Текст книги "Страшная Эдда"

Именно тогда Бальдр и затосковал по-настоящему. Надо отдать ему должное: он долго пытался избавиться от нависшей над ним тучи; на какое-то время он даже извлёк забаву из своего непрошеного дара неуязвимости, позволяя богам кидать в него всё, что попадётся под руку. Потом это надоело и ему, и остальным, тем более что брошенные в него метательные снаряды порой отлетали под самыми неожиданными углами – один камень как-то угодил в ухо Хёниру, и, будь на его месте смертный, он бы наверняка остался увечным. Хёнир потом ругал Бальдра последними словами, хотя камни бросал по большей части он сам.

Бальдр маялся. Он не мог отвлечься от дурных мыслей, а напиваться он не привык. Спал он плохо, снилось стыдное. Будто какая-то маленькая девочка тыкала в него пальцем и пищала: «Смотрите, улитка!». Когда он готовился объяснить, что он не улитка, а Бальдр, сон немедленно слетал с него, и он обнаруживал, что лежит на кровати, оцепеневший и с открытыми глазами. Чтобы успокоиться, он зажмуривался и по многу раз обводил пальцами вышитых на одеяле воронов.

Поведать обо всём этом он решился только Локи. Бальдр рассудил, что ему незачем стесняться перед таким же невезучим, как он. Они лежали вдвоём на песке под сенью Иггдрасиля, и Локи, подперев голову руками, взвешивал рассказанное Бальдром.

– На мой вкус, – произнёс он, болтая ногами в воздухе, – твоё положение скорее преимущество, чем бедствие. Уж я бы на твоём месте нашёл в нём много полезного.

– Ах, Локи, о чём ты говоришь! – в отчаянии воскликнул Бальдр. – Я уже весь извёлся!

– Ты извёлся от скуки, – снисходительно заметил Локи, – послушай старшего, я знаю, о чём говорю. Естественное следствие того, что тебя в этом доме держат за младенца.

– Ну так придумай что-нибудь, – угрюмо сказал Бальдр и перевернулся на бок. Он не поднимал головы, волосы завесили ему лицо.

– Не надо быть таким мрачным, – проговорил Локи, загрёб растопыренными пальцами горсть песка, вытянул руку и принялся сыпать песок Бальдру на живот. – Или ты ожидаешь, что я развеселю тебя тем же способом, что эту дуру Скади? Учти, второй раз я на такие жертвы не пойду.

Он бегло глянул на рубец от верёвки, оставшийся у него с тех пор.

– Ты придумаешь что-нибудь? – повторил Бальдр, беспокойно встряхиваясь под сбегающим на него песком.

– Придумаю, придумаю.

– Только что-нибудь опасное, – взволнованно выпалил Бальдр, – не понарошку, действительно опасное! Обещаешь?

– Обещаю.

Бальдр счастливо рассмеялся, захватил двумя руками песка и высыпал его на Локи.

Он придумал. Ломать голову пришлось не так уж долго – вскоре Локи нашёл лазейку в заклятии Фригг. Незаклятой осталась омела, невзрачное растеньице, сосущее соки из деревьев. Возможно, Фригг не увидела в ней угрозы. Решение напрашивалось само собой: Локи сделал несколько сотен дротиков и связал их в пучки по десять штук. Один дротик в каждом десятке был сделан из побега омелы. Тянуть их наугад из связки должен был слепой Хёд.

…Всё обернулось совсем не так весело, как хотелось им обоим. Первый же попавшийся дротик оказался из омелы. Им можно было убить разве что мышь, но он воткнулся прямо в жилу на горле Бальдра. Один и Фригг прибежали мгновенно, но старая Хель была уже там. Раньше их. Откупиться от неё не удалось.

Разве что для потехи, она предложила уступить им Бальдра, если все девять миров будут оплакивать его. В отчаянии Один и Фригг решили попробовать выполнить её условие. И обитатели девяти миров откликнулись на их призыв. Действительно ли все до единого, этого так никто никогда и не узнал. Замечено было главным образом отсутствие Локи. Причина была проста: он струсил после случившегося и отсиживался в женском обличье в пещере на отдалённом побережье Океана – и об условии Хель не услышал.

О том, что последовало за этим, Локи даже не хотелось вспоминать.

