Текст книги "Зарница"

– Ты делаешь других людей своими рабами. Тебе никогда не узнать моего имени. И ты можешь убить меня на этом месте, но лишь достойному я назову себя и с ним уйду.

– Ты такая же рабыня, как и прочие в этом гареме и в подвалах арены.

Гюзели покачала головой.

– Ошибаешься, принц. Я – свободный человек, сделавший свой Выбор. Ни у кого из них Выбора не было: все женщины покорно шли в гарем, все мужчины, скованные, шли на арену. А я имела право Выбора, и выбрала арену, и этого уже никому не изменить.

Шейх опрокинул стол, разбил блюдо с персиками и гранатом, и закричал:

– Я узнаю твое имя, лгунья! Я опрошу каждого человека, и хоть кто-то тебя узнает.

– Я очень на это надеюсь, – горько ответила Гюзели. – Я надеюсь, принц, что в чужом продажном городе меня кто-нибудь узнает.

На рассвете, когда солнце еще не показалось, но небо уже окрасилось в голубой цвет, привели нового раба. Крепкого, высокого мужчину северных кровей. И звали его Империй, который прослыл храбрым воином, и пришел в Город городов сам, чтобы выйти на арену и доказать, что он сильнейший из всех мужчин. И смотрел он на Гюзели все время до боя и любовался ею. Впервые они заговорили на арене.

– Ты сказал нам неправду, Империй. Ты пришел сюда по другой причине.

Воин поднял копье, и встал для приветствия шейха.

– Ты права, прекрасная Гюзели, – отвечал он. – Я пришел сюда вместо моего брата. Но это мое решение, я не раб. И я узнал тебя. И зовут тебя вовсе не Гюзели.

Начался бой, и бились Гюзели с Империем плечом к плечу и одолели всех врагов: сильных мужчин, двух тигров и трех львов. Встал шейх и молвил громко, чтобы каждый его услышал:

– Рабы мои и Города городов, я всегда получаю все, чего пожелаю. И ныне я желаю знать истинное имя этой женщины, что называют Гюзели! Кто ответит на мой вопрос, может просить у меня все, чего пожелает!

И вышла вперед Гюзели, отбросив на горячий песок копье. Молвила она, что в Городе городов есть такой человек. И требовала, чтобы шейх отпустил его, когда человек назовет ее истинное имя. Шейх поднял ладонь вверх и кивнул: «Согласен!». Империй вышел вперед и сказал, что он знает имя воительницы. И каждый замер в ожидании его слов.

– Эта женщина сестра каждому из рабов и желанна любому человеку. Но никому в Городе городов не обладать ею, ибо каждый из вас раб другому, будь он даже богатым купцом или шейхом. Всякого, кто не готов предстать перед ней, она убивает, и каждый из них узнает ее в свой последний миг. Я – великий воин Севера, я пришел сюда сам, по своему решению и по трем причинам: доказать, что я сильнейший из мужчин, спасти своего брата, что не умеет сражаться, и забрать свою жену. Эта женщина, которую вы зовете, и Гюзели, и Сора, и Бачи, и Зус – моя невеста. И ее истинное имя – Свобода!

Зароптал народ на трибунах, загремели кандалами рабы, впились в свои копья стражники, ибо каждый из них смотрел издалека на Свободу и не узнавал ее. А Империй потребовал отпустить вместе с ним его невесту. Шейх закричал, что не бывать этому, ибо не давал он такого слова, и полетели в Гюзели копья стражников со всех сторон, и пронзили ее тело. И она умирала на арене в руках у Империя, и прошептала она ему на ухо три слова, только не те, что привычно говорила рабам при смерти, а «Ты со мной». И лишь придворный мудрец, сидевший по правую руку от шейха, догадался, что прекрасная Гюзели умирала только здесь – в Городе городов. Но он никак не жалел об этом, ведь бесконечная мудрость помогала ему единственному не желать этой женщины. Мудреца заботили другие думы, среди которых была мука о народе и рабах, увидевших сегодня смерть Свободы на арене. Широкие врата цитадели распахнулись, выпуская оттуда, возможно, впервые, человека, сражавшегося на потеху толпе. И сразу же закрылись с протяжным тяжелым скрипом, отгораживая жителей той цитадели от чужаков.

