Текст книги "О жандармах, императорах и изобразительном искусстве. Архивные заметки"

За истинное счастье лично для себя я почел последовавшее прошлою осенью распоряжение Вашего Сиятельства о передаче дознаний по политическим делам С.-Петербургскому губернскому жандармскому управлению. Будь это сделано двумя годами раньше и будь в то же время агентура, как необходимое орудие при дознаниях, отделена от 3-й Экспедиции, много сил и здоровья мне сохранилось бы, от многих страданий я был бы избавлен, многих упреков я бы теперь себе не делал.

Да, упреков, ибо по мере того как болезненность убивала во мне силу воли, над нею брали верх два злосчастные недостатка моего характера, легкомыслие и ложное самолюбие. Даже если бы я остался жить, моя жизнь была бы навсегда отравлена.

Жизнь, как бы она ни была несчастлива, дорога человеку уже потому, что она есть первая, самая сильная привычка его, и человек, находящийся в здравом уме, не без душевной агонии доходит до того состояния, когда покончить с жизнью для него есть только вопрос дня и часа. Как в телесной агонии, так и в душевной человек не владеет собой и своими поступками, его бьет лихорадка и терзает нестерпимая боль. Ужасное состояние, тем более ужасное, что происходит при полном сознании. Агония прошла, наступило спокойствие, земная борьба, земные расчеты окончены.

Мне часто вспоминается Лавуазье на эшафоте. Его последние слова были: «II у a isi encore quelques bonnes idees»[218]218
  Тут есть еще несколько хороших идей (фр.).


[Закрыть]. При этом он в задумчивости указывал на свою голову.

Никогда я не старался мстить моим врагам и недоброжелателям, даже когда имел к тому полную возможность. Большей частью я не старался доискаться их. Всем им я от души прощаю. Сколько мне помнится, я кроме своего семейства и себя самого никому зла не сделал.

Кончая эту длинную исповедь, мне остается искренно, от глубины сердца благодарить Ваше Сиятельство за все Ваши милости ко мне и молить Бога, чтобы Он еще долго сохранял Вам жизнь, здоровье, семейное счастье.

С глубочайшим уважением имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою Константин Филиппеус.

Франкфурт н/М

22 Июня 1874 года (Hotel d’Angleterre)»[219]219
  ГА РФ, ф. 109, 2 эксп., 1869, д. 172, л. 117-125об.


[Закрыть].

Странное послание. Грозится самоубийством, плаксиво жалуется на состояние здоровья, подорванного непомерно тяжелой службой, преисполненной усердия и даже почти бескорыстного рвения. Философствует об изъянах государственного устройства и ошибочности некоторых законодательных актов, пытается формулировать банальные нравоучения, тоскливо вспоминает, как хороша и уютна Варшава в сравнении с холодным и сырым Петербургом, как радостно дешево в ней было жить. И, наконец, самое главное – перечисляет долги, объясняет, отчего они появились и куда ушли деньги, признается или, вернее, не признается, а цинично объясняет, почему тратил на себя агентурные суммы, и немалые – около 3600 рублей в год, то есть больше своего оклада или две трети от содержания всех секретных агентов 3-ей экспедиции. Может быть, в этом и заключена причина увольнения Филиппеуса? Обнаружили корыстолюбивую девицу Мартини, подозрительно большие траты усердного главы политического сыска, произвели ревизию расходования секретных сумм, отпускавшихся заведующему 3-ей экспедицией на агентуру, и ахнули. Нечист на руку оказался старший чиновник III Отделения Собственной его императорского величества канцелярии. А длинное письмо понадобилось для оправдания. Да как тут оправдаешься, денег-то нет…

Вслед за цитируемым посланием Константин Федорович поспешил отправить в Петербург Шувалову и короткое письмо. Вот его текст:

«Милостивый государь

Граф Петр Андреевич.

Насколько могу припомнить содержание и форму моего письма от 22-го Июня, в нем отражается то возбужденное, горячечное состояние, в котором я находился. Три дня перед тем я порывался было лишить себя жизни, но внутренний голос, голос долга, на этот раз еще вовремя остановил меня.

