Текст книги "Страшная Эдда"

– Самому бы не заблудиться, – вслух сказал я, утешая себя надеждой, что кошки умеют находить дорогу домой. Хотя, если бы все кошки обладали тем даром, о котором пишут в газетах, вряд ли бы они терялись.

Я уже хотел повернуть назад, как вдруг увидел перед собой в снегу предмет, которого там явно не должно было быть. Что-то торчало из взрытого снега и блестело металлом в лунном свете. По колено в снегу, я пробрался к находке и схватил её.

В руках у меня оказался окованный серебром рог с обрывком цепочки. Я изумлённо уставился на него. Не мог же я в тот момент подумать, что он древний – ведь серебро было начищено до блеска, и он казался совсем новым. Первое, что мне пришло в голову – что его потерял кто-то из местных чудаковатых богатеев, любителей псовой охоты. Наверное, следовало вернуть его владельцу, но как?

Ветер пронёсся по макушкам елей, свалив мне за шиворот комок смёрзшегося снега. И тут случилось что-то очень странное.

Теперь я понимаю: он просто спускался с такой скоростью, что ветром на нём распахнуло плащ. Но для меня со стороны это выглядело иначе. Метрах в шести над землёй из воздуха вдруг проступила бледно светящаяся фигура всадника на огромном волке. Он плавно замедлил ход и стал снижаться.

Я зажмурился, потом снова открыл глаза, решив, что задремал от переутомления. Сперва мне показалось, что на нём что-то облегающее, но, когда он соскочил с волка, я разглядел, что он совсем голый. Лишь за спиной у него развевался отлетевший назад короткий мерцающий плащ. Я замер, пытаясь понять, сплю я или нет. Незнакомец нисколько не проваливался в снег, который там был ещё глубже, чем в месте, где стоял я сам. Он нагнулся, ища что-то, не нашёл и выпрямился, озираясь. И тут он увидел меня.

Мы стояли, глазея друг на друга, я – с рогом в руках, он – остановившись на полпути ко мне, словно окаменев. Теперь я видел его отчётливо. Он был высокий, худощавый, с прямыми платиновыми волосами, спускавшимися до пояса и белевшими в свете луны, и почти такой же белизной светилась его кожа. Лицо было молодое, с неправильными чертами, но странно красивое. Голую грудь пересекала сверкающая серебристая перевязь, на которой висел меч. Казалось, он остолбенел, столкнувшись со мной. Возможно, я представлял для него ещё более непривычное зрелище. Интересно, как я выглядел со стороны, запыхавшийся, в заскорузлой от снега финской зимней куртке, из ворота которой свисал размотавшийся шарф? Тем не менее он первым преодолел оцепенение и шагнул ко мне.

– Рог-то отдай, – услышал я.

Ну, скажет читатель, автор совсем заврался! Не хочет же он утверждать, что воин из дружины Одина говорил с ним по-русски.

А я этого и не утверждаю, потому что ничего не могу утверждать наверняка. Я вовсе не уверен, на каком языке он со мной говорил и говорил ли вообще – возможно, он общался со мной мысленно. Во всяком случае, я прекрасно понял, что он мне сказал.

– Не бойся, ты без оружия, я с тобой драться не буду. Отдай рог.

Нормальный человек тут должен был бы подумать, что сходит с ума. Но многие мои коллеги считают, что мне не с чего сходить. К тому же специалист по литературе Средневековья и Ренессанса, пишущий о теориях вдохновения – явление, далёкое от нормального человека.

– Ты… Сигурд? – выпалил я. И увидел, как расширились его глаза на бледном лице (даже в ночи было видно, что они пронзительно-синие).

– Откуда ты меня знаешь?

– Я всё про тебя знаю, – захлёбываясь, выговорил я. – Ты сын Вёльси, то есть самого Одина, он так назвался. Ты убил дракона Фафнира. Потом ты обручился с валькирией Брюнхильд…

– Я зову её просто Брюн, – прервал меня Сигурд. – Кто ты? Меня уже давно никто не узнавал. Откуда ты всё знаешь?

Я попытался улыбнуться. Это было довольно сложно, учитывая, кто стоял передо мной.

– Это моя обязанность – знать.

– Знать – что?

– Всё, что случилось с тобой, и с Брюнхильд, и с остальными. Я знаю все стихи, в которых про это говорится.