Под палящим солнцем огромной пустыни из Города городов возвращался домой одинокий свободный человек Империй. И никто не знал, виной ли тому миражи, либо так оно и было, но казалось, что по пустыне уходили двое: сильнейший мужчина и его вечная невеста – прекраснейшая женщина, самая желанная в мире.

Глава 7. Прекрасные песни птицы поют

«Боги скрыли от варваров свет разумения, стихи их – о любви и о битвах, они ничему не учат. Поэтому им покажется, что этот поход прекрасен и благороден, а не безумен…" (с) Кл.С. Льюис, «Хроники Нарнии: Конь и его мальчик».

Зоя редактировала годовой отчет о работе программы «Зарница». Перед третьей годовщиной количество необходимых дел у сотрудников увеличилось в четыре раза. Этот год был значительным и богатым на события: очень много повышений по службе, проведенных операций, определяющих будущее. В этом году самому младшему из Отряда Надежды (к тому времени в бункере их проживало уже пятеро) исполнялось восемнадцать лет. Зоя вела дела ребят, многое о них знала и со временем даже стала восхищаться ими и решениями, которые они принимали, демонстрируя лучшие человеческие качества. Первым совершеннолетия достиг Роберт: тогда, два года назад, он отказался уходить из бункера, пока все его друзья не смогут сделать выбор вместе с ним. Неделю назад все пятеро заявили в СМИ, что переходят на сторону противника и просят политического убежища в дальнейшем. Но на неопределенный срок они просят принять их работать по контракту в качестве технического персонала на «Зарнице». Эти дети поражали Зою, она в глубине души понимала, что идея отправить именно их на полигон была ужасной, но удачной. И, тем не менее, она бы ее никогда не поддержала. За эти три года почти все обрели новые знания и специальности, выучили язык и доказали, что в бункере они ни дня не провели даром. В интервью Генрих сказал: «Когда нас отправляли сюда, нам не дали никаких инструкций, никаких наставлений и даже методических указаний. Нам только сказали: „Вам дают второй шанс. Это лучшее, на то вы, засранцы, можете рассчитывать“. Хоть здесь они не соврали. Я мог получить пулю, но получил обещанный второй шанс. И уж пусть не обижаются, что я воспользовался им по своему разумению». Зоя достаточно общалась с ними на видеоконференциях, интервью и беседах, чтобы понять – инициаторами всех здравых идей были Роберт и Иззи. Зоя была их куратором, но дала себе слово не навязывать ребятам свое мнение. Со временем они и сами просили ее совета. Заявление о переходе на сторону другой коалиции для Зои не стало сюрпризом, напротив, она не ждала чего-то иного. Однако завербовать Отряд Надежды, которые к тому времени уже стали народными любимцами несколько раз пытались члены Союза Чести.