Мне не было известно, что Ваше Сиятельство изволили уже выехать из Югенгейма, где я надеялся иметь честь представиться Вам.

Теперь я несколько успокоился и в ожидании лица, которое брат отправил ко мне и с которым я тотчас вернусь в Петербург, размышляю об устройстве своей жизни в будущем и о роде занятий, который мне предстоит избрать для прокормления семейства.

Позвольте мне питать надежду, что Ваше Сиятельство отнесетесь снисходительно к больному и очень несчастному человеку и не откажете ему в нравственной и материальной поддержке.

С глубочайшим уважением и преданностью имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Франкфурт н/М,

25-го Июня 1874 года»[220]220
  ГА РФ. Ф. 109. 2 эксп. 1869. Д. 172. Л. 101-101об.


[Закрыть].

Обращает на себя внимание бесцеремонность, даже фамильярность автора письма – бывший заведующий экспедицией, чиновник шестого класса через голову прямого начальника, А.Ф. Шульца, пишет, и не в первый раз, всесильному главноуправляющему III Отделением, шефу жандармов, второму лицу в империи, другу монарха; пишет как безнадежно влюбленная барышня или брошенная истеричка-жена и оттого как бы решившая покончить с собой, пишет, чтобы разжалобить или припугнуть, привязать к себе или вернуть. Не есть ли фамильярное обращение к высокому начальству некоей компенсацией за оскорбительно-уничижительное объяснение с Шуваловым или Шульцем перед бегством в Германию? Все позади, ничего не изменить, так отчего бы не нахамить? Дать почувствовать, что отвергнутый обладает сведениями, огласки которых многие желали бы избежать? Можно потолковать и на равных.

В начале августа Филиппеус появился в Петербурге, но вскоре, оставив в России жену и дочь, выехал в Берлин. В III Отделении сменился главноуправляющий, вместо Шувалова в его кресло уселся генерал-адъютант Потапов, о бывшем заведующем Третьей экспедицией начали забывать, как вдруг 15 октября Мезенцов получил из русского посольства в Германии письмо с грифом «секретно»:

«Отставной Коллежский Советник Филиппеус сообщил Императорскому Посольству (прилагаемую у сего записку) о затруднительном положении, в которое он поставлен в настоящее время в Берлине.

Вместе с тем г. Филиппеус уведомил, что он обратился к Вашему Превосходительству с письмом, в котором излагает обстоятельства своего дела [и] ходатайствует о содействии с Вашей, Милостивый Государь, стороны.

Вследствие сего имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство благоволить уведомить меня, может ли Императорское Посольство выдать на счет III-го Отделения Собственной Канцелярии Его Императорского Величества денежное воспомоществование г. Филиппеусу»[221]221
  ГА РФ. Ф. 109. 2 эксп. 1869. Д. 172. Л. 109–110.


[Закрыть].

На письме почерком Мезенцова помечено: «Доложено Г[осподину] Глав [ному] Начальнику], приказано принять к сведению».

Появление этого документа вызвано визитом Константина Федоровича в русское посольство в Берлине. Вероятнее всего, с ним разговаривал кто-то из дипломатов не самого высокого ранга. Просителю предложили подробно изложить на бумаге обстоятельства своего дела. Если бы его принял посол или первый советник, если бы он знал, куда отправят его записку, то писал бы ее аккуратнее и вдумчивее. В записке имеются вставки, неразборчивые слова, грамматические ошибки. Так небрежно высшему начальству не пишут. Эту-то бумагу бывшего руководителя политического сыска империи осторожные дипломаты и приложили к своему запросу. Приведем ее полностью:

«Печальная повесть идет к концу. Ни для кого, кроме меня, не интересная, она была бы слишком длинна, если б я ее начал со времени раньше того момента, когда оставил службу в 3-м Отделении С. Е. И. В. Канцелярии.

