Текст книги "Страшная Эдда"

Гуннар, злосчастный Гуннар, всё ещё неженатый в двадцать восемь лет, за что его бранил отец – Гуннар, по которому, с его щегольской остроконечной бородкой и клетчатыми брюками, сохли все дочери соседствующих ярлов и конунгов, но который полагал, что он слишком хорош для них, – увидел Брюн и пропал. Попятившись, он сжал руку Атли.

– Отдай сестрёнку, князь! – быстро проговорил он. – Река она там или Брюнхильд, какая разница, я её хочу!

– Здравствуй, мама, – сказал Гуннар, входя. – Мне очень нужен твой совет.

Гримме даже выпустила из рук веретено. Не так уж часто строптивый Гуннар обращался к ней за советами. Правда, у него теперь ответственный момент – он женится; хорошее время для того, чтобы напомнить ему о семейной порядочности.

– Так что же? – спросила она, пригласив Гуннара сесть на лавку.

– Ты знаешь много всяких волшебных приёмов, – покладисто начал он. – Скажи, можно сделать так, чтобы кого-то другого приняли за меня?

– В чём дело? – подозрительно переспросила Гримме.

– Дело в невесте, – вздохнул Гуннар. – Она соглашается выйти замуж только за того, кто пройдёт её испытание. Она засела в какой-то старый курган, вокруг горит огонь чуть не до верхушки, и я должен попасть к ней внутрь. Я пробовал – туда не подойти. Если и прорвусь, то в полуподжаренном виде, а предполагается, что я должен остаться невредимым.

– Но ведь нужен кто-то, кто сумеет это сделать за тебя, – рассудительно заметила Гримме.

– К счастью, это не вопрос. Я уж было думал, что придётся отказываться, когда мы с Сигурдом погадали на рунах и вышло, что он сможет пройти через этот проклятый огонь. Он просто чудо – согласился спасти меня от такого позорища.

– Ага… Понятно, – задумчиво ответила Гримме. – Вот что, милый: сама я такого средства не знаю, врать не буду. Но за сосновой рощей к востоку живёт саксонская ведьма, вот она точно знает.

– Всё готово, – сказала саксонка. – Теперь нужна только кровь конунга Гуннара. Заморочная мазь не действует без крови того, на кого заговорена.

– Много надо? – поинтересовался Гуннар, закатывая рукав.

– Девяти капель хватит, – ответила колдунья. Гуннар уколол руку кончиком ножа и вытянул её над котелком с мазью. Когда тёмно-красные капли скатились в мазь, саксонка быстро перемешала содержимое котелка палочкой с вырезанным заклинанием.

– Вот и всё, – объявила она. – Молодому конунгу надо намазаться этой мазью, и до следующего восхода солнца его будут принимать за конунга Гуннара.

Сигурд сунул палец в котелок.

– Надеюсь, только лицо? – он скорчил гримасу, понюхав мазь. – Чего ты туда напихала? Пахнет, как нарывная трава.

– Ты должен намазаться весь, – строго сказала саксонка. – И волосы тоже, как это ни противно. Потом всё всосётся. Если хотя бы вот столько, – она показала кончик пальца, – останется без мази, волшебство не сработает.

– А вонь она не учует? – засомневался Сигурд. Гуннар дёрнул его за плащ.

– Раздевайся, копуша!

– Без тебя знаю, – сказал Сигурд. – Предупреждали же, не ругайся, а то всё испортишь.

Сложив одежду на лавку, он зачерпнул ладонью мазь и начал натираться.

– Гадость, – сердито наморщил он переносицу. – И липкая же! Гуннар, смажь мне спину, я не достаю.

Гуннару не очень хотелось иметь дело с этой мазью, но он всё же окунул пальцы в котелок и принялся размазывать её по спине Сигурда. И кто бы подумал, что об него ломаются мечи и копья, удивился он. Мальчишка, позвонки наружу, а гунны при виде его готовы в штаны наложить. Постойте, а это что такое?

Между лопаток кожа Сигурда не была такой белой и чистой, как везде. Там было розоватое пятно примерно в три пальца шириной и в середине пятна багровая чёрточка. Ранка заживала плохо и была всё ещё воспалена.

Ах, вот оно что, подумал Гуннар. Значит, здесь он вовсе не неуязвимый. Он даже понял, откуда ранка.

