Текст книги "В тени старой шелковицы"

Абитуриент

Боря закончил школу в 1959-м. Он шел на золотую медаль, но какая-то ерунда случилась на сочинении – в общем, дали серебряную.

Ольга огорчилась. Шейна, Боря и Марина – нет. Микун с Галей сжали зубы и пообещали матерям, что уж они-то возьмут свое «золото», не лопухнутся.

Боря решил поступать в Физтех, в Долгопрудном. Со Сходни туда можно было добраться двумя электричками: сначала едешь до Петровского-Разумовского, потом – дворами проходишь метров триста – и вот она, Савеловская железная дорога.

Физтех проводил вступительные экзамены раньше, чем другие институты. Сдавать нужно было математику и физику, оба предмета и устно, и письменно. Да, еще собеседование.

В приемной комиссии Боре протянули анкету, огромную, несколько листов. И он подробно и честно ответил, что мама – технолог на Сходненском заводе, папа умер в тюрьме, сидел по ст. 111 УК РСФСР и по ст. 2 Указа 1947 года… Человек из приемной комиссии, просматривая Борину анкету, удивленно поднял на него глаза:

– Может, вам не стоит к нам поступать?

– Почему? – в ответ удивился Боря.

Он очень хотел в Физтех: физика, математика – это все так нравилось, манило… Ему казалось, что Физтех – это мощно и серьезно. А Боре нравилось, когда к физике и математике относятся серьезно.

– Ну смотрите… – человек неопределенно пожал плечами, взял анкету, положил в папочку с остальными документами. – Расписание экзаменов – на стенде у входа.

Первой сдавали письменную математику. Оценка за нее выставлялась на математике устной, то есть абитуриент выходил с устного экзамена сразу с двумя отметками. Боря написал письменный экзамен и на устный пришел, не подозревая ничего плохого. А его начали гонять по всему курсу. Потом – по программе следующего курса. Дали задачи, которые не по силам было решить вчерашнему школьнику, – так, во всяком случае, считалось.

Боря всё решил. Пожав плечами, экзаменационная комиссия выставила ему две «пятерки».

Та же история повторилась с физикой. Его гоняли, как зайца, по всей программе. Давали задачи на сообразительность. Предлагали написать сложные формулы, которых Боря не знал. Он выводил их сам. Догадывался. Отвечал.

Они снова поставили ему две «пятерки».

Боря вышел мокрый как мышь.

– Ну тебя и валили, – протянул какой-то парень.

– Ничего, – кивнул Боря. – Я сдал. Все отлично.

Через два дня было собеседование. Боря подошел к столику, протянул экзаменационный лист.

– Ага, – сказал человек в черном костюме, просматривая Борины документы. – Борис Хоц?

– Да, – Боря серьезно смотрел, готовясь честно отвечать на вопросы. Он ждал подвохов, у него за плечами уже был опыт предыдущих экзаменов.

– Ага… – человек еще раз взглянул на бумаги и закрыл папку. – Ты где живешь?

– На Сходне.

– Молодец. Всё, можешь идти.

– Всё?!

– Да-да. Позови следующего.

Весь июль Боря, счастливый, играл в футбол, загорал, бегал в лес и на речку. В конце июля вывешивались списки поступивших.

Он поехал – и вернулся ошарашенный. Его фамилии в списках не было.

Он не понимал. Мама трижды переспросила, и он трижды повторил, что перечитал эти списки вдоль и поперек. Дядя Пава, мамин брат, который приехал в командировку в Москву из своего Миасса, уточнил, заполнял ли Боря анкету и как он ее заполнял. Комментировать не стал. Сказал только, что завтра поедет в Долгопрудный вместе с Борей.

Дядя Пава один пошел в приемную комиссию. Борька ждал у института, не входя внутрь. Долго ждал. Наконец дядя вышел.

– Ты не прошел собеседование.

– Что?!

– Собеседование. Ты его не прошел. Так мне сказали. Ты можешь поехать в Горьковский или Казанский университет, тебя примут без экзаменов. Так сказали. Что будем делать?

– Нет, – Борька помотал головой, – не поеду.

– Тогда на мехмат. Иди, забирай документы.