Это было минувшим летом. Но еще два года перед тем начали развиваться эти сложные и разнообразные причины, вследствие которых летом текущего года я сознал физическую и нравственную невозможность для себя продолжать службу в должности Старшего Чиновника 3-й, то есть секретной и собственно политической Экспедиции.

Не надеясь скоро найти другую должность, которая меня обеспечивала бы, я был вынужден выйти вовсе в отставку и, чтобы не дать никому повода заподозрить меня в том, что, прекратив официальные, явные сношения с 3-м Отделением, я с ним сохранил какие-либо негласные связи – как это неоднократно бывало, – я приискал себе род занятий, который дал бы мне возможность жить за границей, то есть совершенно вне тех сфер, в которых вращалась моя служебная деятельность.

Чрезвычайно прискорбные семейные обстоятельства также содействовали тому, что я пожелал перенести свое постоянное место жительства из Петербурга и России за границу.

Давно изучив Россию в отношении по разным отраслям ее производства, состоя двадцать лет в знакомстве с издателями главных петербургских журналов, далее, по отношению к государственной службе, быв три года секретарем Генерал-Губернатора Финляндии, пять лет в центре административной деятельности, преобразовавшей после мятежа Царство Польское, имев, наконец, в течение последних пяти лет случай изучить в качестве непосредственного руководителя наблюдательною частью в Империи все политические стремления, коих бессвязные и часто бестолковые движения, напоминающие движения плода во чреве матери, в настоящее время ощущаются в России, – я мог, кажется, питать уверенность, что в работе и, следовательно, в заработке, в средствах к жизни недостатка у меня не будет.

И в самом деле, первые же осторожные шаги на вновь избранном поприще обещали мне успех свыше моих скромных ожиданий. Моя предположенная деятельность распадалась на две части: коммерческую и литературную. Связующим звеном между тою и другою должен был служить листок торговых объявлений, который, выходя еженедельно в Берлине, содержал бы объявления, поступившие изо всех стран и переведенные на русский язык. Листок в количестве 40–50 тыс. экземпляров полагалось распространять в виде приложения к главнейшим русским газетам и тем доставить ему и напечатанным в нем объявлениям такую широкую, можно сказать, всеобщую гласность на всю Россию, какой по части объявлений еще ни один орган не представлял.

В отношении коммерческом я не имел непосредственно в виду тех так называемых сырых продуктов, громадным вывозом которых Россия издавна славилась. Довольствуясь для себя малым барышом, я обратил главное внимание на такие произведения русской промышленности, преимущественно «кустарной», которые по большей части вовсе неизвестны за границей, тогда как по своеобразности, доброте и дешевизне они, без сомнения, могли бы найти сбыт в других странах. Расширением сбыта наша кустарная промышленность, столь важная для экономического быта населения, особенно севера и средней полосы России, могла бы получить то развитие, к которому – правда, только на словах – стремится наша печать и земство. Убежденный, впрочем, что и немалое число произведений русского фабричного производства может по качеству и цене конкурировать с однородными иностранными произведениями, я намеревался устроить здесь, в Берлине, нечто вроде постоянной выставки русских произведений, в том расчете, что опыт укажет те из них, которые способны сделаться предметами международной торговли. Вообще же свою торговую деятельность я полагал ограничить характером комиссионерского посредничества между производителями и покупателями.

Досуги я хотел посвятить литературным трудам: сообщать русским редакциям корреспонденции о тех вопросах народной жизни и внутренней политики других стран, которые представляют соотношение с нашей современной жизнью, и заняться приведением в порядок и изложением на письме моих личных воспоминаний, которые охватывали около двадцати пяти лет, могут иметь некоторое притязание на исторический интерес.

Выше я сказал уже, что по первым шагам я мог, кажется, рассчитывать на полный успех, и, оставляя Петербург в конце Августа, я имел данные, чтобы считаться обеспеченным насчет средств к жизни.

Не говоря о пенсии, которую по ходатайству бывшего Главного Начальника 3-го Отделения С.Е.И.В.К. Государю Императору всемилостивейше угодно было мне пожаловать, – мои дела в это время представлялись в следующем виде:

1. Листок объявлений.

