Текст книги "Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918"

В своей телеграмме император наотрез отказался принять делегацию с таким докладом. Эту телеграмму царь лично вручил Дмитрию для отправки. Дмитрий, зная о ее содержании, отнес ее к себе в комнату и не отослал. Он чувствовал, что эта необдуманная вспышка императора вызовет слишком серьезные последствия. На этот раз дерзость моего брата была не так хорошо принята. На некоторое время его перевели из штаба вместе с адъютантом Дрентельном, с которым он обсуждал свой шаг. Делегация от земств не была принята. С того времени началась более или менее открытая война между царем и мыслящей частью населения.

Император более чем когда бы то ни было представлял собой психологическую загадку. Лично почти равнодушный к власти, он, тем не менее, не терпел никаких посягательств на верховную власть как таковую. Он считал священным долгом сохранить в целости самодержавие – наследство, переданное ему предками. Эта убежденность была внедрена в его сознание примером предшественника – Александра III, искусного во внутренней политике, и укрепилась со временем сначала при помощи тех, кто отвечал за его воспитание и образование, а затем благодаря его заурядному окружению.

На протяжении поколений Россией правили цари, чья воля осуществлялась при посредничестве совершенно обособленной касты людей. В понимании этих хранителей самодержавного идеала – культа, на котором мы все во главе с нашим императором были воспитаны, Россия была носителем неких особых идеалов, чистоту и возвышенность которых Западу никогда не понять и конечно же никогда не достичь. Таким образом, России, в нашем представлении, было «позволено» на века отставать от прогресса и при этом неизменно быть выше.

Но оказалось совершенно невозможно этой западной культуре проникнуть в какой-то степени к нам. Те, кто был у руля государственного управления, относились к ней с подозрением или категорически отвергали ее. Они могли бы приспособить эти новые веяния к нашим национальным особенностям, но к этой задаче они отнеслись с презрением. В результате эти западные веяния, вместо того чтобы получить естественное и постепенное распространение, клубились в тесных кружках интеллигенции, новые мысли и идеи были сконцентрированы внутри одного класса.

Получив свободу и простор для своей русской привычки к теоретизированию и дискуссиям, эта тема могла бы исчерпаться в процессе разговоров и предложений. Но все это извне сурово подавлялось или презрительно отвергалось правящей кастой. По их мнению, ничего не изменилось. Они полностью отказывались принимать в расчет появление общественного мнения и всеобщий, постоянно растущий интерес к государственным делам. При каждом удобном случае они спешили столкнуть на нелегальную основу медленное движение России к самосознанию.

Лишенная в то время права направлять умственные силы на благо своей страны, всячески отстраняемая от участия в поисках пути развития общества, постоянно подозреваемая в желании подорвать основы государства, интеллигенция была оттеснен к открытой и активной оппозиции. Таким образом было установлено основное непримиримое разногласие между этими двумя классами, которые могли бы разделить ответственность за управление государством. Император верил в божественное происхождение своей власти. Он считал себя ответственным за благосостояние страны только перед Богом и ни в коем случае перед самой страной.

Мнение, выраженное не советчиками из его окружения, не принималось в расчет; оно считалось безответственным, неуместным и, кроме того, причиняющим беспокойство. Эти депутаты съезда земских и городских союзов, возглавляемые князем Львовым, появились перед императором как самозванцы, виновные в революционных действиях, воспользовавшиеся трудностями военного времени, чтобы вмешаться в то, что не имеет к ним ни малейшего отношения.

Чтобы такие инциденты впредь не повторялись, император решил немедленно уволить либеральных министров, которых он еще недавно сам выбрал, и полностью вернуться к прежней реакционной системе. Это решение императрица горячо поддерживала и всячески поощряла.

Отступление армии, которое продолжалось по всему Северному фронту, постепенно сократило дистанцию между Псковом и линией фронта. Тем летом мы были вынуждены вытеснить церковную школу из принадлежавшего ей здания и увеличить число коек почти до шести сотен, но мы должны были довольствоваться тем же числом врачей, а Красный Крест мог дать нам только еще пять медсестер. В результате у нас по-прежнему было много работы, и мы очень уставали.

Той же зимой 1916 года я организовала общежитие и промежуточную станцию для медсестер, едущих на фронт и с фронта. Это общежитие стоило мне массы трудов и неприятностей. В то время в медсестры шли женщины, занимающие разное общественное положение. Некоторые из них были выдающимися личностями, особенно некоторые девушки из провинциальных отделений Красного Креста, но довольно часто авантюристки надевали форменное платье медсестры и пробирались на фронт, где, похоже, никому и никогда не приходило в голову проверить их документы. Много таких дел попадало ко мне из штаба или от военного коменданта железнодорожной станции.