Анархисты потрепали нервы всем еще в самом начале войны. Зоя Горяинова – одна из немногочисленной группы людей, кому доверили информацию с карты памяти. Собственно, разницы между двумя картами не было, за исключением языка повествования и требуемых объектов при условии капитуляции. Тогда же, впервые изучив весь материал, Зоя и Колмогоров решили, что Союз Чести – законченные безумцы, и даже немного посмеялись над их самоуверенными требованиями. Главным из них был отказ от программы «Зарница» и любых аналогов ведения космической войны, перенос театра военных действий обратно на Землю и принятие их идеологической платформы. Фундаментальной идеей Союза Чести, объединяющей людей разных национальностей и религий, был глобальный фатализм. В центре учения располагался Феномен Фортуны, а в свои обращения они регулярно вставляли цитаты из Мифа о Преодолении. Казалось, что Абрахам – их лидер – считал себя, чуть ли не реинкарнацией Эпоса. Собственно, лидер Союза был единственным, кто не скрывал лица, из-за чего на информационном поле анархисты выигрывали. Следующее унижение после довоенного захвата бункера случилось на второй день войны, когда Союз Чести обыграл обе другие коалиции, как детей. «Возможно, на ошибках следует учиться, но в тот день вход в бункер на Минусовом полюсе никто не охранял, – ерничал на совещании Колмогоров, хотя делал он это в редких случаях, если только был искренне поражен халатностью». Захват центра управления, отключение подачи кислорода и вентиляции на полигоне, создание условий, при которых все государства вынуждены были сократить свои штабы на 30%, отправив людей обратно на Землю. После депортации Союз Чести без боя оставил бункер. И вот, спустя три года, похожая диверсия, направленная на сокращение численности служащих на полигоне: подрыв фильтров воды, водных каналов, резервуаров и центральных гидрантов одновременно по всей «Зарнице». Глава о Союзе Чести в годовом отчете была самой неблагоприятной. Две коалиции разудало сражались друг с другом, и была третья, которая появлялась, когда о ней забывали даже самые осторожные, она-то и портила статистику. Неделю назад из-за диверсии домой вернулись две тысяча триста военнослужащих. Технический персонал сокращать было уже невозможно. Колмогоров рекомендовал прокомментировать депортацию, как отпуск по случаю годовщины или первую часть ротации. «Зато их можно будет пригласить на мероприятия, посвященные проекту, – предложила Зоя». Проект был тем, что для сотрудников наземного штаба программы казалось важнее, чем годовщина. Зоя закрыла документ с отчетом. Взяла папку с материалами проекта и направилась на совещание.

Профессор Колмогоров сидел в студийных наушниках и скрупулезно вслушивался в то, что они воспроизводили. Иногда он одобряюще кивал. Когда профессор снял наушники, то сказал: «Надо пение птиц сделать по сезонам, чтобы сохранять чувство времени. И, я рекомендую оставлять „белый шум“ на громкости ниже среднего все время, даже когда по радио идут объявления. Зоя, проходи, я уже почти освободился». Выражения лица дяди Вити было ей знакомо: таким оно становилось в тех случаях, когда он самостоятельно не мог решить какую-то проблему. Когда все, кроме Зои, покинули кабинет, он сказал:

– Абрахам сообщил, что готов к переговорам только через тебя.

Зоя вскинула брови и повела головой в бок, выражая удивление. «Прошу прощения?».

– Я не в восторге. Не знаю, что он задумал, но все эти капризы уже порядком надоели. На «Зарнице» он говорит либо с Финистом, либо с твоим отцом. Здесь готов общаться только с нами…

– Если бы не Финист, можно было бы предположить, что у него какой-то пунктик по поводу нашей семьи, – высказала Зоя.

– Финист прославленный герой. Они любят героев. Они их уважают.

– И вас они тоже уважают. Но за другие труды, – Зоя посмотрела на дядю. – Я изучила досье по всем убитым и рассекреченным членам Союза Чести. Есть основания полагать, что весь Союз состоит из преодолевших смерть.

Было заметно, что теперь искренне удивлен Виктор. Он сказал:

– Тогда понятно, зачем им твой отец.

– Вы бы не так об этом распространялись, – тихо проговорила Зоя. – На «Зарнице» запрещено находиться ознакомленным с обстоятельствами своей смерти, а также имеющим Выбор.

– Это все равно невозможно доказать.

– Занимательно, что мы обходим правила, которые сами придумали? – Зоя иронизировала и была недовольна. Она всегда была недовольна, когда речь шла о работе отца на «Зарнице».

– Правила можно нарушать в пределах нормы. Но… – Виктор посмотрел на часы. – Он свяжется с нами через две минуты.

– Он пунктуален. Вам следует уйти сейчас, – посоветовала Зоя, надела гарнитуру и развернула к себе камеру. Виктор пожелал ей удачи. Через минуту раздался звонок. Зоя перевела трансляцию с общего монитора на маленький, расположенный перед ней, и приняла вызов. На экране появился Абрахам: колоритный мужчина с длинным лицом и крючковатым носом, длинной темной бородой и густыми бровями. На его голове, как и всегда, был намотан тюрбан, из-под которого виднелся микрофон. Самым завораживающим в облике Абрахама были глаза – темно-синие, настолько яркие, что подобный цвет сложно было найти в природе, и настолько темные, что иногда казались иссиня-черными. Зоя всегда старалась не смотреть в глаза Абрахама, ей казалось, что у этого человека была способность к гипнозу.

