Текст книги "Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток"

По группе параметров ZonA-E резкое отличие текстов суицидентов от текстов остальных групп и от нормы состояло в исключительном предпочтении зон А и С. Налицо была доведенная до предела романтическая концепция «поэт и толпа»: Я-объект, противопоставленный «всем». Необходимо отметить, что у ряда авторов, чьи тексты составили конструкт псевдоавтора, также наблюдалось предпочтение зон А и С (напр., в ряде текстов Лермонтова), однако эти предпочтения не были абсолютными, и некоторые другие зоны тоже, пусть в малой степени, но использовались.

Добавим, что по группе параметров (P-Pr-F-A), отраженных в таб.1., тексты суицидентов также резко отличались от всех других исследованных текстов числовыми значениями параметров P и F, из которых первый был значительно ниже, а второй – значительно выше нормальных.

Таким образом, некоторый фрагмент картины мира, который объединяет экспериментальную группу и который удалось реконструировать на основе повторяющихся числовых значений текстовых параметров и их соотношений, может быть представлен в виде связного содержательного описания.

Фрагмент уникальной картины мира, общий для исследованной группы суицидентов:

• я-объект окружен миром, в котором ослаблены причинно-следственные связи: прошлое обесценено и почти не влияет на настоящее, которое, в свою очередь, не определяет собой будущее;

• большинство событий происходит по воле случая, стечения обстоятельств и не зависит от волевого воздействия человека; поэтому активность, совершение «поступков» не имеет смысла в такой степени, что можно их не учитывать и не описывать;

• мир других людей пуст, в нем можно разглядеть только бледные и весьма обобщенные образы из зоны С, у которых нет ни чувств, ни внутренних мотивов; но почти так же мало чувств и мотивов во внутреннем пространстве самого Я-объекта;

• пребывая в этом лишенном тепла и смысла мире, он находится в состоянии предельного одиночества и тревоги, единственная защита от которых – это собственное бессмертие, поскольку наступление «будущего», в котором предстоит насладиться плодами сбывшихся надежд, но и неизбежно умереть, связано с рядом невыполнимых и последовательно невыполняемых условий (похудеть, получить образование, перестать пить).

• жизненная стратегия в таком мире может быть сведена к формуле: пока не случилось хорошего, плохого тоже не произойдет.

Глава 9. Выводы по первой, второй и третьей частям экспериментальной проверки гипотезы

Результаты первой и второй частей экспериментальной проверки, а также их сопоставление, позволяют полагать подтвержденной гипотезу: Тексты, порождаемые каждым конкретным человеком, независимо от его воли и намерений, на лингвистическом уровне содержат отображения фрагментов его экзистенциальной картины мира.

В ходе проверки гипотезы были выявлены следующие факты и закономерности:

Параметры списка позволяют сравнивать между собой любые тексты, как принадлежащие группе людей, предположительно объединенной сходной «психической реальностью» (поведенчески выраженным набором иррациональных и потому неосознаваемых представлений), так и принадлежащие одному человеку.

Список показал свою системность, поскольку представленные в нем дискретные и взаимонезависимые параметры на разных уровнях – глубинно-синтаксическом, семантическом и сюжетном – регулярно дублируют друг друга.

Вероятность артефакта при сравнении текстов по параметрам ничтожно мала, поскольку сравнение проводится одновременно по 16 точкам единой системы.

Системные соответствия параметров, представленные как кортеж числовых значений соответствующих переменных, оказалось возможным однозначно присвоить в виде кода любому тексту, при этом:

Обнаружилось полное совпадение по всем 16 точкам сравнения между текстами людей, объединенных сходной психической реальностью (сходством экзистенциальных картин мира, или поведенчески выраженным набором иррациональных и потому неосознаваемых представлений), так что всем текстам группы таких людей можно было присвоить единый код, представляющий собой 16-местный кортеж чисел.

Обнаружилось полное совпадение по 14 точкам сравнения между различными текстами одного и того же человека, поскольку за каждым из этих текстов стоит одна и та же психическая реальность (индивидуальная экзистенциальная картина мира, или поведенчески выраженный набор иррациональных и потому неосознаваемых представлений), так что всем текстам одного человека можно было присвоить единый код, представляющий собой 14-местный кортеж чисел.