– Надо же, – тихо проговорил Сигурд. – Кто-то ещё помнит всё это… Как тебя зовут?

«Олег», – хотел сказать я, но отчего-то произнёс собственное имя на древнескандинавский лад:

– Хельги.

– А по прозвищу?

– Лучше не надо, – смутился я. – Это твой рог?

– Нет, Одина. У него лопнула цепочка. Дай мне, я верну его Одину.

Я передал ему рог. Он кивнул в знак благодарности. Что-то ещё я хотел спросить у него, но что – забыл. Вместо этого я брякнул:

– А тебе что, совсем не холодно вот так?

– Я же мёртвый, – ответил Сигурд и протянул мне руку. – Прощай, мне надо возвращаться. Я расскажу про тебя Одину. Расскажу, что есть люди, обязанность которых – всё помнить.

– Постой, – взмолился я, – не улетай! Я столько всего хотел у тебя спросить…

– Не сейчас, – сказал Сигурд.

– Но я ещё увижу тебя?!

– Увидишь, если захочешь.

С некоторой опаской я позволил ему пожать мне руку. Но ничего страшного в этом не было – его пальцы оказались сильными и тёплыми, как у живого человека. Взобравшись верхом на волка, Сигурд запахнулся в плащ и бесследно растаял в воздухе.

Я всё ещё не мог двинуться с места. Что со мной приключилось? Приснилось мне это или нет? Холод и промокшие от снега джинсы, липнущие к ногам, убеждали меня в том, что я не сплю. Но Сигурда не было. Ни его ноги, ни лапы его волка не оставили ни единого следа на снегу – вокруг были только отпечатки моих собственных ботинок. И в то же время я понимал, что померещиться мне не могло.

– Мя-я, – жалобно взвыло что-то вблизи. Сквозь сугробы ко мне продирался тёмный комок.

– Барсик!

Я не смог сдержать вопля облегчения. Схватив кота, я засунул его под куртку. Он мелко дрожал и скрёб меня холодными лапами, ощутимыми даже сквозь водолазку. Застегнув его внутри куртки, я поспешил к дому.

Здесь много натяжек и логических несообразностей, заметит читатель. Чтобы описание встречи с существом из другого мира было правдоподобно, нужно как следует показать недоразумение, возникшее при этой встрече, потому что не может же быть столь коротким и внятным разговор с героем скандинавского эпоса, прилетевшим на волке. Кроме того, читатель упрекнёт меня, почему я не испугался волка. А я и сам не знаю, почему. Возможно, у меня, городского жителя, атрофировались природные инстинкты, и я просто не умею бояться волков. А вот Барсик испугался, потому и пустился в бегство – он почуял Дикую Охоту раньше, чем Один уронил свой рог. Одного не знаю – то ли Барсик ощутил присутствие обитателей другого мира, то ли в волках Асгарда всё-таки есть нечто собачье.

Выпустив кота в комнате, я развесил намокшую одежду перед печкой и бросился на кровать. Со мной произошло то, о чём я и мечтать не смел даже втихомолку все эти годы – а я был не в силах до конца в это поверить.

Один и его дружина снижались, рассекая воздух. Сверху хорошо была видна опушка леса и засевшие за деревьями англы, все в железных доспехах, бессильных, впрочем, против копья или дубины великана. Чудища приближались со стороны меловых холмов; головы самых низкорослых из них были много выше вершин деревьев, и на некоторых были панцири из замшелых каменных плит. Тору однажды довелось ночевать в перчатке великана – он принял её за пещеру, такая там стояла грязь. Корка грязи покрывала жуткие бесформенные морды великанов, на которых вместо щетины росли колючие кусты, кажется, ежевики. С первого взгляда было понятно, что положение людей безнадёжное. Одна великанья дубина могла расплющить сразу с полдюжины человек.

– Они стреляли в великанов огненными шарами, – сообщил Локи, в виде орла сидевший на плече Одина. – Ну, теми, что они недавно придумали.

– Оружие для трусов, – буркнул Тор, летевший бок о бок с Одином, на колеснице. Один досадливо поморщился.

– Против великанов с ним всё равно не попрёшь, растопчут что так, что эдак.

– Нет, двоих они всё-таки ранили, – сказал Локи, – тех, что были без доспехов. Но потом пришлось отступать.