Дней десять назад, в ознаменование конца похода против гуннов, они побратались. И Сигурд, после нескольких безуспешных попыток порезать руку, вручил Хёгни нож и потащил его с собой в густые заросли ивняка с плющом. Ясно, ему не хотелось проделывать это у всех на виду, иначе бы вышло то, что называют – по секрету всему свету. Гуннар потом гадал, откуда же именно Сигурд добыл кровь, и в голову лезли самые пакостные предположения. А оказалось всё просто. Он, видно, зашёл в кусты и задрал рубашку на спине, а Хёгни царапнул его ножом и собрал кровь в ладонь.

У Гуннара внутри всколыхнулась ревность. Почему Сигурд выбрал Хёгни, а не его? Неужели он меньше доверяет ему? У него не было ответа на этот вопрос, и неопределённость эта не нравилась ему.

Задумавшись, он, видно, не заметил, как нанёс последний мазок, потому что, опомнившись, невольно вздрогнул и отдёрнул руку.

– Получилось… – опешил он и отвёл глаза. Было довольно неприятно видеть прямо перед собой обнажённую копию себя самого. Это походило на дурную примету. Гуннару кто-то рассказывал, что людям являются их двойники перед смертью.

– Ни пса не получилось, – недовольно проговорил Сигурд, осмотрев себя. Голос его тоже звучал как голос Гуннара. – Это же я, всё по-прежнему.

– Но я-то вижу тебя… меня… – Гуннар запутался. Саксонка тихонько рассмеялась.

– Всё правильно. Мазь не может заморочить только одного человека – того, кто намазан. Конунг Гуннар, дай ему свою одежду.

– Придётся тебе переодеться в моё, – сказал Сигурд. Его синий наряд был тесен Гуннару – рубашка, на Сигурде свободно ниспадавшая широкими складками, обтянула его так, что едва не лопалась, зато в длину спустилась до колен (Сигурд был на полголовы выше его ростом). В штаны Сигурда он влезть не смог.

– Похож на франка! – расхохотался Сигурд. Его смех задел Гуннара.

– Сам на кого похож… – начал он и прикусил язык. Сигурд даже поперхнулся от смеха.

– Да ладно, – сказал он, отсмеявшись, – ты же всё равно не будешь выходить наружу. Никому не надо видеть двух Гуннаров.

Он уже надел на себя вещи Гуннара – его малиновую рубашку, алый плащ на меху и длинные клетчатые брюки (за материей для них Гуннар специально посылал к галльским купцам). Обувь он не менял – она, к счастью, у них мало отличалась. Оставалось только сделать ему причёску, как у Гуннара, носившего аккуратный, гладко стянутый свебский узел над правым ухом.

– Не умею, – пожаловался Сигурд. – Всегда ходил с распущенными волосами.

– Давай, завяжу, – сказал Гуннар. Причёсывать себя самого было непередаваемо странно. И была ещё в этом какая-то странность, какая – Гуннар сразу понять не мог. А когда понял, то даже замешкался на мгновение. Под пальцами чувствовались не его собственные волосы, хорошо знакомые ему на ощупь – это были шелковистые волосы шестнадцатилетнего Сигурда.

Поражённый догадкой, Гуннар тронул лицо своего двойника. Так и есть – он отчётливо видел рыжеватую бородку, но осязать её не мог.

– Что с тобой делается? – озадаченно спросил Сигурд. Гуннар не ответил. Он торопливо закончил его причёсывать и только потом сказал:

– Не давай ей себя целовать! Нельзя, чтоб она до тебя дотронулась!

– Нельзя же так ревновать, – с укором сказал Сигурд. – Мне придётся взять у неё кольцо, и она заподозрит неладное, если я её не поцелую.

– Да я и не ревную! Просто… ты на ощупь остался прежний! Она сразу догадается!

– Ты уверен?

– Полностью, – невесело ухмыльнулся Гуннар. – Найди любой предлог, чтобы к ней не прикасаться, иначе она спросит тебя, почему она не чувствует бороду, которую видит.

– Хорошо, – сказал Сигурд. – Когда я буду у неё, положу между нами меч.