– Здравствуйте, Зоя! Я рад видеть вас в добром здравии и расположении духа, – сказал он с акцентом, не похожим ни на один другой. В их первый разговор Зоя спросила, не удобнее ли ему будет выбрать другой язык или общаться через переводчика, но Абрахам ответил в своей манере: «Все известные мне языки удобны для общения».

– Здравствуйте, Абрахам! Надеюсь, вы готовы обсудить два важных вопроса. Во-первых, диверсия с водообеспечением. – Зоя выждала паузу, но он не отвечал. И она продолжила. – Во-вторых, ваши неоднократные попытки связи с так называемым Отрядом Надежды.

Зоя замолчала, давая понять, что ждет ответа.

– Что вы хотите узнать по первому вопросу?

– Ваши комментарии. Вы не выдвинули условий, вы никак не прокомментировали, вы просто взяли ответственность на себя, оставив символ Союза у всех подорванных объектов.

– Зоя, у нас не было никаких условий. Все, что нам было нужно, мы получили по завершению операции.

– Сокращения численности военных «Зарницы»? Ваша единственная цель?

– Это так.

– Вы практически не воюете, вы только совершаете диверсионные акты и обстрелы пунктов в целях прекращения сражений.

– Вам известны наши цели. Мы не хотим зря убивать людей здесь, на полигоне. Наш долг вернуть войну туда, где она должна свершиться – на Землю. Это наше единственное условие. Все наши операции призваны саботировать военные действия на полигоне, – когда Абрахам говорил, он слегка покачивался из стороны в сторону.

– Вы можете мне четко обозначить причину того саботажа? – прямо спросила Зоя.

– Еще не время.

– Я понимаю, что вы любите загадки, но, если вы четко обозначите свою позицию, возможно, мы сумеем добиться большего понимания, – Зоя ждала ответ, но Абрахам молчал. – Когда наступит это время?

– Вы поймете. Вам нужно столкнуться с той катастрофой, которую вы сами же приблизили страхом перед войной. Я говорю с вами, Зоя, потому что вы не боитесь войны. Я знаю, что вы слишком ею заворожены, чтобы от нее отказываться. Но вы себе внушили, что нашли способ спасти Человечество. Если честно, я не всегда понимаю вашу, – он сделал акцент на слове, – позицию. Я имею в виду лично вас, Зоя. Какую угрозу вы увидели для людей, которую они не смогли бы пережить? Войну? Война не нова для человека.

– Что насчет Отряда Надежды? – Зоя перевела тему. Плотно сомкнув губы, она выдвинула нижнюю челюсть вперед: этот ее жест всегда означал недовольство, переходящее в злобу, которую она пыталась скрыть.

– А что с ним?

– Мы ясно дали понять, что вы не должны связываться с несовершеннолетними.

– Нас интересует только один участник Отряда. И он уже достиг совершеннолетия.

– Я могу узнать его имя?

– Да, – равнодушно пожал плечами Абрахам. – Изольда, по прозвищу Иззи.

Зоя тяжело вздохнула.

– Зачем вам девочка?

– Мы хотим только поговорить с ней.

– О чем? Абрахам, вы умный человек. Не заставляйте меня тянуть из вас ответы на вопросы, которые подразумеваются априори.

– Я скажу вам. Я не делаю из этого секрет. Нам доподлинно известно, что Изольда – одна из малочисленных на полигоне людей, кто имел Выбор и преодолел смерть. Она единственная из Отряда, кто имеет право быть на полигоне.

– Она, как и все в Отряде – насильно отправленный на войну ребенок. О каких правах может идти речь?

– О тех, что даются нам по рождению, – Абрахам замер и перестал раскачиваться. – Эти дети должны были пережить войну. Здесь или на Земле. Они ее пережили.