– Лети, – скомандовал Один. – Не упускай кувшин из виду. Нам надо поторапливаться.

Локи взмахнул орлиными крыльями и сорвался с его плеча. Дикая Охота заскользила по воздуху вниз.

Все были одеты в волшебные плащи, и никто не увидел их появления. Лишь дуновение ветра могло выдать их присутствие, но англы были слишком далеко, чтобы что-то понять, а великаны – слишком нечувствительны. Поэтому никто не сообразил, что происходит, когда Тор испустил боевой клич и обрушил молот Мьёлльнир на темя ближайшему великану.

Молот уже не раз доказывал свою пригодность против подобных чудовищ. Великан зашатался с рёвом, от которого задрожали меловые холмы и со склонов посыпалась щебёнка. Выронив дубину, он рухнул на землю, заходившую ходуном. Опешили и его соплеменники, и англы, прятавшиеся за деревьями. Один подлетел верхом на коне к Тору и залепил ему тумака в спину.

– Орать не надо! – прошипел он. – Нас все слышат!

Дикая Охота окружала великанов, сжимая кольцо. Сигурд, разгорячённый полётом, пинал в бока своего волка Слёгрвульфа. Всадники Одина не нуждались в сёдлах и поводьях – Сигурд сидел как влитой, плотно охватив ногами хребет волка, слушавшегося малейшего движения колена. Рядом с великаном он казался не больше воробья, но его меч недаром ковал сам Виланд. Подлетев вплотную, он всадил лёгкий сияющий клинок в глаз великану. Даже сам великан не видел, кто его ранил. Он взвыл так, что по земле прокатился гул, и попытался схватить что-то в воздухе у самого глаза. Но Сигурда там давно не было – он поднялся выше и, размахнувшись, поразил великана в висок.

Дикая Охота носилась вокруг великанов, безуспешно отбивавшихся от невидимого врага. Холмы тряслись от топота и грохота падающих тел. Наблюдавшие из леса люди совершенно растерялись. Они поняли, что с великанами кто-то сражается, но кто и почему никого не видно – понять было выше их сил. Они только смутно догадывались, что не стоит отказываться от нежданной помощи, откуда бы она ни исходила.

( – Это ангелы Господни явились стоять за нас! – воскликнул сэр Джеффри Уорвик, подняв забрало).

Земные мечи были бессильны против великанов, но мечи Дикой Охоты врезались в них, как в масло. Трудность была лишь в том, чтобы попасть в голову или в шею. Потеряв с десяток убитыми, великаны что-то сообразили и уворачивались более успешно. Они принялись размахивать своим оружием в воздухе, чтобы не подпустить к себе опасных невидимок. Один распалился, как мальчишка, нанося удары копьём направо и налево. Его синий глаз сверкал отчаянным задором – невидимые для людей и великанов, воины Дикой Охоты хорошо видели и друг друга, и своего предводителя в вывернутом наизнанку плаще, прилипшем к потным плечам. Вот он изловчился и вогнал копьё в замшелый бугристый лоб великана, и тут же на помощь ему поспешил Тор с молотом наперевес. Великаны не могли их ранить – слишком трудно было попасть по такому маленькому противнику, невидимому и летающему по воздуху – и они сражались с беспечностью Асгарда. Как выяснилось, беспечность была преждевременной.

Сигурд, упоённый успехом, нацелился мечом на горло великана в каменных латах и погнал Слёгрвульфа вперёд. Он слишком поздно заметил мелькнувшую в воздухе огромную руку. Не видя Сигурда, великан всё-таки зацепил его – кошмарной силы удар отбросил его вместе с волком в сторону, и он едва не свалился на землю. Меч его успел лишь царапнуть по великаньей шее, что привело врага в неистовую ярость. На этот раз великан решил изловить невидимку во чтобы то ни стало и ткнул в воздух своим каменным ножом. Он почти не промахнулся. Остриё ножа не задело оглушённого ударом Сигурда, но натворило достаточно бед. Оно сдёрнуло с него чудесный плащ.

Сигурд остался ничем не прикрытым, на виду. Разумнее всего было бы спасаться бегством, но воину Вальгаллы такое даже не могло прийти в голову.

