Текст книги "Страшная Эдда"

– Не хватает того, чтобы ты вежливо поздоровался, – усмехнулась Хель, выглядывая в отверстие, прорезанное в двери. – Между прочим, для женщины это очень обидно, когда делают замечания по поводу её внешности. Кстати, ты и сам выглядишь довольно мило.

Фризский конунг снова опустил взгляд вниз, на собственное посиневшее тело, и прикусил губу от досады. Он мог только порадоваться, что не видит своего лица. Судя по свисающей на глаза пряди, волосы ему вернули, но цвета вроде мышиного. Ну что она глазеет, в бешенстве подумал он, если сама всё это с ним и проделала?

– Пусти, – устало повторил он. – Мне холодно.

– А ты думаешь, там, внутри, теплее? – рассмеялась старуха.

Такова уж была манера Хель – не впускать никого, пока основательно не помучает у входа. Гуннар вспомнил, что однажды такое с ним уже было. Однажды он уже стоял вот так у двери, босиком на промёрзшей земле, обхватив руками голые плечи – только виновница его злоключений была гораздо привлекательнее. Но тогда он был хотя бы не один, было кому помочь ему.

Той весной всё случилось так.

Сигурд проснулся оттого, что кто-то тянул его за палец ноги. Спросонок он не мог разобрать, кто его будит, и на всякий случай пробормотал:

– Пшёл отсюда.

– Прости, конунг, – быстро произнёс человек и поднёс к своему лицу горящую масляную лампу. Это оказался Кари, домашний раб Гуннара. – Хозяин тебя зовёт, ты ему нужен.

– Что там ещё? – подозрительно спросил Сигурд, заметив, что Кари как-то неестественно скособочен и давится от смеха. Гудрун проснулась, увидела Кари, ойкнула и закуталась в одеяло.

– Что тут делает этот неряха? – надулась она. Сигурд сел, свесив ноги с кровати.

– Пришёл с поручением от Гуннара. Похоже, мне придётся оставить тебя ненадолго.

– И он тебя стаскивает с постели среди ночи? – недовольно отозвалась Гудрун. – Что ещё за выдумки!

– Не знаю. Сама понимаешь, Гуннар старший, я не могу отказать…

– Ну его, – сонно пробурчала Гудрун и вытянулась, подложив руку под голову. Сигурду решительно не нравилось выражение лица Кари. Встав, он спросил:

– В чём дело?

– Не здесь, конунг, – сконфуженно ответил раб. Сигурд принялся шарить в темноте.

– А ну-ка, посвети мне, – велел он, – не могу одежду найти.

Кое-как одевшись и нацепив меч, он последовал во двор за Кари, прикрывавшим от ветра лампу. В свете дрожащего огонька он увидел, что плечи раба всё ещё дёргаются.

– Чего ржёшь? – высоким от досады голосом спросил он.

– Не сердись, конунг, – виновато заговорил Кари, – но тут такое дело вышло… Сам посмотришь. Пошли к нему.

В потёмках они пересекли двор. Сигурд не успел обуться и дрожал от холода, пробираясь босиком по обледенелой глине. Не дав ему разозлиться, Кари быстро открыл дверь в личные покои Гуннара и жестом поманил его туда.

– О боги! – ахнул Сигурд.

Он не знал, что он ожидал увидеть, но уж никак не то, что предстало его глазам при свете лампы Кари. Отчаянно дрыгавшийся Гуннар висел на балке, служившей опорой для крыши, подвешенный за руки – ремень, связывавший его запястья, был накинут на вбитый в балку гвоздь. Ноги его болтались в воздухе почти в трёх локтях над полом; из одежды на нём оставались только галльские клетчатые брюки, и выглядел он так, как будто отбивался от полчища великанов.

– Что ты там делаешь? – изумился Сигурд. Кари, державший на весу лампу, свободной рукой зажал себе рот.

– Новый год праздную! – прошипел Гуннар, брызнув слюной. – А то ты не видишь – вишу!

Сигурд поднял глаза вверх. Обычно на этот гвоздь вешали талисманы от пожара, но он оказался, видно, крепче ожидаемого.

– Да сними же меня, дурак сопливый! – потерял терпение Гуннар. – Это она меня сюда спровадила, ведьма, тролли её дери во все дырки…

Тут только Сигурд разглядел забившуюся в угол Брюн. Совершенно одетая, она с ногами сидела на кровати и смотрела злыми, жёлтыми в свете лампы глазами на троих мужчин. В руке у неё был меч Гуннара, который она держала перед собой.

