Текст книги "Всемирная история в сплетнях"

Впервые Луи увлекся ею на короткое время в 1669 году, примерно в это же время Анна родила своего второго ребенка – сына. Затем любовники расстались на несколько лет, чтобы снова пережить второй краткий роман пять лет спустя, когда Лавальер уже удалилась в монастырь. В 1675 году Анна родила еще одного сына, Арманда Гастона Максимилиана. По общему мнению, он был рожден ею от короля и очень на него похож. Супруг Анны получил от короля немалые денежные подарки, и дело обошлось без скандала. По словам Сен-Симона, «г-н де Субиз не ревновал жену, считая, что не ревновать ее будет куда полезнее».

Называют также Габриэль де Рошешуар де Мортемар – старшую сестру Аненаис де Монтеспан, которая сумела прельстить короля, но не удержала его.

Если Луизу де Лавальер считали ангелом во плоти, то вторую знаменитую фаворитку «короля-солнце» – Атенаис Франсуазу де Монтеспан – можно вполне посчитать демоном, принявшим человеческое обличье. Чтобы понять, насколько черна была душа этой женщины, нужно на время оставить любовные дела «короля-солнце» и вернуться на несколько веков назад.

История о ядах

Все пути ведут в Рим. Если говорить о ядах, то это более чем верно: Калигула, Нерон, Агриппина, Клавдий, Британик – все они либо сами были отравителями, либо умерли в результате отравления. Историк Тит Ливий упоминает о ста патрицианках-отравительницах, схваченных по доносу рабыни в 331 году до н. э.

Подложить своему противнику яд стало столь распространенным способом решения проблем, что богатые римляне даже заводили специальных рабов-дегустаторов, пробовавших пищу до того, как ее отведает хозяин дома. Считается, что именно в Риме зародился обычай чокаться, сталкивая бокалы так, чтобы вино переплескивалось из одного в другой: предполагалось, что отравитель не станет рисковать, чтобы не умереть от собственного искусства.

Порой царственные убийцы сами готовили яды, но чаще они обращались к профессионалам. Одну из таких профессиональных отравительниц, изготавливавших и продававших яды, звали Локуста. Считается, что она использовала в своих рецептах вытяжки и настои ядовитых растений – аконита, цикуты, различных грибов; ей был известен оксид мышьяка – наиболее сильное из открытых тогда отравляющих веществ.

Именно с ее помощью были убиты император Клавдий и его сын Британик. Обычно при посещении ее дома богатыми клиентами Локуста демонстрировала действие яда на животных – на козле, на поросенке, а порой, для самых важных покупателей, – и на рабах.

Вплоть до смерти Нерона Локуста пользовалась его покровительством, жила очень богато и даже имела учеников. Все знали о ее занятии и ненавидели «старую ведьму», поэтому, придя к власти, новый император Гальба немедленно казнил ее.

Он расправился с Локустой – но ее ученикам удалось спастись, и создаваемые ими яды еще не раз меняли историю Италии. Их использовали и последующие императоры, а вслед за ними – и римские папы. Александр Борджиа, живший в XV веке, предпочитал яд, называемый «кантарелла»; его рецепт от получил от своей любовницы – Ваноццы Катанея. Считается, что это зелье содержало мышьяк, соли меди и фосфор. Папские алхимики экспериментировали и с новыми неизвестными растениями, привозимыми из Америки. По преданию, они получали яды столь сильные, что всего лишь одна капля могла убить быка.

Яд не обязательно было подливать в пищу. Красавица Лукреция, незаконнорожденная дочь папы Александра Борджиа, могла назначить неугодному человеку свидание и дать ему ключ, будто бы от своей спальни. Этот ключ был плохо отполирован и имел небольшие заусенцы, травмирующие кожу. Яд проникал в кровь через крошечные царапины и губил неудачливого поклонника.