В тот же день они подали документы в МГУ. Университет в те годы проводил экзамены в августе. Сдавать нужно было письменную и устную математику, устную физику, английский и сочинение. Но собеседования – не было! Не было!

Это очень обрадовало Борю. Он начал бояться собеседований, потому что не мог понять их логики: «Где живешь? – На Сходне. – Иди, неправильно». Боря бился лбом об эту загадку, но дядя Пава не спешил ему ничего объяснять. Когда-нибудь все сам поймет. Жизнь заставит.

Экзамены были сданы, Боря стал студентом мехмата.

В конце августа дядя Пава снова приехал в Москву. Взял Борю – и отвез его в Лужники: там можно было недорого купить одежду.

Так у Бори появились брюки, красный пиджак в крапинку и туфли – его первая взрослая одежда.

До этого «на выход» у него была только старая школьная форма…

Эпилог

В конце пятидесятых «Точизмеритель» дал Ефиму двухкомнатную квартиру в Москве, но он отдал ее Сарре, а сам остался у новой жены. Сарра с Галей съехали из коммуналки в Москву, впервые в жизни у каждой было по отдельной комнате. Марина к тому времени уже вышла замуж за одноклассника и жила у него, Микун и Борька тоже женились и переехали к женам в Москву.

Так что в комнате на Первомайской остались Ольга и Шейна. К семидесятилетию Ольги Сходненский стекольный завод все-таки наградил ее, своего ведущего технолога, отдельной «однушкой». Вместе с дочерью переехала и 92-летняя Шейна.

– Оля, ты надела шарф?

– Мама! Ну сколько можно!

– Я говорю – застегнись!

– Мама! Мне семьдесят лет!

– Голда!

– Да, мамочка. Я застегнулась.

Жилищная неустроенность уходила вместе с жизнью.

Через год после переезда упала в новой квартире Шейна. Перелом шейки бедра. Врач «скорой», узнав, сколько лет старушке, хмыкнул:

– Какая больница?! Пусть дома долеживает.

Долеживала недолго. Второго мая 1982 года, не приходя в сознание, Шейна Ровинская умерла на руках внучек.

Сарра ушла в 1974 году, у нее обнаружился рак двенадцатиперстной кишки. Все родные знали – Сарра ушла от тоски, которая черной жабой сидела в ней после ухода Ефима.

Спустя почти двадцать лет тот же, отцовский, диагноз был поставлен и Паве. Он жил на Урале, работал в «почтовом ящике». У Павы было двое детей, внуки и допуск секретности. После распада СССР дети подхватили внуков и улетели в Израиль. Пава срочно уволился – но прошлый допуск заставлял высидеть в России пять лет безвыездно. Пава нервничал и тосковал.

Этим Ровинским нельзя тосковать.

Сын примчался из Израиля, начал обивать пороги, просить выпустить отца, надеясь, что израильские врачи помогут.

Чиновники снизошли и на полгода «скостили срок» 70-летнему смертельно больному старику.

Поздно.

В конце мая 1996 года Пава с женой прилетели в Израиль. Он обнял детей, прижался щекой к внукам. Проведя неделю в госпитале Тель-Авива, 2 июня Пава умер.

В 1984 году в проклятом Ольгой Липецке умерла Мирра – у нее была неоперабельная опухоль мозга.

Ольга пережила брата и сестер – благодаря американским врачам. В 1994 году она оказалась в США.

Маня, сестра Соломона, жила в Бостоне и прислала Ольге вызов на постоянное место жительства, по программе воссоединения семей. Микун к тому времени уже несколько лет преподавал в Брюсселе, и в Америку поехал Борис, взяв маму, жену и младшего сына. Устраивались трудно: кандидат технических наук Борис Хоц мыл по ночам посуду в ресторане, английский, звучащий вокруг, был непонятен, жена Бориса начала непрерывно болеть от ужаса, обступившего семью…

Ничего, как-то устроились, зацепились мизинцем.

И тут пришло известие от Гали.

Они с мужем Семеном очень нуждались в Америке – поздний и тяжело обожаемый сынок отставал в физическом развитии и постоянно болел… Мальчик рос умненьким, очень добрым и совершенно беззащитным в Москве.