– Ясненько, – проговорил Сигурд, развернулся к ухмылявшемуся Кари и с размаху съездил ему по уху. Раб едва не выронил лампу.

– Зачем это, конунг? – обиженно поинтересовался он, потирая ухо.

– А чтоб рожа слишком довольная не была, – отозвался Сигурд и занялся освобождением шурина.

Это оказалось не так просто, как можно было предположить. Сигурду пришлось встать на сундук, чтобы дотянуться и перерезать мечом ремень. Ремень был затянут туго; Сигурд действовал неловко и до крови располосовал Гуннару руку. Наконец путы лопнули; Гуннар обрушился вниз, запутавшись в штанах, которые слегка опередили его.

– Мог бы и поосторожнее, – заявил он, слизывая кровь с пораненной руки. Кари поспешно оторвал кусок полотенца и замотал ему рану. Сигурд помог ему подняться.

– Пойдём отсюда, – умоляюще зашептал Гуннар ему на ухо. Сигурд обхватил его за плечи, поддерживая.

– Нет! Только не через гридницу!⁷ – Гуннар вцепился Сигурду в рукав и потащил его к другому выходу. – Не дай Один, дружинники проснутся! Обо мне подумай! Во двор, быстрее!

– На дворе холод собачий. Охота мёрзнуть раздетому?

– Плевать, – угрюмо сказал Гуннар. – Кари принесёт одежду. Пошли же!

Счастье ещё, что не зима, подумал Сигурд, прижимая к себе Гуннара и стараясь отогреть его – так, весенние заморозки. Конунги закоченели. Оба были босые, а Гуннар к тому же ещё и без рубашки, и его зубы отчаянно стучали.

– Помоги мне, – шёпотом сказал он, держась за Сигурда.

– Как это, интересно? Зачем меня-то впутывать в это дело?

– Как, как! Ты взялся устроить мою женитьбу, так доведи дело до конца, тролль тебя возьми!

Пришёл Кари с вещами Гуннара; конунг торопливо отослал его прочь и принялся одеваться.

– Ну а я-то здесь при чём? – спросил Сигурд, ёжась на пронизывающем ветру. – Зачем ты меня вызвал?

– Не мели чепуху, – сердито ответил Гуннар, натягивая тёплую куртку, – справился с драконом, справишься и с этой.

– Почему ты так уверен, что мне это удастся?

– Да потому, что ты неуязвимый, в отличие от меня. И если она полезет к тебе с мечом…

– Как сказать, – возразил Сигурд. – Оружие меня не берёт, но, если ей вздумается меня придушить, то – привет старухе Хель!

– Не придушит, – ответил Гуннар. – Раз ты мог пройти через её огонь, значит, ты с ней сможешь сладить.

– Надеюсь, – сказал Сигурд. – Попробовать привязать её к кровати, чтобы ты смог сделать своё дело?

Гуннар нервно захихикал.

– Боюсь, тебе придётся взять это на себя.

– Ты в своём уме? – Сигурд оторопел. – Я же твой побратим!

– Тем лучше, не чужой всё-таки… Ты уже раз подменял меня, подмени ещё разок! Пока жив, буду благодарен!

– Да что с тобой делается? – озадаченно спросил Сигурд. Гуннар запыхтел в темноте, затем придвинулся, дыша ему в ухо, и еле слышно выговорил:

– У кого, по-твоему, может стоять после таких приключений? Я не Фрейр всё ж таки… А утром сраму не оберёшься…

Не выпуская руку Сигурда, он принялся лихорадочно объяснять:

– Понимаешь… говорят, будто у кочевниц сила – в их девичестве. И если такую всего один раз отвалять, она станет обыкновенной бабой. Может, конечно, враньё. Но попробовать-то можно…

– А, – фыркнул Сигурд. – Хочешь, чтобы я проторил тебе дорогу?

– Вроде того.

– Ладно, конь с тобой, – выругался Сигурд, отцепляя от себя шурина. – Попытаюсь, только отстань. И учти – если она поломает мне кости, с тебя вира по полной княжеской расценке.

– Не поломает, – неуверенно сказал Гуннар. – Дай-ка я тебе завяжу волосы в узел, как у меня, чтобы она ощупью не догадалась.