Брюн сидела у входа в шатёр, не обращая внимания на холод, и грызла ногти. Её затея обернулась каким-то дурным сном, пробудиться от которого было невозможно. Разве не была она уверена, что только Сигурд сможет пройти через пламя, окружающее курган? Именно поэтому она без колебаний дала обещание, заранее согласилась выйти замуж за того, кто это сделает. Она заранее приготовилась к тому, что Гуннару это окажется не под силу. Потому что заклятие было таково, что в курган мог войти только один воин на всём свете, и, если Сигурд это сделал, то второго такого быть не могло. Но Гуннар же вошёл! Заклятие ли дало слабину, или тут всё же был подвох? Мог ли Сигурд её обмануть?

Тогда, меньше года назад, он брёл по холмистому берегу Рейна, слегка опьяневший от своего первого подвига и от того, что впервые был один, без чужого надзора. На нём звенели золотые браслеты и ожерелья, рот был всё ещё в крови Регина, которую он не потрудился как следует отмыть. Он чувствовал, что с ним должны происходить необыкновенные вещи, ради которых только он и создан. И потому он не очень-то удивился, когда увидел перед собой курган, окружённый стеной пламени. Регин рассказывал ему, что в курганах бывают сокровища, если там похоронен ярл или конунг, и Сигурд подумал, что ему повезёт, если он найдёт ещё один клад. Как он прошёл сквозь пламя, он не особенно и задумывался. Перед ним оказалась низкая, потемневшая от непогоды дверь, которую он без труда распахнул. Внутрь хлынул солнечный свет.

К огорчению Сигурда, сокровищ там не оказалось – только глиняный кувшин и оловянная чаша. Но вот шлем и оружие погребённого воина, уложенного на кровать в середине кургана, были красивые, и Сигурд решил посмотреть, не сгодятся ли они ему. Того, кто лежал на кровати, видно, похоронили совсем недавно – лица его Сигурд не видел за шлемом с позолоченной маской, но стройные голые ноги ниже доспеха были светлого, не тронутого тлением цвета. Сигурд подошёл и рванул шлем. Он держался крепко; Сигурду пришлось дёрнуть из всех сил. Вначале отлетела маска, открыв лицо – бледное, странное, безбородое, хотя явно не юное. Шлем соскочил с головы лежащего и остался в руках у Сигурда, а из-под шлема развернулась и свесилась на пол чёрная коса – длинная, женская, не мужская.

– Вот так раз, – вслух сказал Сигурд. Ему случалось раз видеть женщин – однажды к ним заходили две знахарки, старая и молодая. Старая приносила мазь для больной поясницы Регина, а молодая хихикала над Сигурдом и давала ему себя щупать за то, что он починил ей заколку. Сигурду захотелось посмотреть, все ли женщины одинаковы. Он потрогал колено лежащей – оно оказалось тёплым. Он заметил, что доспех на ней из бронзовых колечек, нашитых на обыкновенный холст, вынул меч и разрезал его от подола до горловины.

И отпрянул, оробев в одно мгновение, потому что глаза женщины открылись, и она подняла голову. Так он познакомился с Брюн.

Брюн дала клятву, что выйдет замуж только за воина, равного которому не будет – и она же дала клятву выйти за того, кто сумеет пройти через пламя вокруг кургана. Ей казалось, что у неё вот-вот лопнут внутренности. Какое бы решение она ни приняла, она становилась клятвопреступницей. Если она откажет Гуннару, она нарушит клятву, данную людям, если же примет его предложение, то нарушит клятву, которую она давала богам – и Сигурду. Но почему Сигурд так странно себя повёл? Делал вид, будто они незнакомы, когда приезжал с Гуннаром и Хёгни, а потом обмолвился, что он женат на их сестре… Что ж, он теперь конунг, может быть, ему мало одной жены. Но зачем он позволил Гуннару к ней посвататься и даже пройти испытание за него? Да полно, Гуннар ли это был? Нет ли тут какого колдовства – ведь, когда Гуннар был с ней рядом в кургане, от него омерзительно пахло. Но у неё не было доказательств, а все вокруг видели, что сквозь пламя проходил Гуннар.

Бесстыдники, подумала Брюн. Конечно, они её обманули, хотя неясно, как и зачем. Не следовало ей давать колечко и пояс Гуннару, прежде чем она сообразила, что к чему.

