Текст книги "О жандармах, императорах и изобразительном искусстве. Архивные заметки"

В 1830-е годы в нравственно-политических обзорах было всего две рубрики: «расположение умов» и «части управления». В первой представлены суждения публики по внутриполитическим вопросам. Вторая включала характеристику министерств, возглавлявших их лиц, критику и мнения высших чинов политической полиции по вопросам государственного управления. «Отчеты министерств, – писал А.Х. Бенкендорф, – все чрезвычайно блестящи, но не всем заключают в себе строгую истину». А посему, задачей III Отделения, по мысли его создателей, было выявить все недостатки в государственном управлении и указать пути к их искоренению. Первоначально такой надзор был встречен министрами в штыки, «… они повели заметную компанию против указанных органов власти. Они проявили намерение их уничтожить или, по крайней мере, водить за нос»[22]22
  Красный Архив. 1929. Т. 37. С. 162–163.


[Закрыть], – указывал М.Я. фон Фок уже в первом отчете.

Однако поддержка императора постепенно сгладила отношения исполнительной власти к органам надзора, и уже в середине 30-х годов А.Х. Бенкендорф докладывал: «…высшее наблюдение все доходившие до него сведения о замеченных беспорядках и злоупотреблениях по разным ведомствам государственного управления сообщало тем министрам, до которых они касались. Сведения сии более или менее были г.г. министрами принимаемы к своему соображению… Заметно, что в губерниях гражданские губернаторы год от года более постигают пользу, какая и для них проистекает от губернских штаб-офицеров Корпуса жандармов, и гораздо менее уже их ныне чуждаются. Многие из них убедились, что жандармские штаб-офицеры – наилучшие их помощники в благонамеренных их действиях. Таким образом, постепенно достигается столь желательное между властью управительною и частью наблюдательною сближение, которое, доставляя сей последней возможность действовать с большим успехом, представляет ей средства достигнуть ту благодетельную цель, которую правительство имело в виду при учреждении Корпуса жандармов»[23]23
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 223. Д. 2. Л. 80 об.


[Закрыть].

Постоянной критике со стороны III Отделения подвергались министры внутренних дел, юстиции, народного просвещения; одобрения и похвалы неизменно заслуживали военное и морское министерство[24]24
  См. подробнее статью в настоящем сборнике «Поднадзорные министры».


[Закрыть]. Подробная характеристика министерств и ведомств исчезает из отчетов с 1844 года и заменяется краткой характеристикой «высшего правительства». Лишь в 1857 году для вступившего на престол Александра II были вновь представлены соображения III Отделения по всем министерствам и ведомствам.

В 1840-е годы в обзорах появились рубрики, посвященные внешней политике, Царству Польскому, Остзейским губерниям; а с конца 1850-х годов – «о крестьянских делах», о революционной пропаганде и заграничных возмутителях, о мерах к сохранению спокойствия в государстве.

Следует, однако, отметить, что в последние годы царствования Николая I нравственно-политические обозрения сильно сократились по объему и содержанию. С 1851 по 1855 годы их данные включались во вступительную часть общих жандармских отчетов. Возможно, это было связано с тем, что в эпоху «мрачного семилетья», последовавшего за европейскими революциями 1848–1849 гг., в России воцарились, как писали сами жандармы, «не только спокойствие, но даже некоторая вялость».

Начавшаяся в 1853 году Крымская война вызвала во всех слоях общества всплеск патриотических настроений. «Русские все одушевились чувством любви к Отечеству; повсюду разгорелась истинная преданность к Царю, и общее одушевление объяло все сословия… Одним из явных доказательств хорошего духа внутри государства служит то, что со времени объявления войны все недоброжелательные, безымянные доносы, так часто тревожившие правительство, внезапно прекратились, и повсюду водворилась совершенная тишина», – доводило до сведения императора III Отделение в 1854 году[25]25
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 223. Д. 19. Л. 6.


[Закрыть]. Констатацией подобных позитивных перемен в «направлении и расположении умов» и ограничивалось полицейское ведомство в своих кратких сообщениях за эти годы. Практически на всех отчетах имеются резолюции Николая I: «Слава Богу», «Дай Бог, чтоб было так!»

Отсутствие нравственно-политического обозрения за 1856 год можно объяснить недостатком информации о необходимости подобных сведений новому императору. Но уже на следующий год шеф жандармов представил, «согласно Высочайшей Воле», очень обстоятельное изложение сведений по всем позициям.