В XVI веке эпидемия отравлений перекочевала во Францию. Король Генрих II женился на очаровательной итальянке Екатерине Медичи. Вместе с богатейшим приданым новоиспеченная королева привезла с собой и сундучок с ядами; кроме того, в ее свите состояли знатоки черной магии: Тико Брае, Козимо Руджиери и флорентийцы Бианки и Рено. Последние умело изготавливали духи, различные косметические средства и милые дамские безделушки с приятным ароматом. Порой их употребление приводило к летальному исходу. Считается, что именно с помощью душистых перчаток была отравлена королева Наварры Жанна д’Альбре, мать будущего короля Франции Генриха IV.

В следующем, XVII столетии самым популярным ядом стала «аква тофана», названная так по имени своей создательницы – Джулии Тофаны, потомственной отравительницы. Ее считают дочерью Тофанио Д’Адамо, казненного в 1633 году в Палермо: его яды были несовершенны, и медики сумели их обнаружить. После смерти отца юная Джулия Тофана дни напролет просиживала в аптеке, сочетая различные ядовитые компоненты, чтобы создать свое снадобье, которое невозможно будет определить. И это ей удалось! Это была бесцветная жидкость без вкуса и запаха, не терявшая своих свойств ни в жаре, ни в холоде и неизменно приводившая к смерти тех, кого ею напоили. По имени своей создательницы жидкость получила название «аква тофана» – вода Тофаны.

Джулия принялась продавать «аква тофану» молодым женщинам, которые желали избавиться от опостылевших мужей. В свой прибыльный бизнес она вовлекла и дочь – Джироламу Спера. Женщины действовали в Неаполе и в Риме.

Ну, а неудачных браков в Неаполе и в Риме оказалось слишком много, и Джулия стала весьма популярной среди не слишком счастливых женщин: в те времена закон не защищал бедных итальянок от произвола мужей, и помочь им могла лишь «аква тофана». Однако частые случаи внезапных необъяснимых смертей привлекли внимание властей, и кто-то донес на Тофану папским легатам. Она пыталась найти убежище в церкви, но пошел слух, что злая ведьма отравила даже воду в римском водопроводе. Это вызвало бунт, разъяренная толпа окружила храм и вытащила оттуда отравительницу.

Под пытками она призналась в убийстве более чем шестисот человек. Джулию, ее дочь и еще трех их помощников казнили на Кампо ди Фьори в Риме в июле 1659 года. Ее мертвое тело было сброшено со стены той самой церкви, где она искала убежища.

Хотя после ее смерти по Риму и Неаполю прокатилась волна арестов, далеко не все из тех, кто использовал «аква тофану» или знал ее рецепт, были казнены или отправлены в тюрьму. Некоторым из этих горе-химиков удалось бежать, и они скрывались в соседних странах, в частности во Франции. Нашлись среди них и те, кто горел желанием поделиться своим искусством с другими. Привело это к тому, что в Париже разразился страшный скандал, известный как «Дело о ядах», или «Процесс отравителей».

Началось все с того, что молодой дворянин Годен де Сент-Круа по какому-то несерьезному обвинению угодил в страшную тюрьму Бастилию. Пробыл он там недолго, но в камере успел познакомиться с неким итальянцем, посвятившим его в аптечные тайны. Выйдя на свободу, Сент-Круа был исполнен энтузиазма и мечтал проверить откровения таинственного итальянца на практике. Он снял небольшую квартирку в небогатом квартале столицы и устроил там алхимическую лабораторию. Первые опыты на животных оказались удачными: несколько несчастных кошек скончались в мучениях. Но Сент-Круа этим не удовлетворился. Он посвятил в свою тайну любовницу – Мари-Мадлен де Бренвильи.

У маркизы де Бренвильи была горничная – девица Франсуаза Руссель. Однажды за завтраком госпожа угостила ее ветчиной и смородиновым вареньем. Ветчину девица съела, а варенье лишь попробовала – на кончике ножа. Вскоре после этого она испытала сильнейшую боль в животе. Бедняжке казалось, что все ее внутренности колют изнутри острыми иглами. Ее мутило, голова раскалывалась, и были минуты, когда девушка думала, что расстанется с жизнью. Но то ли яда оказалось недостаточно, то ли Франсуаза была очень сильной и здоровой – она выжила. Сент-Круа сделал соответствующий вывод и приготовил более концентрированный яд.

