Текст книги "Анонимная война. От аналитиков Изборского клуба"

В СМИ и публицистике целеполагание «революций 2.0» связывается с борьбой за углеводородные ресурсы. Однако на практике постреволюционные элиты:

– расторгают связи с традиционными партнерами по добыче и транспортировке,

– не могут гарантировать инвесторам безопасность добычи и экспорта,

– экономически заинтересованы в быстром получении доходов,

– в идеологическом плане – отягощены «климатическими» предрассудками.

Стереотип «революций 2.0» в ресурсно обеспеченных странах демонстрирует:

– тяготение узлов дестабилизации к контейнерной (а не нефтяной) логистике,

– преследование национальных нефтегазовых элит,

– запустение добывающих мощностей и деградацию инфраструктуры,

– падение промышленного спроса на энергоносители,

– уход экспорта углеводородов в сферу теневой экономики.

Таким образом, крупные игроки углеводородной отрасли в процессе «революций 1.0 и 2.0» становятся чаще не бенефициаром, а жертвой манипуляции.

Перечень реальных отраслей-бенефициаров определяется по социально-экономическому и культурному результату.

1) Прямым бенефициаром «революций 2.0» является производитель их инструментария – участники вышеописанного ГЧП, прежде всего монополисты в сфере коммуникаций и геопространственных технологий.

2) Поставщики сырья (редких металлов) для электроники, особенно для мобильной связи, извлекают сверхприбыли в Центральной Африке (колумбит-танталит, доходы от продажи которого оцениваются выше, чем доходы на рынке контрабандных алмазов). Передел данного рынка сопровождается наиболее брутальными конфликтами, в подготовке которых участвуют коллективные члены AYM, в частности Invisible Children.

3) По итогам двух лет нестабильности в Магрибе статистика демонстрирует беспрецедентный прирост доходов США от экспорта вооружений, в легальном секторе – за счет повышения спроса в странах, близких к зонам дестабилизации (Саудовская Аравия мотивирована к закупкам «шиитской угрозой», ОАЭ – происками Катара и др.).

4) «Культурные трансформации» в период подготовки «революций 1.0 и 2.0» знаменуются экспансией развлекательного бизнеса, ориентированного на молодежь и распространяющего унифицированные стандарты масскультуры. Центры релаксации закономерно становятся центрами распространения СПИД. В то же время распространение СПИД формирует источник прибыли для специфической фармации, а также для ключевой в системе «контроля народонаселения» индустрии контрацептивов.

5) Партнеры общественных структур, «сеющих» унифицированную масскультуру в странах третьего мира, «по совпадению» входят в сообщество лоббистов легализации наркотиков.

Самый типичный и известный пример – Quantum Foundation Дж. Сороса. Период «революций 2.0» совпадает со «снятием масок»: в апреле 2011 года частная организация Global Commission for Drug Policy (GCDP), ратующая за разрешение легких наркотиков, а также за освобождение от уголовной ответственности лиц, хранящих наркотики или употребляющих их без ущерба для окружающих, обращается к генсеку ООН с петицией Stop War on Drugs («Остановить войну с наркотиками»). Показатели вовлечения глобальных элит в интересы наркорынка: а) фигура Ричарда Брэнсона, спонсора как GCDP, так и «миротворческой» ассоциации глобальных лидеров The Elders (Джимми Картер, Десмонд Туту, Кофи Аннан, Лахдар Брахими и др.); б) вступление в GCDP президента Международной кризисной группы (ICG) Луизы Арбур; в) тяготение «миротворческой» деятельности как ICG, так и The Elders к регионам производства и распределения наркотиков.

Умолчание о связях «гуру» правозащитной и т. н. миротворческой деятельности с нелегальными рынками средств ухода от действительности, равно как и о факторе наркотранзита в локализации «революций 1.0 и 2.0», уместно рассматривать как самостоятельное средство массовой манипуляции.

5. «Ружье на стене»

«Арабской весне» предшествовал длительный период «культурной обработки» различных религиозных групп Ближнего Востока.

Флирт англо-американских стратегов с движением «Братья-мусульмане» восходит еще к 1981 году, когда был учрежден Совет по ближневосточной политике (MEPC) с термином «Большой Ближний Восток» в уставе. Задача, как позже пояснял президент NED Карл Гершман, состояла во «включении исламистских партий в политический процесс – так, чтобы сделать их безвредными».