С выходом на политическую арену массы разночинцев, «наименее заинтересованных в охранении существующего государственного порядка», круг объектов наблюдения «высшего надзора» расширился настолько, что уследить за «расположением умов» становилось все сложнее. С 1858 года в отчетах III отделения появляется специальная рубрика «О революционной пропаганде». У политической полиции не вызывало сомнений, что личности, «распространяющие печатным и изустным словом мысли свои о свободе гораздо далее намерений самого Правительства… действуют… по вдохновению либерально-мятежной эпохи в прочих европейских государствах»[26]26
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 223. Д. 26. Л. 217 (об.) – 218.


[Закрыть].

В 60-е годы заметно охлаждение интереса Александра II к чтению подробных рассуждений о «расположении умов» в империи. Если до 1863 года обзоры еще достаточно объемны, т. к. главное место в них отводится последствиям крестьянской реформы, то в 1864-1869-м они либо отсутствуют совсем, либо представляют собой краткое вступление к общему отчету (так, как наблюдалось в начале 1850-х годов). Возможно, повторяющиеся из года в год тревожные сведения о нарастающем недовольстве населения, о появлении радикального крыла общественного движения и проч, расстраивали императора, приводили его в уныние? Характерно, что после 1869 года III Отделение и вовсе перестало подносить Александру II всеподданнейшие отчеты, ограничиваясь лишь докладами по наиболее значимым вопросам.

Подводя итог краткой характеристике отчетов III отделения, необходимо отметить, что этот источник существенно дополняет имеющуюся в распоряжении исследователей информацию о социально-политической и экономической ситуации в России 20-60-х годов XIX столетия и обладает значительной степенью достоверности, т. к. «высшая полиция» стремилась представить императору максимально объективную картину состояния дел в стране. Совокупность данных материалов дает возможность проследить основные направления деятельности политической полиции Российской империи в указанный период, проанализировать методику ее работы, выявить специфику начальных этапов становления системы политического розыска. На основе нравственно-политических обозрений можно судить о попытках органов безопасности осуществлять функцию социального прогнозирования. Так, например, в 1830-е годы в стране в отчетах отмечено, что в стране заметен патриотический настрой: «Каков бы ни был Государь, народ Его любит, предан Ему всей душой и телом и всегда готов за Него положить живот свой… Ежели в предшествующие годы упрекали Государя за его строгость, то ныне понятие это заменилось сознанием, что в настоящие времена строгость и твердость в Государе необходимы и что с иными свойствами едва ли при нынешних обстоятельствах возмог Государь удержать Россию на той степени величия, на которой она стоит». Иная ситуация прослеживается в 1840-е годы, когда вроде бы и все спокойно, «но кроется повсюду какое-то общее неудовольствие», равнодушие, «все как будто поражены какою-то апатиею!» и высший орган надзора очень переживает по этому поводу: «Конечно, еще нет ничего дурного, но к несчастью подобное выражение есть оттенок расположения умов и чувств менее хороших и доказывает, что все сословия вообще находятся в каком-то неловком положении, которому никто, даже сам себе, отчета дать не может». Общество затаилось, ждало перемен, копило в себе многочисленные противоречия. В отчете за 1858 г. III Отделение честно сообщило молодому императору: «Трудности, с которыми Вашему Величеству предопределено вести борьбу – неисчислимы…». Анализ степени адекватности выводов, представленных в отчетах, позволяет также существенно уточнить наши представления о роли и месте III отделения в структуре государственного управления Российской империи, о влиянии политической полиции на механизм принятия «властных решений».

Всеподданнейшие отчеты по прочтении их императором возвращались в III Отделение. Карандашные пометы монарха на полях покрывали специальным белым лаком «для сохранения потомству», а сами отчеты вставляли в специальные кожаные папки с золотым тиснением. Папки помещались в особом шкафу красного дерева, каждая дверца которого имела по рельефному государственному гербу. По преданию, он был подарком самого императора Николая Павловича[27]27
  Поляков А. С. О смерти Пушкина. Пг. 1922. С. 4.


