Текст книги "Зарница"

– Мне жаль, что ты повзрослела без меня, – прохрипел Николай. А потом решил ответить на один из ее вопросов, но начал издалека. – Каждая следующая мировая война нова по-своему. И каждый раз на людях испытывают все новые и новые виды оружия.

– Финист говорил мне подобное. На похоронах Кукушки он говорил.

– А ты знаешь, чем эта война отличается? Ты понимаешь ее, Зоя?

Зоя раскраснелась, как неподготовленная студентка на экзамене. Она хотела было сказать «в теории», но ей стало стыдно. Она внезапно осознала свою непричастность к горю, но причастность к его созданию. И тогда она выговорила слегка дрожащим голосом:

– Нет, я не знаю.

– Ты читала писателей прошлого. По книгам ты познакомилась с ужасными реалиями войн. Люди, идущие на фронты Второй мировой войны, знали о Первой мировой если не все, то многое, и погибали. Сегодня мы знаем о войнах прошлого все, но погибаем на нынешней. И все же любая из прежних войн близка нам, как будто мы – ее солдаты. Знаешь, почему, Зоя? Ты сидишь в окопе на полигоне – и ты ничем не отличаешься от солдата Первой мировой. Ты сидишь в блиндаже и надеешься, что в твой не попадут. Ты мечешься, скрываясь от летящих снарядов, усовершенствованных или каких-то абсолютно инновационных. Ты задыхаешься от газов, ты носишь на себе фантомных вшей в космосе, привезенных по памяти с земной войны. И все, что ты понимаешь, в данный момент – это что ты ничем не отличаешься от перепуганных раненых лошадей на передовой самой старой войны. Ты, начитанный и весь такой морально подготовленный, так же, как и они ничего не понимаешь, так же не знаешь, что делать и, как следствие – боишься. Но это только первый круг. Тебя отправляют на Землю в командировку, ты ходишь по городам, в которых все еще ведутся войны, тихие, замолченные войны. Ты идешь по разбомбленной улице, и над тобой летят самолеты, и ты закрываешь голову и присаживаешься, потому что не знаешь, чьи они. И когда за углом кричат и стреляют, ты бежишь в укрытие, потому что не знаешь, кто стреляет, и кто кричит. И хотя это так очевидно, ты снова ничего не знаешь, не понимаешь и боишься. И этим ничем не отличаешься от солдат Второй мировой войны, кроме того, что теперь ты рассматриваешь вариант, что на тебя сбросят атомную бомбу. И вот ты приезжаешь в столицу или город стратегического назначения, идешь в командный пункт. Раньше, чем домой, раньше, чем в душ, чем к медику, чем куда-либо после регистрации на Земле. Сидишь на совещании, изрядно отупевший и огрубевший, сидишь на совещании, на котором все, что ты понимаешь – это то, что вам нужно продолжать воевать дальше, и все, что ты знаешь, что ты вернешься обратно – во Вторую и в Первую мировые войны. Это уже не малые знания, но тебе все равно страшно. Ты сидишь в огромном светлом кабинете с людьми, которые говорят с тобой спокойными голосами и вежливым тоном, у них нет при себе оружия, и никто из них не собирается на тебя бросаться. Но тебе страшно. И это единственный, верный и универсальный признак фронта – то, что тебе страшно, Зоя.

Когда отец закончил говорить, Зоя рыдала. Она ревела, потому что ей было больно, обидно, она волновалась, мучилась и выбивалась из сил все эти годы, но ей ни разу не было по-настоящему страшно. Поэтому Зоя сейчас захлебывалась слезами и закрывала лицо, словно совершила постыдный поступок, который смогла осознать только после серьезного отеческого выговора. Возможно, всех идеологов иногда следует отчитывать за их детскую непосредственную жестокость.

– Я спросила все то же, что и в командном пункте? – стыдливо спросила Зоя и разразилась новыми рыдания, когда Николай сказал: «Да». Она вдруг осознала себя не как дочь, жену и женщину, образ которых она несла с гордо расправленными плечами. У вернувшегося с космической войны старого отца она первым делом спросила о политической обстановке на «Зарнице», о причинах бунта военных, оставшихся на полигоне, обо всем, о чем спрашивают в командном пункте, а не дома в столовой. – Прости меня, пожалуйста.