– Рехнулся? Как она спутает шестнадцатилетнего с тем, кому вот-вот стукнет тридцать?

– Только двадцать восемь, – недовольно поправил Гуннар.

– Какая разница! У меня бороды нет и руки вдвое тоньше твоих! От этого даже заморочная мазь не помогает.

– Надо было спросить у бабки, – сокрушённо заметил Гуннар, – может, есть способ заморочить на ощупь…

– Ну тебя, – сплюнул Сигурд. – Стой тут и ни с места, пока я не вернусь.

На цыпочках он вернулся в спальню. Он надеялся, что сможет подкрасться к Брюн незамеченным и схватить её в темноте прежде, чем она приготовится дать ему отпор. Но то ли Сигурд по природе своей не отличался умением строить планы, то ли судьба была в эту ночь в дурном настроении.

– Тьфу! – вырвалось у него, когда он с грохотом растянулся на полу. Он споткнулся о тот самый сундук, который подставил перед тем, чтобы достать подвешенного наверху Гуннара.

– Кто здесь? – послышался из мрака настороженный голос Брюн. – Если это опять ты, не напорись на меч!

Сигурд не ответил ей. Чем позже она узнает, кто, тем лучше, решил он. Вначале он думал не раздеваться, но потом сообразил, что Брюн будет отбиваться мечом, а тогда возникнут вопросы, куда это он ходил ночью и почему вернулся в одежде, порезанной на ленточки. Сняв с себя всё до нитки и сложив одежду на сундук, Сигурд двинулся туда, где, по его расчётам, должна была находиться Брюн.

– Уйди, я сказала! – послышалось из темноты. Сигурд натолкнулся на выставленный вперёд меч. Не задумываясь, он ухватился прямо за лезвие и вышиб меч у Брюн. Поняв по её дыханию, что она в замешательстве, он поспешил воспользоваться этим и лёг рядом с ней на кровать.

– Это ещё что такое? – изумилась Брюн, стараясь оторвать от себя его руки. – Сигурд?

– Положим, Сигурд, – сквозь зубы ответил он и рванул на ней платье. К его удивлению, она не сопротивлялась. Она расслабилась в его руках, а он был в том возрасте, когда выполнение задачи, проваленной Гуннаром, не требует особых усилий.

– Так ты всё-таки не забыл меня? – прошептала Брюн, отыскивая во тьме губами его лицо. Сигурд сжал её руки и притиснул их к подушке.

– Ты не девушка, – сердито сказал он. – Что это значит? Боишься, что Гуннар узнает?

– Так Атли скрыл это, – с горьким удивлением проговорила Брюн. – Хорошенькую услугу он мне оказал!

– Значит, было что скрывать? – взвился Сигурд. – С кем ты путалась?

– Если ты не знаешь этого сам, лучше меня, – сухо отвечала Брюн, – то и говорить с тобой об этом незачем.

Звук её дыхания ни на мгновение не выдал того, что она чувствовала в этот момент, а лица её Сигурд видеть не мог.

Крепко держа её во мраке, Сигурд задумался. Он не мог подвести Гуннара; чутьё подсказало ему, что открытие, сделанное им, только ухудшило положение его шурина. Пожалуй, был только один выход, который стоило попробовать.

– Вот что, – сказал он. – Если ты не дашься Гуннару как положено, я скажу ему, что ты гуляла с рабом. Может, он тогда отправит тебя пасти свиней или ещё что – и найдёт себе другую, порядочную. Думаешь, ты сладишь с десятком его слуг, если он велит тебя связать?

Брюн закашлялась в темноте.

– Какой же ты говнюк, – придушенным голосом отозвалась она.

– Без обзывательств, – мрачно оборвал Сигурд. – Ну что, идёт?

Брюн ничего больше не оставалось.

– Прекрасно, – сказал он. – А сейчас уколи палец и капни кровью на постель.

Гуннар, всё это время торчавший у стены снаружи и жевавший кусок сосновой смолы, не без облегчения встретил выходящего побратима.

– Ну как? – шёпотом спросил он. Сигурд кивнул ему.

– Удачно. Теперь иди спать, она тебя не прогонит. А все следующие ночи твои.