– И ведь никто не поверил, что я не нарочно подсунул Хёду треклятую омелу! – с горечью произнёс Локи. Он дёрнул плечом, сгоняя севшую на него божью коровку.

– Полечу, что ли… – нерешительно прибавил он. Осмотревшись, он поднялся на ноги и взмыл в воздух.

Через мгновение верхушки деревьев были уже под ногами у Локи; земля круто ушла вниз, и ветер ударил ему в лицо, растрепав волосы. Локи мчался вверх и на север.

Он ещё не успел покинуть пределов острова, когда его ослепила вспышка молнии. Небо темнело на глазах. Локи с головой накрыло липкой сырой тучей, и почти рядом с ним в непроглядной мгле шарахнул гром – да так, что у него едва не лопнули барабанные перепонки.

Тор, будь он неладен, в ужасе подумал Локи. Конечно, это из-за Сигурда, ведь Тор обожает брата до нелепости. Вынырнув из тучи, Локи стремительно полетел вниз.

– Чтоб тебе кобылу родить! – проорал он, погрозив кулаком в небо.

Порыв ветра тряхнул его в воздухе. Локи схватился за пряжку пояса, призывая на помощь защитные чары. Под ним блестела беспокойная поверхность горного озера, зеленевшего соснами по берегам. Стараясь, чтобы его не снесло в воду, Локи стал спускаться.

Плюхнувшись на влажный песок, Локи глянул вверх, и тут же по лицу ему шлёпнула увесистая капля. Он успел как раз вовремя. В следующий миг всё вокруг затянуло плотной завесой дождя.

– Везёт, как утопленнику, – пробурчал Локи, устраиваясь поудобнее на песке. Промокнуть он не боялся – промокать на нём было особенно нечему, а волосы можно было высушить его волшебным огнём. Но вот на башмаки-скороходы в такой ливень полагаться не стоило – это совсем не то, что скользить в них по поверхности моря в ясную погоду. Лететь сквозь пелену дождя, когда в мысках хлюпает по полстакана воды, да ещё рискуя при этом нарваться на рассвирепевшего Тора… нет, Локи знал толк в элементарном благоразумии.

– Пожалуй, проще всего переждать тут, пока он не успокоится, – сказал сам себе Локи. Окрестности озера выглядели довольно уныло; противоположного берега в такую погоду было не видать. Сидя под струями дождя, хлеставшими его по плечам, Локи вытянул из-за пояса ножичек и начал строгать какой-то обломок древесного корня. Делать ему было нечего, и порядочно хотелось есть. С тех пор, как он покинул Асгард, ему не доставалось ничего, кроме горсти ягод можжевельника (коловших язык и состоявших почти из одних косточек). Локи сглотнул слюну.

– Сейчас бы форели, – произнёс он, прислушиваясь к ощущениям в желудке, – в меру просоленной…

Вода бежала с его волос ручьём. Царапая ножом деревяшку, Локи то и дело взглядывал на небо. Наконец ему показалось, что раскаты грома начинают стихать. Он просидел ещё довольно долго, прежде чем убедился, что тучи действительно рассеиваются. Когда сомнения в этом отпали, Локи швырнул палочку в озеро и принялся выливать воду из обуви. Вскоре он был уже высоко в небе.

Он и сам не заметил, что, рассеянно орудуя ножом, вырезал на палочке заклятие мары. Обременённая заклятием, деревяшка мгновенно пошла ко дну.

Когда на какое-то место наложено заклятие мары, то людям, попадающим туда, начинает мерещиться такое, что и названия порой не придумаешь. В данном случае мара получилась основательная, похожая на крупного морского змея (вероятно, оттого, что Локи вспоминал про Ёрмунганда). Первое испытание случилось довольно скоро. Вышедший на берег пастух побелел, натянул на голову свой пёстрый плед и рванул прочь от озера с такой скоростью, что овцы в панике бросились врассыпную. Лишь через полдня он набрался духу вернуться и собрать разбежавшуюся отару. По присущей ей непредсказуемости, мара в этот раз не явилась. Мары не растрачиваются на явление каждому встречному и поперечному, они умеют таиться и самостоятельно выбирать себе жертву – в силу того, что они исключительно долговечны. Даже самое слабенькое заклятие мары действует двести-триста лет, а из-под ножа Локи в расстроенных чувствах вышел достаточно мощный извод².