Вернулся Виктор, гремя ключами, дверями и подставкой для зонтов. «Тут торт». Виктор поставил гостинец на стол рядом с двумя пустыми сигаретными пачками. Он упорно игнорировал истерику Зои и раздраженность Николая, написанную его жестами – барабанящими по столу пальцами, ритмичными выдохами, звучащими то как «пуф-пуф-пуф», то как «пр-р-р». Зоя видела, что дядина цель, как и всегда, миротворческая, но у него, как и всегда, не получалось. Он достал оставшиеся три блюдца из сервиза и открыл коробку. Николай забрал у брата из руки нож со словами: «Пока ты не отрезал свои трясущиеся пальцы, сядь, нафиг. Зоя, завари нам чай».

Телевизор работал фоном, никто его не смотрел. Вся семья собиралась на открытие игр в новом стадионе «Мир». Тата суетилась вокруг Николая, спрашивая его каждые пятнадцать минут, не хочет ли он поесть, выпить чая и положил ли он грязные вещи в стирку. Зоя и Горяинов молча допивали свой кофе. Виктор, выбивающийся из этой парной идиллии, комментировал предстоящее событие.

– Вообще, хорошо, – говорил он, – что построили стадион, а не памятник. Мы живем в век функциональных вещей. И людей. Зоя, мне нравился проект памятника, но, согласись, стадион лучше.

Зоя отметила, что дядя редко говорил так не аргументировано и практически беспредметно, только бы поддержать разговор или заполнить комнату словами. Обыкновенно его речь имела вес, и каждому слову было отмерено место в его риторике.

– Мы опоздаем! – воскликнула Тата, взглянув на часы.

– Нет нужды идти за четыре часа, чтобы стоять все это время в очереди, – сказал Горяинов.

– Очереди – это дурные привычки прошлого, – поддержала мужа Зоя. – Хотя, если бы ты сегодня работал на стадионе…

– Ты бы с папой сидела в специальной секции, дядя читал бы свои стихи на открытии, а твоя мама никуда бы не пошла… Нет, сегодня никто из нас не работает. Никакой войны, никаких о ней разговоров.

– Поддерживаю, – сказал Николай. – А то эти двое, – он показал на Виктора, а затем на Зою. – Ходят, словно с полным ртом воды и она, того и гляди, скоро из них польется.

– Я и не собиралась, – Зоя ответила агрессивнее, чем того хотела. Словно услышав себя со стороны, она продолжила более мягко, – никакой войны. Мы договорились.

У самого стадиона семья все же дважды попала в очередь – первый раз на парковке, второй раз – в проходе к местам. Тата порадовалась, что они сидят недалеко от арены, но Горяинов сказал, что им придется долго ждать, когда будут идти обратно. «Здесь будет знатная пробка». Зоя зацепилась подолом за спинку одного из кресел. Николай, шедший за ней, помог дочери освободиться. Тата и Зоя были обе в шелковых платьях и драповых плащах. Уже перед самым выходом из дома Тата повязала на голову бежевый шифоновый платок, сетуя на неудачную укладку. Она давно не наряжалась, и сейчас несла себя, словно дорогое украшение, идя под руку с Николаем даже в узком проходе между рядов.

Всякое открытие – это грандиозный спектакль. На арену вышло более двухсот артистов, и все они закружились в узорном хороводе под классическую музыку, а режиссеры старались превзойти сами себя с каждой последующей сценой. Над детским хором, поющим гимн, взрывались салюты. А светодиоды в креслах и поручнях на трибунах сияли разными цветами, когда ведущие представляли команды-участницы. Еще будучи подростком Зоя любила посещать музеи-заповедники, разрушенные замки и древние курганы. Но позже, когда ей исполнилось двадцать, мир стремительно оброс техническими новшествами, внедренными, в том числе, в досуговую среду. Она полюбила концерты голлограмм-рокеров, бои роботов и шоу с новейшими спецэффектами. Она говорила, что так чувствует настоящее: в прошлом, которое осталось, и в будущем, которое наступило.