Он даже ничего не потребовал с Гуннара за то, что Брюн обозвала его обидным словом. Если бы он только знал тогда, что его шурин и названый брат никогда не простит ему этой ночи – не сможет перенести того, что Сигурд оказался свидетелем его унижения и в какой-то мере соучастником. Откуда было Сигурду знать, что тот, кого он вызволил из положения, вряд ли способного вызвать сочувствие, и кого он, полуодетого и дрожащего, отогревал на своей груди, – тот, ради кого он был готов пойти на самые нелепые и щекотливые поручения, именно этого ему и не сможет простить. Та степень доверительности, которая возникла между ними, была для Гуннара невыносима. Само существование Сигурда становилось для него источником беспокойства. Недоверчивый старший Гьюкунг кое в чём отличался поразительным простодушием – он не подозревал, что на свете есть люди, не понимающие выгод владения чужой тайной.

– Конечно, я тебя беру, – с удовольствием оттягивая время, проговорила Хель. – Разве ж я упущу такую возможность? После того как твой одноглазый покровитель купил у меня Сигурда, а его девочки украли у меня из-под носа твоего брата – думаешь, я не восполню потери?

Она глянула на стоявшую перед дверью синюшную голую фигуру с липкой кожей.

– Только как ты собираешься согреваться? Ты же сам холодный с головы до ног, у тебя печень как замороженная лягушка. Ты при жизни случайно не писал ледяной струёй?

– Чем я тебе не угодил? – в отчаянии спросил Гуннар. – Чем я хуже других?

Хель не слушала его.

– А впрочем, – прибавила она, – у меня найдётся для тебя уголок потеплее. За пяльцами. Вышивать умеешь?

– Так нечестно! – Хёгни не удержался на ногах и присел, когда меч Сигурда распорол ему бедро до кости. – Ты сделал ложный выпад!

– Ложный выпад? Это ты неуклюжий, двигаешься, как ёжик после спячки.

Оба часто дышали; плащи были сброшены, и их разгорячённые тела сверкали от пота. Со стороны можно было подумать, что происходит серьёзный поединок. На самом деле это была сравнительно безобидная игра, привычная для дружинников Одина. Никаких особых правил не существовало; запрещены были только постыдные удары в пах и копчик – те, которые иногда применялись земными воинами, чтобы оскорбить противника.

Хёгни сидел на земле, заливаясь яркой золотой кровью. Сигурд опустил меч.

– Ладно, – весело сказал он, подходя к раненому, – можешь убить меня. Только в этот раз не в спину, ладно?

Плечи Хёгни вздрогнули, как будто ему внезапно стало зябко.

– Ты же знаешь, я не люблю, когда ты так шутишь.

– А я и не шучу. Теперь-то? К купанию в молоке я уже притерпелся.

– Замолчал бы хоть, – сказал Хёгни и вытянул руку с мечом. Остриё меча коснулось груди Сигурда. Хёгни легонько кольнул его под рёбра.

– Всё, – сказал он. – Я пустил тебе кровь. Мы квиты. Мир?

– Мир, – засмеялся Сигурд, убирая меч. Он обмакнул палец в кровь Хёгни и провёл им по своей царапине. Из дверей Вальгаллы показалась Брюн, державшая полотенце и горшочек топлёного масла, смешанного с соком трав.

– Выспаться не дадут, – обронила она. У валькирий безупречное чутьё на пострадавших, но раненому воину Мидгарда не стоит ждать помощи от валькирии, если только у неё нет отдельного распоряжения Одина насчёт него – если валькирия устала и голодна, а раненый долго не умирает, она вполне может подкрепить свои силы его кровью. Другое дело – бессмертные воины Дикой Охоты.

Опустившись на колени возле Хёгни, она тщательно вытерла ему кровь и стала смазывать маслом рану. Хёгни не шевелился, чтобы не мешать ей. Рана тут же стала затягиваться.

– То-то, – Брюн похлопала его по колену. – Будешь знать, с кем биться на мечах.

Она выпрямилась, оставив Хёгни дожидаться, пока нога заживёт окончательно. Сигурд приблизился к ней сзади и обнял её одной рукой, неловко – крылья мешали.

Брюн извернулась, обратив к нему улыбающееся лицо.

– Грудь в грудь он так с тобой и не справился, – проговорила она. – Надеюсь, он поймёт, что это бесполезно?

– Брюн, – сказал Сигурд после короткого крепкого поцелуя, – я всё хотел у тебя спросить…

– Что?