Атли пришёл в бешенство, когда она сообщила ему, что не собирается замуж за Гуннара.

– Да ты в своём уме? – закричал он. – Мы только что заключили с ними мир, и ты сама обещала выйти замуж за того, кто пройдёт твоё дурацкое испытание. Конунг Гуннар сделал это, а ты не хочешь держать обещание?

– Я не обещала выйти за конунга Гуннара, – с каменным лицом ответила Брюн. – Я даже не притворялась, будто он мне нравится.

– Нравится, не нравится – мне дела нет, – Атли побагровел. – Поздно теперь играть в разборчивость! Ты соображаешь, в какое положение ты меня поставила?

– Уж не в худшее, чем себя, – спокойно произнесла Брюн. Рядом с красным от злости Атли она казалась жёлтой, как воск, как будто это её кровь прилила к лицу князя. Атли возмутился ещё больше.

– Если я тебя люблю, это ещё не значит, что я должен потакать всем твоим бредовым выдумкам! Когда Гуннар пойдёт на нас со своим неуязвимым приятелем, ты кончишь жизнь не женой, а рабыней на скотном дворе! Потому что ни один мужчина не простит, когда с ним так поступают.

– Что ж, скотный двор не стыднее такого замужества, – сказала Брюн и безжизненно рассмеялась.

– Ну, знаешь! Гуннар Гьюкунг – позорный муж? За кого, в таком случае, ты собралась? Ждёшь змеиного хана на золотом коне?

– Если не судьба, – равнодушно ответила Брюн, – то ни за кого. Лучше останусь у тебя.

По характеру своему Атли отличался упрямством. Во всех других случаях сдержанный и осмотрительный, он зверел, если ему упорно перечили. И если уж какое-то намерение засело ему в голову, он не мог стерпеть сопротивления.

– Дура! – выкрикнул он. – Тебе не пятнадцать, чтобы ерепениться; через два-три года на тебя клюнет разве ромейский сотник, которому всё равно, что класть с собой в кровать – козу или пехотинца! Вековушек в нашем роду не было и не будет!

Переведя дух, он сгрёб её за ворот платья.

– Вот что, милочка, – сказал он, понемногу принимая свой обычный цвет, – ты можешь называться как угодно, Рекой или Брюнхильд, но я старший, и ты меня послушаешь. Ты выйдешь замуж за Гуннара и получишь половину отцовского наследства, которая тебе причитается – земли, золото, лошадей и всё прочее. А станешь упираться – я не я буду, если я тебя не утоплю в Рейне.

– Какой красивый пояс! – воскликнула Гудрун. – Это мне, да?

Сигурд в испуге приподнял голову от постели. Гудрун, уже одетая, стояла на коленях возле сундука, на котором лежали его вещи, и держала в руках пояс Брюн.

Впервые в жизни сердце у него заколотилось, как у пойманного воробья. Он забыл отдать пояс Гуннару! Разумеется, он не имел права вот так дарить его Гудрун – но если он скажет ей «нет», как он объяснит, с чего это среди его одежды оказался женский пояс? Он не сумеет придумать убедительное оправдание, и, скорее всего, его заподозрят в том, что он надевает женские вещи для колдовства⁴ – для бесчестного колдовства, потому что для хороших дел таким не занимаются. Начнётся дознание, а тогда вскроется, как на самом деле сватался Гуннар… Обоим придётся туго.

– Конечно, солнышко, – с приветливой улыбкой ответил Сигурд. – Это тебе в подарок от гуннского конунга.

С этого дня жить ему оставалось тринадцать месяцев.

После того, как с ним случилось это, он долго не мог ничего понять – последние мгновения его жизни начисто выпали у него из памяти. Он не придал значения тому, что он неодет, думая, что он всё ещё у себя в постели, а Хильду он принял за Гудрун. Но, мало-помалу поняв, что он лежит вовсе не в своей спальне и что женское лицо, склонившееся над ним, чужое, Сигурд вздрогнул, как от укола. Мысль обозначилась внезапно, и он сам испугался её ясности. Ясность эта пронзила его, словно мечом, и он быстро сел и подтянул ноги, озираясь.

– Я умер, да? – тревожно спросил он. Хильда, убедившись, что всё в порядке, отошла к очагу.

– Ну, умер. Зачем так подскакивать?