(А теперь вообразите себе состояние сэра Джеффри Уорвика и его рыцарей, у которых на глазах прямо из пустоты проявился голый белокурый юноша верхом на волке, с сияющим мечом в руке. Красота его наводила на мысль, что это ангел, но… что-то сэр Джеффри Уорвик не слышал, чтобы ангелы путешествовали на волках, да ещё таких зубастых.

– Демоны! – завопил кто-то из рыцарей. – Дикая Охота!).

Хёгни распахнул на себе плащ и бросился на помощь Сигурду, отвлекая внимание великана. Два летучих всадника – это было уж слишком. В стане людей Мидгарда началась паника. Англы вскакивали на коней, многие сбрасывали свои железные доспехи и разбегались. Повозки трогались с места. Двое великанов сообразили, что к чему, и, сотрясая землю, ринулись в погоню. Пригнувшись, они хватали лошадей за ноги, переворачивали повозки и трясли их, и люди в доспехах с грохотом сыпались на землю. Великий Один схватился за рог и дунул в него что есть силы.

– Локи! – сорванным голосом прокричал он. – Они сейчас заберут кувшин! Вмешайся!

В этой сумятице Сигурд, оглянувшись, вдруг увидел свой плащ. Он повис на сосне – его отнесло ветром в сторону. Снова набрав высоту, Сигурд рванул по направлению к плащу. Но он не успел. Копьё великана, сбив его со Слёгрвульфа, раскрошило его от шеи до паха и пригвоздило к покрытой колокольчиками и клевером земле.

Убитые великаны на глазах превращались в камень, становясь подобием скал. Немногие уцелевшие догадались наконец, что пора уносить ноги. Побросав дубины и копья, они кинулись в сторону границы миров. Кувшин им захватить не удалось, и это обрадовало Одина. Бой был окончен; на поле не осталось никого, кроме всадников Дикой Охоты.

Слезая с волков, воины откидывали назад пропотевшие плащи. Все, кто мог их увидеть, разбежались, и они могли теперь позволить себе обсохнуть. Тор сорвал с плеч надоевший ему плащ и скомкал его. Он прихрамывал – ногти великана царапнули ему по ноге, по которой стекал ручеёк крови, не красной, как у смертных, а сверкающей золотом. Один подошёл к нему.

– Ранен?

– Это нет, ничего… – Тор вдруг осёкся и схватил его за руку. – Ты глянь!

Они только сейчас увидели вдавленное в землю тело. Присев на все четыре лапы, Слёгрвульф нюхал его и повизгивал.

– Сигурд!

Один, как подкошенный, упал на колени возле убитого. Он был встревожен не на шутку. Грудная клетка и живот Сигурда, сокрушённые гигантским наконечником копья, превратились в невообразимое месиво из осколков рёбер, клочьев мяса и липкой золотистой крови. Под силу ли Хильде справиться с такой раной? Что, если Сигурду уже больше не встать?

Воины Дикой Охоты ошеломлённо обступали их.

– Да-а… – присвистнул Бьёрн Лунатик. Хёгни молча кусал усы. Его терзали те же опасения, что и Одина, и он винил во всём случившемся себя. Во второй раз за четырнадцать веков его глаза затуманили слёзы.

Один осторожно положил на своё колено голову Сигурда с запутавшимися в белых волосах листьями клевера. Посмотрев в потускневшее бескровное лицо, он тронул его кончиками пальцев. Тела убитых воинов Дикой Охоты не остывали, но прошло ещё слишком мало времени, чтобы быть в чём-то уверенным. Один стиснул зубы. Он не Хёгни и не может позволить себе заплакать.

В воздухе зашумели крылья. Брюн легко коснулась ногами травы, и солнечный свет блеснул на её стальном поясе.

– Сигурд? – спросила она. Хёгни кивнул. Она подошла к Одину, склонившемуся над телом.

– Оставь его, – мягко сказала она, – я его заберу.

Взгляд Одина был совершенно безумный.

– Хильда сможет что-нибудь сделать?

– Уверена. Она сделает всё, чтобы его оживить.

– Тогда неси его, поскорее. Она должна спасти моего сына, должна, слышишь?

Обезображенное тело Сигурда завернули в его серебристый плащ. Обхватив его обеими руками, Брюн развернула крылья и взмыла в вышину.

Одину удалось наконец заставить себя успокоиться, и он заметил, что с ними не было ещё одного участника похода.