Свет повсюду потух, только экраны гаджетов и опознавательные повязки охраны и волонтеров мерцали в темноте огромного стадиона. Раздался громоподобный голос диктора. Он приветствовал гостей на открытии стадиона и игр. Голос сказал: «Все, что мы имеем сегодня – заслуга тех, кто трудился годами на Земле. Мир – то, что мы заслужили своими делами. Мир – это свет Победы, который мы передаем своим потомкам. Дорогу факелоносцу!». В левом углу стадиона показалась точка – то был огонь факела, который сорвался с места и стремительно понесся вдоль стадиона. Загорелись экраны, на которых был изображен бегущий молодой мужчина с факелом в руках. Черноволосый, с идеальными чертами лица и скульптурными руками. Он бежал под звук нарастающих барабанов и аплодисменты. Он был уже почти на середине арены. И он упал. На экранах осталась темнота, объективы камер не проследили за бегуном. Факел продолжал гореть. Зоя секунду размышляла, является ли это частью шоу, но быстро решила, что нет. Она почувствовала, как Виктор попытался встать, но Горяинов посоветовал ему остаться на месте. Пару минут на трибунах стояла невнятная паника: часть зрителей пыталась покинуть свои места, но охрана их останавливала, уверяя, что все идет по плану. Однако в затянувшейся тишине было заметно, как персонал старается связаться по рации с руководством и получить инструкции. Факел оставался лежать на месте. Зоя спросила Горяинова: «Что нам делать?».

– Пока что сидеть на местах. Там на выходе уже начинается небольшое столпотворение.

– Но так же не должно быть? Может, ты покажешь «корочку» кому-то из охраны и спросишь, что происходит? – волновалась Татьяна.

– Они сами не знают, что происходит, – Горяинов рассматривал внимательно волонтеров и охрану. – Но да, так не должно было случиться.

Внезапно Виктор хлопнул Зою по колену, она обернулась. Дядя заворожено смотрел на факел. Оранжевая точка зашевелилась. Через несколько секунд на экране появилось изображение человека с факелом. Это не был бегун. Зоя точно знала, кто это.

– Абрахам, – прошептал Виктор себе под нос.

Зоя заметила на Абрахаме гарнитуру с небольшим бежевым микрофоном. Он поправил ушной монитор свободной рукой и заговорил:

– Прошу вас, не беспокойтесь. С факелоносцем все будет хорошо. Ему уже оказывается помощь. Для начала я хочу обратиться к руководству и службе безопасности стадиона. Пожалуйста, помогите нам сохранить спокойствие на трибунах. Никто пока не может покинуть стадион, а те, кто попытаются, рискуют жизнями. Поэтому я прошу вас оставаться на своих местах и поддерживать порядок и спокойствие. Для руководства стадиона мы записали специальное обращение, с котором они уже, уверен, успели ознакомиться. Прошу вас соблюдать его, чтобы никто не пострадал.

Сегодня много говорили о мире, но я хочу сказать вам о войне, ибо сегодня она по-настоящему началась. Многие из вас еще не в курсе, но на данный момент в двенадцати странах ведутся военные действия. В вашей стране в трех регионах сегодня начались вооруженные конфликты и это не массовые беспорядки. Это война. С завершением проекта «Зарница» закончилась подготовка к войне и, если ее целью было сделать эту Мировую войну самой массовой и жестокой, то цель достигнута. Я знаю, что помимо нашей операции сегодня на стадионе планируются еще возможные акции других группировок. И эти группировки, в отличие от нас, действительно радикальны в своих методах. Мы постараемся сделать все, чтобы у них ничего не получилось, потому что их цель – убить сегодня как можно больше людей. Мои принципы говорят мне, что воевать должны солдаты, поэтому я против убийства гражданских. Сейчас, пока я говорю, в коридорах стадиона ведутся бои, поэтому я еще раз прошу вас не покидать своих мест. Нынешнее правительство показывает свою некомпетентность в защите граждан. Я призываю вас взять в руки оружие, чтобы защитить себя самим, ибо и наши силы не безграничны. Вы останетесь с вашими убийцами наедине. Я бы хотел, чтобы к этому моменту вы научились стрелять.