В то время, когда Один рассказывал мне о Мёде Поэзии, я обратил внимание на дружинника, подобравшегося к нам поближе послушать. Он и сам по себе был фигурой весьма колоритной – рост под два метра, медно-рыжие кудри, развевающиеся в самых фантастических направлениях, закрученные вверх (почти как у почитаемого мною художника) пышные усы. Но одна его особенность заставила меня разинуть рот – не очень широко, скорее в ухмылке, но в довольно глупой.

– А… что – после смерти сохраняются веснушки?

Если вы думаете, что речь шла о какой-то заурядной детали внешности, то вы ошибаетесь. Веснушки, крупные, как гречневое зерно, покрывали его в буквальном смысле слова с головы до ног (впрочем, насчёт ног я не ручаюсь – насчёт той части, что скрывалась в сапогах). В ночи они светились много тусклее, чем сама кожа, и имели оттенок тёмного золота, на переносице сливаясь в сплошное, чуть отблескивающее пятно.

– А почему бы их не оставить, – откликнулся Один, – если это красиво?

Если читатель долго с занудным нетерпением ожидал, когда же наконец наступит момент взаимного непонимания представителей двух культур, то вот вам, пожалуйста, долгожданный миг. У меня, безусловно, возникли трудности с красноречием.

– Дело в том, что у нас это, гм, – постарался я выразить свою мысль поделикатнее, – не считается красивым. Многие стараются от них избавиться.

– Я давно заметил, что в Мидгарде испортились вкусы, – проворчал Один. Веснушчатый дружинник расположился у его ног и запросто положил руку и голову ему на колено. Один принял это как должное – видимо, это было проявление не столько бесцеремонности, сколько преданности. Я увидел, что, стоило дружиннику коснуться голыми ногами сугроба, как снег вокруг него стал подтаивать и проседать. Не так уж они отличались от обычных людей, хотя и не боялись холода.

– Это один из моих самых древних и самых любимых друзей, Этельберт Брусника. Он из тех кимвров, которые перешли Альпы, съезжая с гор на щитах.

Я представил себе Этельберта в роли лихого бобслеиста и невольно улыбнулся. Картина нарисовалась ещё та.

– Ума у него, конечно, маловато, – без особого смущения перед Этельбертом продолжал Один, – но не привязаться к нему невозможно. У меня как-то валькирии передрались за право мыть ему голову³. Брусника, расскажи Хельги, что ты тогда сделал?

– Что сделал? – сияя от удовольствия, пробасил Этельберт. – Развёл их двумя руками и держал по одной за крылышки, пока конунг не подоспел. Так?

– Всё так и было, – подтвердил Один, усмехаясь уголком губ. Очевидно, смеяться громко он считал ниже своего достоинства.

Я согласился, что это была разумная мера (конечно, на тот случай, если у вас нет охоты вымыть голову два раза подряд).

Смерть Этельберта была ещё более эксцентрической, чем его внешность. В то время, когда римляне разбили кимвров, его не было на поле боя – он схватил лихорадку и оставался в лагере. Напавшие на стоянку римляне застали его в то время, когда он, немного оправившись от озноба, подобрался к костру, где женщины готовили ужин, и, обжигаясь, тянул мясо из котла. Римляне накатились на лагерь валом громыхающих доспехов и острейших копий, сметающим всё на своём пути. Женщины в панике вешались на оглоблях повозок – никто не знал тогда, что римляне делают с пленными, но все испытывали смутную убеждённость, что ничего хорошего. Когда римляне окружили Этельберта, при нём даже меча не было. Очутившись в таком отчаянном положении, он мигом забыл про лихорадку. Этельберт прямо руками ухватил с огня котёл и с размаху опустил его на шлем первого подвернувшегося легионера. От шлема осталось подобие миски с паштетом. Душераздирающе визжа (не столько от боевого задора, как ошибочно думали римские историки, сколько от раскалённого чугуна в руках), Этельберт успел сокрушить головы четверым легионерам, прежде чем уронил котёл и рухнул на землю. В нём оказалось одиннадцать копий.

Разумеется, Один был очарован – он не мог пройти мимо такого образца для своей коллекции. Вот так и случилось, что, пока голова земного Этельберта служила предметом ненасытного любопытства римлян, – они ещё никогда не видели столь поразительного трофея, – Этельберт небесный уже сидел в Вальгалле, не сводя восхищённых глаз со своего нового конунга, а Тор между тем с завистью разглядывал его веснушки и даже попытался их сосчитать, но был вынужден оставить это заведомо непосильное для его способностей занятие.