– Где Локи? Куда он делся, тролли его задери?

– Я здесь, – послышался срывающийся, запыхавшийся голос. Из кустов, ковыляя, вывалился медведь и подкатился к Одину.

– Что это значит? Почему медведь? – раздражённо спросил Один. Локи поспешно принял свой прежний вид.

– Пришлось спуститься на землю. Уронил, сам понимаешь…

Никогда ещё Один не видел его таким бледным. Лицо Локи казалось меловым на фоне красных волос, нижняя губа дрожала. В руках у него не было ничего.

– Я потерял его, – севшим голосом произнёс он. Ярость нахлынула на Одина.

– Я тебе что поручал? – раздельно выговорил он.

– Можно, я его тресну, а? – выступил Тор. Один отодвинул его и сам подступил к Локи.

– Потерял, так ищи! В Асгард вернёшься, когда найдёшь.

Дикая Охота оседлала волков и взлетела, во главе – Один на восьминогом коне и Тор на колеснице. На опушке остался только Локи. Подпалив с досады сухой куст, он вытащил из тайника свои крылатые башмаки и принялся распутывать ремни.

– Что ж, – пробурчал он, обуваясь, – поиски так поиски. Против Одина не попрёшь. Только, если честно, между нами, от этого мёда одни неприятности.

Моя ошибка в том, что я непростительно опережаю события: чересчур легко догадаться, что, раз я встретил Сигурда полтысячелетия спустя, то ничего страшного с ним не произошло и Хильда поставила его на ноги, хотя и не без труда. Во всяком случае, когда я разговаривал с ним в лесу, по нему нельзя было заподозрить, что ему случалось быть раздавленным в кашу. Гораздо более интригующим читатель сочтёт вопрос, куда девался кувшин с Мёдом Поэзии. Однако и об этом можно догадаться в общих чертах, если вспомнить, где Локи его обронил.

После пережитой накануне ночи диссертация вымывалась из моей головы, которую заполнял какой-то туман. Я склонялся к мысли, что Сигурд – плод моего переутомлённого воображения, но эта утешительная для любого нормального человека гипотеза не была утешительной для меня. К тому же кое-какие моменты требовали прояснения. Из какой мифологии моё подкованное в фольклоре воображение извлекло серебристый плащ и имя «Брюн» вместо «Брюнхильд»? Чего испугался Барсик и почему он вернулся ко мне сразу же, как Сигурд улетел? Если бы я только мог, как делают физики, повторить эксперимент! Если бы я снова встретился с Сигурдом!

Даже поклоннику Джона Леннона нелегко понять тоску, которую испытывал я. Меломан может себе позволить в укромном уголке помечтать о встрече со своим кумиром, которого убили задолго до рождения поклонника, но который тем не менее существовал и даже мог теоретически дожить до этого момента. Я же пережил встречу с тем, о существовании кого даже как-то нелепо спорить, и притом в самом что ни на есть изъявительном наклонении. Представьте себе, что вы нуждаетесь в деньгах, и вдруг у вас в самом деле после слов «крекс, пекс, фекс» вырастает деревце, увешанное золотыми монетами (дореволюционной чеканки).

Весь день я глотал пересоленный пакетный бульон и пытался дописать заключение главы о Снорри Стурлусоне. Стоял январь, темнело рано, и к четырём часам окно уже заполнял синий мрак. Ночь обещала быть ясной. Картину портили только продравшие глаза после новогоднего загула дачники, с бодуна катавшиеся на лыжах в овраге, через каждые полтора слова поминая символы плодородия. К счастью, их было немного, всего четверо или пятеро. Зимой посёлок обычно пустовал.

К восьми лыжники угомонились и куда-то исчезли. К одиннадцати я не выдержал. Я обмотал шею шарфом, влез в куртку и надел шапку. На ходу торопясь всунуть руки в варежки, я направился по тропинке в глубину чёрного леса.

Я был уверен, что они там. Не знаю, на чём базировалась моя уверенность. Может быть, мне просто очень хотелось их увидеть. Но они там были.

Я понял это по какому-то странному ознобу в позвоночнике. Меня прошибла дрожь; я раздвинул колкие ветки ельника, обрушив на себя увесистый шлепок снега, и увидел их.