По изданию «Листка Торговых Объявлений» известное здешнее агентство Рудольфа Моссе заключило со мною контракт, обязуясь принять на свой счет все предварительные расходы по этому предприятию, коль скоро редакции главнейших русских газет согласятся прилагать «Листок» к своим изданиям. По расчету самого Моссе, компетентного в подобном деле, «Листок» с тем количеством объявлений, которые Моссе брался еженедельно доставлять, должен был давать чистого дохода от 75 до 100 таллеров в неделю. Сверх того предвиделись объявления из Франции, Англии и пр., где также были заключены уже условия с агентами.

Все относящиеся сюда документы: а) мой контракт с Р. Моссе, б) расчет, писанный рукою Моссе, в) обязательства редакций «Голоса», «С.-Петербургских Ведомостей», «Всемирной Иллюстрации» и «Одесского Вестника», г) переписка с агентами в Лондоне, Париже, Нью-Йорке – будут найдены в моих бумагах.

2. Торговая деятельность и выставки русских произведений.

В Петербурге и Москве мною были ангажированы надежные и опытные комиссионеры по разным отраслям торговли. Многие фабриканты обещали по первому извещению о приступе к устройству выставки присылать образцы своих произведений.

Редактор-издатель газеты «Голос» поручил мне поставку бумаги для названной газеты, если мне удастся найти ее здесь на таких условиях, чтобы бумага требуемого качества обошлась редакции не дороже 4 р. 80 коп. за стопу. Комиссионерские проценты по 4 со стопы давали мне при обороте в 50 000 р. – 2000 р. в год. По ценам, законтрактированным с двумя здешними фабриками и с экспедиторами, я могу поставить бумагу для «Голоса» по 4 р. 75 коп. за стопу.

Письменные доказательства находятся в моих бумагах.

На комиссию мне предложены в течение месяца громадные количества русских произведений, как-то: кожи, сафьяна, спирта, листового железа, льна, пеньки, а также дичи, икры и других припасов, все из первых рук. С другой стороны, одна американская фирма обратилась ко мне с требованием на 1000 дюжин кож сафьяна в год и на значительные количества сапожного и вообще разного кожевенного товара и кровельного листового железа. Здешний торговец дичью сделал мне заказ на зимние месяцы в 1000 штук разной птицы еженедельно. Заказы имеются на варенье, икру, копченую рыбу и пр. Одна канатная фабрика требует в виде опыта 100 центнеров пеньки. Поступили требования на спирт.

Всему этому мои бумаги содержат письменные доказательства.

Петербургский книгопродавец-издатель Надеин предложил мне устроить здесь отдел для перевода и издания лучших сочинений по части популярного естествознания и воспитания. Добыча нужных клише, бумаги и даже самая печать обходятся здесь настолько дешевле, чем в России, что такое предприятие обещает несомненную и значительную выгоду. На первоначальные расходы и постановку дела г. Надеин обязался тотчас по моем прибытии в Берлин выдать мне на текущий счет 1000 рублей, а затем платить за окончательную редакцию всех изданных сочинений по 15 р. от печатного листа. Издательские выгоды должны были принадлежать нам обоим поровну.

3. Собственно литературные работы.

Все редакции петербургских газет, с которыми я заключил договор на счет «Листка объявлений», просили меня доставлять им корреспонденции. Плата за этот труд мне давно известна, и еще в 1864 году я от редакции «Биржевых Ведомостей» получал до 300 р. в месяц за одну еженедельную корреспонденцию.

Казалось бы, что предприятие, которое за один месяц успели выработать такие шансы, давало мне право питать надежду на безбедное существование. Однако вышло иначе.

Г. Краевский под разными предлогами затягивает прием заказанной для него и уже изготовленной бумаги. Навигация скоро заканчивается, и тогда я останусь с кипами бумаги на руках и тяжбой на плечах, ибо фабрики, вероятно, будут требовать судом приема заказанной бумаги.