Горяинов крепко взял Зою за руку. Он сказал:

– Так. Сейчас все слушают меня. Каблуки снять. Достать платки, намочить их питьевой водой, держать рядом. Зоя, держись за меня. Николай, вы сможете вести Татьяну? Отлично. Виктор идите за нами следом, когда мы встанем. Не разбегайтесь, иначе мы не сможем друг друга найти.

Пока Горяинов давал указания, Зоя пропустила часть речи Абрахама. Но народ его слушал и даже почти не вставал со своих мест. Абрахам говорил:

– Нас всегда интересовали война и космос. Война – дань нашему прошлому, его героической традиции. Космос – это мечты о будущем, в сущности, продолжение все той же традиции преодоления опасностей. Именно эти два аспекта – память и надежда – определяют наше настоящее. И вот, на сегодняшний день мы заняты войной в космосе. Странно было бы ожидать чего-то иного, но мы упорно делаем вид, что крайне удивлены такому раскладу. Потому что война в космосе далека от нас, как всякое прошлое, как всякое будущее, как все то, что напрямую нас не касается. Но она спустилась…

– Абрахам! – послышался крик, словно бы далекий, но он звучал из динамиков, как и голос самого Абрахама. Мужчина повернул голову. В темноте никто не видел, на кого он смотрит. Повисла пауза. На экране замер профиль Абрахама, немного неправильный во всем – нос, подбородок и лоб – совсем непривычные в современном мире, чертами лица он походил на старинную картину в свете факела. И Абрахам снова посмотрел в камеру. И сказал:

– Мужчины, помогите выйти детям и старикам. Защитите женщин.

В динамиках послышался не громкий, но различаемый выстрел. Пуля влетела в висок Абрахама. В одно мгновение началась паника. «Пошли!». Горяинов потащил Зою по рядам вниз.

– Мы идем в обратную сторону! – крикнула Зоя.

– Мы не выйдем там! Иди за мной!

Они впятером вышли на арену. Горяинов приказал выключить все гаджеты, снять все, что блестит и шумит. На трибунах творился ад: давка, крики, люди падали за парапеты. Спустя какое-то время у выходов послышались выстрелы. В трехстах метрах двери, ведущие в служебные помещения из арены, распахнулись. Оттуда выбился свет, и побежали вооруженные люди. Николай и Горяинов хором крикнул всем лечь.

– Смотри на их шеврон, – дернула мужа за рукав Зоя. – Это радик…

– Молчи! – одернул ее Горяинов. – Прикинься мертвой.

Боевики выстроились в ряд и расстреляли трибуны. Автоматная очередь встретилась с человеческой. Из других дверей появились еще фигуры, мимо Зои протопали несколько десятков ботинок. Началась перестрелка, очевидно с вооруженной охраной. Неподалеку от Зоиной ноги в арену влетела пуля. Тата охнула.

– Зоинька?!

– Мама, я в порядке.

– Кажется, самое время бежать в ту дверь, – Николай кивнул Горяинову на ближайший к ним выход. Холодный свет резал глаза, уже привыкшие к темноте.

– Давайте мы с Зоей впереди, потом вы, за вами – Виктор, – сказал Горяинов.

Они резко подорвались с мест, но никто не заметил этой суеты. Все внимание боевиков было обращено к трибунам. Горяинов тащил Зою за собой, притом закрывая ее корпусом. Зоя бежала босая по холодному полу и через несколько пролетов стала замечать, что наступает на мелкие твердые и холодные предметы. А потом она едва не поскользнулась.

– Мы идем по крови, слышишь? Если тут кровь и гильзы, то где трупы? – шептала Зоя в затылок Горяинова.

– Меня больше волнует, где оружие этих трупов, – процедил он.

Через несколько метров они вышли на лестничный пролет. Спустившись на два этажа, все пятеро уперлись в дверь с надписями «Выход» над притолокой и «Служебный вход» на табличке. Заперто. Николай, Виктор и Горяинов несколько раз навалились на двери и те не поддались.

– Мы здесь не выйдем, – рыдая, выговорила Тата. – Надо идти обратно.

– Обратно точно не надо, – сказал Николай. – Тут обычный замок. Все шпильки, булавки, все сюда давайте, я попробую вскрыть.

Едва Николай начал копошиться в замке, как из-за двери послышался девичий голос:

– Кто там? Кто за дверью?