Исследование показало, что индивидуальная экзистенциальная картина мира человека в тех ее аспектах, которые отображаются на текст, демонстрирует внутреннюю непротиворечивость, устойчивость и неизменность на протяжении длительного периода жизни.

Были разработаны прямая и обратная процедуры соотнесения числовых значений текстовых параметров с картиной мира его автора: текст любой сложности может быть формально закодирован в виде 14-местного кортежа числовых значений параметров, и по установленному коду текста уверенно реконструются аспекты экзистенциальной картины мира его автора. Таким образом, составившие список параметры оказались содержательны как с семантической, так и с психологической точки зрения.

В ходе исследования обнаружилось, что текст или тексты, за которыми не стоит группы людей со сходной психической реальностью или одного человека, не совпадают по всей длине кодирующего их 14-местного кортежа.

Обнаружился ряд значимых эмпирических данных, благодаря которому были выявлены «нормальные границы» числовых значений каждого из параметров и их соотношений, благодаря чему стало возможным по одним только числовым значениям отграничить ряд текстов, принадлежащих людям с необычной картиной мира и эксплицировать эту необычность. В частности, была эксплицирована картина мира, специфичная для людей, неоднократно прибегавших к попытке суицида.

Глава 10. Сюжет как важнейший текстовый параметр. Формализация сюжета

Представленное в главе 3-ступенчатое доказательство гипотезы об отображении фрагментов уникальной картины мира конкретного человека на его тексты, с эвристической точки зрения, является последовательной экспликацией интуиции с последующей пошаговой формализацией и формальной же проверкой каждого из получаемых промежуточных результатов. Использованный с этой целью специально созданный список бинарных переменных доказал свою релевантность для решения задач, поставленных в гипотезе. В него вошли в качестве параметров текстовые элементы, которые были достаточно легко проверяемы как с точки зрения общей семантики, так и с позиций субъективных семантик. Однако он является результатом формального преобразования более богатого списка, списка текстовых параметров.

В главе 10 рассматривается важнейший текстовый параметр – структура сюжета. Сюжет как параметр представлен в стандартном списке, но вошел в список переменных лишь фрагментарно, в виде переменных Nf, отображающих количество фигур в тексте, и переменных Zon(A-E), отмечающих их распределение по уровням проективности. Это было связано с тем, что семантика целостного сюжета, а также его представимость в виде бинарных переменных вызывала серьезные затруднения. Однако неудовлетворенность фрагментарностью решения об исключении из формального рассмотрения сюжетных особенностей текста настойчиво требовала попытки включить в формального рассмотрение структуру сюжета целиком, обещая в случае успеха новые и неожиданные результаты.

В этой главе уточняется и формализуется понятие «сюжета», которое уже было использовано в этом исследовании в менее корректном и более многозначном смысле.

Здесь и далее оно будет использоваться в новом определении. В литературе часто проводятся различия между терминами «сюжет» и «нарратив». Отсекая дискуссионность, многозначность и неопределенность обоих терминов, здесь термины «сюжет» и «нарратив» будут употребляться как полные синонимы и пониматься как последовательность событий или действий в тексте.

Изучению нарратива посвящено большое количество работ в психологии, социологии, литературоведении и лингвистике. Так, у ряда авторов, относимых обычно к когнитивному направлению в психологии (Т. Сарбин, Г. Олпорт, Дж. Бруннер, К. Герген, А. Керби, Ч. Тейлор и др.), присутствует мысль о том, что в сюжетных построениях отображаются смыслы человеческого поведения и что понимание человеком текста и понимание им самого себя имеют сходную природу и структуру. Рассказывая историю жизни (свою собственную или своего героя), автор выделяет в нерасчленимом континууме реальности отдельные дискретные отрезки-события, которые он наделяет смыслом, отсекая от бессмысленных и не важных «не-событий». Радикальная позиция в нарративной психологии исходит из предположения о возможности изучать личность как текст. Так, например, Дж. Брунер в своей классической статье ХХХ пишет: «… разве нарративные формы и соответствующий им язык… не являются просто выражением… внутренних состояний, способом говорения, требуемым природой этих состояний? Может быть и так. Но я предлагаю более радикальную гипотезу. Я верю, что способы говорения и способы концептуализации, соответствующие им, становятся настолько привычными, что в результате становятся средством для структурирования самого опыта, для прокладывания путей в память, не только управляя жизненным описанием настоящего, но и направляя его а будущее. Я доказал, что жизнь, как она есть, неотделима от жизни рассказываемой, или, говоря более прямо, жизнь – это не то, “как это было”, но как это проинтерпретировано и переинтерпретировано, рассказано и пересказано: психическая реальность по Фрейду».