По обычаю многих знатных и богатых людей того времени де Бренвильи имела обыкновение навещать больницы для бедных, принося пациентам разное угощение. После ее очередного визита состояние многих больных резко ухудшилось и вскоре почти все они скончались.

Любовники были вполне удовлетворены результатами своего второго опыта и теперь решили применить яд с пользой для себя. Мадам де Бренвильи в некотором роде повезло: ее муж был совершенно не ревнив. Она почти открыто встречалась с Сент-Круа, показывалась с ним в обществе – он не обращал на это внимания. А вот отец прекрасной маркизы был воспитан по-старинке и не мог мириться с выкрутасами дочери, неоднократно делая ей замечания. Желая избавиться от поучений, а заодно и получить наследство, Мари-Мадлен решила попотчевать папашу ядом.

После пикника, на котором дочка угостила старика бульончиком, тот прожил еще несколько дней. Все это время его мучили рвота, страшные боли в желудке и ощущение жара, словно сжигавшего его изнутри. Заботливая дочь не отходила от отца, ухаживая за ним, и горько рыдала на похоронах.

Увы, завещание обмануло ожидания прекрасной маркизы: большая часть отцовского состояния отошла ее братьям. А те имели наглость указать Мари-Мадлен на ее связь с Сент-Круа и потребовать от сестры «вести себя прилично».

Надо ли говорить, что вскоре оба заболели той же «наследственной хворью», что и их отец? На этот раз врачи, лечившие больных, призадумались, но симптомы были им совершенно незнакомы, и они не могли категорично утверждать, что имеют дело с ядом.

Возможно, все сошло бы с рук очаровательной де Бренвильи, но она была столь неосторожна, что записала историю всех отравлений и, вложив листы в конверт, запечатала его, озаглавив «Моя исповедь». Аналогичный документ составил и ее любовник – Сент-Круа. Им же было написано несколько писем к Мари-Мадлен и другим лицам, из которых можно было заключить, что совершено преступление.

Он продолжал свои опыты с ядами, не обращая внимания на то, что его собственное самочувствие ухудшается. Работая в своей лаборатории, он защищал лицо стеклянной маской, чтобы не вдыхать ядовитые испарения, но часть из них просачивалась под стекло и отравляла самого убийцу. Однажды ему совсем не повезло: когда он склонился над ретортой, маска слетела, и Сент-Круа, вдохнув отравленный пар, тут же рухнул замертво. Квартирная хозяйка, обнаружив тело, решила не привлекать к себе внимания, поэтому она убрала осколки маски, выбросила реторту с ядом и только после этого вызвала полицию.

Но, несмотря на уборку, в комнате осталось достаточно улик, чтобы полицейские со временем заподозрили неладное. К сожалению, они слишком поздно сообразили, с чем имеют дело и из чувства стыдливости сожгли конверт с «Исповедью» преступника, но даже из прочитанных писем и прочих бумаг покойного выяснилось, что он изготавливал и продавал яды. Среди прочих бумаг нашлась и долговая расписка де Бренвильи: любовь любовью, но негодяй брал деньги даже со своей подруги. Были найдены и запасы самих этих ядов.

Внимание полиции обратилось к Бренвильи, однако она успела бежать из Парижа. А вот запечатанный ею конверт с надписью «Моя исповедь» попал в руки полиции. На этот раз стражи порядка не стали его сжигать, а прочли очень внимательно. Им открылись страшные вещи: кроме уже описанных злодеяний маркиза признавалась, что убила свою дочь, ревнуя к красоте и молодости девушки-подростка.

Из писем мадам де Савиньи

«Г-жа де Бренвильи оповещает на с в своей исповеди, что в семь лет она утратила невинность, что продолжала в том же духе, что отравила своего отца, братьев и одного из своих детей, что сама травилась, чтобы испробовать противоядие; даже Медее далеко до нее».