– Нам надо выйти. Можешь открыть? – спросил Николай.

В ответ послышалась возня и всхлипы, но двери никто не открыл.

– Послушай, – Зоя прислонилась к двери. – Как тебя зовут?

– Таня, – ответила девочка.

– Как мою маму, – сказала Зоя и улыбнулась плачущей Тате. – Она сейчас со мной. Ее тоже зовут Таня. А меня Зоя. Послушай, мы без оружия, за нами никто не гонится, но мы ищем выход. Уверена, мы сможем тебе помочь. С тобой есть взрослые?

– Нет, – девочка за дверью расплакалась. – Папа был там, на стадионе.

– Ты одна? У тебя там есть выход?

– Есть окно. Но я не знаю, куда потом идти. Мне страшно.

– Открой нам, мы выйдем с тобой, – уговаривала Таню Зоя.

– Там стреляли, – сказала Таня.

– Мы тебя защитим. Со мной мой муж, он полицейский.

Замок щелкнул, девочка открыла дверь и тут же отбежала в сторону, спрятавшись за шкафом. Комната была небольшой гримерной. Очевидно, девочка была выступающей или дочерью кого-то из артистов.

– Таня, ты в порядке? Нигде не болит? – спросила ее Зоя, протягивая руку.

Горяинов тем временем открыл окно и выглянул наружу.

– Давно тут стреляли?

– Давно, да, – казалось, девочка сомневается, но старается дать как можно более полезную информацию. – До того, как папа побежал.

– А давно твой папа побежал? – спросил Виктор.

Девочка кивнула.

– А куда, ты знаешь?

– Он побежал с факелом.

Все взрослые в комнате переглянулись.

– Знаете, что я думаю о совпадениях? – спросил Виктор.

– Давайте вы потом о них подумаете? – предложил Горяинов. – Нам сейчас надо очень быстро и тихо добежать до того шлагбаума.

Никто их не преследовал. Зоя не знала, была ли у радикалов цель взять заложников или просто убить как можно больше людей, как говорил Абрахам. За шлагбаумом была парковка и на другом ее конце уже стояли служебные машины и оцепление. Зоя и Тата подняли руки вслед за Николаем, чтобы в них не стреляли и побежали к кордонам. Горяинов нес на руках девочку. Таня вцепилась в него и озиралась по сторонам. Едва они оказались за оцеплением, как Горяинов показал удостоверение и сразу куда-то подевался. Остальным налили горячий чай и прислали к ним медика. Зоя заявила, что никто из них чудом не пострадал, и попросила только сухие носки и, возможно, тапочки для себя и матери. Что же до Таты, то она выпила все успокоительные, какие смогла выпросить, хотя медсестра настаивала на одном препарате.

Зоя сидела с маленькой Таней на руках и читала ей сказку о волшебном замке в горах и о тех, кто в нем жил: северном Владыке, Королевне и ее шестерых братьях. Зоя ждала мужа. Но Горяинов не вернулся и спустя полтора часа. Зоя отправилась на его поиски. Десятый по счету опрошенный человек знал, куда он подевался. Зое стало не по себе. Горяинов пошел с штурмовым отрядом в здание стадиона.

– Зоя, это его долг, – успокаивал ее Виктор. – Он там был, знает обстановку. Конечно, он нужен.

– Он не должен сегодня умереть, – Зоя резко повернулась к дяде, словно только что поняла самое важное. – Сегодня началась Третья мировая.

Виктор притих и после кивнул.

– Да, Зоя, у меня тоже нет причин не верить Абрахаму.

– Дело не в словах Абрахама! Я теперь все поняла! – воскликнула Зоя. – Это то, о чем говорил отец. Я не знаю, что происходит, что нужно делать и мне страшно.

Зоя смотрела на стадион. Внешне он казался тихим и пустым. Вся суета была здесь, за кордоном. Не было слышно ни криков, ни выстрелов, не было видно ни пожаров, ни бегущих в страхе людей. Было так много вопросов о том, что происходит на стадионе, в приграничных регионах и в мире. Война на «Зарнице» для Зои не была войной. Она смотрела на нее, как на шахматную партию. Так смотрят на войны прошлого – как на ошибку, которая не повторится. Так смотрят на войны будущего – с надеждой, что они будут гуманнее и терпимее. Прошлое осталось позади, будущее уже наступило, и не было ничего ужаснее такого настоящего.