– Вы, наверно, заметили, что пережили не все, – повысила голос Зоя.

– Это их судьба. Но Изольда оказалась здесь не против своей воли. Это ее осознанный Выбор. Возможно, она не до конца понимала, что ее ждет, но Выбор она сделала сама.

– Я вас поняла. Я постараюсь поговорить с ней. Но вы должны оставить попытки выйти на связь с Изольдой.

– Не могу вам этого обещать.

– Зачем я говорю с вами? – раздраженно и даже разочарованно спросила Зоя.

– Потому что я отказался говорить с прочими, – ответил Абрахам, ничуть не оскорбленный ее вопросом и интонацией. – Но больше не буду вам докучать. Время нашего разговора истекло. Я желаю вам удачи, Зоя.

– Благодарю. Не могу ответить тем же, – сказала Зоя и, подумав, добавила, – я надеюсь, вы когда-нибудь поймете меня и всех людей, которые работают над программой «Зарница». Вы думаете, что мы делаем это из трусости и прячемся, а вы – герой, после которого трава не расти. Но мне важно, чтобы после меня осталось что-то, кроме… выжженной земли.

– Я понимаю, Зоя, и уважаю ваш выбор. Но не соглашаюсь. Удачи!

Камера дернулась, и Абрахам исчез из кадра, вместо него заставка экрана замерцала звездным небом. Зоя еще некоторое время смотрела на космос. Даже в обновленных версиях программ заставки все еще делали на космическую тематику. Раньше вид звездного неба успокаивал Зою, но последние несколько лет заставлял вспоминать, что космос теперь принадлежит человеку. У него было не человеческое лицо, а скорее антропоморфная фигура, похожая на скафандр. Новый космос выглядел как то, у чего нет морщинок и шрамов, но есть узнаваемый силуэт. Антропоморфный и социальный – в нем теперь есть настоящее человеческое общество со всеми своими атрибутами: иерархией, цивилизацией и войной.

Зоя знала – ничто не меняется само по себе, и тревожная правда, сказанная Абрахамом, подтверждала близость катастрофы. Она помнила, что во времена Первой мировой войны появились первые танки, что они вместе с бомбами и ожесточенными боями изменили не только ход войны, но и ландшафт. Всюду, где прошли битвы, изменялась почва, вымирали и появлялись новые для этой местности виды растений и животных. То же самое сейчас происходило на Юге и дальше по периметру границы, с одной только разницей – никаких боев в этих районах не велось уже несколько лет. Но, все же, там повсеместно происходил падеж домашнего скота, и Зоя признавала, глядя на отчеты эпидемиологов, болезни тут не причем.

Зоя открыла папку и нашла страницу с дизайн-проектом. Сегодня финальное совещание, на котором эскиз мемориала должны одобрить. И можно приступать к работе. На титульном листе был изображен набросок будущего памятника героям «Зарницы». И он был похож на все, что там происходит: далекий, огромный, хаотичный, с множеством деталей, но устремленный в небо. Без какого-либо пьедестала, прямо из земли посреди широкого поля произрастали танки, ракеты, пушки, самолеты, «зорьки» и «мишки», бронетранспортеры и машины боевой пехоты – множество военной техники, соединенной в одну диагональную линию, устремленную вверх, словно хвост кометы. На пике застыла «Заря-12», точно такая же, с какой однажды Зоя рухнула на сцену. А на «Заре» стоял солдат, приложивший руку ко лбу козырьком. И непонятно было: не то он выполняет воинское приветствие, не то смотрит ввысь. Зоя взяла карандаш и нарисовала поверх солдата огромную звезду. «Пусть он лучше будет звездой, а не человеком. Пусть у него не будет лица и фигуры. Пусть никто в нем никого не узнает».

Проект был принят. Со звездой и всеми исправленными ошибками. И спустя полгода рисунки еще несуществующего памятника смотрели на Зою с тысяч футболок, плакатов, баннеров, школьных дневников и кружек, и граффити, и обложек журналов. С одним таким журналом в руках Зоя буквально ввалилась в квартиру и принялась стряхивать с себя снег на коврик. Горяинов сидел в столовой. Он сразу предупредил ее, что уходит через час. И Зоя знала, что он по обыкновению поленился обедать.