Де Бренвильи скрылась в городе Льеж в монастыре, и в силу несовершенства законодательства не было возможности добиться ее выдачи. Тогда один из полицейских по фамилии Дегре пошел на довольно сомнительный с точки зрения морали ход: он выдал себя за поклонника маркизы. Той исполнилось уже сорок пять лет, но она все еще оставалась привлекательной женщиной. Маркиза, соскучившаяся по мужскому вниманию, поверила ему и согласилась на свидание. Увы, вместо любовных ласк ее ждал арест. Началось довольно длительное следствие, в ходе которого использовались и записи самой маркизы, и сохранившиеся бумаги де Сент-Круа, и показания свидетелей. Несмотря на то что де Бренвильи был предоставлен защитник, который действовал весьма умело, сомнений у судей не осталось: маркизу признали виновной в восьми смертях и приговорили к смертной казни и пытке водой. Судьи пытались дознаться, не было ли у нее сообщников, и стремились выяснить состав употреблявшихся ею ядов. В несчастную преступницу влили пятнадцать литров воды, растянув ее на дыбе, но признаний не получили. Ее обезглавили на Гревской площади в июле 1676 года. Мертвое тело предали огню, что дало повод знаменитой писательнице мадам де Савиньи пошутить: «Дым развеялся над Парижем, мы все его вдохнули, и как бы нам теперь не пришло желание кого-нибудь отравить». Ох, как она была права!

Дело де Бренвильи заинтересовало самого короля. Несколько лет назад он потерял горячо любимую кузину Генриэтту. Молодая женщина умерла при очень странных обстоятельствах: она попросила пить, и, достав ее чашку из шкафа, ей налили подслащенной воды с цикорием из общего графина. Сразу после этого Генриэтта почувствовала страшные, нестерпимые боли в животе и спустя несколько часов скончалась. Вскрытие, проведенное по приказу Людовика, не обнаружило ни признаков яда, ни следов болезни. Врачи не сумели сказать, почему она умерла, зато объяснение придумали придворные.

У мужа Генриэтты, Филиппа Орлеанского, был любовник – шевалье де Лоррен, по общему мнению, человек жестокий и безнравственный. Генриэтта его терпеть не могла, а он не выносил Генриэтту. Доконал мадам случай, когда ее супруг Филипп появился на балу в женском платье, с женской прической и украшениями, под руку с де Лорреном. Весь вечер парочка была неразлучна, откровенно милуясь и кокетничая.

Герцог Сен-Симон:

«Месье был маленького роста, пузат и, казалось, ходил на ходулях – такие высокие он носил каблуки; рядился он, как женщина, – весь в кольцах, браслетах и драгоценных камнях, щеголял в длинном черном напудренном парике с коком и всюду, где мог, цеплял ленты, очень сильно душился, но притом был воплощение чистоты. Поговаривали, что он слегка румянится. У него был длинный нос, красивые глаза и рот, лицо полное, но очень вытянутое. Глядя на Месье, мне было горько думать, что он сын Людовика XIII, поскольку он был схож с портретами этого великого государя, но ничем, кроме храбрости, решительно на него не походил».

Генриэтта устроила супругу скандал, потребовав не выставлять ни себя, ни ее на посмешище, в ответ Филипп имел дурость пригрозить ей разводом. Но развод члена королевской семьи не есть его частное дело. Ссора с Генриэттой грозила ухудшением отношений с Англией, и Людовик не мог не вмешаться; шевалье де Лоррен был немедленно отправлен в ссылку.

Герцог Сен-Симон:

«Ее любовные связи возбуждали ревность Месье, его извращенные склонности возмущали Мадам: его фавориты, которых она ненавидела, как могли, углубляли раздор между супругами, чтобы полностью завладеть мужем. Кавалер Лотарингский, родившийся в 1643 году и бывший в ту пору в расцвете юности и красоты, взял над Месье полную власть и давал это почувствовать как Мадам, так и всему двору. У прелестной Мадам, которая была на один год младше кавалера Лотарингского, были все основания страдать из-за той власти, которую он забрал над Месье; король был тогда исключительно благосклонен к ней, и она добилась, в конце концов, изгнания кавалера Лотарингского. При известии об этом Месье упал без чувств, потом залился слезами и пал в ноги королю, умоляя отменить указ, повергший его в беспредельное отчаяние. Me добившись этого, он впал в ярость и удалился в Виллер-Котре.