Даррадар, замок на севере.

На вершине северных гор,

Возвышался волшебный замок.

Неизменным был его двор,

Но извне обращенный взор

Извращал его суть упрямо,

Его истинный гордый лик.

Так, южанин, простой старик

Или дева, смотрящая с Юга,

Видит лес, запорошенный вьюгой,

Идол воина, статен и дик,

Охраняет дубовые двери

Твердыни. Поют менестрели,

И огонь расписных каминов

Освещает богов-исполинов.

На Востоке в это не верят.

Они видят тонкие башни,

Плодородные фермы и пашни,

И роскошный белый дворец,

А на каждой башни торец

Драгоценным металлом украшен.

Запад видит в оплоте угрозу –

В бесконечно опасном морозе

Люди в латах по крепости ходят,

Каждый воин в своей породе,

Разудалый, могучий и грозный.

Но древнейшая в мире твердыня

Не бывала такой и в помине.

Этот замок статен и стар,

И зовется он Даррадар,

Даррадарцем зовут его сына,

Он Владыке вовеки верный,

Что растит достойную смену:

Семерых любимых детей –

Шестерых молодых сыновей

И красавицу-дочь Королевну.

Вечно хладные серые взоры

Королевичей смотрят в горы,

Нет родней, чем сестра, подруги,

Ей все шестеро – верные слуги,

Не ведут с наследницей споры,

Друг на друга никто не ропщет.

В Даррадаре Священная роща.

В день рожденье дворян-даррадарцев

Сажают деревья. И статься

Не может иметь его дочерь.

Но Владыка был первенцу рад,

И велел в тот чудесный сад

Посадить белоснежный куст,

А тот вереск разросся густ,

Словно бы подвенечный наряд.

Королевне та роща люба,

Под ветвями отчего дуба,

Льются нежные песни на корни,

Словно воды из речки горной,

Словно вереск смягчает грубый

Той дубовой коры доспех.

Вот настало время утех.

В каждом доме подняли знамя

В главный праздник Последних Сияний,

Столь святой в Даррадаре для всех.

В этот день повелел Создатель

Для простых людей и для знати

Чтить историю больше жизни,

Проводить поминальные тризны

По безвременно умершим братьям.

И Владыка созвал гостей:

Всех правителей, их детей,

Их советников, их дружины,

Чтобы каждый увидел твердыню

И с собою привез новостей.

Так собралось приезжих много:

Синевласый правитель Востока,

Южный Царь с юным рыжим сыном,

И князь Запада с верной дружиной, –

Все дошли они до порога,

Все взошли на высокие горы,

Все прошли по тем коридорам,

Все пришли они в тронный зал.

Но никто ничего не сказал,

И иные смотрели с укором.

Каждый видел то, что хотел:

Гость Востока – богатый надел,

Дорогие убранства, одежды,

В целом, видел то, что и прежде,

А южанин упорно пыхтел,

Все пытаясь найти переводы, –

Письмена украшали своды,

Гобелены и даже доспехи,

Воспевая былые успехи

Благородного древнего рода.

Только Запад смотрел с опаской:

Шлема виделись злою маской,

И повсюду кольчуги гремели,

Громче песен и струн менестрелей,

Но народ называли братским.

Все для пиршества было готово,

Все правители взяли слово,

Но первым – все же Восточный.

Молвил он туманно, неточно,

Но под красноречивым покровом

Каждый услышал сомнения

О том, сможет ли Королевна

Править такою страной

Даррадару быть головой.

Когда ей бы ждать предложения,

Чтоб стать благоверной женой,

Только лишь бы не править страной.

Этот спор Королевне не нужен,

Чем венчаться с подобным-то мужем,

Будет проще остаться одной.

Но она благодарно кивала,

Даже спорить вовсе не стала.

Только сзади все время маячил

Горбатый слуга, не иначе

Пытался покинуть залу.

Вторым поднял кубок Южанин,

Громко чествовал алое знамя,

Всю историю древнего рода,

Все известные саги народа.