– Может, тебе повезет, и тебя не отправят на сборы в такую погоду, – рассуждала вслух Зоя, когда подавала Горяинову тарелку с супом. – Да я думаю, что повезет.

– Фортуна даже не знает о моем существовании, – с утрированно пафосными нотами произнес Горяинов и прокрутил в пальцах столовую ложку.

– Не стоит просто так упоминать Ее, – Зоя тихо одернула мужа.

Горяинов закашлялся, подавившись горячим супом.

– С ума сойти, Зоя, ты же ученый! Почему ты такая суеверная?

– Виктор тоже ученый.

– Твой дядя – это другое, он философ. У него нематериальных идей больше, чем времени на их реализацию.

– Он не слепо верит. Все смотрят на него, как на мечтателя, но он может просчитать ситуацию и доказать любую свою теорию. Он практически всегда игнорирует гипотезы, если не видит в них развития. И я верю ему. И верю в то, во что он советовал мне верить.

Горяинов улыбнулся и покачал головой. Все метаморфозы древних духовных учений были для него не больше, чем адаптация традиций к реалиям современного мира. Он верил в них, как в часть доставшейся по наследству культуры, как в праздники, которые нужно справлять, соблюдая определенные ритуалы, как в звезду на вершине наряженной елки.

– Ты прекрасный ученый, Зоя, тобой восхищаются. Но как женщина ты еще прекраснее, – на этих словах Зоя зарделась, Горяинов редко делал комплименты не только ее внешности, но заслугам. – Потому что женщина в тебе побеждает ученого – ты говоришь не «я знаю» или «я думаю», а «я верю». Хорошо, что так. Из-за некоторых твоих жестких, иногда жестоких решений и таких порой невозмутимых слов про то, как лучше использовать пропаганду, мне кажется, что я тебя теряю.

Суп парил и остывал. Горяинов сидел, вытянув ноги, облокотившись на стену, рука лежала на столе, и он легонько провел пальцами по глянцевой бумаге журнала «Заря, заря». В журнале печатали последние военные новости, эксклюзивные интервью с героями «Зарницы» и даже фото со спутника. «Заря, заря» был основан четыре года назад, но стал первым печатным СМИ, аккредитованным к публикации новостей с полигона. Горяинов не знал, что название придумывали в мозговом штурме несколько часов, но выбрали предложенное Зоей. «Пусть будет, как позывной, который повторяют дважды в начале связи». На обложке свежего номера был изображен черно-белый эскиз монумента героям. Горяинов остановил ладонь на звезде.

– Если я не буду принимать жесткие решения и говорить невозмутимые слова, я никому не смогу помочь, – объяснилась Зоя, и после заверила мужа: – Ты меня не потеряешь.

Зою устраивало слегка предвзятое и вычурно-патриархальное отношение к современному миру, какое всем демонстрировал Горяинов. Он умудрялся делать это не обидно, но даже как-то приятно: как отец или как герой старого хорошего фильма. И Зое нравилось быть женщиной. Ей оставляло удовольствие носить платья, даже дома, те, что были самыми простыми и немного нелепыми, которые были куплены по глупости или кем-то подарены – платья в горошек, с ужасными геометрическими узорами или с крупными аляповатыми цветами. Вот сейчас она была в одном из таких, похожих больше на домашний халат, но все же платьев: с рассыпанными по темно-синему креп-сатину ветками и маками, и почему-то огромным снегирем на плече. По ее мнению, не был ничего безвкуснее, чем ветки, маки и снегирь. Снегирь. Зое нравилось накрывать на стол, даже когда она сама была сыта. По долгу службы Зоя так часто решала проблемы космических масштабов, за которые никто кроме нее даже не брался, и потому она была благодарна за то, что ей подавали руку, помогали надеть верхнюю одежду, уступали место в транспорте, за то, что Горяинов говорил: «Я сейчас все починю», – и чинил. Семейная доля восполняла все, чего Зое не доставало, и ее полноценная жизнь складывалась сама собой в старую мозаику времен ее бабушки – один из тех цветных сюжетов, что украшали стены зоиной школы. Пока Зоя, занятая мыслями о своей жизни, пила чай, Горяинов уже доедал суп. Остатки бульона он выпил из тарелки и заявил: «Всё. Я ушел. А ты во сколько вернешься?». Зоя сказала, что вернется поздно, сегодня вечером она идет на церемонию награждения. Горяинов ходил с ней по настроению, а она и не настаивала. В этот раз настроения у него не было.