– Не поверишь, – сказал мне Один, теребя медный вихор Этельберта, – ведь я его лупил несколько раз. Конечно, неприлично конунгу бить собственных дружинников, но Брусника способен выкинуть такое, что никакой сдержанности не хватит. Как-то он припёр в Вальгаллу великанскую вошь, можешь себе представить?

– Не могу, – признался я.

– Вначале ему досталось от Тора, – рассмеялся Сигурд. – Брата и без того трясёт от всего, что имеет отношение к великанам, а тут ещё эта гадость – размером с хорошего гуся. Тор расплющил вошь молотком, а потом отвесил плюху Этельберту. Когда отец увидел их и разобрался что к чему, он ещё добавил Бруснике.

– А толку-то? – улыбаясь, отозвался Один. – Ему всё как об стенку горох, ведь мои ребята боли не чувствуют. Правда, на него всё равно невозможно долго сердиться – один его вид кому угодно поднимет настроение.

Да уж, про самого-то Одина этого сказать было нельзя. Присутствие цветущего Этельберта только усиливало контраст. Я невольно посмотрел ещё раз на усталое обветренное лицо бога, на его воспалённую глазницу и дремучие серые волосы, не желавшие вмещаться в границы головы и бороды и звериной порослью сбегавшие до ляжек. На меня повеяло чем-то древним, жутким и тоскливым – и вместе с тем чем-то знакомым. Узнавание это не было, однако, совсем безрадостным.

– Послушай, – сказал я, – ведь ты здесь уже был когда-то?

– Было дело, – довольно равнодушно ответил Один, – только не совсем здесь, это было севернее. И потом, ты тогда ещё не родился. Это же было, если не ошибаюсь, одиннадцать веков назад.

– Я знаю, когда это было, – подтвердил я. Я так и думал, что Снорри, при всём буйстве его фантазии, тут не напутал. Но догадка, осенившая меня, относилась к тому, чего не было в «Хеймскрингле».

– Готов поручиться, – я придвинулся ближе к Одину, – что я знаю, под каким именем ты путешествовал по моей стране.

– Откуда тебе это знать? – с неподдельным интересом спросил Один. – Этого даже твои прадеды помнить не могли.

– Ну, если подключить элементарную логику… Вёльси, правильно?

– Правильно.

Я с изрядным удовольствием наблюдал его некоторую ошарашенность.

– Конечно, в хрониках твоё имя слегка переврали, – пояснил я, – но не велика сложность догадаться. А романа у тебя тогда, случайно, не было?

– Чего-чего? – переспросил Один. Ах, ну да, подумал я, он же не в курсе современных литературных жанров.

– Девушки, говоря человеческим языком.

– Где у меня только их не было, – сладко потянувшись до хруста в суставах, откликнулся Один. – А что, остался сын?

– Про сына я ничего не знаю, – ответил я. – Может, это вовсе была дочь. Мне известно только про внука. Он стал великим скальдом.

– Надо же, – удовлетворённо заметил Один, – значит, я ещё не такой уж старый, раз всё ещё узнаю новости. Ты не мог бы как-нибудь раздобыть для меня его стихи?

– Боюсь, это невозможно, – печально сказал я. – Они утрачены. Всё, что от него сохранилось, это имя. Его звали Боян.

Чьи-то розовые ладони опустились на лицо Одина, закрыв ему обзор. Великий бог захихикал.

– Хватит дурачиться, Фригг. Думаешь, я не догадался? Кто ещё может напасть на меня сзади?

Из-за спины его выскользнула босая Фригг в лёгкой полотняной накидке без пояса, браслеты на её руках блеснули под золотистым светом.

– Давай сюда плащ, – напевно проговорила она. – Устал?

– Вот ещё, – пробурчал Один, глядя, как Фригг вешает плащ на гвоздь. Не то чтобы его совсем не утомила битва с великанами – в теле ощущались тяжесть и ломота, правая рука горела, стёртая древком копья. Но он не решался признаться в этом Фригг.

Фригг обняла его и прижалась к нему, глядя на него снизу вверх. Её распущенные золотисто-русые волосы обтекли его щекотным ручейком.