Пометав громы и молнии в короля и Мадам, которая всегда протестовала против того, что ее оттесняют, он не смог долго играть роль недовольного, тем паче в деле, постыдном в глазах общества. Король согласился ублаготворить его в другом: Месье получил деньги, заверения в благосклонности и дружбе; он возвратился весьма расстроенный, но постепенно наладил подобающие отношения с королем и Мадам».

Кавалер Лотарингский – шевалье де Лоррен – оказался в Риме, где процветало древнее искусство составления ядов. Их умели наносить на лезвия ножей, пропитывать ими ткани и бумагу. Он продолжал писать Филиппу, а тот отвечал на письма, доставляли корреспонденцию их общие друзья. Принцесса Пфальцская писала, что некая придворная дама видела, как один из друзей де Лоррена, достав из шкафа чашку Генриэтты, протер ее салфеткой. На ее удивленный вопрос, зачем он трогает чужую чашку, тот ответил, что не знал, кому она принадлежит, и просто хотел попить воды. С этими словами он поставил чашку обратно. Когда спустя некоторое время Генриэтта попросила пить, чашку, не ополаскивая, достали из шкафа и налили в нее безвредный напиток, который пили и все прочие, находившиеся в комнате, а отравленный фарфор сделал свое дело. Этим неназванным кавалером был маркиз д’Эффиа.

Тот же рассказ повторяет и известный мемуарист Сен-Симон, нисколько не сомневавшийся в том, что принцесса, отличавшаяся прекрасным здоровьем и любимая королем, была отравлена:

«…кавалер Лотарингский прислал двум своим друзьям надежный и быстродействующий яд с нарочным, который, возможно, даже не знал, что он везет. Мадам была в Сен-Клу и уже некоторое время выпивала в семь вечера, чтобы освежиться, бокал цикориевой воды. Воду эту приготовлял особый слуга; он держал ее вместе с бокалом и пр. в шкафу одной из передних при покоях Мадам. Эта цикориевая вода наливалась то ли в фаянсовый, то ли в фарфоровый кувшин, а рядом стояла простая вода для разбавления цикориевой, ежели она покажется Мадам слишком горькой. Через эту переднюю проходили к Мадам все посетители, и там никогда никто не дежурил, потому что всегда было полно народу. 29 июня 1670 года, следуя через эту переднюю, маркиз д’Эффиа улучил момент, которого так долго ждал. В передней не было ни души, и он видел, что позади тоже нет никого, кто направлялся бы к Мадам. Он свернул с дороги, подошел к шкафу, открыл, всыпал принесенный с собой яд, но, услышав чьи-то шаги, схватил кувшин с простой водой, а когда водворил его на место, слуга, приставленный к цикориевой воде, вскрикнул, подбежал и грубо спросил, что он делает около шкафа. Д’Эффиа, нисколько не смутясь, ответил, что просит прощения, но он умирал от жажды, а поскольку знал, что в шкафу стоит вода – тут он указал на кувшин с простой водой, – то не удержался и попил. Слуга продолжал ворчать, но д’Эффиа, успокоив его и еще раз извинившись, вошел к Мадам и, не выказывая ни малейшего волнения, принял участие в беседе вместе с другими придворными. О том, что последовало часом позже, я рассказывать не буду: это и без того наделало много шума по всей Европе.

Мадам скончалась 30 июня в три часа ночи, и король исполнился величайшей скорбью».

Людовик быстро заподозрил, что смерть его кузины не была естественной. Было разбирательство, допрашивали слуг, свидетелей и подозреваемых, кроме д’Эффиа подозрения пали на Пюрнона – дворецкого Генриэтты, а также на Олимпию Манчини.

Пюрнона Людовик допросил лично.