– Премии будут давать? – спросил он.

– Медали, – коротко сообщила Зоя.

– Так недавно же было… – удивился Горяинов.

Зоя объяснила, что на этот раз чествуют гражданских: героев труда, матерей-героинь. Зоя сама голосовала за эту инициативу с вручениями «героев»: спустя три с половиной года войны начали появляться недовольные тем, что к ключевым историческим событиям оставшиеся на Земле не причастны. Как следствие, эти непричастные льготами не жалованы, премиями и наградами не балованы. Но были и бескорыстные идеалисты, которым просто хотелось приключений и земли, горящей под ногами. Зоя знала, что с последними мороки больше. Виктор говорил о них: «Желающих потрясений покой душит». И он поднял из пыльных архивных агиток законсервированный девиз: «Второй фронт – это тыл, и солдат – это ты». Все хотят быть героями. В глубине души Зоя понимала подобное желание – она тоже мечтала совершить что-нибудь живое и героическое, а не засекреченное, незаметное и не самое благородное. Не то, что она совершала каждый день. И еще она хотела купить новое платье.

Глава 8. Кукушка.

Зоя смотрела, как в холодном свете энергосберегающих ламп мерцали медали. Ими был устлан весь огромный стол. «За стойкость», а на обратной стороне «проявленную в суровые годы гибридной войны»; «За мужество» – «проявленное в освоении северных территорий»; «За самоотверженность» – «в ежедневном труде на втором фронте». За все самое хорошее сержантам и лейтенантам, работающим в сфере СМИ, инженерных и управленческих подразделениях на Земле. За лучшие человеческие качества двадцатилетним командирам, отучившимся за три года на курсах при военной академии. За подвиги в информационной войне. Все медали и их ленты были так красивы, что казались венцом фалеристики. Зоя не могла придумать ничего лучше, чем пытаться сделать все, над чем работала, безупречно красивым. Она истязала своими выдумками каждого художника, она рвала банальные эскизы, заставляла создавать по четыре образца одной награды, чтобы после выбрать самый достойный. Прекраснее всех были «Орден Гвоздики», который неофициально назвали «Салютом», и «Звезда Героя». Эти Звезды на бархатных черных лентах были рассыпаны в несуществующие созвездия на краю стола. Накануне четвертой годовщины «Зарницы» Зоя почувствовала настоящий страх: понимая, для чего чеканят эти награды, она сама давала советы так поступать. Но сейчас перед ней, поблескивая позолотой, лежали символы, передающие масштабы социальной катастрофы. Она и многие сотрудники ее отдела прекрасно понимали, что именно кошмаром рискует закончиться их политика поощрения комнатного милитаризма без единого выстрела на Земле. Бюджет был перераспределен на нужды «второго фронта», на «Зарницу» уже около года не отправляли оружие и технику, почти полгода назад ушла последняя партия боекомплектов. Некоторые полагали, что пора сворачивать программу. Виктор считал, что еще не время. Он каждую неделю готовил отчеты, в которых были новости, математические формулы и («Он же несерьезно?») трактовки древних пророчеств. А Зоя редактировала его отчеты, выбрасывая из них все самое спорное, странное, пугающее своим мифическим происхождением и вопросами о необходимости вообще это вспоминать, чтобы никто не решил, будто Виктор Колмогоров сошел с ума.