– Тебя что, сглазили? – шутливо спросила она. – В чём дело?

– Как Сигурд? – вместо ответа спросил Один, сжав её мягкие предплечья.

– Уже лучше. Хильда несколько раз купала его, и он скоро очнётся.

Ему стало досадно, что она говорит таким спокойным тоном; тут же он мысленно выругал себя – зачем он к ней придирался? Он не мог требовать от неё пламенных чувств по отношению к Сигурду; довольно было и того, что она доброжелательно относилась к сыну другой женщины, взятому в Асгард, в то время как её родной сын должен был пребывать в мире теней. Не всякому так повезло с мачехой, как Сигурду.

– Не переживай, – прошептала Фригг и погладила его по жёстким седым волосам. Взгляд её светился нежностью. Один не знал, куда деваться. Они были одного возраста – три-четыре года в мире богов не в счёт – но сияющая розовая Фригг казалась восемнадцатилетней, и рядом с ней он чувствовал себя ещё более старым. Никто не знает, почему на него, единственного из богов, не действовали молодильные яблоки. Они поддерживали в нём бодрость и сохраняли ему крепкие мышцы, но внешность его спасти не могли. Четыре тысячи лет назад, когда они только познакомились, его ничто не могло смущать – у него были каштановые кудри и юное гладкое тело. И, конечно, оба глаза у него были целы. Синева его левого глаза – всё, что осталось от той давней поры. Не мог же он поверить, что Фригг ничего не замечает, не видит, как он переменился. Могла ли она всё ещё любить его, такого – отяжелевшего, заросшего седым волосом, со слезящейся дырой на месте глаза и безобразным шрамом от копья? Её нежность была мучительна для Одина, он сам себе казался ещё более старым и уродливым, когда она обнимала его.

– Всё будет хорошо, – Фригг прижалась щекой к его широкой груди. Ей и в голову не могло прийти, отчего у него такое настроение; беспокоясь из-за неясности, она охватила левой рукой его тёплый могучий стан. Свободной рукой поправила ему свисающую волнистую прядь. Один посмотрел на неё ярко-синим глазом.

– Ты думаешь? – переспросил он.

Ставни позади них громко хлопнули; оба вздрогнули и обернулись. Локи влетел в окно так стремительно, что проехал по полу пятками – в воздухе запахло палёным – и грохнулся на спину. Один отстранил от себя Фригг.

– Ну и?

– Я помешал? – Локи удалось встать на ноги, и он попятился.

– Где кувшин?

– Не так скоро, ас, – выдохнул Локи, отодвигаясь от приближавшегося Одина, – дай отдышаться…

Один оглянулся.

– Выйди, – недвусмысленно посоветовал он, и Фригг поспешила выскочить за дверь. Оставшись вдвоём с Локи, Один подступил к нему.

– Ты не нашёл кувшин? – сквозь зубы осведомился он, втайне надеясь, что это всего лишь очередная дурацкая шутка Локи.

– Н-нет, – кровь отхлынула от лица Локи, он продолжал пятиться, потом споткнулся и застыл с растопыренными руками. – Я искал его неделю… Он упал в реку, и его куда-то унесло…

– Тебе что было сказано? – ледяным голосом спросил Один. – Ты понимаешь, что ты натворил?

– Д-да… То есть нет, – Локи окончательно заклинило. Один схватил его за рыжие волосы и с размаху ударил лицом о своё колено.

Локи дёрнулся, охнул, пытаясь вырваться. Второй удар был ещё страшнее, чем первый. Опомнившись, Локи укусил великого бога в ляжку. Сопротивление обозлило Одина; намотав на руку волосы Локи, он повалил его на пол. Локи вырвался и вскочил на ноги. Губа у него была разбита, изо рта сочилась золотая струйка крови.

– Не подходи! – завопил он. Один ударил его так, что он отлетел назад и впечатался спиной в стену. Отступать ему было некуда, и он с вытаращенными глазами смотрел на своего противника.

– Не бойся, – почти дружелюбно сказал Один, – ниже пояса не бью.

Испытывая острое удовольствие, Один размахнулся как следует и заехал ему в нос. Локи издал сдавленный писк.

– Катись отсюда, – сказал Один, отступив от него, и прибавил выражение, которое в Асгарде значило то же, что на земле.