[Закрыть]. Первоначально этот шкаф стоял в кабинете шефа жандармов в знаменитом доме «у Цепного моста» по набережной Фонтанки, 16. Со временем, когда «лазоревое» ведомство перестало существовать, уступив свои функции Департаменту государственной полиции, шкаф с отчетами переместился в архив нового учреждения. В революционные дни 1917 года он совершенно не пострадал и наравне со всеми делами архива упраздненной политической полиции был перемещен в здание Академии Наук на Университетскую набережную. В 1926 году дела III Отделения и Департамента полиции как чрезвычайно важные с государственной и политической точки зрения перевезли в Москву в Архив революции и внешней политики. В настоящее время всеподданнейшие отчеты хранятся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), составляя отдельную опись 56-тысячного фонда III Отделения (Ф. 109. Оп. 223).

«Покорнейше прошу разузнать под рукой и самым вернейшим образом…» – предписания с подобным требованием частенько рассылались почти на всем протяжении XIX века из органа высшего политического надзора – III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии – местному начальству, губернаторам и руководителям жандармских округов. Созданное в 1826 г. как правая рука и «всевидящее око» государя, III Отделение было наделено не только обширными полномочиями, но и призвано было решать важные глобальные задачи по переустройству всего государственного механизма. Прежде всего, Николая Павловича беспокоили вопросы коррупции и «лихоимства» на всех уровнях – по службе, в различных ведомствах, при проведении дворянских выборов, рекрутских наборов и т. п. Острыми вопросами оставались надзор за иностранцами, раскольниками, фальшивомонетчиками. Наблюдение за всеми этими явлениями было обусловлено одной из главных задач, поставленных перед III Отделением.

Героями нашего очерка будут высшие чиновники – министр внутренних дел Д.Н. Блудов, министр юстиции Д.В. Дашков и министр финансов Е.Ф. Канкрин. Объединяет их эпоха: на излете просвещенного века Екатерины это дети, при Александре I – подающие надежды молодые люди, выдвинулись они при Николае I и тогда же попали (по должности) в поле зрения недреманного «ока Государева».

Проделки Блудова

Судьбы Блудова и Дашкова особенно близки: службу начали пятнадцатилетними юношами в Московском архиве Коллегии иностранных дел, сдружились и сблизились в литературном кружке «Арзамас». Однажды на заре карьеры, уличенные в том, «что Блудов танцует от нечего делать вальс с Дашковым», они были наказаны директором. Один из служащих архива заметил: «Не худо щадить этих господ: кто знает, они, пожалуй, будут нашими начальниками…»[29]29
  ГА РФ. Ф. 279. Оп. 1. Д.1061. Л. 42об.-43.


[Закрыть]. Слова эти оказались пророческими. Блудов стал министром внутренних дел, Дашков – министром юстиции.

Дмитрий Николаевич Блудов родился 5 апреля 1785 года в старинной дворянской семье во Владимирской губернии. Он получил домашнее образование; когда семейство перебралось в Москву, с мальчиком занимались профессора университета. К пятнадцати годам Дмитрий прекрасно владел французским, немецким, итальянским и английским языками, латынью и древнегреческим. «По знанию языков» в июне 1800 года он и был определен на службу в архив. Любил всей душой изящную словесность, чему способствовали и родственные связи – Блудов приходился племянником самому Гавриле Державину и двоюродным братом драматургу В.А. Озерову. В Москве он коротко сошелся с одним из самых задушевных своих друзей – Василием Жуковским, который свел его с Николаем Карамзиным (Блудову мы обязаны изданием XII тома «Истории государства Российского», которое доверил ему автор).

Арзамасские литературные опыты, начитанность и знание языков пригодились Блудову в 1821 году, когда Александр I поручил ему заняться переводом материалов конгрессов Священного союза. Справился он блестяще, за что и был удостоен высочайшей благодарности. В 1823–1825 годах под его руководством было осуществлено издание главных дипломатических документов об отношениях России с европейскими государствами[30]30
  Подробнее см.: Чиркова Е.А. Издание документов внешней политики XIX в. дипломатическим ведомством России в 1820-х гг. // Археографический ежегодник за 1985 г. М., 1986. С. 217–221.


[Закрыть]. По рекомендации Карамзина он был назначен секретарем Следственной комиссии по делу декабристов. Блудов должен был составить «журнальную статью о ходе и замыслах тайных обществ в России», но реализация первоначального замысла вылилась в высочайшее донесение, за которое он был пожалован в статс-секретари, а вскоре, 25 ноября 1826 года, стал товарищем министра народного просвещения и управляющим делами иностранных вероисповеданий. Целый год (с июля 1830 по август 1831 года) Блудов занимал пост министра юстиции, замещая своего друга Дашкова, который находился в служебной командировке.