Сен-Симон:

«… король… оглядел задержанного с головы до ног и, приняв грозный вид, голосом, внушающим ужас, произнес: „Друг мой, послушайте, что я вам скажу. Если вы во всем признаетесь мне, скажете правду относительно того, что я хочу знать, то, что бы вы ни сделали, я вас прощу и никогда не вспомню о содеянном вами. Но если вы скроете от меня хоть самую малость, берегитесь – живым вы отсюда тогда не выйдете. Мадам отравлена?“ „Да, государь“, – отвечал тот. „Кто это сделал и как?“ – спросил король. Тот отвечал, что кавалер Лотарингский прислал… д'Эффиа ид, и далее поведал то, что уже рассказано мною. Тогда король, вновь повторив обещание простить и угрозу смерти, задал вопрос: „А мой брат знал об этом?“ „Нет, государь. Никто из нас троих не был настолько глуп, чтобы открыться ему. Он не способен хранить тайну, и мы пропали бы“. Услышав такой ответ, король облегченно вздохнул, словно человек, у которого стеснило дыхание и он вдруг получил возможность отдышаться. „Это все, что я хотел узнать от вас, – промолвил он. – Но вы ничего от меня не скрыли?“ Он позвал Бриссака, велел увести этого человека и немедля вернуть ему свободу. Этот самый человек много лет назад рассказал эту историю г-ну Жоли де Флери, генеральному прокурору парламента, от которого я и узнал ее».

Тремя годами позже – в 1673 – так же скоропостижно скончался принц Евгений Морис Савойский, муж Олимпии Манчини. В связи с его смертью тоже ходили слухи об отравлении.

Эти смерти так напугали короля, что он, по обычаю древних римлян, даже завел специального слугу-дегустатора и продолжил расследование, которое поручил Габриэлю Николя де ла Рейне – умному, талантливому и весьма образованному человеку. Сын небогатых родителей, де ла Рейне выгодно женился и сделал блестящую карьеру; он проявил себя при разгроме Фронды, был представлен ко двору и вплоть до 1697 года возглавлял созданную Кольбером полицию Парижа. Он прожил жизнь долгую и достойную: ему удалось значительно снизить преступность в Париже и расселить и расчистить «Двор чудес» – самый бедный, грязный и жуткий из кварталов французской столицы, заселенный профессиональными нищими, проститутками, ворами, убийцами. Умер де ла Рейне в 1709 году в Париже. Также он был известен в обществе как библиофил и собиратель старинных рукописей, которые сам реставрировал. «Дело о ядах» стало одним из самых громких и скандальных в его карьере.

Начал он с мелочей: арестовал некую Мадлен Гениво, торговавшую ядами и снадобьями для абортов, вслед на ней – еще несколько «ведьм». Потом раскрыл шайку алхимиков, которые, отчаявшись получить золото, перешли на более прозаические предметы – то есть яды. Де ла Рейне вышел на них в 1677 году через некую Мари Бос, акушерку. Главой их был Франсуа Гало де Шастейль, а его правой рукой – Луи де Ванан. Биография этих людей достойна приключенческого романа: они участвовали в мятежах, побывали в плену у мавров, потом Шастейль постригся в монахи и даже стал настоятелем монастыря. Но воздержание было не для него: он завел себе любовницу, похитив девицу из ближайшей деревни и заперев ее в своей келье. А когда та забеременела, то, недолго думая, удушил бедняжку. Его поймали, когда он пытался зарыть труп, и приговорили к повешенью, но Ванан, возглавлявший вооруженную шайку, отбил его прямо на эшафоте. В благодарность де Шастейль открыл ему тайну получения серебра из ртути, но уже через несколько лет предпринял попытку отравить приятеля, опасаясь, что тот может на него донести.

Их шайка была весьма разветвленной, она включала одного хирурга, одного адвоката, нескольких знахарок, гадалок, акушерок и даже пару священников. Всего по делу проходило 400 человек, из которых было казнено более тридцати.

Среди акушерок, занимавшихся не только родами, но и незаконными абортами, выделялась Катрин Дешейе Монвуазен или Ла Вуазен. Если вы сразу представили старую каргу, одетую в лохмотья, склонившуюся над убогим очагом в жалкой лачуге, – вы ошиблись. Старухой «акушерка» не была: на момент ареста ей исполнилось всего лишь 42 года. Ремесло Катрин Монвуазен было весьма доходным, и она жила на широкую ногу: владела домом с примыкавшим к нему садом, роскошно одевалась. Сохранились ее счета от портного, из которых ясно, что мадам заказывала парчовые платья с кружевами и ни в чем себе не отказывала.