Г. Надеин, не взирая на словесное обещание и собственноручное письмо, в котором, между прочим, сказано: «пришлите немедленно вексель», – не принял посланного через банкира векселя и условленного аванса не высылает.

По предмету распространения «Листка» петербургские редакции тотчас изъявили согласие. Из московских же редакций ни одна не ответила даже на мои неоднократные письма и депеши, и все предприятие остановилось вследствие того, что как г. Моссе, так и я сам признаем необходимым прилагать «Листок» к одной из московских газет.

К довершению всех бед петербургский экспедитор задержал у себя в течение двух недель переданные ему для отправки с почтовым поездом образцы икры и копченой рыбы, и все это пришло сюда в совершенно гнилом виде.

Все же не унывая, я продолжал с энергией вести дело, надеясь на скорый оборот к лучшему, веруя в честность людей, с которыми условился о предприятиях и от которых принял поручения, и, вследствие того, расходуя на самое дело те средства, которые мною были припасены для жизни.

Теперь, независимо от всех недочетов и наперекор им, дело начинает идти. Результаты уже близки, – но средства и энергия истощились. Кто-либо другой пожнет плоды моих трудов и тех безусловно верных начал, на которых мое предприятие основано.

Оставаясь до последнего издыхания верным своим принципам и убеждениям, я никогда не решусь купить кусок хлеба ценой какой-либо нескромности по отношению к моему бывшему служебному положению, хотя с нескольких сторон ко мне поступали весьма выгодные предложения в этом смысле. Но мне жаль, что слишком быстро нагрянувшие обстоятельства, с которыми бороться я уже не имею возможности, не оставили мне времени изложить и представить Правительству те взгляды на внутреннее положение России, которые выработались на основании громадных материалов и благодаря исключительности обстановки и условий моей бывшей служебной деятельности. Правда, что утешительного в этих моих воспоминаниях было бы немного.

Отставной Коллежский Советник Константин Филиппеус

Берлин,

4/16 Октября 1874 года»[222]222
  ГА РФ, ф. 109, 2 эксп., 1869, д. 172, л. 113–116. Курсивом выделены слова, подчеркнутые при чтении письма кем-то из руководителей III Отделения.


[Закрыть].

Прошло всего три месяца с той поры, как несчастный Константин Федорович изнывал в жалобах на тяжкие болезни, случившиеся с ним из-за нервного и физического переутомления на службе в III Отделении, грозился покончить с собой и вдруг развил такую кипучую деятельность. Оказывается, не всю энергию отдал он политическому сыску, не так уж истощился его организм. Настораживает не это, а совсем другое: все без исключения затеянные им предприятия, все до одного, лопнули, и даже одновременно. Не хочется так уж сразу плохо думать о нашем герое, но или господин Филиппеус нам соврал, или никто из тех, к кому он обращался, ни один человек, не принял его предложения всерьез. Он и сам понимал, что его прожекты не очень-то правдоподобны, иначе к чему бы ему несколько раз повторять, что подтверждение всему изложенному имеется в его бумагах. В конце записки Константин Федорович посетовал на некие «нагрянувшие обстоятельства», помешавшие ему высказать правительству свои взгляды.

Царь или по его поручению близкие к трону лица сравнительно часто просили кого-либо изложить точку зрения по какому-либо вопросу. Советы Александру I, Николаю I, Александру II по их поручениям давали Н.М. Карамзин, М.М. Сперанский, Н.Н.Новосельцев, П.Д. Киселев, А.С. Пушкин, Д.А. Милютин и многие другие. Обычно для этого выбирались наиболее одаренные и образованные люди, обладавшие глубокими знаниями и аналитическим умом, мыслители. Известно, какие замечательные труды, имеющие вполне самостоятельное значение, они создали благодаря выполнению этих поручений. Но всегда, во все времена находилось несметное количество добровольных, самодеятельных советчиков-графоманов. Видел ли бывший заведующий 3-ей экспедицией разницу между собой и Карамзиным? Нет, конечно.