При дворе Блудов имел репутацию человека просвещенного и вполне надежного верноподданного. Прочитав в отчете Бенкендорфа о том, что, «согласно общественному мнению, министр внутренних дел должен быть человеком образованным, знакомым с ходом дел в других европейских государствах и говорящим на иностранных языках, а граф Закревский деятелен и враг хищений, но он совершенный невежа»[31]31
  Граф А.Х. Бенкендорф о России в 1827–1830 гг. // Красный Архив. 1930. Т. I. С. 119.


[Закрыть], Николай I в 1832 году решил доверить министерское кресло Блудову.

Во всеподданнейшем докладе за 1832 год Бенкендорф сообщал императору: «Нынешний министр внутренних дел в короткое время своего управления успел приобресть и любовь и уважение подчиненных своих и самое выгодное мнение публики. Приветливым обращением с каждым, имеющим до него надобность, он умел всех к себе привлечь, и потому о нем вообще отзываются весьма хорошо, и до сведения высшего наблюдения не доходило ни одной собственно против него жалобы»[32]32
  Здесь и далее отчеты III отделения цит. по изд.: Россия под надзором. Отчеты III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии и Корпуса жандармов // Свободная мысль. 2002. № 3-10.


[Закрыть].

Следует отметить, что МВД неизменно находилось в сфере наблюдения высшей полиции и нередко подвергалось резкой критике. Это касается в особенности положения дел на местах. «Земская полиция, коей действия составляют, так сказать, основу всякого дела и должны приуготовить оное к правильному потом о нем суждению и посредством которой приводятся в исполнение все государственные постановления, вовсе не соответствует цели ее учреждения. Следствия производятся медленно и неправильно, преступления остаются необнаруженными, и распоряжения правительства нередко исполняются совершенно в превратном виде. Земские суды наполнены почти повсеместно людьми неблагонадежными, пекущимися единственно о собственных своих выгодах, от чего беспрерывные жалобы на причиняемые ими стеснения, ропот и неудовольствие в народе и значительное накопление казенных недоимок». Блудов вынужден был срочно улучшать полицейское управление.

В середине 1830-х годов высшая власть уделяла пристальное внимание и провинциальной администрации. Децентрализация, внесенная в местное управление реформами Екатерины II, еще более укрепилась с возникновением министерств. Сохранение должностей генерал-губернаторов и губернаторов, подчинение их правлений и канцелярий различным министерствам и ведомствам вносили хаос и неразбериху в местным аппарат управления. «Нет единства, нет общих распоряжений, нет никакой энергии в действиях министерства. Губернаторы управляются, как умеют, и многие из них жалуются, что не имеют для действий своих надлежащего руководства и что в нужных случаях лишены они всякого содействия со стороны министерства к исполнению предполагаемых ими полезных мер», – докладывал Бенкендорф императору в 1835 году.

В 1837 году при участии Блудова была проведена реформа губернского управления – должность генерал-губернатора отменялась, главой администрации на местах становился губернатор. Однако и эта акция МВД имела отклик самый неблагоприятный. «Изданный в нынешнем году Наказ гражданским губернаторам, – сказано в отчете III отделения, – огромный по своему объему, никем не одобряется. Губернаторы, коих суждения мы имели случай слышать, отзываются, что Наказ сей, особенно та часть оного, которая касается до губернских правлений, крайне затруднит их действия по управлению губерниями; что он даже во многих частях его совершенно неудобосполним, ибо составлен вовсе без практического знания губернского правления… Находят, наконец, что Наказ губернаторский уже окончательно разрушает существовавшее еще поныне предубеждение, что губернатор есть начальник, хозяин губернии, наместник в ней государя; что во всей наготе обнаруживает его ничтожность, являя его ничем более, как старшим членом губернского правления. Издание сего Наказа много повредило министру внутренних дел, не скажем – в общем мнении, ибо немногие его читали, но в мнении тех должностных людей, и особенно губернаторов, которые имели надобность в него вникнуть. Мы должны сознаться, что ни здесь, ни в Москве ни от кого не слыхали ни слова одобрения сему пространному собранию узаконений, но напротив, все те, кои обратили на него свое внимание, единогласно его осуждают».