Старшая дочь Семена прислала папаше и его новой семье вызов из Нью-Йорка, но когда нужно было идти на собеседование в посольство, выяснилось, что обстоятельства изменились, и дочь Семена принять их никак не может. Они с мужем живут на пособие, работы нет… Жестокий оскал капитализма. Обычная жизнь.

– Боря, – сказала Ольга сыну. – Это семья моей сестры Сарры, которая приняла нас, когда нам некуда было идти.

Борис кивнул. И прислал в Москву подтверждение, что готов принять Галю, Сеню и Юрочку в своей Айове. И сделал для Гали все, что смог, – и даже на несколько тысяч долларов больше.

Что сказать еще? Из четверых детей, выросших в комнате на Первомайской, в России осталась только Марина. Галя, Борис и Микун живут в Америке. Галя и Микун не разговаривают с Борисом: он не оказал им какой-то услуги. Микун за что-то обиделся на мать и за все пятнадцать лет, что Ольга прожила в Америке, ни разу с ней не поговорил. Он не приезжал, не навещал, не звонил. На Ольгиных похоронах ни он, ни его дети не появились.

Старое кладбище в Омске давно перестроено, и памятник из светлого мрамора на могиле Мэхла Ровинского остался только на фотографиях. Бобровское тюремное кладбище, где под номером Б-39 был похоронен Соломон Хоц, стерто с лица земли.

Дмитрий Борисович Хоц, Митя, внук Соломона, – вылитый дед. Если фотографии черно-белые, то можно и перепутать. Он чемпион штатов Массачусетс и Айова по шахматам среди старшеклассников. Однажды он проигрывал в общеамериканском турнире на первенство одного шахматного клуба, его соперником был какой-то чемпион, с высоким рейтингом… Мите уже не хватало времени – оставалось около трех минут на пятнадцать ходов, начинался цейтнот, а его соперник мог неспешно думать, у него в запасе было почти полчаса…

Митькин отец, Борис, нервничая, отошел в сторону: подсказка приравнивалась к дисквалификации, к тому же он понятия не имел, что именно подсказать. Проигрыш был неизбежен. И Борис Соломонович, взрослый Борька, поднял глаза к небу. Этот отчаянный взгляд означал примерно следующее: «Отец! Ну ты что, не видишь? Подскажи ему! Я вообще не знаю, как ему выкрутиться!»

Облака висели неподвижно. Борька отвел взгляд. Что я, в самом деле, как маленький… Пойду лучше мороженого куплю себе и Митьке. Утешительный приз.

Возвращаясь, вдруг увидел, что навстречу идет спокойный как слон Митяй. Где-то там, окруженный болельщиками, сидел красный как рак чемпион.

В ситуации эндшпиля Митька ухитрился поставить противнику мат.

– Не знаю… – попробовал он объяснить отцу. – Сидел, тупо смотрел на доску… И вдруг осенило! Осенило!.. Так прикольно…

Борис молча сунул в рот ложку мороженого. Второй раз в жизни он обратился к Соломону с просьбой о шахматной помощи. Первый раз это случилось еще в Москве, когда Митька играл в клубе имени Петросяна, чтобы получить звание кандидата в мастера спорта по шахматам. Митька тогда играл с девочкой – чемпионкой Москвы… И тоже проигрывал. К тому же – девочка… Митька смущался, потел и с трудом сосредотачивался на шахматах. Тогда Борис тоже обратился к Соломону. И Митька выиграл, и девочка плакала на скамейке в сквере у Большого театра…

Там, в Москве, Борис подумал: «Случайность. Совпадение. Не может быть». Теперь, в Айове, он молча ел мороженое и тайком, чтобы Митька не заметил, поглядывал на неподвижные облака. Отец?..

В 2006 году Митя защитил диссертацию по математике. У него подрастают два сына. Обоих крестили в местной уютной церкви.

А всего-то сто лет прошло, как Шейна стояла под хупой с Мэхлом Ровинским …

Всего-то сто лет.