Я говорю во множественном числе, вы заметили. Сколько их было, сосчитать я вряд ли бы сумел – думаю, не меньше сотни. Вначале они показались мне совершенно одинаковыми. Все молодые на вид, стройные, длинноволосые, вооружённые мечами, все были без одежды, не считая серебристых плащей, и их тела блестели в свете луны. Волков на этот раз не было – не знаю, куда они их отозвали. Постепенно я разглядел, что они всё-таки разного роста и как будто даже возраста, хотя разброс был невелик. Кое-где среди белокурых голов попадалась рыжая, каштановая или вовсе какого-то странного оттенка; у кого были усы, у кого – борода, были и совсем юные лица, с виду лет пятнадцати.

Я не знал, как сообщить о своём присутствии. Сделай я резкое движение, от неожиданности они могли напасть на меня, и что бы я сделал против сотни мечей? К счастью, ближайший ко мне обернулся, и тут я увидел, что это Сигурд.

Высокий, худой, с платиновыми волосами до пояса, он стоял рядом с другим воином, ростом ниже и коренастее его. Волосы этого другого были вьющиеся и доходили лишь до плеч, а скуластое лицо украшали длинные вислые усы, из чего я заключил, что он старше Сигурда. Вид у него был более земной; необычайно было только одно – цвет его глаз, которые светились ярким серебром. Сигурд что-то сказал вислоусому, и тот засмеялся. Я затаил дыхание.

«Сигурд, ну подойди же, – думал я, – заметь меня. Выручи меня, я боюсь выходить!»

Сигурд устремил внимательный взгляд в сторону ельника.

– Хельги, – довольно громко произнёс он, – кончай прятаться, вылезай. Я знаю, что ты здесь.

– Трусит, – со смехом отозвался вислоусый.

– А ты как хотел? Это же просто люди из Мидгарда.

– А вот мы его сейчас вытащим, – с этими словами его товарищ нагнулся и скатал снежок. Я еле успел отдёрнуться. В лицо он мне не попал, но шапку залепил порядочно. Испытывая немалое облегчение – существа, настроенные враждебно, снежками не кидаются – я смог наконец выбраться из ельника.

– Смотри-ка, попал, – удовлетворённо заметил вислоусый. – Ещё кинуть?

– Хватит, – усмехнулся Сигурд. – Не бойся, Хельги. Иди сюда.

Я нерешительно приблизился. Воины Дикой Охоты с любопытством смотрели на меня – впрочем, с умеренным любопытством, поскольку я не представлял для них ничего сверхъестественного. Сигурд протянул мне руку для приветствия.

– Здравствуй, Сигурд, – сказал я, вновь убедившись в его телесности. Тот, второй, сверкнул серебряными глазами.

– Так вот из-за кого мы здесь оказались! Он скальд?

– Я же тебе объяснял… – начал Сигурд. Я поспешил вмешаться:

– Нет, я не скальд. К сожалению. А может, к счастью. Я ничего не сочиняю сам… Я нечто вроде хранителя поэзии.

Чувствовал я себя ужасно глупо, поскольку эта самая поэзия кидалась в меня снежком. А что мне было говорить? Сигурд улыбался.

– Знакомься, – сказал он, – это Хёгни, мой друг. Мы с давних пор вместе.

– Хёгни? – на всякий случай переспросил я. – Но это же другой Хёгни, не брат Гуннара?

– Слушай, он и впрямь всё знает, – изумился усатый.

– Нет, это как раз тот самый.

Ну и ну! Предложи я такую реконструкцию концовки «Песни о Сигурде», меня бы не приняли в аспирантуру.

– Вы что, помирились?

– А ты как думал? – Хёгни положил руку на плечо Сигурда. – У нас было на это две тысячи лет. Не помириться за это время просто глупо.

– Ну, это произошло гораздо быстрее, – поправил Сигурд. – Пойдём, Хельги, на тебя хочет взглянуть Один.

Я чувствовал себя как во сне, проталкиваясь между обнажёнными светящимися телами воинов, убитых одну-две тысячи лет назад и тем не менее занимавших довольно много физического пространства. Правда, они по необъяснимой причине не проваливались в снег; опустив глаза, я разглядел, что на ногах у них узкие серебристые сапоги – возможно, и я склонен так считать, волшебные. Дело в том, что, когда один из дружинников зазевался и забыл убрать отставленный локоть, я весьма ощутимо в него врезался. Так что в их материальности сомневаться не приходилось.