Но самое главное в записке Филиппеуса совсем другое – шантаж. Константин Федорович сообщил, что намерен сесть за мемуары, достойное занятие для сорокалетнего мужчины. Мемуары главы политического сыска империи – бомба под троном и правительством, не самого крупного калибра, но бомба. За подобными мемуарами охотились, высылали экспедиции, предпринимали противозаконные действия, их покупали и не скупились, лишь бы ознакомиться с содержанием; если того требует необходимость – изъять, подправить, урезать, переписать, фальсифицировать. Все это Филиппеус превосходно знал – сам участвовал в подобных операциях. И еще, в самом конце записки (первая фраза последнего абзаца, она целиком подчеркнута кем-то из крупных начальников III Отделения, возможно Потаповым) – разве не шантаж? Бывшим коллегам была хорошо известна «принципиальность» Константина Федоровича: не продаст, только если мало дадут или трусит. Шантаж преследовал одну из двух целей – получение денег или возвращение на службу. Он очень скоро понял, что пик служебной карьеры позади, и горько раскаивался в происшедшем. Еще и поэтому нам кажется, что Филиппеуса вынудили подать прошение об увольнении.

На пятидесятирублевую пенсию (шестьсот рублей в год, остальные деньги получали жена и дочь) Константин Федорович жить не привык, предложений о возвращении на службу не поступало, продолжить шантаж не решился, оставалось одно – коммерция. Он ее и не бросал. В коммерции, кроме денег и умения, требуется имя, авторитет, рекомендации. Если их нет, то неплохо хотя бы иметь документы с прежних мест службы. В самом конце ноября 1874 года в III Отделение из Канцелярии столичного градоначальства поступил запрос:

«Господину Управляющему 3 Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии Н.В. Мезенцову. Служивший Старшим Чиновником 3-го Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии отставной Коллежский Советник Константин Федоров Филиппеус, находящийся ныне за границею, обратился ко мне с просьбой о высылке ему копии с аттестата о службе, хранящегося в Иностранном Отделении Канцелярии моей, на предмет учреждения в Берлине торгового предприятия.

Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство почтить меня уведомлением: не встречается ли со стороны 3 Отделения препятствий к удовлетворению означенного ходатайства Филиппеуса.

Генерал-адъютант [Ф. Ф.] Трепов»[223]223
  ГА РФ. Ф. 109. 2 эксп. 1869. Д. 172. Л. 132-132об.


[Закрыть].

На этом письме имеется резолюция: «Отказать. 13 Декабря».

Но и без помощи казенных аттестатов Константину Федоровичу удалось внедриться в мир предпринимательства. А тем временем прежние коллеги стремились не выпускать его из виду: мало ли чего можно ожидать от этого джентльмена. Все его письма перлюстрировались, поэтому нам известно, что в октябре 1875 года почтенный полицейский отставник пытался заниматься разработкой каменного карьера на острове Готланд и продажей камня в России. Ему грезился верный стотысячный доход, и он умолял компаньона, под эти грезы, срочно прислать денег на оплату гостиницы[224]224
  ГА РФ. Ф. 109. 2 эксп. 1869. Д. 172. Л. 98–99.


[Закрыть]. Очередное агентурное донесение поступило в III Отделение 13 января 1876 года:

«К.Ф. Филиппеус в настоящее время до такой степени вдался в аферистические предприятия, что иные проделки его прямо граничат с мошенничеством. Так, не будучи собственником острова Готланда, он выдает себя таковым повсюду и везде распространяет мысль, что он организовал уже компанию для эксплуатации готландских каменоломен, что это предприятие даст огромные барыши и что вложить в него деньги, т. е. вручить их Филиппеусу, – дело самое прибыльное. Между тем настоящий владелец острова Готланда, с которым действительно имел Филиппеус предварительное условие, повсюду жалуется теперь, что он был обманут Филиппеусом и вовлечен в предварительную сделку собственно вследствие доверия, которое он питал к Филиппеусу как к бывшему чиновнику Шефа Жандармов. Владелец острова Готланд (отставной полковник, швед, плохо объясняющийся по-русски) везде показывает телеграммы Филиппеуса из Москвы, на основании которых можно думать, что перед самою катастрофою Московского коммерческого банка ему – Филиппеусу – едва не удалось занять в банке огромную сумму а’lа Струсберг. Только арест членов совета банка и закрытие последнего помешали успеху. В настоящее время Филиппеус ищет другой доверчивый банк или капиталистов, которых, без сомнения, он обманет» [225]225
  Там же, л. 88–89.