– Ты не жалеешь?

– О чём я должна жалеть?

– Что занимала высокое положение там?

Улыбку словно смыло с лица Брюн. Её брови почти сомкнулись на переносице.

– Плохо же ты обо мне думаешь, – резко произнесла она. – Стыд потерял?

Её бронзово-жёлтые глаза встретились с его синими. При их жизни она была единственной, кто мог вынести его взгляд в упор. Потом черты её лица смягчились, и смуглая рука легла на ключицу Сигурда.

– Всегда лучше быть служанкой у бога, – сказала она, – чем княгиней у подлеца.

К облегчению Гудрун, её просьба не встретила сопротивления. Атли взял только золотые браслеты и ожерелья фризов, раз уж до клада ему добраться было не суждено; к нарядам он был равнодушен и позволил ей забрать узлы с одеждой братьев. Он стал довольно безразличным по отношению к ней, после того, как его ближайшая задача была выполнена. Виновники гибели Брюн были мертвы, а больше ему пока ничего не требовалось.

Костёр чадил палёной шерстяной тканью, и у Гудрун слезились глаза. Стоя у костра с распущенными волосами, она вдруг осознала значение того, что сделал Атли. Проклятый гунн рассчитал меру мщения в соответствии со степенью виновности каждого. Хёгни всего лишь воткнул меч под лопатку Сигурда, и то по принуждению – и Атли обошёлся с ним снисходительно. Но Гуннару, сломавшему жизнь его сестре, вначале бесчестным браком, а потом заговором против Сигурда, пощады быть не могло. Атли мало было замучить его насмерть – он добился того, что Гуннар умер трусом.

– Вот оно что, – прошептала Гудрун. Озарение её было ясным, как солнечный свет. Вот оно что, повторила она. В этот миг перемена в ней, зревшая медленно и неотчётливо, совершилась окончательно и бесповоротно. Горе сделало её злее и умнее, чем когда-либо. От прогоревшего костра удалялась не та Мышка, которая когда-то любовалась на солнце сквозь стакан из янтарного стекла. Теперь она была тенью, молчаливой, бесцветной и опасной.

Она больше не полагалась на отца; нет, она будет действовать сама и поступит с Атли так, что мало не покажется. Первое, что она сделала на следующий день – заприметила, где растёт белена, набрала семян и истолкла их в порошок. Зелье она хранила у себя в шарфе, которым подпоясывалась. Собрав всё свое терпение, она выжидала. Ей много раз предоставлялся удобный случай, но слишком раннее начало могло всё испортить. Нужно было полностью усыпить бдительность князя. Гудрун в детстве слышала, как кто-то говорил, что месть – это такое блюдо, которое подаётся холодным. И чтобы охладить кипевшие в ней горечь и отчаяние, она нашла выход – притвориться, будто Атли удалось её сломить. Она почти перестала с ним разговаривать, а если и обращалась к нему, то заискивающим тоном, часто моргая; она часами просиживала у остывших кострищ, раскачиваясь и ковыряя пальцем в золе – эти внешние проявления хандры оказались полезными и для неё самой, они помогали ей сбросить напряжение. Она нарочно держала перед лицом тлеющий войлок, чтобы глаза были красными. Теперь, когда она впала в столь жалкое состояние, Атли относился к ней как к неодушевлённому предмету – чему-то вроде подушки или треножника для котла. Это её вполне устраивало.

Месяц спустя она решилась. Тёртую белену она подмешала няньке в похлёбку. Эффект был даже сильнее, чем рассчитывала Гудрун. Забрызганную слюной, истошно визжащую няньку с трудом удерживали трое самых крепких воинов. Её пришлось связать и уложить в другом шатре. Гудрун рыдала, прижимая к себе двойняшек.

– Я больше не дам своих детей этой припадочной! – кричала она. – Буду сидеть с ними сама!

Так малыши оказались в палатке Гудрун. Она не возражала против того, что белобрысую Аслауг взяла на своё попечение Эльфрида – ей самой племянница была лишь помехой. Лёжа в одной постели с детьми, она раздумывала, как двигаться дальше. Всё нужно было сделать очень быстро, пока Атли не вмешался и не нашёл другую няньку. А если и на вторую рабыню найдут припадки, это будет слишком подозрительно.