Наконец остальные догадались потесниться, пропуская нас к Одину.

– Гляди, – сказал Сигурд, подтолкнув меня вперёд, – это и есть хранитель поэзии, о котором я говорил.

Тот, к кому он обращался, стоял, опираясь на копьё. Я немного оторопел, разглядев его. Не знаю, что я ожидал увидеть и как я представлял себе богов – возможно, моему воображению рисовалось что-то вроде скульптуры Зевса из золота и слоновой кости. По крайней мере, посмотрев на его лучезарную дружину, можно было ожидать некоего соответствия… Передо мной стоял мужчина среднего роста и неопределённого возраста, с изрезанным морщинами лицом и слипшимися седыми волосами. Фигура у него была нескладная, с широкой грудью и кривыми ногами, волосатое тело, чуть прикрытое синим плащом, вызывало воспоминание об общественной бане, может быть, даже в Тбилиси. Правого глаза у него не было; вместо него зияла чёрная дыра между опухшими изуродованными веками без ресниц. Подбородок покрывала запущенная седая щетина, почти сливавшаяся с замусоленными усами.

Поймав мой взгляд своим единственным глазом, Один выдал в ответ ухмылку.

– Понятно, о чём ты думаешь, – голос у него был хриплый, но не старческий. – Посмотрел бы я на тебя через две-три тысячи лет. Хорош бы ты был?

– Но ведь вы… ты бог, – удивлённо сказал я. Один хмыкнул.

– Если хочешь знать, это и есть самое гнусное.

Он воткнул копьё в сугроб и смахнул снег с поваленного дерева.

– Садись, – пригласил он, – потолкуем.

Я перевёл взгляд на Сигурда – тот быстро кивнул. Я устроился на поваленном стволе, и Один сел рядом.

– Они-то уже умерли, – он махнул рукой в сторону дружины, – я – совсем другое… Как тебя зовут, говоришь?

– Хельги, – ответил я, в этот раз уже нарочно. Или я всё-таки говорил с ним по-древнескандинавски? Я это вряд ли узнаю.

– А прозвище?

– Ни к чему, – замялся я, – ты не так поймёшь.

– А, да – в последнее время в Мидгарде дают прозвища без всякого смысла. Если стесняешься, то не надо. Лучше скажи, как ты ухитрился с нами встретиться?

– Сам не понимаю, – честно ответил я. – Я побежал за котом, потом нашёл рог, а потом прилетел Сигурд верхом на волке…

– Но почему ты с ним не разминулся? И почему ты столкнулся со мной? Ведь ты в меня не веришь?

Я задумался. Верил ли я в него, в самом деле? Если и верил, то уж, конечно, не так, как древние германцы. Иначе бы я не мучался в сомнениях по поводу того, что вижу. Но я же сидел сейчас рядом с ним!

– Не знаю, – признался я. – Но я верю в поэзию.

Один задумчиво почесал грудь, на которой виднелся шрам в форме вмятины (неужели от копья?).

– Это кое-что проясняет.

– По крайней мере, о тебе я узнал из поэзии, – сказал я. Он с любопытством посмотрел на меня.

– Из поэзии, которую сложили за тысячу лет до твоего рождения?

– Именно.

Не знаю, что на меня нашло – ни с того ни с сего, глядя ему в лицо, я продекламировал отрывок о цапле забвения. Я до сих пор не уверен, что произнёс его не в оригинале.

Реакция Одина несколько отличалась от ожидаемой.

– Это ещё зачем? – ворчливо спросил он.

– Это мои любимые стихи, – смущённо ответил я. До меня начала доходить моя бестактность.

– О норны, – протянул Один, запустив пальцы в седую копну волос, – надо же было так оконфузиться! Через три тысячи лет помнят!

– Извини, – поспешно сказал я, потом подумал и прибавил: – А что тут особенного? Со всеми бывает. Вот я, например, когда выпускной отмечал…

– Будут бить, – скорбно сказал Локи, сидя на корточках на берегу ручья. Он черпал ладонью воду, наговаривал на неё и плескал на свои царапины (перед этим он продирался через заросли можжевельника). Прошло уже несколько земных дней, но кувшин не находился. Один раз Локи показалось, что он видит донышко кувшина в ветвях дерева; находка оказалась осиным гнездом, и он еле успел сжечь ос прежде, чем они начали кусаться. Приходилось признать очевидное – кувшин упал в реку. Он даже пробовал превращаться в щуку, но это не помогло.