Действительно, сюжет, то есть способ саморепрезентации автора текста, это – первое, что замечает реципиент текста в любом сообщении, и одновременно – первое, что сознательно выбирает автор текста. Соответственно, в ходе последовательной экспликации интуитивного понимания текста как отражения личности его автора специфика сюжета должна занимать первое место. Однако потенциальная множественность и произвольность интерпретаций вызывает неуверенность при использовании такого истолкования для дальнейших построений, а попытки формализации, которая могла бы ограничить эту произвольность, сталкиваются здесь с рядом трудностей, которые представляются почти непреодолимыми. Между тем, если корректно описать и классифицировать все возможные типы комбинаций сюжетных структур, появляется очень важный формальный параметр «Сюжет», который эвристически учитывается в первую очередь и который в основном и используется в психотерапевтической практике.

10.1. От эмпирических наблюдений к формализации понятий «сюжетная структура», «элементы сюжетной структуры», «подобие и частичное подобие сюжетных структур». Эвристическое нестрогое описание подобия сюжетных структур текстов ТМ.

Рассмотрим подробнее эффект повторяемости сюжетов, обнаруженный при проведении текстовых методик. Все тексты ТМ экспериментальной группы, по приведенной выше классификации, относятся к одному сюжету: «Победа и поражение», причем все они заканчиваются «победой». В неформализованном виде можно переписать их сюжет как утверждение: «сейчас передо мной стоит препятствие, но когда-нибудь оно каким-то образом исчезнет, со мной произойдет долгожданное счастливое событие, и моя жизнь станет неомрачимо прекрасна» (и далее следует список атрибутов прекрасной жизни, чаще всего это популярность, деньги и вещи). Тексты ТМ контрольной группы также можно переписать в виде высказываний. Так, наиболее частотный сюжет, «Преступление и наказание», где герой текста нарушает некоторый запрет и получает наказание за это, либо счастливо избегает наказания, переписывается в виде высказывания так: «Я сделал нечто, что делать было нельзя, и за это был (или не был) наказан». Другой сюжет, «Победа и поражение», весьма редок в текстах испытуемых контрольной группы, но исключительно предпочитаем в текстах экспериментальной. Он переписывается в виде следующего высказывания: «Передо мной стояло препятствие, но я попытался его преодолеть и преуспел (не преуспел)». От сюжета «Преступления и наказания» он отличался отсутствием мотивов стыда и вины. Но эта произвольная перезапись существенно отличается и от перезаписи того же, по-видимому, сюжета, к которому прибегали испытуемые контрольной группы: у экспериментальной группы, в отличие от контрольной, никак не описываются те действия персонажа, которые приводят к решению исходной проблемы и к «победе». Персонажи в текстах экспериментальной группы никогда не вступают в конфронтацию с проблемой, расположенной в завязке, все происходит силою обстоятельств. Возникает вопрос, следует ли считать перезапись сюжета «Победа и поражение», который использовала экспериментальная группа, тождественной многообразным вариантам сюжета «Победа и поражение», возникавшим в текстах экспериментальной группы? Кроме того, в текстах контрольной группы иногда в виде фрагмента встречался сюжет «Цвет-запах-вкус». Он состоял в сообщении об интенсивном чувственном переживании, происходящим на статичном, бессобытийном фоне, сводясь к высказыванию: «Уже в очень раннем возрасте я переживал вот какие сильные чувства», или: «С тех пор я получил опыт переживания некоторых чувств». Можно ли считать сюжет «Цвет-запах-вкус» в этой перезаписи тождественным описаниям безоблачного будущего в текстах экспериментальной группы (с точностью до указаний на прошлое в контрольной и на будущее в экспериментальной группах)?