Подготовка т. н. «исламской реформации» осуществлялась через: а) вовлечение богословских кругов в «культурный обмен», б) вестернизацию арабской медиа-среды, в) создание витрины «модернизированной» арабской культуры. Проводниками влияния служили: а) юридическое сообщество, б) университетская интеллигенция, в) медиа-истеблишмент, г) «прогрессивное» духовенство, д) импортеры «прогрессивных» товаров.

Вехами начального этапа «операции Большой Ближний Восток» были:

– открытие в Лондоне благотворительного фонда Islamic Relief Worldwide в партнерстве с египетским движением «Братья-мусульмане»;

– закладка Города образования в Катаре (публично озвученная миссия – «поддержка пути Катара от углеводородной экономики к экономике знаний (sic!) посредством раскрепощения человеческого потенциала»;

– выдвижение духовного лидера движения «Братьямусульмане» Юсуфа аль-Кардави на пост главы Европейского совета по фетвам и исследованиям;

– запуск телеканала «Аль-Джазира» – трибуны как для Кардави, так и для выразителей взглядов исламского и западного «альтернативного пути»;

– привлечение Тарика Рамадана – внука основателя «БМ» Хасана аль-Банны, – к деятельности Совета за парламент мировых религий.

Вехи второго этапа операции «Большой Ближний Восток»:

– подготовка докладов Программы развития ООН (UNDP) и Арабского форума по экономическому и социальному развитию (AFESD) «Об арабском человеческом развитии» (2000) и «Построить общество знаний», где «количество демократии приравнивается к количеству Интернета» (основной автор Надер Фергани – консультант египетского Совета по народонаселению);

– учреждение «Академии перемен» (Academy of Change) в Лондоне (январь 2001). В 2005 года она предлагает услуги египетскому движению «Кефайя», и дополняет рецепты Шарпа методиками нейролингвистического программирования;

– открытие новых центров исламских исследований в RAND Corp., Brookings Institution, Duke University, Georgetown University, Wilson Center (под предлогом событий 11 сентября 2001 г.), учреждение Ближневосточной мирной инициативы (MEPI);

– запуск радиоканалов SAWA и Alhurra, приобщающих молодежь исламских стран к современной культуре и одновременно внедряющих «новое понимание» религии;

– учреждение организаций «прогрессивных мусульман» – Levantine Cultural Center, Muslims for Progressive Values, American Society for Moslem Progress (ASMA) и др.;

– создание структур по обработке исламской молодежи под эгидой RAND Corp., Brookings, Центра молодежного межрелигиозного диалога (прославляющего Далай-ламу).

«Ключ» ассоциируется с «зажиганием». Методики воспламенения коллективных эмоций в арабском обществе обкатывались много лет, но технологии 2.0 открыли более мощные рычаги. Театроведы именуют общее эмоциональное состояние публики, потрясенной спектаклем, термином «синтония». Зрительный образ воздействует на эмоции сильнее речевого сообщения.

В июне 2010 года представитель Google в Каире Ваэль Гоним, прошедший стажировку в AYM, сочинил формулу «Мы все – Халед Саид» и получил вал однотипных реакций на зрительный стимул (фото тела юноши, убитого полицейскими). Следующим сюжетом в Египте, Тунисе, Алжире стал не труп, а еще живой человек, корчащийся в огне. Рядом с ним оказывается «участливый» наблюдатель, методично фиксирующий мучения на видео вместо того, чтобы сбить пламя. Далее оперативно подключается блогосфера. Так, о самоподжоге торговца Буазизи в глухой провинции Туниса спустя час узнает калифорнийский блогер Бешир Благи (позже рассказавший, что ему помогла хакерская сеть Anonymous).

На пике «эпидемии суицидов» на площади Тахрир студентка Асма Махфуз произнесла монолог, где в шести фразах подряд повторялось словосочетание «акт самосожжения». После этого сеанса внушения Махфуз перешла к теме коррупции. В том же стиле апеллировала к массам йеменская активистка Тавакуль Карман.

На созданном сотрудниками US Institute for Peace портале Meta-Activism, где анализируется опыт актива «арабской весны», достаточно откровенно разъяснялась роль видеотрансляции горящей плоти как генератора синтонии: «Это наглядно, и это шокирует. Брутальность на снимках сделала зверство достоверным и произвела висцеральный (т. е. до ощущений во внутренних органах) эмоциональный эффект. Секрет прост: образ говорит сам за себя, и в мире, где кусочек контента является заразительным (viral), это все, что требуется. И это соответствует мощной культурной рамке». Топ-менеджеры «весны» не удержались от самопохвалы: они не только успешно применили п. 158 по Шарпу («предание себя стихии воды или огня»), но и воспользовались исламской культурной рамкой для поражения исламской же мишени с закреплением протестного стереотипа, в дальнейшем сметающего со сцены в том числе и «обезвреженные» религиозные политические силы.