Фригг неслышно соскользнула с постели и оглянулась. Один крепко спал, разметавшись на кровати, укрытый одеялом по пояс. Одеяло – разумеется, руками самой Фригг – было расшито картинами его собственных подвигов, но он никогда особенно не замечал этого, к немалой её досаде. Во сне, когда его не терзали заботы, он выглядел моложе. Фригг с нежностью провела рукой по его буйным волосам.

– Причёсывается раз в полтораста лет, – пробормотала она. Затем взяла в руки маленькое зеркальце, подышала на него и начертила пальцем на замутнённой поверхности несколько знаков. То, что она увидела в зеркальце, не слишком понравилось ей.

– Пора вмешаться, в конце концов, – она положила зеркальце на лавку и потянулась за своей накидкой. – Сама она не справится.

Застёгивая броши, Фригг подумала, что неплохо бы принять меры, чтобы Один не проснулся до её возвращения. Кто знает, как отнесётся он к её затее? Она порылась в своей корзинке для рукоделия и вытащила пряслице с вырезанными на нём сонными рунами. Затем уколола руку веретеном и уронила золотые капли крови на надпись. Руны вспыхнули неярким светом. Фригг улыбнулась и сунула пряслице под подушку Одину.

– Отдыхай, милый, – шепнула она, игриво оттянув край одеяла и пощекотав его воинские украшения. – Некоторые дела лучше предоставить женщинам.

Гудрун проснулась оттого, что чья-то мягкая рука погладила её по щеке. Она открыла глаза. Полог шатра был наполовину раздвинут, и внутрь пробивался ранний утренний свет. Невольницы спали как убитые; в лучах восходящего солнца Гудрун не сразу разглядела стоящую перед ней женщину, которой здесь раньше не было.

– Как тебя уходили, солнце моё⁸, – с сожалением сказала незнакомка, глядя на неё из-под распущенных русых волос. Лицо её, сколько могла разглядеть Гудрун, было молодое и румяное, и одета она была всего лишь в накидку из двух светлых полотен, сколотых золотыми брошами на плечах, даже без пояса. Но браслетов и ожерелий на ней было не меньше, чем на жене любого конунга.

Гудрун вдруг догадалась, кто это. Охваченная пугливой радостью, она подскочила и встала на колени.

– Нет времени любезничать, – тихо произнесла Фригг. – Слушай меня внимательно. Я собираюсь тебе помочь.

– Слушаю, богиня, – покорно ответила Гудрун. Фригг уселась на подушку напротив неё.

– Откровенно говоря, твои братья мне никогда не нравились. Не думай, что я вмешиваюсь из-за них. Но Атли вёл себя бесчестно, и ты имеешь полное право отомстить, после всего, что он с тобой сделал. Подлость спускать нельзя.

Она придвинулась ближе и заглянула в лицо Гудрун. Глаза у неё были ясные, зелёные и отражающие солнечный свет.

– Сегодня он поедет на охоту. Я сделаю так, что ему попадётся медведица с двумя медвежатами. Предложи ему пирога с медвежатиной. Ведь ты хотела угостить его пирогом, так?

– Я поняла, богиня, – прошептала Гудрун, просияв. Она пошарила, отыскала бусы из цветного стекла и золотых шариков и протянула их Фригг.

– Прошу тебя, не откажись от моего подарка. Это лучшее, что у меня есть.

Фригг кивнула и надела бусы себе на шею. Затем с молчаливой улыбкой поднялась на ноги и выскользнула из шатра.

Преодолев оцепенение, Гудрун выглянула наружу. Там никого не было, кроме привязанных коней.

– Понятно, – с какой-то непостижимой усмешкой проговорила она, сжав кулаки. – Будет ему пирог с медвежатиной.

Ближе к вечеру Атли вернулся с охоты. Добычу Гудрун увидела сразу, ещё издали.

– А посмотри-ка, что у меня, – сказал князь, привстав в седле. – Посреди поля застигли – зачем они туда вылезли, одни боги знают.

– Медведи! – воскликнула Гудрун. – Лучше бы ты их не привозил, – опечаленно добавила она, – теперь я ещё больше тоскую по дому.

– Что с тобой такое? – благодушно спросил Атли. После удачной охоты у него было хорошее настроение.