– Хватит врать, – засомневался Сигурд. – Для Хель ты слишком красивая.

– Почему же Хель? – обернулась Хильда, возившаяся со своим волшебным котлом. – Месяц мой ясный, а другие возможности тебе в голову не приходили?

– Ну-у, – Сигурд пожал плечами. – Не хочешь же ты уверять меня, что это Вальгалла.

– Нет, конечно, – мотнула головой Хильда, коса хлестнула её по спине. – Вальгалла за соседней дверью.

– Глупые шутки, – на всякий случай буркнул Сигурд, хотя, присмотревшись к обстановке, он начал склоняться к мысли, что с ним не шутят.

– Тебя выкупили, – пояснила Хильда. – Хель без тебя как-нибудь обойдётся – не по ней украшение.

Невзирая на неудовольствие Сигурда, она вымыла его молоком из котла.

– Приятно работать с полным совершенством, – беззаботно произнесла она, – никаких хлопот. Ты словно с рождения предназначен в дружинники Одину.

– Говоришь прямо как старый Гьюки, – засмеялся Сигурд. – Что, я и вправду так хорош?

– Да, в рунах твоей души не было ни одной погрешности… почти.

– Секрет, конечно? – обмирая от любопытства, поинтересовался Сигурд.

– Да нет, какие тут секреты! Скажу, если тебе так хочется. Там было трижды подряд повторено tru – «доверчивость». Думаю, это всё же описка.

Хильда положила ему на колени меч в серебристых ножнах.

– Это не мой меч, – заупрямился Сигурд.

– Теперь твой, – тоном, не терпящим возражений, сказала Хильда. – И вот это тоже твоё.

Сигурд крутился, разглядывая себя и своё лёгкое убранство не без удовольствия. Он любил яркие одежды, но при случае был не прочь покрасоваться обнажённым – будь то в бою, когда он пугал врагов своей неуязвимостью, или во время жертвоприношений в священной роще. Единственное, чего он не терпел, это лохмотьев. Ему хватило пятнадцати лет жизни у Регина, напяливавшего на него то, что не успел окончательно истаскать сам. Но плащ, который накинула на него Хильда, выглядел новым и блестел, как драгоценный виссон.

– Можешь не сомневаться, – насмешливо сказала Хильда, – не только этот плащ, но и это тело никто до тебя не носил. Даже ты сам.

Сигурд пропустил её слова мимо ушей.

– Что ж, – отозвался он, – в любом случае, спасибо Одину.

– Он тебя ждёт, – сказала Хильда. – Иди в Вальгаллу и скажи ему это сам.

Она подтолкнула его в спину. Прикосновение к спине заставило Сигурда дёрнуться, и он неотчётливо догадался, что это как-то связано с его смертью, но решил отложить воспоминания на потом.

Вальгалла вызвала у него головокружение. Первые мгновения он не понимал, куда ему двигаться и что делать; его накрыло золотистой дымкой и одуряющими медовыми испарениями, словно его сунули головой в охапку цветущего донника в середине июля. Сигурду стало жарко, и он без особых раздумий забросил за спину плащ. Теперь он ничем не отличался от многочисленных дружинников Одина, пировавших в зале. Был тот час утомления и пресыщения, который рано или поздно наступает на всяком пиру, – даже и на вечном, – и они большей частью дремали на полу, застеленном мехом, в беспорядке свалив туда оружие и опустевшую посуду. Издали слышалось рассеянное звяканье арфы – кто-то пробовал подбирать мотив. Сигурд никак не мог найти взглядом Одина и стал пробираться по залу, осторожно находя себе дорогу в нагромождениях тел, мечей и ковшей для питья. Почти сразу он наступил на крыло взвизгнувшей валькирии, а затем чья-то перевязь захлестнулась у него вокруг щиколотки, и он потерял равновесие.

Сигурд понял, что падает кому-то на голову, но воспрепятствовать этому не мог. В следующее мгновение обладатель жёстких кудрей произнёс хмельным голосом:

– Тьфу на тебя! Думаешь, раз нам не больно, то и на башку можно усесться?

Могучие руки приподняли Сигурда и посадили его на пол. Хозяин роковой перевязи оказался огромного роста, выше Сигурда, а что касается ширины в плечах, его хватило бы на двух Сигурдов. Волосы и усы у него были красно-рыжего оттенка, и всего его покрывали тёмно-золотые веснушки.