Бумажный солдат Соломон Хоц

«К Вам, как Председателю Верховного суда Союза ССР, которому Партия, Правительство и великий Сталин доверили руководить высшим судебным органом Страны Советов, лично к Вам я обращаюсь по поводу одного безобразного случая в судебной практике, когда меня, абсолютно и совершенно невиновного человека (к тому же тяжело больного) дважды судили по одному и тому же делу и приговорили: первый раз к двум годам лишения свободы без поражения в правах, а во второй раз к десяти годам лишения свободы, с конфискацией всего имущества и последующим поражением в правах на пять лет, причем моя полная и абсолютная невиновность легко доказывается с математической точностью».

Так начинается 24-страничная жалоба Соломона Хоца, написанная им на имя председателя Верховного суда Союза ССР А. А. Волина в колонии для инвалидов города Боброва Воронежской области 3 августа 1952 года.

Вкратце история его гибели такова.

Соломон Хоц был назначен главным бухгалтером Липецкого тракторного завода (ЛТЗ) в августе 1946 года. Чтобы навести порядок в бухгалтерских расчетах, дирекция ЛТЗ приобретает на Московской фабрике механизированного счета МПС тридцать восемь устаревших счетно-вычислительных машин «Мерседес», ремонтирует их, и с сентября 1947 года работа бухгалтерии налаживается.

Однако в 1948 году начинается борьба с космополитами, в стране разворачивается кампания по искоренению низкопоклонства перед Западом, и главного бухгалтера завода Соломона Хоца обвиняют в том, что он купил неработающие импортные машинки, чем причинил серьезный ущерб государству. Во время проверок были выявлены нарушения в работе бухгалтерии, допущенные в 1943—1944 годах, и в них тоже обвинили Хоца, который в это время работал в Омске и Коломне. В июне 1949 года Соломон Хоц был арестован.

Не назначив технической экспертизы и основываясь на показаниях эксперта, который никогда не работал на заводах и ничего не знал о машинизированном бухгалтерском учете, суд приговорил Хоца в октябре 1950 года к двум годам лишения свободы без поражения в правах по статье 111 («халатность»). Отсидев срок в Липецкой тюрьме № 6 и в Липецкой исправительно-трудовой колонии № 33, в июне 1951 года Соломон Хоц вернулся домой, к семье.

Через две недели после возвращения у него случился гипертонический криз, а в сентябре 1951 года – инфаркт. В декабре 1951 года Соломон Хоц был признан инвалидом.

В это время дело Хоца повторно затребовали к рассмотрению. 28 декабря 1951 выездная сессия Воронежского областного суда, не добавив ни одного нового эпизода, приговаривает Хоца к десяти годам лишения свободы и пяти годам поражения в правах с конфискацией всего имущества. В тот же день он был взят под стражу в зале суда и этапирован в колонию для инвалидов города Боброва Воронежской области, где умер от инсульта в ноябре 1952 года.

В результате реорганизации работы бухгалтерии ЛТЗ, проведенной С. Хоцем, была ликвидирована многолетняя неразбериха в аналитическом бухгалтерском учете; ускорена и качественно улучшена обработка бухгалтерских документов; подготовлены квалифицированные работники, и все нововведения сэкономили госбюджету 240 тысяч рублей в год. Таким образом, на ЛТЗ был создан единственный на всю Воронежскую область цех механизированного учета, о чем с гордостью написала областная газета.

Сохранились письма, написанные Соломоном Хоцем из Липецкой исправительно-трудовой колонии № 33, где он находился с 20 января по 4 июня 1951 года, и Бобровской инвалидной колонии ИТК-3, куда он попал в январе 1952 года и где умер.

Он не был героем и борцом с режимом, мой дед. Если судить по письмам, то Соломон был довольно занудным, тяжелым в общении и упрямым, не пронзал остроумием и часто не замечал очевидного.

Однако он умел договариваться и устанавливать «свои» отношения и с заключенными, и с тюремным начальством. Цензор разрешал ему отправлять «лишние» письма, его принимал начальник тюрьмы, люди из санчасти подсказывали ему хитрый, но официальный путь для освобождения по болезни.