Опять же по просьбе местных властей я также стала передавать свой практический опыт многочисленным молодым девицам, которые решили получить подготовку медсестры Красного Креста. Они всегда падали в обморок при виде крови, делали массу ошибок, путались под ногами – в общем, внесли столько беспорядка в нашу больницу, что врачи уговорили меня выставить их вон.

Как-то в октябре я стояла в церкви и протянула руку, чтобы подвинуть стул, и внезапно почувствовала такую боль под левой лопаткой, что замерла с протянутой рукой, поясь пошевелиться. Это оказался сухой плеврит с небольшой температурой, и Тишин просил меня лечь в постель, но я отказалась. В тот вечер через Псков проезжал император в сопровождении моего отца и Дмитрия, который к этому времени был более или менее прощен. Меня пригласили пообедать в царском поезде, и я не собиралась пропускать это приглашение. Я отправилась на этот обед, густо намазанная йодом и обмотанная ватой.

После очень оживленного обеда, в то время как император принимал доклад командующего Северным фронтом, отец и Дмитрий пошли вместе со мной в госпиталь. Все мы втайне надеялись, что император может нанести нам визит, и никто еще не спал. Заметив всеобщее разочарование, отец пошел в палату офицеров и поговорил с ними. Я была счастлива иметь возможность показать ему свой госпиталь. Но он, так глубоко привязанный к красивой обстановке, не мог понять, как я могу выдерживать это. С вежливым удивлением и некоторой скрытой брезгливостью он слушал мои рассказы о работе и восклицал, что у меня нет даже удобного стула, чтобы сидеть. Казалось, он и Дмитрий заполнили мою комнату своим ростом и шириной плеч, и все, что меня окружало, в их присутствии казалось особенно скромным и неказистым.

В то время моего отца беспокоило плохое здоровье, которое вместе с возрастом не позволило ему принять активное участие в войне. Позднее он настолько поправился, что принял командование армией, состоявшей из гвардейских полков, и провел несколько месяцев на фронте, но в течение всей той зимы он был так болен, что однажды мачеха спешно вызвала меня в Царское Село.

Я никогда не забуду, как потрясена я была его болезненным видом и как остро чувствовала свою любовь к нему. Войдя в комнату и увидев его изможденным и слабым, я бросилась к себе и долго плакала. Возможность потерять его казалась невыносимой, он слишком много значил для меня. И все же много раз с тех пор мне было жаль, что он не умер тогда.

Мой плеврит не отпускал меня. На протяжении всей зимы у меня была повышенная температура, и в течение двух лет я подвергалась периодическим приступам воспаления и боли. Но я оставалась на своем посту. С самого начала войны я не снимала свое серое хлопчатобумажное форменное платье и белый головной убор, даже когда уезжала из госпиталя.

Для удобства я коротко подстриглась. Это было в 1916 году и привело в ужас моего отца. Мои руки загрубели от постоянного мытья и ополаскивания в дезинфицирующих средствах. Лицо знало только прикосновение холодной воды, так как я давно уже забыла о пудре и кремах. Никогда не уделяя своей внешности особого внимания, я теперь совсем не думала о ней. Мои серые платья поблекли от стирок, каблуки туфель стоптались. У меня не было никаких развлечений, и я по ним не скучала. Я была полностью довольна своим существованием и больше ничего не просила у жизни.

Когда я сейчас оглядываюсь назад, могу сказать со всей искренностью, что годы, проведенные мной на этой работе, были самыми счастливыми в моей жизни. Каждый день приносил мне новые контакты, свежие впечатления, освобождение от искусственных ограничений и рост. Мало-помалу я расправляла крылья и испытывала силы. Стены, которые так долго отгораживали меня от реальности, наконец рухнули.

Глава 20
Кратковременный отдых

Я продолжала делиться своими новыми идеями с отцом Михаилом и доктором Тишиным и подробно обсуждать их с ними. Я чувствовала, что та цель, к которой я стремилась с детства, находится от меня на расстоянии вытянутой руки. По крайней мере, я теперь знала оборотную сторону жизни и слышала мнения, которые никогда не слышал никто из нашего круга.