[Закрыть].

Прошло немногим более года, и на стол министра внутренних дел, генерал-адъютанта А.Е. Тимашева, легло анонимное письмо. Приведем его полностью, не внося в текст никаких исправлений:

«4 апр. 77

№ 953

Ваше Сиятельство!

В бытность мою в Петербурге перед отъездом за границу я имель случаю неожиданно видит в одном публичном Ресторане Кружок из 6-и Человек, между которых был один весьма мизерабельной субъект, которой поразиль нас своим знанием тайн III отд:, и пьяном состояние (видно он сильно пьянствует) разсказал без всякое созрение такие истории что мы все были поражены, интриги и ссоры его с графиней Шуваловой, и как самовластно он распоряжался во время службы своей в этом отделении, и при этом дал свою карточку и портреты Нечаева.

Он нам показался как самии опаснии особа, не только для общество но для правительства. Этого вреднаго человека нужно немедленно упрятать куда ни будь по дальше, ибо он затевает что то недоброе.

Перешлю Вашему Сиятельству эту письмо с надежным человеком из Варшавы перед отъездом моим в Вену.

Весьма странно что подобный человек может жить свободно в столице!

Варшава

Преданный Вам

5 Февр: 1877С: Б-ков»[226]226
  ГА РФ. Ф. 109. 2 эксп. 1869. Д. 172. Л. 71.


[Закрыть].

Почерк анонима весьма выразителен – очень аккуратно выписанные буквы, жирный нажим, отчего шрифт получился рельефным, напоминающим письмо конца XVIII – начала XIX веков. Возможно, писал отставной офицер из польских дворян. Хотя фамилию нашего героя аноним не назвал, Тимашев в тот же день затребовал справку об отставном коллежском советнике и получил следующий ответ:

«Константин Федорович Филиппеус живет с 28 Октября 1876 г. в Казанской части, 3-го участка, д. № 16, кв. № 12 по Офицерской улице, нанимает от Генералыпи Массальской 6-ть комнат с мебелью и всеми принадлежностями по хозяйству, за что платит по 120-ти руб. в месяц, имет три прислуги – две женщины и лакей, с ним живет Юлия Густафовна Мартыни, отставная актриса, у него часто собираются гости, в виде раута, по вечерам, в особенности в первых числах, в настоящее время гораздо реже бывают у него собрания, и как по всему видно, у него уменьшились средства к жизни. Филиппеус каждое первое число получает откуда-то деньги и расплачивается с долгами, сделанными в течение месяца, и каждое первое число у него заметна перемена в доме, а после половины месяца – живет очень скромно.

Ходят слухи, что Филиппеус служит во вновь учрежденном обществе для ломки камня на островах Финляндии, но по всем данным оказалось, что общества этого в Петербурге не существует.

Филиппеус занимается хадатайствами по частным делам, об нем часто спрашивают в доме, где живет «адвокат Филиппеус»[227]227
  ГА РФ. Ф. 109. 2 эксп. 1869. Д. 172. Л. 75–76.


[Закрыть].

Полученная справка еще тверже укрепила министра в мнении о том, что именно бывший заведующий Третьей экспедицией и есть говорливый посетитель «публичного ресторана».

«Имею честь, – писал 7 апреля Тимашев Мезенцову, – препроводить при сем на усмотрение Вашего Превосходительства полученное Варшавой анонимное письмо, с приложениями, о неблаговидном будто бы поведении бывшего Старшего чиновника III Отделения»[228]228
  Там же, л. 68.


[Закрыть].