Соломон, не имея юридического образования, но обладая шахматным математическим мышлением, ухитрился так составить жалобы десяти заключенным колонии для инвалидов, что шестеро из них были освобождены, а двоим скостили срок. Интересен эпизод, о котором дед упоминает в письме. Один из его «клиентов», выйдя на свободу, в благодарность передал Соломону «белых деревенских пирогов и 200 штук сырых яиц», с хранением которых он измучился. Мне не понять, почему дед не поделился этими яйцами с другими заключенными. Вряд ли он придумал этот эпизод, чтобы рассмешить родных, – дед не отличался остроумием. Но почему нужно было давиться в одиночку? Возможно, иное распределение «гонорара» разрушило бы выстроенную Соломоном систему отношений, но это лишь предположение.

В защиту деда можно сказать, что он никогда не был жадным, – в семье сохранились воспоминания о его даже избыточной щедрости. В других письмах, которые здесь не приводятся, он просил родных привезти довольно много вещей для своих сокамерников.

Из его писем можно узнать что-то о жизни в колонии. Например, там показывали кино, и Соломон смотрел «Встречу на Эльбе». В стационаре работало радио, и заключенные слушали трансляции из Москвы. В колонии проходили турниры по шахматам, Соломон даже выступал с шахматными лекциями. В колонии для инвалидов была «кухня-столовая», куда можно было сдавать в своей посуде сухофрукты и «получать готовый, вкусный компот».

В письмах Соломона соседствуют поздравления с еврейской Пасхой и Первомаем, он мог процитировать Тору – и тут же вспомнить слова Ленина или Сталина. Вряд ли это делалось только для умиротворения цензора – дед не был большим конспиратором. Думаю, что в его голове священные тексты и фразы вождей могли сосуществовать без взаимного унижения. Интересно, однако, что высказывание Ленина о шахматах, которое приводит Соломон: «На квадрате шахматной доски выковывается упорная воля к победе», подтвердить не удалось. Возможно, эту «ленинскую мысль» дед придумал сам, чтобы притупить бдительность цензуры, потому что одновременно он спрашивал, когда в этом году еврейская Пасха и по-прежнему ли папаша ходит в синагогу. В письмах можно найти и обещание научить сына «еврейскому языку», чтобы читать вместе «знаменитого еврейского писателя» Шолом-Алейхема, и вкусное перечисление всех символов праздничной и спокойной жизни: афикоман, кнейдлех, нахес…

В разгар борьбы с космополитами, из тюрьмы и колонии дед продолжал вести «еврейские разговоры» с детьми, не желая отказываться от главного стержня своей жизни. В предынфарктном состоянии, с давлением 250 на 125, диабетик, теряющий сознание от отсутствия сахара, он не сломался, не сдался и не впал в отчаяние. Находясь в лагерной больничке, он продолжал составлять жалобы и руководил адвокатами, скрупулезно и дотошно перечисляя, какие документы и у кого необходимо затребовать, чтобы «с математической точностью» доказать его, Соломона, полную невиновность.

Он никого не предал в своей борьбе. Он злился только на адвокатов и родственников, от которых не видел реальной помощи. Даже человека, по доносу которого его посадили, называл «дуралеем» и заступался за него.

Дед, которого никто из нас, его внуков, не застал, превращенный в лагерную пыль, дал нам сумасшедший урок: даже если ты не супергерой, все равно – нужно сопротивляться, каждый день делая хоть один шаг на пути к победе. Даже если этот путь оказывается длиннее жизни.

Заключенный Соломон Хоц играл с судьбой в шахматы и не считал партию безнадежной. А судьба одним щелчком перешибла ему хребет и смела фигуры с доски грязным веником.

Фрагменты писем Соломона Хоца, присланных из мест заключения и сохраненных его женой Ольгой Хоц[27]27
  В письмах сохранена авторская орфография.


[Закрыть]

Письма из Липецкой исправительно-трудовой колонии № 33

29 января 1951 года

Здравствуйте, мои дорогие! Здравствуй, Олечка, моя дорогая! Добрый день и тебе, мой дорогой отличник учебы Боренька! Добрый день и тебе, мой золотой Микунчик! Приветствую и вас, дорогие Евгения Соломоновна, Саррочка, Фимочка, Мариночка и Галочка!