А князь Запада молвил крайним.

И пил он за долгий мир,

Чтоб всякий крестьянин и сир

По-братски смотрели на запад.

Толпа была речи рада,

И так продолжала пир.

Царевича тост был простым.

Он всего на несколько зим

И чуть меньше весен моложе

Самой Королевны, но все же,

Любой был согласен с ним.

Грели камины, горели свечи,

Горели, как факелы, южные речи,

Этим и были ценны.

Пусть в Королевну все влюблены,

Влюбился и тот Царевич.

Под гулкого празднества шум

Зал наполнился звуками струн,

Слова песен звучали славно,

И никто не заметил, что замок

Ввечеру покинул горбун.

Он, хромая, из замка вышел

И тенью едва кому слышной

Прошел в Священную рощу,

Взявши топор потолще,

Забрался, как можно, выше,

Вскопал у младых корней

Деревьев шести сыновей

Шесть неглубоких ям

И в каждую бросил семян.

С дубом пришлось сложней…

Земля там была сухою,

Не вырыв ржавой киркою,

Не вырыв и топором

Яму под старым дубом,

Оставил его в покое.

Наутро еще до рассвета

По трем другим концам света

Разъехались важные гости.

Но семя посаженной злости

Взросло сорняком непривета

Меж братьев – шести северян,

Деливших собою дворян.

Но Королевна, как прежде,

Явила милость в надежде

И к молодым сорнякам.

Миру пришел конец.

Собрался Владыка-отец

И взял в дорогу лишь дочь.

Умчались они вдвоем прочь

С севера в южный дворец.

Владыка Южной страны

Устроил праздник весны.

Вошла Королевна в зал:

Царевич глядит – возмужал,

С их встречи прошло три зимы –

Не сразу узнали друг друга.

Царевич стрелял из лука,

И стрелы летели к светлице,

К северной бледной девице,

Влетали в окно без стука.

С одною из стрел пергамент,

Царевич в нем пишет: знает –

"Запад готовит удар –

Идет войной в Даррадар,

Восток приглашает под знамя.

Восток отправляет товар:

Злато, еду и нектар,

Металл для воинских лат,

А западный сотый отряд

Уже идет в Даррадар.

Юг звали в неверный союз,

Но тот неподъемный груз

Предательства не унести.

Я поздно сказал. Прости".

А замок почти что пуст.

В слезах Королевна отца

Просит отправить гонца

Братьев оповестить,

Чтоб встали те на пути

Врагов, на защиту дворца.

И едет Владыка домой,

Там кровь растекалась рекой:

В братоубийственном споре

Все шестеро сеют лишь горе

И не пожинают покой.

Идет Королевна в рощу,

Где сложное кажется проще,

Где сохнут потоки слез,

Но слишком сорняк пророс.

Пусть вереску хватит мощи:

Он держит свою оборону,

Он верен родному закону:

Север хранит северян.

Не ведом такой изъян,

Что сможет низвергнуть корону.

Среди народного крика

Отдал приказ Владыка:

"Пусть верный мне северянин

Встанет под алое знамя

От мала и до велика,

И будет опорой нам!

Иной же – иди к чужакам!"

Так сделали трое детей,

Трое его сыновей,

С дружинами вышли к врагам.

Предательство – их вина,

Меж тем поднималась страна:

Бесстрашных мужей собирала,

Звенела каленым металлом.

И в Даррадар шла война.

Тогда же Царевича с Юга

Звал долг настоящего друга –

С сотней отважных солдат

Пришел он, и каждый был рад

Добрым мечам и лукам.

И встали два воинства против

На северном мерзлом болоте:

В поле, а не в осаде,

Владыка стоял в авангарде,

В поле, а не в оплоте.

Здесь храбрость всех даррадарцев:

Мужей, сыновей и старцев,

Королевны в военном платье,

Да верных северных братьев,

Царевича, с ними сражаться

Явившегося с отрядом.

И кровь разлеталась градом,

Любой даррадарский воин

Оборонял принцев крови,

И каждый стоял за брата.

Но троица тех вероломных,

Предавших свои законы,

Среди иноземных солдат

Как и любой ренегат,

Осталась незащищенной.