Однако самые серьезные нарекания слышались в адрес министра внутренних дел по вопросу подбора кадров на губернаторские посты. В 1832 году Бенкендорф с надеждой писал: «Замечают, что нынешний министр внутренних дел в выборе гражданских губернаторов гораздо разборчивее, чем был его предместник, но известно, что Министерство внутренних дел встречает затруднения находить достойных губернаторов; звание сие в общем мнении, видимо, потеряло свою значительность, и люди образованные и с достатком отклоняются от сей должности, зная, с какою она сопряжена трудностью и строгою ответственностью и сколь ничтожны средства, коими губернатор должен действовать». Но затем III отделение с горечью констатировало: «Не заметно, чтобы министр внутренних дел обращал должное внимание на гражданских губернаторов. Предмет сей, хотя бы и долженствовал быть для него главнейшим, не много, однако, кажется, его озабочивает. Мы приведем в пример Вологодскую губернию. Странно и невероятно, может быть, покажется, ежели мы скажем, что тамошний губернатор горький пьяница; министру это известно, и за всем тем он его терпит» (1835). «Неразборчивое назначение губернаторов есть главный упрек, который в общественном мнении лежит на нынешнем министре внутренних дел. Замечают, что он мало заботится узнавать людей способных к занятию сей важнейшей для благосостояния государства должности и что, не имея никого в виду, он берет кого попало и кого ему дадут» (1838).

Оказалось, что начитанности и знания иностранных языков недостаточно, чтобы быть хорошим министром внутренних дел. Уже в 1833 году высший надзор информировал императора о деловых качествах Блудова: «Ожидали от него улучшений в частях его управления, почитая его человеком умным и просвещенным. Но ожидания сии не сбылись. Министр внутренних дел очевидно упал в мнении общем. Ныне о нем говорят, что хотя он и имеет просвещение, но просвещение иностранное; что он знает очень хорошо о том, что происходит в других государствах, но весьма малое имеет понятие о положении и потребностях своего отечества; что он мало занимается делами, но читает всевозможные иностранные журналы, любит общества и ведет жизнь рассеянную…».

Выждав некоторое время, Николай I счел, что «просвещение иностранное» пригодится Блудову на посту министра юстиции, на котором он и сменил своего друга Дашкова в 1839 году. Однако и здесь отсутствие твердости и терпения, «легковерие и слабость характера», подверженность влиянию дам и высшего общества сильно вредили Блудову в глазах публики. Продержавшись в новом министерском кресле около года, 1 января 1840 года Блудов был назначен председателем департамента законов и главноуправляющим II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Министерских постов в его карьере больше не было.

«Угрюм, смотрел задумчиво»

Мягкость, податливость, открытость Блудова резко контрастировали с характером его друга Дмитрия Васильевича Дашкова, министра юстиции с 1832 по 1839 год. Красавец высокого роста, имевший «вид мужественный и скромный вместе; в обществе казался он даже несколько угрюм, смотрел задумчиво, рассеянно и редко кому улыбался». Он родился 25 декабря 1788 года в Москве, принадлежал к древнему, но небогатому и незнатному роду. Первоначальное образование получил дома, затем был отдан в Благородный пансион при Московском университете.

В 1818 году в качестве второго советника при турецком посольстве Дашков был причислен к миссии в Константинополе, а вскоре уже управлял ее делами. По поручению начальства занимался приведением в порядок дел русских консульств на Ближнем Востоке, предпринял путешествие по Греции, освоив язык этой страны, разыскивал в православных монастырях древние рукописи. Работал он с увлечением, и результатом его пребывания за границей стал ряд научных статей и стихотворных переводов произведений греческой поэзии. К этому периоду относится и работа Дашкова в Комитете по составлению законов, где он готовил к изданию дипломатические документы об отношениях России со странами Западной Европы; «Органического регламента» Молдавии и Валахии (1829), первого конституционного акта в Дунайских княжествах.

Умение Дашкова владеть пером, четко и выразительно излагать свои мысли обратило на него внимание нового императора. Благодаря протекции Блудова в конце 1826 года он был пожалован в статс-секретари и назначен товарищем министра внутренних дел, через три года – товарищем министра юстиции, а затем и управляющим министерством.