В феврале 2013 года стереотип массового самосожжения был впервые воспроизведен в православной культурной рамке – в Болгарии, что осталось незамеченным в российских СМИ.

По определению Ричарда Шафранского (RAND Corp.), цель информационной войны – так повлиять на поведение противника, чтобы он не знал, что на него воздействовали, и принимал решения, противоречащие его собственной воле.

Линдон Ларуш разделил определение «агент влияния» (agent of influence) на четыре степени – по уровню посвященности в смысл собственной деятельности. Агент влияния 4-й степени – самый непосвященный, но самый активный – это оператор, занимающийся информационно-психологической обработкой родного «общества-мишени» за собственный счет, в качестве волонтера-энтузиаста. Удельный вес «агентов 4-й степени» в обществе-мишени можно считать критерием эффективности информационно-психологической войны.

Другим критерием эффективности ИПВ является резистентность (сопротивляемость) объекта воздействия. Как прямые эффекты мирового финансового кризиса, так и внешние информационно-психологические манипуляции застают врасплох нации с высокой степенью открытости – то есть деиндентификации в итоге отказа государства от идеологической деятельности и отсутствия духовно-смыслового контакта между обществом и властью.

Третьим критерием уместно считать степень инвалидизации (деформации) сообществ, представляющих источник авторитета для массового сознания – правоведов, экономистов, экспертов, художественную интеллигенцию. Признаками высокой эффективности деформации профессионального сознания можно считать а) инверсию смыслообразующих образовательных программ (особенно курса истории), б) отказ от национального наследия в методологии и формирование псевдонаук на периферии классических дисциплин, в) засорение знаний мизантропической мифологией, г) вброс «глобальных» стандартов в законодательство, д) ретрансляция «глобальной повестки дня» государственными СМИ.

В обществе, деформированном суррогатной революцией, подвергнутые селекции элиты утрачивают проектное мышление, ограничивая планирование промежутками от одного внешнего кредита до другого или увлекаясь затратными проектами (сланцевый газ), еще больше втягиваясь в зависимость от внешних игроков. В свою очередь, население, утратившее социальный оптимизм, больше не связывает себя с будущим страны и становится «перекати-полем».

О намерениях распространения «революции 2.0» на Россию свидетельствовало:

а) включение Freedom House России в перечень стран, подлежащих «ненасильственной» революционной трансформации;

б) распространение программы «Интернет и демократия» Беркмановского центра Гарварда на русскоязычную блогосферу, с выявлением «уязвимых сообществ» и перспективных протестных лидеров;

в) заявление Хиллари Клинтон об открытии twitter-аккаунтов «для Китая, Индии и России на родных языках граждан этих стран»;

г) подбор кадров с опытом работы в России на ведущие должности в National Endowment for Democracy, National Democratic Institute и европейский офис Госдепа США;

д) выбор мест для создания «технических лагерей» для молодежных активистов в Вильнюсе и Тбилиси; включение Таллинского университета в программу Standby Volunteer Task Force; использование Прибалтики и Грузии в качестве тренинговых площадок оппозиции;

е) мобилизация черкесских диаспор для саботажа Олимпиады-2014.

Опыты использования организационного оружия 2.0 в России включают:

а) запуск новых совместных проектов между профильными центрами США (в частности, Cultural Change Institute Флетчеровской школы права Tufts University и Беркмановского центра Гарварда) и российскими образовательными центрами;

б) использование социальных сетей для мобилизации уязвимых сообществ – футбольных болельщиков, автовладельцев и др., и экологических кампаний для саботажа инфраструктурных проектов;

в) вовлечение «волонтеров» в имущественный шантаж и гринмейл;

г) право-левые эксперименты с «движениями имени числа» (31-е, 11-е), попытки идолизации случайных жертв;

д) упреждающее оспаривание итогов выборов через социальные сети;

е) дискредитация интеграционных инициатив России («оккупай Абай»).

Средства систематического воздействия на элиты:

а) соблазны равноправного статуса в престижных глобальных структурах;

б) нагнетание опасений перед конкурирующими цивилизациями Востока;

в) навязывание рецептов деиндустриализации под видом модернизации или диверсификации экономики;

г) запугивание провалами имиджевых проектов (Олимпиады 2014, ЧМ 2018);

д) шантаж имущественным и семейно-бытовым компроматом.