Проиллюстрируем классификационные трудности фрагментами двух текстов ТМ «Главный поступок», написанными двумя испытуемыми из контрольной группы (тексты экспериментальной группы весьма однообразны в сюжетном отношении и поэтому менее наглядны в качестве иллюстрации).

Автор 1. ТМ «Мой главный поступок». Текст от лица автора:

Мне было 11 лет, когда мы летом с сестрой поехали в Львов навестить родственников. Я пошла гулять с сестрами, которым было 10 и 9 соответственно. Меня оставили за старшую. В какой – то момент девчонки вырвались вперед, не смотря по сторонам, приближаясь к проезжей части. Я подбежала и вовремя их окликнула, крикнув, чтобы они остановились. Секундой позже в метре от них, где они стояли, с большой скоростью промчался автомобиль.

В рамках постулируемого в этой работе сюжета «Преступление и наказание» фрагмент интерпретируется так.

Центральное «преступление»: Я плохо следила за младшими сестрами.

Реконструируемый мотив «преступления»: Я сама была еще ребенком.

Наказание, которое должно было последовать: Сестры гибнут под колесами грузовика.

Способ, избранный героиней, чтобы избежать наказания (компенсация Преступления): Я вовремя (приняв на себя бремя взрослого человека) их окликнула.

Реальное, смягченное наказание (компенсация Наказания): Страх от воображаемого переживания несостоявшейся трагической развязки, которая предусматривалась исходным сюжетом.

Помимо центрального, в тексте содержится еще одно Преступление. Это Преступление родителей. Они совершают то же, что и героиня: пренебрегают зоркостью и ответственностью взрослого, делегировав их маленькому ребенку. Наказание, причитающееся за это, компенсировано по приведенной выше схеме: дети, долженствующие погибнуть под колесами грузовика по их вине, чудесно спасены вследствие внезапной метаморфозы главной героини текста из невнимательного и безответственного ребенка во взрослого.

Текст ТМ «Мой главный поступок» Автора 1 от лица вымышленного ребенка реализует вариацию того же сюжета.

Когда мне было пять лет, я увидела, как знакомая девочка обижает мою младшую сестру. Я подошла к ней и оттолкнула в сторону, сказав, что если еще раз обидит ее, то будет иметь дело со мной.

В рамках той же интерпретации центральное «Преступление» в этом фрагменте совершает не героиня, а «знакомая девочка». Наказание здесь – страх и, вероятно, боль, причиняемые героиней. Героиня на этот раз без сопротивления и упущений приняла на себя функцию «взрослого» сводимую, как и в первом тексте, к зоркой внимательности, силе и защите опекаемого младшего. Компенсации наказания не потребовалось, так как ему подлежит не главная проективная фигура текста, а «другая девочка». Совпадения двух сюжетов очевидны: обе истории повествуют о спасении героиней младших и более слабых детей и о том, что приходится взять на себя, маленькую и слабую, обязательства взрослого и сильного человека, чтобы не допустить несчастья. Важное различие между двумя текстами состоит в наличии «преступных родителей», благодаря которому в тексте 1. содержится указание на актуальную проблему отношений с родителями. Степень болезненности этой проблемы выражена ее редуцированностью в тексте: отношения с родителями сдвинуты на переферию сюжета, не проговариваются, а сами родительские фигуры не прописаны. Терапевтическая практика подтверждает, что легко и подробно формулируются и обсуждаются хорошо осознанные и частично дезактуализированные и пережитые проблемы, а наиболее мучительные и важные остаются фигурами умолчания и могут быть выявлены только с помощью применения различных техник. Героиня, идентифицированная как ребенок, из текста 2, в котором линия «преступных родителей» отсутствует, а угрожающее за поступок наказание значительно менее страшное, счастливее и благополучнее героини, идентифицированной как взрослая, из текста 1, что равносильно утверждению: дети счастливее взрослых (или: в детстве я не сталкивалась с такими тяжелыми переживаниями).