– Я вспомнила пирог с медвежатиной. Я пекла его для Сигурда…

Голос её задрожал. Гудрун ничего не знала об актёрском искусстве Ромеи, но игра её была выдержана безупречно. На самом деле, живя с Сигурдом, она не пекла никаких пирогов – она была настолько избалована, что единственная домашняя работа, которой она занималась, это вышивание гладью.

Ставка на ревность оказалась безошибочной.

– Так испеки его для меня, – ответил Атли. – Кто тебе мешает? Сигурд умер, и ты его всё равно не вернёшь.

– Хорошо, – подавленно отозвалась она, – дай сюда медвежат. Молодое мясо в пироге хорошо.

Никто не видел, что делала Гудрун в последующее время. Но ближе к вечеру, когда воины отдыхали в шатрах, она появилась на пустоши, где рабыни месили тесто на плоских камнях, готовясь печь лепёшки к ужину. В руках её был мешок из конской шкуры.

– Князь велел приготовить пирог из тех медвежат, которых он привёз с охоты, – объявила она. – Он хочет, чтобы пирог подали на ужин.

– Поздновато, – сказала одна из рабынь, – мы не успеем их разделать.

– Не беда, – ответила Гудрун, – я сама их уже разделала.

Она передала рабыням мешок.

– Ты в ужасе, хранитель; ты не хочешь дальше смотреть этот сон. Ты встряхиваешь головой, чтобы поскорее проснуться. Ты оправдываешься тем, что уже слышал эту историю. Но, если ты не трус, ты должен увидеть всё до конца. Ведь эта история ничем не хуже любой другой – разве тем, что её рассказывают уже две тысячи лет.

– Славный пирог, – пьяно проговорил Атли, обращаясь к Гудрун, но из обязательности пощипывая Эльфриду, которую держал за талию. – Сама-то почему не ешь?

Его обычная сдержанность куда-то девалась в этот вечер; начал он с кумыса, потом перешёл на белое и красное вино. Воинов и слуг он вскоре выпроводил, оставшись с Гудрун и несколькими наложницами. С него сняли кафтан и сапожки; ворот рубахи у него был развязан, смуглое лицо блестело от пота.

– А вот я сейчас возьму да повалю Эльфриду при тебе, – забахвалился Атли. – Ну, скажи, чего сидишь совой? По Сигурде своём соскучилась?

– А если и по нём? – хрустя сплетёнными пальцами, произнесла Гудрун. Атли, сам того не подозревая, помог ей.

– Ну-ну, – прикрыв один глаз, усмехнулся он. – Был Сигурд, да вышел весь! Сожгли твоего Сигурда и курган насыпали сверху. Или ждёшь, что он явится к тебе ночью?

– А он уже приходил, – суховатым тоном отозвалась Гудрун. Теперь, после гибели братьев, не имело смысла держать это в тайне, и она постаралась уязвить Атли. Князь посмотрел на неё замутнённым взглядом. Эльфрида выскользнула из-под его руки и устроилась чуть в стороне, подозрительно поглядывая на обоих.

– Ага! И какой он был? Весь распухший и в крови?

– Ничего подобного, – ответила Гудрун, – белый, красивый. Он теперь в дружине у Одина.

– Трепло ты бабье, – скучающим голосом сказал князь. – Проку от тебя нет никакого… Эльфрида, налей мне ещё. Ишь ты! Небесный дружинник…

Гудрун глянула искоса из-под приподнятого плеча.

– С собой меня звал, – как бы невзначай сказала она, – да я не пошла.

Кому будет вред, решила она, если чуточку приврать.

– Хоть бы замолчала, – сказал Атли и, дотянувшись, кинжалом подцепил последний кусок пирога, не удержал и уронил его себе на колени. – А ничего пирог… хорошо…

Гудрун смотрела на него в упор, и в серых глазах её появилась какая-то непривычная колючесть.

– Нравится? – насмешливо проговорила она. – Вкусно?

– Чего ты? – насторожился Атли. Она рассмеялась задавленным скрипучим смешком.

– А знаешь ли ты, что ты ешь, радость моя?

У Атли кровь отлила от лица.

– Яду подсыпала, гадюка? – выдохнул он. Эльфрида кинулась на Гудрун.

– Убью, мразь!

Гудрун оттолкнула её, и она шлёпнулась на подушки.

– Протрезвись сперва, – сказала она. – Нет, князь, яд – это было бы слишком просто.