Я чувствую себя значительно лучше. Наша санчасть занимает хорошее сухое помещение, которое напоминает собой хороший зимний дом отдыха. Питаемся хорошо. Вчера у меня была Мирра и принесла сахару. Врачи запретили мне мясные блюда, и я просил Мирру приносить для меня хотя бы раз в неделю молочное: молоко, простоквашу и т. д. Мирра обещала, и, по всей вероятности, я получу на днях.

Таким образом, я чувствую себя с каждым днем все лучше и лучше, и уже недалеко то время (4 месяца), когда мы наконец встретимся в хорошей домашней обстановке.

Надеюсь, что мой отличник математики Микунчик (мне мама сказала еще в октябре, что ты, дорогой, уже считаешь до ста), наверное, уже умеет и писать. Поэтому жду, дорогие, от вас писем, не менее одного письма в 10 дней.

Здесь разрешается получать только два письма в месяц, но мне, как больному, можно получать и три-четыре письма в месяц.

Олечка, дорогая!

Хотелось бы знать несколько поподробней о слушании моего дела в Верховном суде. Почему меня защищал какой-то неведомый мне адвокат Юдин, а не Раскин или Трахтенберг?

Обращаю внимание на нетактичное поведение адвоката Киселева:

1) на суде он защищал меня вяло;

2) необходимых познаний, особенно в области экономики, он просто не имеет;

3) кассационную жалобу и возражения по протесту я писал сам, а он только санкционировал это;

4) за все время он был у меня после суда только один раз, и я очень недоволен им.

Уверяю, что моя самозащита была так организована, что при адвокате Раскине я был бы давно дома.

Соломон

31 января 1951 года

Добрый день, мои дорогие Олечка, Боренька и Микунчик!

Вчера у меня был радостный день. Я получил ваше первое письмо от 24 января. Спешу ответить каждому из вас в отдельности. Прежде всего, ты, Боренька, просто молодец. Почерк у тебя стал такой хороший, и пишешь ты очень хорошо и умно. Но должен сделать тебе пару замечаний: ты пишешь, что в свободное время ты катаешься на коньках и лыжах. Это неплохо, но надо быть осторожным. По дороге ведь едут всякие машины, автомобили и просто лошади, а мальчишки всегда увлекаются коньками и лыжами, ничего не замечая. Поэтому, Боренька дорогой, катайся, но осторожно. Ты умница, хотя бы тем, что учишься на круглые пятерки. Молодец. Но не переутомляйся в учебе, а то наша дорогая мамочка показала мне (когда она была в Липецке) твой снимок, а по снимку ты очень худенький и бледненький. Поэтому учиться надо хорошо, но и беречь свое здоровье. Мамочка купила тебе шахматы к именинам. Скоро, скоро приедет твой папочка Соломон и будет учить тебя играть в шахматы, чтобы ты, когда вырастешь большой, стал гроссмейстером, как Ботвинник. Никак не могу понять, почему тебе понравилась картина «Руслан и Людмила», а Микочке – «Здравствуй, Москва». Напиши поподробней. Я хочу понять, в чем дело, так как содержание картины «Здравствуй, Москва» я не знаю, а «Руслана и Людмилу» я читал когда-то, но не видел в кино. Жду подробного ответа.

За меня, Олечка, не беспокойся. Я нахожусь в отличных условиях санитарного лечения, которое мне действительно необходимо после пережитого.

Питание хорошее, уход врачебный отличный, и с каждым днем я чувствую себя все лучше и лучше, с тем чтобы я вернулся домой совершенно здоровым. Нуждаюсь только в одном, чтобы вы за меня не беспокоились и вооружились терпением до моего возвращения домой совершенно здоровым.

4 февраля 1951 года

Я нахожусь в исключительно хороших условиях. Палата, в которой я нахожусь, светлая, чистая. Много света и, главное, радио, от которого я давно отвык. Питание хорошее, уход отличный. С каждым днем чувствую себя все лучше и лучше. Но один недостаток: прибавился аппетит.

Олечка, ты хочешь послать мне посылку. Лучше на эти деньги купи что-нибудь ребятам. Меня очень беспокоит, в чем ходят ребята. Зимой, насколько я помню, пальтишки на них были старые, костюмчики старые. Прошу написать, во что одета моя детвора. Сколько времени я пролежу в санчасти – не знаю, это дело врачей, которые с исключительным вниманием относятся ко мне.