Человек с твердыми убеждениями, Дашков столкнулся на этих постах с такими обстоятельствами, которые мешали ему развить свои недюжинные административные дарования. Уже в 1830 году высший надзор доводил до сведения Николая I: «Дашков обладает всеми качествами ума и сердца, необходимыми для того, чтобы стать прекрасным министром… Он жалуется на невозможность сделать все, что хотел бы, за полным неимением сотрудников. Канцелярии министра и Сената полны взяточников и людей неспособных, и министр вынужден сам рассматривать всякое сколько-нибудь важное дело… Дашков жалуется на то, что он бессилен уничтожить все это лихоимство, не будучи в состоянии уследить за всем лично и не имея возможности положиться на прокуроров, которые все закрывают на это глаза. Что касается общего хода дел, то лихоимство и применение ложных принципов внесли в него такую путаницу и воздвигли на его пути столько препятствий, что необходимо его преобразовать на новых началах»[33]33
  Красный Архив. 1930. Т. 1. С. 123.


[Закрыть].

Возглавив российскую юстицию, Дмитрий Васильевич стремился быть непреклонным хранителем закона. «Проницательный ум, познание дела, праводушие и твердый, сильный характер составляли редкое сочетание в одном человеке», – писал о нем Бенкендорф. Однако все его реформаторские начинания, например введение адвокатуры при судах, не находили благоприятной почвы ни в правительственных сферах, ни в подведомственных ему учреждениях. В результате преобразования коснулись в основном бумаготворчества.

Отмечая улучшение общего хода дел в Сенате, высший надзор постоянно фиксировал внимание монарха на положении судной части в губерниях и уездах: «под прикрытием законных форм совершаются в них дела самые беззаконные, и деньги составляют главную пружину их действий»; «лихоимство не прекращается и, ограждаясь формами закона, укрывается от должного наказания»; «дела большею частью оканчиваются в пользу того, кто более может заплатить за успех». Правда, в этих грехах Дашкова не винили, III отделение и само не видело путей борьбы с этим злом.

Единственный упрек, который повторялся по отношению к министру юстиции из отчета в отчет, это обвинение его в «гордости и неприступности». «Никакого доступа к нему нет, и никто его видеть не может; даже обер-прокуроры Сената по нескольку месяцев не могут до него добраться и наконец и самый директор департамента Министерства юстиции с трудом имеет к нему доступ». Но внешнюю замкнутость Дашкова нельзя объяснять его сановным положением, это была защита против врожденной импульсивности. «Бронзой» называл его Пушкин, друзья вспоминали об обычной суровости Дашкова: «Зато улыбка его была приятна, как от скупого дорогой подарок; только в приятельском кругу скупой делается расточителен. Незнакомые почитали Дашкова холодным и мрачным: он весь был любовь и чувство; был чрезвычайно вспыльчив и нетерпелив, но необычайная сила рассудка, коим одарила его природа, останавливала его в пределах умеренности».

Вероятно, учитывая оценку Дашкова высшим надзором и принимая во внимание «строгую справедливость и познания его в судебной части», Николай I доверил ему после отставки с министерского поста кресло председателя Департамента государственных законов и главноуправляющего II отделением. Дашков не успел проявить себя на новом поприще, скончавшись на 52-м году жизни в ноябре 1839 года.

Упрямый овцевод

Следующий наш герой, граф Егор Францевич Канкрин, не был другом ни Дашкову, ни Блудову, но последний отдавал ему полную справедливость, называя лучшим министром финансов в России. Канкрин утверждал, что он министр финансов не России, а русского императора. Но это, по словам Блудова, «ему не мешало знать и любить Россию».

Существовала и прямо противоположная точка зрения – русских Канкрин, дескать, презирал, а Россию не любил. Руководители высшего надзора высказывались в одном из отчетов более мягко: «О министре финансов общее мнение таково. Человек он честнейший, умный и благонамеренный, любит Россию, но вовсе не знает ее».

Упрек этот вряд ли справедлив. Прежде чем занять пост российского министра, гессен-дармштадтский дворянин из городка Ганау, выпускник Магдебургского университета Георг Людвиг Даниил, в России прозванный Егором Францевичем, успел многое испытать (быть может, более, нежели многие государственные сановники из потомственных русских). Он прибыл в Россию в 1797 году, 22 лет от роду, по приглашению отца, управлявшего Старорусскими соляными заводами. Несколько лет молодой Канкрин мыкался на Новгородчине, безуспешно пытаясь найти место учителя гимназии, перебивался на службе комиссионера и бухгалтера у откупщиков. Лишь в 1800-м он был определен помощником при отце с чином коллежского советника. Это нелегкое время оставило глубокий след в его характере. На всю жизнь он остался человеком простым, суровым и чрезвычайно бережливым, что сказалось и на его последующей деятельности.