Автор 2. ТМ «Мой главный поступок». Текст от лица автора.

В моей жизни, главным поступком может считаться то, что я спасла на вокзале маленького котенка, который мок под доджем. Я принесла его домой, но мне не разрешили его оставить дома, т. к. у нас уже был кот. Впоследствии, его отдали в хорошую семью наших знакомых, где он сейчас объедается и ловит на участке мышей. Я так никогда не делала, и это случилось этим летом.

Интерпретация в рамках сюжета «Преступление и наказание» такова. Центральное преступление: Я пожалела котенка и принесла домой, нарушив запрет (не приносить домой кошек – или не поддаваться спонтанному сочувствию).

Наказание: изгнание бездомного котенка и реконструируемые тяжелые чувства жалости и вины и перед родителями, и перед обманутым в своих надеждах котенком, испытываемые героиней.

Частичная компенсация наказания: пострадала только героиня, но котенку было обеспечено благополучие.

Автор 2. ТМ «Мой главный поступок». Текст от лица ребенка:

Мой главный поступок – это то, что когда я с ребятами убивал лягушек, кидал в них камни. Однажды, когда мы этим занимались, мне стало жалко лягушку-маму и я спрятал ее от других мальчишек, тем самым спас ее детенышей.

Интерпретация в рамках сюжета «Преступление и наказание» такова.

Центральное преступление: герой вместе с друзьями безжалостно убивает лягушек.

Наказание: герой испытывает мучительное сострадание.

Компенсация наказания, одновременно являющаяся следующим Преступлением: герой спасает лягушку и ее детенышей, совершая таким образом предательство интересов группы малолетних лягушко-убийц.

Совпадения между двумя текстами второго автора также легко устанавливаются: оба текста посвящены тому, что герою приходится спасать маленькое, слабое и находящиеся в опасности существо, сопротивляясь давлению «своих», которые как минимум не заинтересованы в этом спасении. Различия в рассказах Автора 2 состоят в характере отношений между героем и группой «своих». В тексте от собственного лица «свои» – это любимые и любящие родители, и сопротивление им заканчивается поражением и страданиями персонажа. В тексте от лица вымышленного ребенка «свои» – это приятели-дети, не связанные с персонажем отношениями любви, покровительства, власти. Сопротивление им не создает драматических эмоциональных коллизий и происходит успешно.

Из сравнения этих двух текстов проясняется объединяющая их проблема автора. Это необходимость (вероятно, неосознаваемая) непременно принадлежать группе, и одновременно страх быть связанным с ней эмоционально, так как любовь оборачивается зависимостью и несвободой, вынуждая неизбежно стать предателем – либо группы, либо некоего противопоставленного группе персонажа, слабого и нуждающегося в защите.

После того, как были сделаны частные интерпретации обеих пар текстов, оказалось возможным провести сравнение между двумя авторами этих пар текстов. Объединяющей их стратегией оказались альтруистические проявления по отношению к слабым, но для первого автора препятствием представлялась необходимость принять на себя обязательства постоянного контроля над обстоятельствами и отказа от непосредственного «созерцания жизни»; второго же автора желание спасти слабого ставило перед неизбежностью предательства, которое заключалось в выборе между интересами группы и жизнью спасаемого, за фигурой которого угадывались собственные эмоции и желания автора.

В приведенном примере общая интерпретационная модель позволила сравнить как тексты одного и того же автора, так и двух разных авторов, и выявить как совпадающие сюжетные элементы, так и существенные различия. Однако если отказаться от предложенной схемы, можно выбрать достаточно большое количество других интерпретаций, которые теоретически являются также вполне допустимыми. Например, можно соотнести приведенные фрагменты с сюжетом «Спасение», в рамках которого выявляются полные сюжетные совпадения, или с сюжетом «О маленьких существах», или «О бесчувственных и безответственных родителях». Совпадения в текстах на фоне имеющихся различий могут выглядеть выделенными искусственно и случайно, тем более что совпадения в других случайных парах текстов, принадлежащих тому же сюжетному типу, могут оказаться совершенно иными, чем в первой паре. Анализ и содержательная интерпретация этих трудностей открывают, как будет показано ниже, путь к корректной формулировке общей задачи по формализации сюжета и к ее решению.