Средства систематического воздействия на массовое сознание:

а) трансляция политического и социального пессимизма с эксплуатацией темы «застоя», безысходности, духовного тупика;

б) дискредитация властных и церковных авторитетов; в) противопоставление уязвимых сообществ власти и друг другу;

г) муссирование исторических обид и претензий этнических меньшинств;

д) компрометация силовых структур;

е) фетишизация коммуникационных технологий;

ж) проповедь теорий катастроф и антииндустриальных предрассудков.

Событийный контекст т. н. «болотного протеста» в Рос сии: а) решение правящей партии о поддержке В.В. Путина на новый президентский срок, б) выдвижение В.В. Путиным лозунга реиндустриализации и апелляция к трудовой этике, в) пересмотр военной реформы и ассигнования на модернизацию вооруженных сил, г) публичная заявка на полюсную субъектность Евразийского союза.

Мишени оппозиционной агитации 2011–2012 годов: а) В.В. Путин; б) правящая партия; в) государственные сырьевые корпорации; г) силовые структуры и юстиция, объединяемые с православным духовенством и патриотической общественностью в общий термин «мракобесие»; д) страны – партнеры России по Евразийскому союзу.

Средства идейно-психологической подготовки: а) трансляция постиндустриальной догматики во всем диапазоне «ценностей 1968 года» (OpenSpace.ru и др.), б) публицистическая и художественная дискредитация авторитаризма, адресованная «естественно левому» младшему поколению, в) экологическая и градозащитная агитация в «уязвимых точках», г) муссирование этнических противоречий, особенно проблемы Кавказа, д) выплеск имущественного компромата на власть и «околовластные круги».

Инструменты объединения: социальные сети Facebook и «ВКонтакте»; блогерские сообщества антикоррупционной специализации; новые web-СМИ, рассчитанные на молодежный контингент и уязвимые сообщества.

Социальный состав протестного актива в мегаполисах: а) представители уязвимых групп населения с предметными претензиями к власти, б) представители свободных профессий, в) представители «верхнего» офисного среднего класса.

Состав внесистемного ядра по убеждениям: а) левые самоуправленцы, б) национал-сецессионисты, в) левые либералы.

Квинтэссенция пафоса: антиавторитаризм, антимонополизм, самоуправление.

Новый образец – «турецкое лето». Квинтэссенция агитации: а) «меняется весь мир», б) «свобода важнее хлеба», в) прямая отсылка к 1968 году (де Голль – Путин).

Общие черты с революционизацией арабских стран: а) многолетний бэкграунд программного финансирования из наднациональных НПО, госструктур и фондов США и ЕС; б) идеологическое университетское партнерство в сфере «культурных изменений»; в) идентификация этнических и региональных «болевых точек»; г) выявление и вовлечение бизнес-контрэлит, в особенности – собственников СМИ и социальных сетей; д) исходное формирование внесистемного актива по «право-левому» принципу (радикальный политический спектр – «Другая Россия»); е) вовлечение лиц и сообществ, «отобранных» Беркмановским центром Гарварда, включая этнонационалистов, в том числе фанатов.

Отличия от других стран-мишеней: а) провал попыток вовлечения парламентских партий; б) провал попыток раскола доминирующих конфессиональных институтов; в) отсутствие рычага влияния через независимые профсоюзы; г) дезорганизованность бизнес-контрэлит; д) дефицит оппозиционеров-харизматиков.

Россия в этой войне является особым объектом, поскольку, в отличие от других стран-мишеней, является не просто «территорией для переформатирования», а хотя и сильно ослабленным, но все же потенциально независимым «полюсом цивилизационного смысла». Факт того, что Россия не декларирует это сегодня явно, и то, что значительная часть ее элит не является носителем этих смыслов, стратегов мировой игры нисколько не дезориентирует – они, в отличие от немалой части российского экспертного сообщества, элит и интеллигенции, в наличии этого цивилизационного потенциала никогда и не сомневались.

Россия экономически и политически интегрирована в систему мировых отношений, поэтому необходимо рассматривать развивающиеся в ней процессы в контексте глобальных идейно-стратегических противоречий. При рассмотрении стратегий культурных и информационных войн важно все – и феноменология, и субстрат, и конкретные методы, и их техническая реализация.

Эффективный ответ на угрозы требует единого понимания их содержания, что актуализирует вопрос о совершенствовании понятийного аппарата общественных наук, используемого в праве, дипломатии, внутренней политике, вещании.