Миленький, дорогой Боренька!

Очень тебе благодарен за то, что ты написал мне 24 января хорошее и умное письмо. Жду от тебя и дальнейших писем. У меня к тебе такая просьба: я слышал по радио, что на днях начнется турнир на звание чемпиона мира по шахматам между Ботвинником и Бронштейном. Попроси от моего имени дядю Фиму и маму, чтобы они доставали специальные бюллетени и газеты, в которых будут печататься партии знаменитых шахматистов Ботвинника и Бронштейна. Эти газеты и бюллетени ты спрячь до моего приезда, а когда я приеду домой, то мы с тобой будем изучать эти партии и шахматы так, чтобы, когда ты вырастешь большой, ты играл бы лучше Ботвинника и Бронштейна.

Горячо целую и обнимаю тебя, мой милый!

Слушайся маму, бабушку и тетю Сарру!

Ухаживай за Микочкой, следи за тем, чтобы он понемногу учился и не баловался. Помогай ему во всем, ты ведь старший брат.

Твой папа Соломон

Милый мой, родной Микунчик!

Шлю тебе привет, горячо целую и обнимаю тебя, мой миленький и дорогой Микунчик! Мама пишет, что ты уже большой мальчишка. Это очень хорошо, но, видимо, ты большой баловник, так как ты, как мама пишет, проявляешь всякие мальчишеские штучки. Прошу, дорогой Микунчик, понять, что ты уже большой и взрослый мальчик и должен не огорчать мамочку. Очень рад, что ты уже умеешь кататься на лыжах, но будь осторожен на улице и катайся только в присутствии мамы, тети и бабушки. Слушайся маму и твоего старшего брата Бореньку.

11 февраля 1951 года

По поводу посылки могу сказать только одно: все подобрано с исключительной заботой и любовью, а твой пирог, Олечка, изумительно вкусный. Только одна просьба: зачем вы тратите столько денег на меня. На эти деньги купите ребятам (Бореньке, Микунчику, Мариночке и Галочке) вкусные вещи. Мне же достаточно посылать один раз в месяц посылочку и все. Деньги – 75 рублей – я еще пока не получил.

Еще раз, мои дорогие, не беспокойтесь о моем здоровье. С каждым днем состояние моего здоровья улучшается. Я нахожусь в исключительно хороших условиях. Палата чистая, светлая, просторная. Врачи очень внимательные и чуткие.

Уход отличный. Питание диетическое. А главное – спокойствие и тишина. Прошу только об одном: писать почаще, так как каждое письмо вливает в меня бодрость и энергию.

Поздравляю Вас с наступающим праздником – выборами в Верховный Совет РСФСР.

Дорогие Боренька и Микунчик!

То, что Вы оба стали шахматистами, – это, конечно, неплохо. Но, дорогой мой Микуник, ты слишком рано увлекся шахматами. Все знаменитые шахматисты начинали играть в 9—10 лет (в возрасте Бореньки), и только один известный шахматист Капабланка начал играть в шахматы с 6-летнего возраста. Видимо, ты, Микунчик, хочешь играть лучше Капабланки. Я советую тебе попросить маму достать интересную книгу с картинками «Робинзон Крузо» и понемногу привыкать к чтению, а когда я приеду домой, то уж научу Вас играть в шахматы по-настоящему.

Письмо сестрам, 11 февраля 1951 года

Меня очень огорчает то, что папа ничего не пишет. Анечка в своем письме пишет: «Папа шлет тебе горячий привет. Писать ему трудно». Почему трудно? В чем дело? Невольно вспоминаю период до нашей разлуки, когда он очень страдал от болезни глаз и должен был лечь на операцию. Что же случилось дальше? Делал ли он операцию? Прошла ли она удачно? Как у него сейчас дело с глазами и как общее состояние его здоровья? Прошу подробного отчета о здоровье папаши, кто за ним ухаживает и чем он занимается, ходит ли он по-прежнему часто в синагогу Богу молиться…

Вообще-то я ни в чем не нуждаюсь, и кроме того у вас имеется собственная детвора, о которой надо позаботиться в первую очередь. Но коли вы решили помочь мне в минуту жизни трудную и, что называется, вытянуть Соломона, то я просил бы организовать высылку мне аналогичных посылок в количестве 5—6 шт., не больше. Я просил бы организовать посылки так, чтобы они исходили от вас, мои дорогие сестрички и свояки, и не отразились на скромном бюджете моей семьи.