10.2. Сужение понятия «сюжет» до термина «сюжетная структура».

Множественные эмпирические наблюдения над текстами ТМ создают впечатление необычной и трудно объяснимой из общих соображений повторяемости сюжетов. Как уже указывалось выше, «сюжет», или, в другой системе обозначений, «нарратив», представляют собой многозначные и достаточно дискуссионные термины. Для того, чтобы избежать интерпретационной произвольности при наблюдениях за текстами, введем суживающий понятие термин «сюжетная структура».

Определим сюжетную структуру текста как последовательность из пяти событий. Три события: завязка – тело текста – развязка – будем считать основными, а два оставшихся – экспозиция и кода – латеральными. Завязка содержит первое событие, осмысляемое как «недостаточное», незаконченное и создающее неопределенность. Развязка описывает третье событие, заканчивающее и разрешающее неопределенность первого. Тело текста, второе событие, состоит из описания действия, которым герой реагирует на неудовлетворенность, созданную завязкой. К латеральным элементам отнесем экспозицию – описание места, времени и характеристик героев текста до их вступления в завязку, и коду – описание финальной сцены действия после развязки.

Рассмотрим, велика ли вероятность случайных совпадений между сюжетными структурами различных текстов. Каждый из элементов сюжетной структуры вправе занимать любое из пяти мест в последовательности («Я классицизму отдал честь, Хоть поздно, да вступленье есть», – пишет Пушкин в конце седьмой главы «Евгения Онегина»), а минимальное число возможных перестановок из пяти элементов (5!) = 120. Реальное же количество потенциальных сюжетных структур в конкретном тексте превышает это минимальное число за счет потенциально бесконечного числа повторов любого из структурных элементов. А поскольку в одном тексте, даже весьма компактном, может содержаться несколько сюжетных структур, то есть несколько способов связывать в последовательности три основных и два латеральных элемента, число реальных сюжетных структур бесконечно, соответственно, бесконечна мала вероятность их случайного совпадения. Кроме того, могут встречаться и неполные сюжетные структуры. Неполной сюжетная структура будет считаться, если в ней отсутствует хотя бы один из трех ее основных элементов.

Помимо синтаксиса элементов сюжетных структур, количество потенциальных репрезентаций увеличивается и за счет заполнения мест при предикатах конкретными значениями. Имеется в виду представление каждого из трех основных элементов сюжетной структуры в виде цепочки высказывательных форм в том смысле, который придают этому термину классические работы по семиотике, напр., Степанов. Сюжетная структура, в рамках предложенного понимания, – это последовательность элементов, каждый из которых представляет собой, в свою очередь, последовательность предикатов с незаполненными местами для переменных. Переменными, которые могут занимать места при предикатах, являются конкретные персонажи текста. В этой работе они называются «фигурами», в отличие от неодушевленных объектов – «вещей».

В каждом реальном, конкретном тексте представлены частные случаи комбинаций из пяти элементов сюжетной структуры и частные случаи заполнения мест при предикатах.

Исходя из сказанного выше, повторение одной и той же сюжетной структуры даже в текстах одного автора никак не может расцениваться как случайность. Тем более маловероятно такое событие в текстах разных авторов. Однако повторяемость сюжетных структур на нестрогом, эвристическом уровне выявлялась у самых различных людей, разного пола и возраста и не зависела от темы ТМ. Небольшие пилотажные исследования позволяли предположить, что повторяемость одних и тех же сюжетных структур не была обусловлена даже общностью языка и культуры авторов текстов (в небольших пилотажных группах участвовали носители итальянского, французского, а также китайского языков).

10.3. Идентичность и подобие сюжетных структур.

Для того, чтобы говорить об экспериментальной проверке факта совпадений сюжетных структур и тем более обсуждать, связаны ли повторы сюжетных структур и их элементов с индивидуальными или надындивидуальными (языковыми, культурными, биологическими) факторами, необходимо было избавиться от произвольности, корректно определить и описать это явление и убедиться, о каком именно сходстве идет речь и что вообще следует понимать под сходством.