Сверкали грани «Звезд», блестела чешуя из золотых медалей, Зоя смотрела на букет гвоздик. Через три дня годовщина. Через два – на Землю вернется «Птичий батальон», чтобы их командир принимал парад. У Финиста с Кукушкой опять какой-то детский спор о том, кому выпадет такая честь. Командир батальона Финист, но в прошлом месяце Кукушка дважды отличилась и была приставлена к награде. «Хоть какие-то из Звезд получат себе настоящих героев». Теперь Финист публично пообещал, что еще один подвиг, и парад принимает Кукушка. Зоя поощряла их фамильярные инициативы, которые успокаивали народ и одновременно создавали ощущение реальности далекой войны. Хотя им, там, наверху, судя по ужасной связи и периодической самодеятельности, было наплевать на все поощрения. Зоя немного завидовала Кукушке. Иногда она думала о том, как участь воина много ужаснее участи управленца, но насколько же место воина было значительнее в истории. История была материалом Зои, подобно тому, как у художника есть краски, а у поэта – слова. Как и все женщины, она сравнивала себя с другими, будь они обольстительными актрисами с обложки журнала или грозными царицами древности. Она знала: Зоя Горяинова заработала себе уважение на почтенную старость, но Кукушка выслужила себе вечную память. Маленькие дети не тыкали пальцами в звездное небо и не кричали: «А там Зоя? Да, мама? Там сейчас Зоя?». Ее портрет не носили на футболках, а рок-музыканты не пели о ней баллады. И ни одна девочка не написала в школьном сочинении: «Когда я вырасту, я поступлю на факультет агитации и пропаганды и стану, как Зоя!». Герой, подобный Эпосу, не смотрел на нее нежным взглядом, и никто не шептался об их фронтовом романе. Все это в излишке досталось Кукушке. И было одно, что выпало на их долю в равной мере – это были две женщины, при упоминании которых враги начинали продумывать планы «Б» и отступления.

В этот день Зоя много размышляла о Кукушке. Ей надо было рассмотреть моральный облик предложенных концептов съемок, какие будут у нее во время нахождения на Земле. Помимо официальных изданий множество модных журналов запросили разрешение на съемку Кукушки. Но фотосессию аккредитовали только одному изданию, и Зоя смотрела на эскизы фотографа, который видел Кукушку в скафандре на белом фоне, с оружием в руках, а вокруг нежные крупные цветы. Цветы предполагались повсюду – на фоне, на Кукушке, на ее оружии. Пара специалистов из комиссии предположили, что съемка будет выглядеть излишне пацифисткой и призывающей к окончанию программы «Зарница». Зоя была уверена, что нет. Она любила цветы. И ей было больно поймать себя на мысли, что теперь она в том, что безупречно прекрасно – цветах – видит идеологическую угрозу. Зоя провела весь день и вечер в работе над контентом о Кукушке и поздно легла.

Зоя плохо спала. Всю оставшуюся неделю она была напряжена. Постоянное ощущение дежавю только подтверждало предположение о ее переутомлении.

Сегодня она была первой, кто говорил с уставшим и тоже невыспавшимся Финистом. Зоя поверить не могла, что они все-таки прилетели. Всем составом, каким планировалось прилететь. Финист не был расположен к разговору, и Зоя не хотела его донимать. Всего один день им отвели на то, чтобы почтить память павших. Следом был запланирован парад, салюты и рев оркестров. Иногда Зоя задавала себе вопрос об этичности такой спешки. Об уместности праздника там, где праздник не к месту. Но сами военные бравадничали: «Это война! Здесь убивают, и мы не должны этому удивляться. Но лучшая память для нас – слава в песнях, а не тихий траур». На самом деле думалось не так, и было не так. Финист казался разбитым. За четыре года войны он заметно постарел. На его голове не осталось ни одного черного волоса, и седина добавила ему десяток лет, круги глубоко залегли под глазами и параллельно шрамам на скулах залегли глубокие морщинки у век, даже сам взгляд был потухшим. Четыре года назад он казался слишком моложавым для своих лет, сейчас – он выглядел слишком старым для тридцатипятилетнего. По его скованной позе было видно, что он не желает пошевелить и мускулом. Но он все равно встал в знак приветствия, когда Зоя вошла в комнату. В руках у Зои был букет гвоздик.