В глубине ее сада стояла печь, в которой она сжигала «отходы производства». Зловещая и трогательная деталь: Монвуазен со своими подручными – Мари Босс и некой Лепер – крестили недоношенных младенцев «малым крещением», прежде чем отправить их тела в огонь.

Человеческие эмбрионы в XVII столетии рассматривались как один из важнейших ингредиентов, употребляемых в черной магии. Конечно, Монвуазен не могла упустить такую возможность поживиться и продавала тела выкинутых младенцев алхимикам – Ванану и Шастейлю, которые изготавливали всевозможные снадобья: приворотные средства, омолаживающие средства, средства повысить потенцию…

В шайке было и два священника – Франсуа Мариэтт и Этьен Гибур, оба эти нечестивца оказались весьма искушены в обрядах, которые в те столетия именовали «обедней святого Секария», а теперь чаще называют «Черной мессой».

Дж. Дж. Фрэзер:

«Гасконские крестьяне также верят, что, для того чтобы отомстить своим врагам, злые люди иногда склоняют священника отслужить обедню, называемую обедней святого Секария. Знают эту обедню очень немногие, и три четверти из них ни за что на свете не согласились бы ее отслужить. Только недобрый священник отважится исполнить этот отвратительный обряд, и можете быть уверены, что на Страшном суде он дорого за это заплатит. Викарий, епископ и даже архиепископ города Оша не имеет права отпустить такой грех. Одному лишь папе римскому принадлежит это право. Служить обедню святого Секария можно только в разрушенной и запущенной церкви, где ухают ко всему безучастные совы, где в сумерках бесшумно летают летучие мыши, где по ночам останавливаются на ночлег цыгане и где под оскверненным алтарем притаились жабы. Сюда-то и приходит ночью недобрый священник со своей возлюбленной. Ровно в одиннадцать часов он начинает задом наперед бормотать обедню и заканчивает ее, как только часы зловеще пробьют полночь. Священнику помогает его возлюбленная. Гостия, которую он благословляет, черна и имеет форму треугольника. Вместо того чтобы причаститься освященным вином, он пьет воду из колодца, в который было брошено тело некрещеного младенца. Знак креста он чертит на земле, и притом левой ногой. Делает он также много других вещей, на которые ни один добрый христианин не мог бы даже взглянуть без того, чтобы его до конца жизни не поразили слепота, глухота и немота. А тот, по чьей душе отслужили тайную обедню, мало-помалу усыхает. Никто не может сказать, что с ним. Врачи и те ничего не могут понять. Им и невдомек, что его медленно губит обедня святого Секария».

Такую обедню можно отслужить не только на смерть, но и на исполнение любого желания. Если какая-то женщина желает приворожить мужчину, то она должна предоставить свое тело в качестве алтаря для «Черной мессы». Над ее животом приносят жертву – невинного младенца и окропляют женщину его кровью. После этого она может произнести свои желания, и Сатана их исполнит.

Вот такие штучки и проделывали преподобные Мариэтт и Гибур. Младенцев для жертвоприношений поставляла Монвуазен, а заказчицами порой были особы весьма знатные.

Для беспристрастного ведения расследования был учрежден особый трибунал «Огненная палата». Монвуазен держалась крепко и не дала никаких показаний. По чьему-то распоряжению пыткам ее подвергли чисто формально.

Суд обвинил ее в отравлениях, незаконных абортах, убийствах младенцев и проведении черных месс, которые творил ее соучастник, аббат Гибур. В феврале 1680 года Монвуазен была сожжена на костре на Гревской площади. Она не выказала никакого раскаяния в своих преступлениях: накануне казни с аппетитом ужинала и выпивала с тюремщиками, причем напилась допьяна и стала распевать непристойные песни. Когда пришедший священник посоветовал ей прочесть молитвы, она спела два гимна – перемежая их бранью. Даже на костре она дралась с палачом, не позволяя привязать себя к столбу, отбрасывала ногами горящие связки хвороста и громко ругалась, обвиняя всех в распутстве. Но имен она не назвала.