Подход к строгому описанию подобия сюжетных структур и к определению понятия подобия сюжетных структур продолжает по своему функционалу рассуждения прегипотезы. Это экспликация интуиции реципиента текста, которая, в той мере, в какой она оказывается успешной, открывает путь к содержательному ее истолкованию. Важно отметить два момента:

1. Само явление повторяемости сюжетных структур в текстах разных людей настолько необъяснимо и удивительно, что просто отнестись к этому как к данности, не пытаясь найти этому явлению разумное объяснение, является жестоким позитивистским лицемерием, за которым может скрываться страх оказаться в интерпретационном тупике и допустить в строгие рассуждения произвольность, граничащую с фантазиями.

2. Покуда явление, пусть даже совершенно очевидное интуитивно, не описано корректным формальным образом, его не имеет смысла содержательно интерпретировать, поскольку остается момент неопределенности, интерпретируется ли некий реальный факт (или набор фактов), или некое «мнение», пусть даже убедительное, но которое могло возникнуть благодаря разного рода установкам и психическим процессам самого интерпретатора и тех, на кого ему удалось воздействовать.

Однако все попытки создать классификацию сочетаний сюжетных структур оканчивались неудачей ввиду практически бесконечного числа этих сочетаний. Кроме того, эмпирический подход к тексту постоянно обнаруживал элементы более мелкого масштаба, чем сюжет. С методологической точки зрения, для того, чтобы классифицировать сюжетные повторы разных типов, их следовало бы выделить, распределить по уровням и собрать в список так же, как до этого обрабатывались любые встреченные в тексте повторы, но очевидно, что этому препятствовало стремящееся к бесконечности число возможных сюжетных сочетаний. Более того, при выделении элементов более мелких, чем элемент сюжетной структуры, что было сделать несложно, частота типологических пересечений прогрессивно возрастала.

Проблема классификации сюжетных структур требовала, таким образом, разрешения, поскольку именно их эффективная таксономия открывала возможность экспериментально выявить связи между выборами тех стратегий, которые человек совершает в тексте и в жизни.

10.4. Создание таксономического принципа для классификации сюжетных повторов. Таксономия Проппа.

Из-за разнообразных пересечений сюжетов простые таксономии и получение нумерованного списка сюжетных структур оказались принципиально невыполнимыми. Но обнаруженные препятствия очень напоминали те, с которыми в почти аналогичных обстоятельствах столкнулись фольклористы, когда на рубеже 18-19 вв. ими впервые была обнаружена регулярная повторяемость сюжетов европейских волшебных сказок.

Сходства, вплоть до прямых совпадений, между сюжетами европейских сказок поразили еще романтиков 19-го века (напр., Шлегель, Гримм и др.). Следствием их наблюдений были многочисленные попытки создать так называемые «индексы», то есть нумерованные их списки. Однако при самых различных подходах не удавалось создать корректные индексы, так как рубрики этих индексов неизбежно взаимопересекались. Например, в Индексе такого-то присутствовали рубрики «Сюжет о трех братьях» и «Сказка о волшебном помощнике». Но в реальных волшебных сказках Европы легко можно было обнаружить такие, где одновременно присутствовал и сюжет о трех братьях (Двое умных, третий дурак) и сюжет о волшебном помощнике (Садись, Иван, на меня верхом). Выход из «проблемы фольклорных индексов» в 1922 году предложил Пропп, который впервые обнаружил структурные особенности сказочных текстов (в современной терминологии сказочные сюжеты можно описать как множества с заданным на них отношением «покрытия», то есть отношения, задающего пересекающиеся классы, в которых некоторые элементы принадлежат одновременно двум или более классам). Пропп полагал, что это свойственно исключительно сюжетам волшебной сказки. Метод, созданный Проппом для решения таксономической задачи, состоял в том, что каждый текст интерпретировался как последовательность «функций», или высказывательных форм, причем сам список «функций» был конечным и закрытым, а количество их комбинаций бесконечным за счет произвольного количества повторов каждой из функций.