора текста, является всеобщим и очевидным (желание жить, есть, избежать боли и др). Однако последующие три сегмента необходимы для того, чтобы описываемая сюжетная схема считалась представленной в полном виде.

Взаимосвязь сюжетных схем.

В ходе исследования смыслов, воплощаемых в трех представленных сюжетных схемах, оказалось правомерным представить их как три различных репрезентации одной и той же инвариантной макросхемы, а именно, схемы саморепрезентации автора текста. Действительно, сюжетные схемы «Победа/поражение» и «Цвет-запах-вкус» репрезентируют автора текста двумя естественными способами: «снаружи» и «изнутри». «Снаружи» означает описание Я-объекта в его взаимодействии с внешним миром – миром людей, вещей и явлений, а «изнутри» – это описание взаимодействия Я-объекта с собственным внутренним миром: со своими переживаниями, эмоциями, ощущениями. В свою очередь, сюжетная схема «Преступление и наказание» может быть осмыслена как конкретный (и очень частотный) вариант схемы «Победа/поражение». «Препятствие» в ней представлено «Запретом». «Запрет» – это такое «Препятствие», которое создано некоей авторитетной и могущественной инстанцией (родителями, старшими, высшим существом, культурной парадигмой и т. п.). Следствием специфики «Запрета» является определенное эмоциональное отношение к описываемым событиям. В отличие от «Препятствия», которое может осознаваться как эмоционально нейтральное или неприятное, «Запрет» не может быть эмоционально нейтрален: эмоция, сопровождающая столкновение с препятствием, может быть любой, в то время как эмоция, связанная с запретом, обычно амбивалентна. Поэтому если преодоление препятствия сопровождается торжеством Победы, то нарушение Запрета часто влечет за собой стыд, раскаяние, хотя все это не отменяет торжества. Таким образом, рассматривая Запрет как частный случай Препятствия, мы получили возможность связать между собой Преодоление с Преступлением, а Победу и Поражение соответственно с более узким представлением – отсутствием заслуженного Наказания и Наказанием.

Полнота и неполнота репрезентаций сюжетных схем.

Описанные сюжетные схемы не всегда были представлены в полном виде. В части текстов эти сюжетные схемы обнаруживались фрагментами, когда весь сюжет текста исчерпывался одним или несколькими частями этих схем и/или их комбинации, что позволило разработать эффективную технику реконструкции умолчаний.

Обсуждение результатов.

Сюжетные схемы текста представляют собой метасообщение о характере саморепрезентации автора текста. В полном виде они сообщают о способах отношения автора текста к миру вокруг себя, к миру внутри, к их относительной значимости для автора текста.

1. Саморепрезентационный характер сюжетных схем позволил предположить, что та «психическая реальность», поиск и конкретизация которой являлись целью этого этапа работы, соотносится с субъективным переживанием автором текста собственной идентичности; субъективным переживанием коммуникативных коллизий между ним и адресатом его текста, а также между автором текста и его персонажами.

2. Возможность формализовать и единообразно представить сюжетную структуру как последовательность фрагментов, некоторые из которых могут быть «пустыми», позволила однозначно определять полную идентичность нескольких текстов на уровне сюжетной схемы, а так же с определенной долей уверенности говорить об их частичных совпадениях (с точным указанием, какие фрагменты совпадают, какие различаются). Более того, сравнение различных текстов стало возможным в отношении синтаксиса фрагментов; другими словами, некоторые тексты могли быть полностью идентичными по набору сюжетных фрагментов, но различаться только по типу их последовательности.

Исходя из вышесказанного, в гипотезу были вынесены следующие положения:

«Некоторые аспекты психической реальности человека» включают в себя в том числе субъективное переживание автором текста его собственной идентичности, коммуникативных коллизий между ним и адресатом его текста, а также между автором текста и его персонажами; стратегии его отношений с миром вокруг себя, в том числе, с миром других людей; с миром внутри себя, к их для него относительной значимости.

4.2.2. Повторяющиеся комбинации внешних и внутренних предикатов.

Термины. Под внешними предикатами в настоящей работе понимались слова, описывающие такую ситуацию, что ее можно было наблюдать (видеть и/или слышать), не являясь ее участником, напр., бежать (бег), кричать (крик), строить (стройка). Под внутренними предикатами понимались слова, описывающие такую ситуацию, что нельзя было быть ее свидетелем, не являясь ее участником (актантом). К ним были отнесены слова, описывающие «внутреннюю» ситуацию, напр., хотеть (желание), помнить (воспоминание), любить (любовь), а также слова, описывающие ситуацию, которую нельзя воспринимать с помощью зрения и слуха, напр., пересохло во рту, запахло дымом, стучит в висках.

Семантика. С семантической точки зрения, внешние предикаты противопоставлены внутренним как наблюдаемое – ненаблюдаемому (ощущаемому или известному непосредственно). Другими словами, то, что описывается внешними предикатами, является «внешней» реальностью по отношению к автору высказывания, в то время как внутренние предикаты сообщают о той внутренней, скрытой от посторонних взглядов реальности, которая непосредственно доступна только самому говорящему. Таким образом, противопоставлены «мир вокруг меня» и «мир внутри меня».

Поскольку речь идет не о непосредственно реальных людях, а о персонажах текста, пусть и не осознаваемых говорящим как персонажи, можно говорить о различных степенях подобия этих персонажей их автору. Наибольшим подобием автору наделен наиболее проницаемый персонаж, то есть такой текстовый объект, который описывается максимально разнообразными множеством внутренних предикатов (он и был обозначен как Я-объект). Это фундаментальное подобие. В отличие от внешних, наблюдаемых, «анкетных» черт, характеристики и обстоятельства внутреннего мира известны доподлинно лишь его обладателю.

Индивидуальные комбинации.

Комбинации внешних и внутренних предикатов.

У каждого данного конкретного человека для описания одних объектов выбирались внешние предикаты, для других – внутренние. При применении количественных, статистических методов можно было убедиться, что количество внутренних предикатов изменяется от автора к автору, причем для каждого конкретного человека оно тяготеет к константным значениям. Однако при применении неколичественных, структурных методов картина становилась более дифференцированной. Испытуемые использовали индивидуальные комбинации внешних и внутренних предикатов, обнаруживая при этом различные степени самоотождествления с персонажами своих текстов и единообразно структурируя мир других людей.

Обсуждение результатов.

1. Анализ индивидуальных моделей использования внутренних предикатов позволяет объективизировать субъективное переживание «внутреннего мира» говорящего.

2. Анализ индивидуальных моделей использования внутренних и внешних предикатов позволяет очертить круг людей, которых говорящий относит к кругу «близких» себе не по формальному, «анкетному» признаку, а по наличию у них внутреннего мира, сходного с его собственным.

3. Анализ индивидуальных моделей использования внутренних и внешних предикатов позволяет очертить круг людей, которых говорящий относит к кругу «других», чем он сам, не по формальному, «анкетному» признаку, а по наличию у них внутреннего мира, не совпадающего с его собственным.

4. Анализ индивидуальных моделей использования внутренних и внешних предикатов позволяет очертить круг людей, которых говорящий относит к кругу «других», чем он сам, не по формальному, «анкетному» признаку, а по отсутствию у них внутреннего мира.

5. Анализ индивидуальных моделей использования внутренних и внешних предикатов позволяет выделить 5 уровней проективных персонажей, каждый из которых представляет особый тип уподобления/расподобления Я-объекту по степени проницаемости, прозрачности их внутреннего мира для говорящего.