Отправкой Мезенцову письма действия Тимашева не ограничились. На другой день после официальной передачи всех материалов в III Отделение он пригласил к себе Шульца и имел с ним пренеприятный для собеседников разговор. Вернувшись к себе, Александр Францевич, отложив все текущие дела, принялся за служебную записку. Приведем ее полностью:

«Я объяснялся сегодня с г. Министром Внутренних Дел насчет высылки из столицы отставн[ого] Коллежского Советника Филиппеуса и высказал при этом наши опасения относительно возможности, в случае выезда его за границу, обнаружения им там посредством печати сокровеннейших тайн 3-го отделения и отчасти Министерства Внутренних Дел. Но Г[енерал-] А[дъютант] Тимашев затруднился изъявить прямое согласие на эту высылку, обуславливая свой отказ тем, что нет осязательных причин к принятию такой меры, которая сверх того, по его мнению, не достигла бы цели, так как Филиппеус, зная все лазейки, легко может скрыться с места высылки. К этому Г.-А. Тимашев добавил, что если за всем тем высылка из Петербурга Филиппеуса все же будет признана необходимою, то он просил бы не просить на оную Высочайшего разрешения.

Уже после свидания моего с г. Министром Внутренних Дел получена прилагаемая у сего записка С.-Петербургского Градоначальника.

8 Апреля 1877 г.»[229]229
  ГА РФ. Ф. 109. 2 эксп. 1869. Д. 172. Л. 69-69об.


[Закрыть]

«Ходит молва, – писали в III Отделение из Канцелярии градоначальника, – что прибывший в С. Петербург из местностей Царства Польского, служивший в III Отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, отставной Коллежский Советник Константин Федоров Филиппеус, имея значительное знакомство с лицами предосудительными и знающий по прежней своей службе многие подробности по важным государственно-политическим делам, распространяет разные зловредные идеи. Кроме сего, разлучась с своею женою, ведет безнравственную жизнь и, пользуясь своим общественным положением, вступает в разные предосудительные торговые операции.

Ввиду вышеизложенного, не признается ли нужным г. Филиппеусу воспретить проживание в С. Петербурге»[230]230
  Там же, л. 70-70об.


[Закрыть].

Анонимное письмо всколыхнуло сравнительно спокойную жизнь нашего героя. Куда бы ни обращались полицейские администраторы, отовсюду получали крайне нелестные сообщения о поведении бывшего подчиненного. Наверное, по распоряжению главноуправляющего III Отделением Мезенцова за Константином Федоровичем установили постоянную слежку. 16 апреля 1877 года Мезенцову вручили очередную сводку агентурных наблюдений. В ней говорилось о связях Филиппеуса с Турецким посольством в Петербурге. Оказалось, что его там знают по фамилии Филиповский[231]231
  См.: Там же, л. 79–80.


[Закрыть]. Коли придумал псевдоним (кличку), то есть что скрывать. В следующем донесении подтверждается идентификация Филиповского – Филиппеуса и сообщается, что по его просьбе всю корреспонденцию, поступавшую в Турецкое посольство на имя Филиповского, сотрудники посольства передавали по адресу: Офицерская ул., 16, кв. 12[232]232
  См.: Там же, л. 76.


[Закрыть]. Из очередного донесения от 19 апреля в III Отделении узнали, что их прежний сослуживец уже три дня как покинул Петербург[233]233
  См.: Там же, л. 77.


[Закрыть]. Некто, читавший этот текст, написал на первой странице документа, что Филиппеусу срочно покинуть Петербург советовал заведующий секретным отделением Канцелярии петербургского обер-полицмейстера Ф.А. Колышкин, следовательно, не со всеми прежними коллегами были порваны связи. Приведем полный текст последнего донесения:

«Агентом узнано, что Филиппеус 16-го сего Апреля, в Субботу с 10-ти часовым вечерним поездом отправился будто бы по Николаевской железной дороге для сопровождения своей любовницы Мартини. Он обещался в тот же день возвратиться и рассчитаться за квартиру, но до сего времени этого не исполнил.