– Я в твоём мече запутался, – с невольной улыбкой объяснил Сигурд. Веснушчатый продрал глаза и вгляделся в него.

– Боги, да это же Сигурд Вёльсунг! Какими судьбами? Извини, что не признал.

– А как ты меня вообще мог узнать? – оторопел Сигурд.

– Ещё бы не узнать, с такими-то глазищами! Наслышаны мы про тебя, только не ждали тебя к нам так скоро. Эй, Мист, проснись, – он толкнул валькирию. – Принеси попить Сигге Вёльсунгу!

В восторге он стиснул Сигурда так, что выдавил весь воздух из его грудной клетки (побратим на мою голову, костей бы не поломал, успел подумать Сигурд). Но, очевидно, новое тело Сигурда было достаточно прочным – он нисколько не пострадал.

– Я Этельберт, – сказал веснушчатый. – Этельберт Брусника.

– Сакс?

– Нет, кимвр. С ромейцами воевал. Знаешь, – доверительно прищурился Этельберт, – ничего нет гаже ромейских копий. Они зазубрены… а ещё ромейцы любят тыкать вот сюда…

– Да ты что, – Сигурд непроизвольно поёжился.

– То-то и оно, приём подлейший. Хуже скифов; кто их только научил?

– Слава богам, со мной такого не было, – сказал Сигурд. – Я был неуязвимый… в основном.

Мист притащила чашу молока, и Сигурд с Этельбертом выпили её поочерёдно. Молоко навлекло на Сигурда странную истому, но голова оставалась ясной. Лишь мысли о Мидгарде поблекли и помутнели, как будто подёрнулись туманом.

– Пожалуй, – произнёс Сигурд, положив голову на плечо Этельберту, – мне нравится быть мёртвым.

Из всего, что имело отношение к Мидгарду, только одна картина зацепилась за поверхность его памяти, не успев уйти в глубину. Это была первая ночь после того, как ему исполнилось пятнадцать лет. Он лежал под одеялом на лавке, прижимая к себе только что подаренный ему Регином меч. Было полнолуние, и ему не спалось. Луна стояла прямо над дымоходом, и её яркий свет бил в глаза Сигурду. Что-то тянуло его встать. С мечом в руках он вылез из постели. Не натягивая на себя ненавистных обносков, он двинулся во двор.

Ночь была тёплая. В бурьяне у плетня стрекотали кузнечики. Как зачарованный, не чувствуя земли под босыми ногами, Сигурд подошёл к раскрытой двери кузницы и переступил порог. Он почти не удивлялся тому, как хорошо он видит при лунном свете. Оглянувшись, словно опасаясь, что его застанут за чем-то запретным, Сигурд примерил перевязь на голое тело. Ремень лёг на плечо и грудь так, как будто был там всегда. Это было всё равно что составлять единое целое со своим оружием. Постояв немного, Сигурд выхватил меч из ножен и поднял его над головой. Едва осознавая, что делает, он размахнулся и опустил меч на наковальню Регина.

Звук развалившейся пополам наковальни заставил его прийти в себя. Тяжело дыша, он повернулся к двери. И столкнулся взглядом с Регином, стоявшим в дверном проёме.

Регин как-то успел влезть в рубаху; на согнутой руке он держал одеяло. Сигурд смешался. Он думал, что ему попадёт за наковальню. Он уже напустил на переносицу свою угрюмую складку, когда вдруг заметил, что Регин смотрит на него спокойно и как будто даже с одобрением. Беспокойно покосившись на него, Сигурд убрал меч в ножны.

– Ополоумел, голый в ночи шастаешь, – сказал Регин и укутал его одеялом. – Воин что надо, убавить бы тебе чуток отчаянности, тогда в самый раз будет.

Они были уже во дворе, когда Регин вдруг прислушался, замер и притянул к себе Сигурда. По его движению Сигурд догадался, что он смотрит вверх, и тоже поднял глаза. Луну затянуло лёгкой облачной дымкой, и в этой дымке он увидел проносящуюся мимо лунного круга сверкающую цепочку крохотных фигурок, похожих на всадников. Сигурд не мог оторвать глаз. Он почувствовал, как напряглись руки Регина, державшего его выше локтей, и понял, что кузнец старается отвернуть его в сторону. Почему-то Регин не хотел, чтобы он смотрел туда. Он не смог закрыть Сигурду глаза ладонью, не рискуя отпустить одну руку – Сигурд был достаточно силён, чтобы вырваться. Когда всадники промчались и растаяли во тьме, он перевёл дух и выпустил Сигурда.