На глазах у Атли и наложниц она встряхнула складками своего серого гуннского кафтана. На ковёр выкатились две крошечные черноволосые головки в запёкшейся крови.

Князь выронил чашу, вино залило ему штаны и носки.

– А-ааа! Ведьма! – взревел он и вскочил на ноги. – Да я тебя…

– Попробуй сунься, – негромко выговорила Гудрун, и все увидели, что у неё в руках сабля Атли.

– Брось, живой не уйдёшь! – Эльфрида схватила рукав Гудрун. Она обернулась и взмахнула саблей. Эльфрида ойкнула и попятилась, рука её повисла как плеть – у неё были рассечены сухожилия. Гудрун подняла саблю над головой.

– Только подойди кто!

Второй удар пришёлся прямо по горлу Атли. У неё не достало сил отрубить ему голову одним махом, но, чтобы убить его, этого хватило с лихвой. Кровь хлынула ручьём; голова с мотающейся косицей запрокинулась назад, и тело князя рухнуло на подушки. Невольницы забились в глубь шатра, глядя на его судороги. Полог раздвинулся, в проёме показалось лицо подвыпившего гуннского воина.

– Что здесь… – начал он и отшатнулся: Гудрун ткнула его в глаз концом сабли. Вслед за тем полог разлетелся в стороны, распоротый сверху вниз клинком. В шатёр влетели несколько гуннов и остановились, увидев своего князя мёртвым. Воспользовавшись их замешательством, Гудрун выскочила из шатра и бросилась бежать.

На бегу она сбросила кафтан и осталась в рубашке и шароварах. Решение было принято, и она хотела успеть до того, как её догонят и схватят. Она не пыталась бежать домой, знала, слишком далеко, бесполезно, да и не было у неё желания возвращаться. Она мчалась в сторону берега Рейна.

Солнце пекло ей голову; во рту пересохло. Оказавшись на круче, Гудрун поспешно разулась, швырнула сапоги в кусты и босиком стала спускаться по обрыву.

В чаще прибрежного ивняка, куда она заползла, было свежо и прохладно, и она села на торчащий корень, чтобы сделать передышку. Её не видно в зелени сверху, думала она, они не сразу её найдут. У неё есть ещё немного времени – совсем чуть-чуть, больше ей не надо.

Гудрун вытерла пальцы, перемазанные землёй, и втянула голову в плечи. Хотелось пить; она поднесла ко рту блестящий ивовый лист и пожевала, но это мало освежило её. Забившись в листву, она слышала удары собственного сердца, колотящегося, как в лихорадке. Все были ей чужие, давно и бесповоротно – родители, без всякой пользы сделавшие из неё жертвенную козу; дети, которые теперь не знали и не помнили её в лицо; мёртвый Сигурд, нагой, бледный и отвратительно молодой, как будто не было этих двух с лишним лет после его смерти. Если ей и осталось куда пойти, она пойдёт к братьям – они-то никогда не оттолкнут свою Мышку.

Гудрун услышала над головой топот коней и голоса всадников, переговаривавшихся на обрыве. Тело её напряглось, как натянутый лук.

– Пора, – сама себе шепнула она. Выковыряв из земли крупный меловой камень, она засунула его на грудь под сорочку и выпрямилась во весь рост, держась за сучья ивы. Затем разжала руки и прыгнула в Рейн.

Она падала головой вниз; ветки раздирали ей лицо и вырывали клочья волос. Не долетев до воды, она ударилась плечом и животом о корявую иву, незаметную сверху, и повисла на стволе. Задыхаясь от боли, она руками стала спихивать себя с ивы, но рубашка зацепилась за сук. Она яростно задрыгала ногами и соскользнула с дерева; раздался треск разорванной ткани, камень вылетел из-за пазухи и с плеском ушёл в солнечную рябь, а миг спустя вслед за ним плюхнулась Гудрун.

Прохладная вода хлынула ей в уши и в ноздри; солнце над головой затянулось зелёной мутью, но тут же снова выскочило откуда-то и ударило ей по глазам. Течение подхватило её, перевернуло и потащило неведомо куда.

Опомнившись, Гудрун обнаружила, что голова её над водой и что всё это время она непроизвольно отплёвывалась, жадно хватая воздух. Силы оставили её; она не могла бороться с течением, сносившим её вниз по реке. Даже умереть тем летом ей было не дано.