Приоритетные сферы цивилизационной (ценностно-смысловой, геополитической, информационно-психологической) обороны:

– профессиональные среды, которые обозначены в Национальной стратегии публичной дипломатии США как «агентства влияния» – законодательство и массмедиа, к таким ключевым средам уместно отнести также дипломатический корпус и экспертное сообщество (внешнеполитическое и экономическое);

– группы населения, которые в том же документе именуются «уязвимыми сообществами» (с особенностями самосознания, потребностей и ценностей);

– регионы, которые являются историческими мишенями геополитических игр.

Приоритетные направления цивилизационной обороны:

– достижение согласия между властью и обществом о неотъемлемых ценностях и базовых смыслах цивилизации (оптимально через серию общенародных референдумов);

– реализация стратегии сбережения народа, включение всех стимулов демографического роста;

– пересмотр всех разделов права с позиции соответствия ценностям русской цивилизации и первостепенным гражданским правам, созвучным чаяниям большинства и интересам нации;

– обеспечение суверенитета системы образования с разработкой национальных стандартов для всех этапов и форм образования, в том числе принципов применения Интернета в обучении, соответственно национальной педагогической традиции и потребностям общенационального и регионального социально-экономического развития;

– политика экономической самодостаточности с долгосрочным социально-экономическим планированием в интересах большинства и механизмами преодоления социальной и региональной поляризации;

– пересмотр предназначения инновационной сферы, первоочередное стимулирование изобретательской деятельности в индустриальных отраслях, прежде всего в производстве средств производства;

– утверждение и внедрение критериев отбора и личной ответственности государственных служащих, в особенности в дипломатического корпусе;

– пересмотр всей системы государственного вещания (диапазон содержания, язык пропаганды, кадровая политика, качество экспертного пула), с возвращением образовательной функции, поддержка частных и общественных инициатив в сфере защиты и распространения цивилизационных ценностей в печатных и сетевых СМИ, включая блогосферу.

Запретительные меры в качестве защиты от информационных угроз довольно неэффективны. Единственное, что может противостоять чужим ценностям и смысловым атакам – уверенная собственная позиция. Такие инициативы, как закон об НКО, не являются адекватным решением данной проблемы (ведь влияние на культурные и социальные установки происходит не только и не столько через НКО, действующие в политическом поле). Нужно формировать собственную систему информационных каналов и общественных организаций, предлагающих свой взгляд, свою систему ценностей, свой экспертный анализ. Это дает возможность привлечь активную молодежь, тактических (в том числе зарубежных) интеллектуальных и политических союзников, которыми могут быть представители самых разных идеологических платформ, не согласные с диктатом глобализационной повестки дня.

Создание Евразийского союза как самостоятельного геополитического полюса – практическая реализация этой альтернативы. Это главный шаг в формировании миропорядка, отрицающего навязанную всем глобализацию.

2 марта 2011 года госсекретарь США заявила прямым текстом: «Мы ведем информационную войну». Мы полагаем, что речь идет о более масштабном явлении – о войне цивилизационных моделей, в которой действия американских структур являются лишь частью картины. Хотя формально атакам подвергаются конкретные политические режимы, элиты и бизнесы, настоящая борьба разворачивается за ценностно-смысловые ориентиры в предельной постановке вопроса (критерии добра и зла, понимание роли человека в мире и образ будущего).

Та откровенность, в последнее время – на грани беспрецедентной наглости, с которой всем странам и народам навязывается «единственно верный» миропорядок, связана в первую очередь с чувством абсолютного превосходства и уверенности в том, что никто и нигде не способен противопоставить этой универсальной парадигме собственную модель ценностей и образа будущего, обеспечить трансляцию принципов этой модели в разных форматах, на разных уровнях – политическом, общественном, культурном, массмедийном, обеспечить ее системную поддержку сообществом высокопрофессиональных государственных и негосударственных институтов.

Протестная социальная активность во всем мире отражает не только возможности мобилизации с помощью информационных технологий и феномен «виртуальной гиперсоциальности». Запрос на перемены (и готовность поддержать любого, кто предлагает перемены) вызван в том числе и реальным отсутствием адекватных ответов и стратегий по отношению к насущным проблемам со стороны традиционных институтов национальных государств. Это позволяет навязывать образ государства как врага для собственных граждан, в отличие от якобы демократичного и честного мира горизонтальных сетевых сообществ.

Поэтому в долгосрочной перспективе не «оборонительное» отстаивание суверенитета, а только создание конкурирующего «полюса смысла» – создание и защита своей модели человека, общества, системы смыслов и ценностей – способно дать России и другим государствам, не желающим поддерживать глобализационный миропорядок, шанс отстоять свою цивилизационную независимость.