– Спать иди, – сердитым шёпотом проговорил он. – Завтра я тебе кое-что скажу.

Регин и представить себе не мог, что всего через несколько дней его отрубленная голова будет валяться у ног Сигурда, который будет глотать его неостывшую кровь, собранную в золотой ковшик.

Теперь Сигурд знал, кого он увидел тогда в небесах и почему Регин держал его. Он сам был теперь одним из них. Или уже тогда? Во всяком случае, Регин не хотел, чтобы Сигурд лишний раз задумывался о своём происхождении – это было совершенно не в его интересах. Не без злорадства Сигурд подумал, что человек, собиравшийся хладнокровно убить его, как только он выполнит предназначенное поручение, так за пятнадцать лет и не набрался непочтительности укоротить ему волосы. Совершеннолетие он встретил в заплатанных штанах, но с роскошной гривой ярла.

– Не засыпай, – сказал Этельберт, – тебе нужно подойти и поприветствовать конунга. По обычаю полагается.

– А где он? – Сигурд моментально очнулся. – Я как раз пытался его найти, когда меня подстерегла твоя перевязь.

– Пойдём, провожу.

Таща Сигурда по залу, Этельберт особенно не церемонился и распихивал пирующих. Наконец он остановился, выпустил руку Сигурда и шепнул ему:

– Вот он. Ты должен сам подойти. Не забудь, смотри ему прямо в глаза. Так надо.

Сигурд поднял руки и пригладил сбившуюся набок чёлку. Затем отложил за спину складки плаща и твёрдой походкой направился в ту сторону, куда указывал Этельберт.

Пушистые шкуры на полу пружинили под его ногами сквозь тонкие подошвы сапог. С пересохшими от волнения губами Сигурд подходил всё ближе и ближе к тому, кто сидел в низком дубовом кресле.

Не таким он его представлял себе, совсем не таким…

– Ну, здравствуй, сын, – услышал он.

Сигурд стоял перед фигурой в кресле, чувствуя, как пушок вдоль спины становится у него дыбом под плащом. Откуда было ему знать, что сказители, которых он слушал при жизни, видели Одина другим – что, общаясь с людьми, великий ас придавал себе более неприметный облик и одевался по моде Мидгарда… Но в собственной гриднице Одину незачем было притворяться.

– В каком смысле… сын? – осторожно выговорил Сигурд. Один усмехнулся, левой рукой согнав с плеча досаждавшего ворона.

– В обыкновенном. В смысле крови.

Глядел он снизу вверх, склонив голову; Сигурд видел седые завитки на подбородке, смешавшиеся с седыми завитками на груди, и вытянутую вперёд, бугристую от вздувшихся жил ногу в стоптанном поршне, отдыхающую на спине мохнатого волка, который крепко спал на полу. И цвет волос у Одина был волчий, словно бы с подпалиной – разве что кудрявились они не по-волчьи, но от этого делалось ещё тревожнее. Синий шерстяной плащ без всякой отделки, наброшенный на одно плечо, свешивался через ручку кресла; грузный стан охватывал потёртый некрашеный пояс с бронзовой пряжкой, на которой был вырезан «мёртвый узел». Немигающий взгляд единственного глаза изучал Сигурда из-под приспущенных ресниц.

– Но я думал, что мой отец – Сигмунд.

– Сигмунд тоже наш родич, но он был всего лишь мужем твоей матери, – снисходительно проговорил Один. – Что делать, женщины Мидгарда иногда бывают привлекательными.

Он наконец поднял голову и поглядел на Сигурда прямо.

– Я знал о тебе. Только не ждал, что мы свидимся так рано.

Под взглядом его жгуче-синего глаза Сигурд оцепенел. Отвести глаза он не решался – он понял, нельзя – и принял на себя всю силу этого взгляда. Взгляд этот тысячами ледяных игл впивался в его нагое незащищённое тело; Сигурду казалось, что у него сдирают мясо с костей. Каждая жилка в нём чудовищно натянулась, как ремень ромейской катапульты. Полуглухой от биения крови в ушах, Сигурд сделал ещё шаг навстречу Одину.