Локи поспешил скрыться, пока великий бог не передумал и не решил продолжить. Хлюпая разбитым носом, он вылетел в окно. Фригг, терпеливо ждавшая за дверью, пока мужчины решали свои вопросы, проскользнула внутрь.

Увидев клок рыжих волос на полу, она зарделась, и уголки её губ поползли вверх.

– Зачем тебе руки об него было марать, – её лучистые глаза стрельнули в сторону Одина, – он того не стоит, дал бы мне…

Она до сих пор не могла простить Локи несчастья с сыном. Один рассмеялся.

– В следующий раз обязательно предоставлю это тебе.

Фригг заметила синяк на его бедре. Один перехватил её взгляд.

– Цапнул, сволочь, – пояснил он, тронув пальцем вспухший зубчатый отпечаток.

– Сходить к Хильде за мазью?

– Само пройдёт, – с напускной брюзгливостью ответил Один. Впервые за последнее время он был совершенно счастлив.

– Всё будет хорошо, – сказал он, обнял Фригг и притиснул её к себе.

Тем временем Сигурд постепенно приходил в себя. Он с трудом догадывался, что лежит пластом в мастерской Хильды, которая без перерыва кипятила молоко и обмывала его. Ему не было больно – воины Вальгаллы боли не чувствовали, – но он ощущал себя совсем разбитым и не мог пошевелиться от слабости. Обычно Хильда оживляла убитых за считанные мгновения, но с Сигурдом ей пришлось повозиться. Впрочем, никто не мог точно знать, сколько прошло времени – ведь в Асгарде время не имело такой власти, как внизу.

– Не пущу, – послышался сварливый голос Хильды, – ещё чего, поход скопом устроили. Ему это сейчас ни к чему.

Однако она не выдержала борьбы с ввалившимися в дверь Хёгни и Брюн. Оба склонились над полубесчувственным Сигурдом. Свесившаяся коса Брюн мазнула его по лицу. Сигурд приподнялся ей навстречу.

– Брюн, – радостно выговорил он. Валькирия присела рядом с ним на край каменного ложа.

– Слава норнам, очнулся, – взволнованно сказала она. Хёгни добавил:

– Мы уж думали, больше никогда тебя не увидим.

– Что с мной было? – охрипшим голосом поинтересовался Сигурд. Взгляд у него был всё ещё слегка затуманен.

– Он ещё спрашивает, что с ним было! – вскинулся Хёгни. – Великан оставил от тебя одни лохмотья, Брюн притащила тебя в состоянии начинки для пирога…

– Битву проиграли? – тревожно спросил Сигурд. Голова всё ещё кружилась, но ему всё же удалось опереться на локоть. Хёгни потрепал его по щеке.

– Да нет, не проиграли. Великанов прогнали. Только Локи, раззява, потерял кувшин.

– Вот, значит, как, – прошептал Сигурд.

Брюн подхватила его под мышки и уложила головой к себе на колени.

– Брось, – сказала она, – от вас тут ничего не зависело.

– Один отметелил Локи, – в серебряных глазах Хёгни зажглась лукавая искра. – Сам видел, как он пробирался закоулками с разбитым носом. Хильда сунула ему мазь и тут же выгнала – с тобой была занята.

– Значит, у людей больше нет Мёда Поэзии? – догадался Сигурд. Брюн рассеянно перебирала его длинные, мокрые от испарины волосы.

– Когда-нибудь он всё равно бы кончился. Здесь мы уже ничего не можем сделать.

– Может, люди его ещё найдут, – сказал Хёгни, сидевший по другую сторону. – Ты давай выздоравливай. Мы ещё повоюем.

Пригнувшись, Хёгни поцеловал Сигурда, потом выпрямился и стиснул его руку.

– Пойдём мы, пожалуй, а то Хильда ругается.

– Погоди хоть чуть-чуть, – сказала Брюн. Глядя сверху вниз в полусонные синие глаза Сигурда, она никак не могла решиться его оставить. Сигурд протянул руку и коснулся её груди.

– Мне лучше, – сказал он, но было ясно, что он не хочет, чтобы она уходила. Сияние Асгарда освещало её всю, золотя её кожу. Сделав усилие, Сигурд сел и обхватил её плечи, прильнул к ней, и капли пота, сбегавшие по их телам, смешались. Так совершалась любовь в Вальгалле.