– Ничего не поделаешь, я уже привык, – продолжал Локи вслух, уставившись в бегущую прозрачную воду. – Говорят, когда мои родители меня зачинали, Рататоск нагадила с дерева на голову норне. Это многое объясняет – я имею в виду мои отношения с удачей.

Что у Одина рука тяжёлая, он помнил ещё с тех пор, как случилась беда с Бальдром. После этого он боялся подходить близко к Одину почти двести лет. Впрочем, это было давно; но это был далеко не последний раз, когда ему доставалось.

Ему вспомнился Бальдр, щекастый розовый крепыш, с которого в семье просто пылинки сдували. При рождении ему было предсказано, что он умрёт задолго до Рагнарёка, и, встревоженная необычным пророчеством, Фригг не отпускала сына от себя ни на шаг. Страдания Бальдра ни для кого не были секретом. Какой парень, если он ростом давно обогнал мать, выдержит беспрерывную опеку?

– «Бальдр, не трогай Фреки, он укусит! Бальдр, не ходи без пояса!» – хмуро передразнил Локи. – А в итоге во всём виноват я!

Бальдру страстно хотелось доказать свою доблесть. Масла в огонь подливал Тор, постоянно делившийся впечатлениями, где и как он отличился, и Бальдра слегка подташнивало за обедом от зависти к старшему брату. Чаша его терпения переполнилась, когда Тор долго где-то пропадал, потом явился с кровавой ссадиной через всю правую руку и плечо и принялся взахлёб – и по привычке косноязычно – рассказывать о своих рыбацких подвигах. Как выяснилось, на его удочку клюнул сам Змей Ёрмунганд. Неизвестно, на что рассчитывал Тор, наживляя на крючок телячью голову – змея ему вытянуть, конечно, не удалось, он лишь сумел немного приподнять его из моря, рассадив себе всю руку лесой, но тем не менее он был очень доволен. И всё время показывал руками размер пасти, вынырнувшей перед ним из воды.

Это было выше Бальдровых сил. Как-то, выждав момент, когда надзор за ним ослабнет, он сбежал – ловить змея. Домой его под мышки притащили валькирии – мокрого, в синяках с головы до ног и без золотого ожерелья, подаренного ему не так давно Фрейром. Фригг немедленно залепила ему подзатыльник, отобрала удочки и спрятала от греха подальше.

– Ты меня до безумия доведёшь, – заявила она. – Почём я знаю, может, по пророчеству ты должен утонуть.

Бальдр стоял, смотрел в пол и сопел. Фригг потрепала его по непросохшим светлым кудрям.

– Ожерелье куда девал, горе ты моё? – спросила она, сунув ему в руки полотенце.

– Блесну сделал, – выдавил Бальдр, весь малиновый от позора. Хитрить он не умел. Потом вскинул голову и насупился: – А на что мне было ловить? Если бы я мясо взял у повара, наверняка заметили бы…

После этого случая Фригг решила, что пора переходить к более надёжным мерам. Она применила способ, который, как ей казалось, должен был обезопасить Бальдра раз и навсегда – ей удалось заклясть всё живое и неживое, заключив договор с каждым камнем, деревом, зверем и троллем, чтобы они не причиняли вреда её сыну. Бальдр внезапно обнаружил, что он неуязвим. Вначале его это забавляло; тем более что ему наконец позволили биться на мечах с дружинниками Одина. Но по мере того, как он убеждался, что всякий раз повторяется одно и то же – десятки изрубленных и проколотых воинов в мастерской у Хильды и он сам без единой царапины на юном пухлом теле – он всё больше и больше мрачнел. Для него не имело особого значения то, что воины Дикой Охоты быстро оживали и были охотно готовы продолжать игру. Бальдр смутно чувствовал во всём этом какую-то нечестность. Его обделили; ему было отказано в чём-то таком, на что имел право самый последний хуторянин из Мидгарда, стригущий волосы до середины ушей. Хуже, по его мнению, могло быть только рабу. И то ещё можно было поразмыслить, хуже ли.