– Да, – сказал он, и губы его сложились в улыбку. – Я тоже не ожидал. Здравствуй, отец.

Он стоял, впитывая собою взгляд Одина, и где-то внутри Сигурда этот взгляд согревался и, размягчаясь, ложился струйками горячего мёда. То, что ждало своего часа столько лет – всё было сказано, всё вместилось в эти несколько мгновений, прежде чем Один пригасил синее сияние, откинулся в кресле и проговорил добродушно:

– Перетрусил, а? Ведь признайся, было?

– Ни капельки, – с облегчением выдохнул Сигурд. – Не дракон же, в самом деле…

– Так и надо, – кивнул Один, – виду не подавать – это первое дело. А всё-таки тебя потрепало порядком, мне ли не заметить.

– Ну… непривычно было, – нехотя признался Сигурд. Морщинки на лице Одина лучились весельем.

– Да ведь ты сам такой же! А может, и похлеще – у тебя-то два глаза. Ты что, в зеркале себя ни разу не видел?

Сигурд смутился.

– Да мне как-то, – он провёл рукой по подбородку, – ещё не приходилось пользоваться зеркалом.

– Вот чудо! – Один захлебнулся от смеха. – Кстати, сколько тебе лет – семнадцать?

– С половиной, – поспешно ответил Сигурд. – Значит, там, в Мидгарде, когда я смотрел на людей, они чувствовали то же самое?

Один снова кивнул и потянул его за край плаща, приглашая сесть на пол у своих ног. Сигурд опустился на корточки и погладил волка.

– Это Фреки, – сказал Один. – Не очень тормоши его, а то проснётся – опять лопать запросит. И как только в нём помещается?

Сигурд почесал волка за ухом, улыбаясь сам себе. Тяжёлая горячая рука бога легла ему на плечо.

Вдруг Сигурд почувствовал, что так и было нужно – что именно таким должны были видеть Одина те, кто удостоился чести быть взятым в его дружину. Это в Мидгарде конунги нуждались в блеске и пышности, чтобы не уронить себя в глазах людей, но и там самые мудрые из них считали, что не должны выглядеть лучше собственных дружинников. Изменив обличье, Один бы лишь унизил себя и своих воинов недоверием. Ведь он сам избрал их из многих тысяч. Это и был дар для избранных – право видеть своего бога нагим, и совсем не в его красоте. Потому что он не покупал их храбрость за золото и не ждал от них готовности отдать за него свою единственную жизнь – он сам подарил им бесчисленное количество жизней. Он не раздавал им драгоценности и наряды, в которых они не нуждались – самое большее, что он мог предложить отличившимся, это дружеский поцелуй. Этим не отделался бы ни один земной конунг, но в Асгарде всё измерялось другой мерой. Что бы там ни утверждала ведьма Гулльвейг, всё золото Мидгарда не могло купить права ощутить руку Одина на своём плече.

Сигурд медленно скосил глаза на сидящего в кресле. И увидел широкие плечи и величественную осанку кудрявой головы. Перед ним был бог.

– В мать пошёл, беленький, – Один коснулся его волос. – Ведь тебя, наверное, покормить надо? Я прикажу…

– Спасибо, не хочется, – Сигурд ещё не успокоился после обрушившихся на него впечатлений.

– Как знаешь… А ведь у меня для тебя подарочек есть, – в голосе Одина проскользнуло непонятное лукавство. Сигурд уставился на него.

– Ну ладно, не буду тебя изводить. Одна нахалка только и мечтает, как бы броситься в твои объятия.

Проследив за движением его вытянутой руки, Сигурд увидел высокую чернокрылую валькирию. Она стояла вполоборота, но Сигурд всё равно догадался. Чуть скошенный разрез глаз, пухлые губы, смоляные косы, подхваченные петлями за ушами и спускающиеся на грудь…

– Не может быть!

Сигурд вскочил на ноги, едва не споткнувшись о собственный меч, хлопнувший его по коленям. В несколько прыжков он преодолел разделявшее их расстояние и крепко схватил её за плечи.