В 1809 году Канкрина назначили инспектором над Петербургскими иностранными колониями, а чуть позже – помощником генерал-провиантмейстера Военного департамента. С должности армейского «снабженца» и начался карьерный взлет экономного немца.

Грозу 1812 года Канкрин встретил в звании генерал-интенданта. «После Бауценского сражения, – рассказывали современники, – армия наша, теснимая неприятелем, оставалась без всякого продовольствия. Государь призывает его (Канкрина) к себе и говорит ему: «Мы в тяжелом положении. Если ты найдешь способ вывести армию из затруднения… я награжу тебя так, как ты не ожидаешь». Егор Францевич нашел этот способ. Более того, благодаря его усилиям Отечественная война обошлась России значительно дешевле ассигнованной суммы. Умело проведя переговоры с союзниками о возмещении расходов по содержанию русский войск, он добился шестикратного сокращения выплаты.

Дарования Канкрина были оценены по достоинству. Генерал-майор в 1813 году, в 1815-м он уже генерал-лейтенант. В 1821 году Канкрин стал членом Государственного совета по Департаменту государственной экономии, а в 1823-м – сенатором и министром финансов.

Назначение это было встречено в свете с некоторым недоумением. Скряга и нелюдим, прямой и резкий, он успел нажить себе массу врагов. Однако в высших сферах к недоброжелателям министра не прислушивались. Он пробыл на своем посту почти до самой смерти и даже удостоился чести преподавать финансовую науку наследнику, цесаревичу Александру Николаевичу.

III Отделение неизменно сообщало императору: «Общее почти всех мнение согласуется в том, что никогда еще финансовая часть не была в России управляема столь хорошо, как ныне». «О распоряжениях и действиях Министерства финансов постоянно отзываются с похвалою; все части управления оного год от года улучшаются, что приписывают главнейше лицу самого министра финансов, которого единогласно признают человеком истинно государственным».

Между прочим, руководителей высшего надзора очень радовало, что министр финансов прислушивался к их рекомендациям. Сообщая ему сведения «о разных злоупотреблениях и неправильностях, замеченных по управлениям, оному министерству подведомственным», они всегда встречали со стороны министра «ревностное содействие к прекращению таковых».

Единственный недостаток Канкрина, на который постоянно обращало внимание государя III отделение, это его упрямство. «Предначертав за 20 лет пред сим план своего управления, он следует ему неуклонно и противится всякому нововведению, если оно не им предложено. То пристрастие к началам, которые он однажды навсегда принял за основание своих действий, препятствует ему идти наравне с веком»[34]34
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 223. Д. 7. Л. 122.


[Закрыть]. Так, в конце 1830-х министр финансов отверг предложение иностранных банкиров Магнуса и Френкеля, которые «вызывались устроить в России на пространстве 7000 верст шоссе».

Но не стоит считать Канкрина консерватором или ретроградом: он провел множество преобразований, начиная с усовершенствования государственной отчетности и счетоводства и заканчивая денежной реформой 1839–1843 годов, восстановившей металлическое обращение в стране. Многие мероприятия Министерства финансов, которые «порицались публикой» и подвергались критике со стороны высшего наблюдения. Особенно это касалось системы протекционизма, что обеспечивалось чрезвычайно высокими, запретительными, пошлинами на иностранные товары. Бенкендорф писал, что система эта, «утвержденная ложно направленным патриотизмом, принесла много вреда России. Столь широко распространенная роскошь не могла быть удовлетворена местным производством. Богатые люди разорялись, приобретая все то, к чему привыкли с детства. Остальные, чтобы не отстать, предавались взяточничеству и лихоимству, что способствовало развитию контрабанды, конфискаций, казнокрадства. В России начинали производить кое-что хорошее, но в очень ограниченном количестве и, ввиду отсутствия конкуренции, плохие товары местного производства продаются дороже, чем привозимые из-за границы хорошие»[35]35
  Красный Архив. 1930. Т. 1. С. 115–116.


[Закрыть].