«В Нотр-Дам она не хотела произнести публичное покаяние, – писала мадам де Савинье. – На Гревской площади она сопротивлялась изо всех сил, не желая сходить с телеги. Ее стащили силой, закованную в цепи, подняли на костер, завалили соломой. Колдунья сыпала проклятьями, скидывала пуки соломы пять или шесть раз. Но вот огонь поднялся к небу, и она исчезла из виду. Такова была смерть мадам Лавуазен».

Ла Вуазен промолчала, но зато ее дочь – Мария-Маргарита – рассказала много интересного. Среди клиентов своей матери она назвала великого драматурга Расина, графиню Суассонскую (в девичестве Олимпию Манчини, племянницу покойного Мазарини), ее сестру герцогиню Бульонскую, мадам де Вивон (золовку мадам де Монтеспан), и даже маршала Люксембургского. Но, кроме того, Мария-Маргарита назвала еще одно имя – де Монтеспан. Выяснилось, что камеристка королевской фаворитки по имени Като действительно была протеже ведьмы Монвуазен. Она и осуществляла связь между своей госпожой и колдуньей.

Еще одной фигуранткой этого дела была Клод де Вин по прозвищу Гвоздика (1637–1687), приближенная Монтеспан. Она не только помогала ей в черных делишках, но и порой замещала свою госпожу в королевской постели, с ее разрешения, конечно. Ходили слухи, что году примерно в 1676 Клод родила Людовику дочь Луизу де Мэйзонбланш, которую, впрочем, он так и не признал.

Против Расина серьезных улик не нашлось. В то время престарелый классик французской литературы завел роман с актрисой Дю Парк по прозвищу Маркиза, сплетничали, что он даже тайно женился на ней. А потом вдруг двадцатидвухлетняя женщина скоропостижно умерла. Расин был очень опечален и ударился в религию. Поговаривали, что он отравил ее из ревности, но вероятнее всего, что актриса забеременела и умерла, приняв средство для выкидыша, возможно, купленное у той же самой Монвуазен.

В нескольких случаях слова Марии-Маргариты подтвердились и другими свидетельствами. На их основании графиню де Суассон и ее сына выслали из Франции по подозрению в отравлении мужа и отца; маршала отправили под арест. Но что было делать с официальной королевской фавориткой?

Франсуаза-Атенаис де Рошешуар де Мортемар, маркиза де Монтеспан (1640–1707) – таково полное имя этой знаменитой женщины. Сама она предпочитала называть себя Атенаис, что является французской транскрипцией имени воинственной богини Афины, которое подходило ей как нельзя лучше.

Она вышла замуж в феврале 1663 года за Генри Луиса Парделена из Гондрен, маркиза де Монтеспан и попала в свиту Генриэтты Английской. Она познакомилась с Людовиком XIV в конце 1666 года. Поглощенный своей любовью к Луизе де Лавальер, король не сразу заметил молодую красавицу, но потом он понял, что беседы с остроумной и язвительной Монтеспан развлекают его. Она специально высмеивала и передразнивала придворных, чтобы развеселить короля.

Сен-Симон:

«Придворные избегали проходить мимо ее окон, особенно когда у нее бывал король; они говорили, что это все равно, что пройти под обстрелом, и это выражение стало при дворе поговоркой. Она и вправду никого не щадила, часто с единственной целью развлечь короли, а поскольку была бесконечно остроумна и умела тонко высмеивать, не было ничего опасней ее насмешек, которыми она одаривала всех и каждого».

Маркиза стала любовницей короля весной 1667 года. Узнав об этом, ее муж страшно разгневался. Скандал случился на премьере пьесы Мольера «Амфитрион», когда маркиз принялся громко комментировать реплику одного из персонажей: «Дележ жены с Юпитером не есть потеря чести». После спектакля его арестовали, а затем выслали на родину – в Гасконь.