Так выжили трое верных,

Владыки достойная смена,

Родной защищавшие дом.

И каждый увидел, что злом,

Вовеки выходит измена.

И вот разгромив чужестранцев

Стрелой и мечом даррадарцев,

Собрался Север на тризну,

Почтить героев Отчизны,

Последний раз попрощаться.

И молвил тогда Королевне

Храбрый южный наследник:

"Скорблю с даррадарской страною,

Зову стать своею женою,

И пусть же отныне окрепнет

Ваш Север и верный Юг".

Но она опечалилась вдруг:

"Я тебя никогда не забуду

И покуда царствовать буду,

Север верный для Юга друг.

Но прими мой отказ по чести,

Не бывать наследникам вместе,

Возвращайся к отцу домой,

Да по совести правь страной,

И посватайся к южной невесте".

Царевич не мог возразить,

И, уняв молодую прыть,

Воротился с дружиной к отцу,

Взял невесту себе ко дворцу,

Но не смог Королевну забыть.

Север с Югом правили дружно,

А иного и не было нужно.

И в горах реял алый стяг.

Извели в святой роще сорняк.

И три сына были послушны,

Жили в мире, добре и покое.

Было шестеро, стало же – трое.

Обратившись сюжетом поверья:

Не срубили в роще деревья.

Только песни струились рекою,

В них звучала морозная грусть,

От того, что отныне пуст

Вполовину стал братский замок,

Замок северный и великий.

Вполовину стал замок пуст.

Только вереск разросся упрямо –

Старый дуб седого Владыки

Обнимал белоснежный куст.

Глава 14. Около войны.

Прошло две недели с погрома стадиона. Случившееся там было немыслимым – часть людей перешла на сторону террористов, приняв оружие, и разгромила стадион. За последние десять лет трагедия на стадионе «Мир» была самой масштабной по количеству жертв. Часть отряда, с которой шел Горяинов, попала под световую бомбу, восемь бойцов ослепли. Среди них был муж Зои. Та не могла простить его за вылазку, не могла простить себя за «Зарницу», и весь мир за то, что подбросил ей не решаемое уравнение. Вечерами она с Горяиновым сидела на кухне, и ужинать так было невыносимо, потому что стал невыносимым сам Горяинов – еще более замкнутым и молчаливым, чем обычно. Зоя следила, чтобы его незримое отчаяние не вложило ему в руки пистолет, из которого тот бы самозабвенно застрелился. «Я знаю, о чем ты подумываешь. Избавь нас всех от этой пошлости». И сейчас они сидели в столовой, а Горяинов болтал чайной ложкой в чашке, заполненной только на одну треть. Зоя не смотрела на его глаза – белую гладкую повязку. Она тихо плакала, но даже не прикрывала лицо и не вытирала слезы. Ей казалось, что в этих жестах есть что-то укоряющее и взывающее к жалости, но она забывала, что теперь Горяинов не видит.

– Так странно, знаешь, – начала Зоя, как исповедь, – вот они проехали, стреляли, и там было столько жертв, а я прихожу через три часа, и все уже тихо. Даже трупы убрали. Так и в начале войны было. Я на Юг приезжала за неделю до первого обстрела. Мой отец, мой дядя, мой муж – все улетали и уезжали, оставляя меня дома. Все это проходило так близко ко мне, словно меня война дразнит или зазывает, зная, что я откажусь. Вроде как стучится, но не заходит, это мне надо выйти, а я не выхожу. Я каждый раз наблюдаю, как мимо меня проходит катастрофа. Мне папа говорил, что я так родилась, – Зоя наконец посмотрела на Горяинова, но тут же опустила глаза, словно ей было больно встретиться с ним взглядом, пусть даже это и было невозможным. – Когда я родилась, за окном была страшная метель и по трассе ехали танки. Кто-то проживает эти события за меня, погибает за меня, делает за меня тяжелую работу, принимает за меня решения, сражается за меня, как бы пошло это не звучало.

– Прости, Зоя. Ничего не могу с собой поделать.

Горяинов не раскаивался в своих правах на защиту покоя. Его устраивал такой порядок. И сейчас для него наступил хаос. Но Зоя была готова к тому, чтобы признаться.