18 февраля 1951 года

Прежде всего поздравляю вас со всенародным праздником – выборами в Верховный Совет РСФСР. Сегодня я слушаю по радио замечательный концерт из Москвы и мысленно я с вами, мои дорогие! У меня все по-прежнему. Постепенно поправляюсь. Кровяное давление за последнее время стабилизировалось на уровне 160—170. Здесь нет необходимого для меня лекарства – диуретина, и я написал Ане, чтобы она достала это лекарство и в очередной посылке выслала его мне (в хорошей упаковке). Между прочим, я еще до сих пор не получил высланных тобой 75 рублей из-за финансовых затруднений. В дальнейшем, если будете иметь возможность выслать деньги, вышлите на имя Мирры, а она передаст их мне наличными.

Большое спасибо дорогим Фиме и Саррочке за то, что они одели и обули мою детвору. Я помню, что мне в прошлом году было очень холодно от одной только мысли, что ребята ходят без пальто.

Здравствуй, дорогой Боренька!

Прежде всего, горячо поздравляю тебя с большим всенародным праздником – выборами в Верховный Совет РСФСР. Не сомневаюсь, что ты с мамочкой, дядей, тетей и бабушкой ходил на избирательный участок, и мама, наверное, купила тебе в этот день какие-нибудь вкусные вещи.

Большое спасибо тебе, дорогой, за то, что ты взял на себя собрать все газеты и бюллетени по шахматному турниру между Ботвинником и Бронштейном. Когда приеду домой, буду учить тебя и Микунчика играть в шахматы так, чтобы ты с Микой играли лучше Ботвинника и Бронштейна.

Напиши, дорогой, поподробнее, как проходит твоя учеба, какие предметы вы сейчас учите в школе? Что проходите по арифметике, по русскому языку и так дальше.

Меня все интересует. Целую тебя крепко, крепко, мой родной Боренька!

Твой папа Соломон

Здравствуй, дорогой Микунчик!

Микочка дорогой! Ты на меня не обижайся. Ты, конечно, старый шахматист. Боренька соберет все нужные книги и журналы по шахматной игре, я приеду и буду учить тебя и Бореньку играть в шахматы так, чтобы Боренька играл лучше Ботвинника, а ты чтобы играл лучше Бронштейна. Напиши мне, достала ли мама тебе книгу «Робинзон Крузо». Если она не достала, пусть обязательно достанет эту книгу с картинками, а ты ее прочти, а когда я приеду, ты мне расскажешь, что написано в книге.

Крепко целую и обнимаю тебя, мой родной.

Твой папа Соломон

20 февраля 1951 года

Теперь несколько слов о твоем письме, Олечка. Ты пишешь: «Олька теперь не та». Вот это-то и нехорошо. Олька должна быть именно той замечательной, очаровательной, какой ты всегда была в моих глазах. Что значит – ты уже не та? Разве ты когда-нибудь кого-нибудь обижала?

Неплохо то, что ты с моими родными в отличных отношениях. Пусть не обижаются мои родные сестрички и свояки, но, откровенно говоря, они немало поиздевались надо мной. В самом деле, надо мной висела такая большая опасность, а они не могли выполнить мою единственную просьбу – дать мне адвоката Раскина. Разве нельзя было сделать так, чтобы каждая сестричка отказалась в тяжелый для меня момент от пудры и одеколона, а свояки – хоть бы от табака, и если бы каждый из них ежемесячно выделил бы по 50 руб. с человека, то за полтора года это было бы достаточно для оплаты даже адвоката Коммодова. При личной встрече я Вам подробно расскажу, что опытному адвокату было исключительно легко добиться моего полного оправдания. Но прошлого не вернешь, и особых претензий я ни к кому из моих родных не имею. Тем, что я не чувствую особого энтузиазма по отношению ко мне и со стороны дяди Муни, тети Анюты и т. д. – ну да бог с ними. Все хорошо, что хорошо кончается.