Но чем шире раскрывались мои глаза, тем лучше я видела, как мало на самом деле знаю. И временами с сожалением понимала, сколько времени и усилий мне еще потребуется.

Уголок завесы едва приподнялся, но я начала уже приобретать некоторое представление о картине в целом. Я видела, что Россия больна; я могла это определить, так сказать, по биению ее пульса; но более я ни в чем не была уверена. Противоречия, с которыми я сталкивалась на каждом шагу, между идеями, на которых я была воспитана, и реальностью, сбивали меня с толку. Я не знала, куда мне обратиться еще в своих поисках правды, и каждый день мне приходилось лицом к лицу сталкиваться с разочарованиями и крушением старых идеалов.

Но я чувствовала, что, по крайней мере, пустилась в путь по дороге открытий. Все-таки было положено начало, и у меня впереди была вся жизнь. Эта мысль придавала мне силы, даже воодушевляла меня. Одним словом, после всех этих лет я по-настоящему начала получать образование.

Русская литература, с которой я была знакома с детства, как выяснилось, только мимоходом, теперь приобрела для меня новое значение. Она рассказывала о чувствах и переживаниях, которые я наконец могла разделить. Я попросила доктора Тишина указать мне авторов, которых я раньше не включала в круг своего чтения. Сам Тишин читал очень хорошо; у него была хорошая дикция и приятный голос. Кроме того, он очень интересовался драматургией. Мы с отцом Михаилом провели много вечеров, слушая его; иногда мы читали какую-нибудь классическую пьесу, распределяя между собой роли, или обсуждали автора, само существование которого чаще всего было для меня ранее неизвестно.

Я также обратила внимание на историю своей страны. Это был тот предмет, который привлекал меня с детства; но историю, как и закон Божий, мы учили наизусть; этот предмет всегда преподавали нам с официальной точки зрения, не отклоняясь от ее принципов и исходных условий.

Так как в Пскове я была окружена древними реликвиями, изучение русской истории и русского православия стало для меня живым делом. Оно служило мне и развлечением, и кратковременным отдыхом от напряжения и страданий; и, наверное, это поможет и читателю моей книги, если я расскажу о некоторых из наиболее интересных вещей, о которых я узнала.

Псков появился в результате смены торговых путей. В конце XIII века, когда значение Киева как политического центра на первом этапе русской истории стало уменьшаться, население начало мигрировать. Какая-то его часть переселилась за запад, в направлении Карпат, какая-то на север, в регионы, покрытые лесами.

Так на окраинах России в те дни формировались новые княжества. Самым крупным из них был Великий Новгород. В то время когда он находился в зените своего могущества, в XIII—XIV веках, земли, подвластные Великому Новгороду, простирались от Финского залива до Белого моря.

На западе и юго-западе для защиты от чужеземных вторжений у Новгорода были крепости. Из них Псков был самой важной.

В Новгороде сходились обширные торговые интересы; сырье из центральных районов России обменивали на западе на мануфактуру, изделия из металла, вина. Первыми иностранцами, приехавшими в Новгород, были купцы из города Висби на острове Готланд.

В Новгороде была республиканская форма правления, вече, народное собрание, в котором право на участие имел каждый новгородский домовладелец. Когда в XIV веке Псков стал достаточно сильным в торговом и военном отношении, чтобы отделиться от Новгорода, он учредил у себя похожее правление посредством голосования. И псковское вече было даже лучше организовано и было более стабильным, чем новгородское.

В 1916 году это был красивый город, мало изменившийся со временем. Он поднимался на каменистом мысе, где река Псков впадает в широкую и глубокую реку Великую. Внушительные развалины стен ее древней внутренней крепости, детинца, можно увидеть до сих пор. В древние времена город был построен вокруг этой крепости, а затем окружен внешней стеной, которая в некоторых местах все еще сохранилась. Посреди детинца возвышается огромный и немного неуклюжий на вид собор Святой Троицы, который впервые был построен в XII веке, но с тех пор неоднократно горел и был восстановлен в своем современном виде во время правления Петра Великого. Гуляя по этому старинному городу, я имела привычку разыскивать древние церкви. Они отличались особенной архитектурой: низкие, широкие, с неровными стенами и обрубленными углами, которые ближе к фундаменту становились толще; создавалось впечатление, что они неуклюже протиснулись из толщи земли. Церквушки всегда были побелены; обычно у них были зеленые купола и крыши.

Рядом с этими церквями, но в стороне от них высились колокольни, как ровные квадратные колонны, и под небольшими зелеными крышами этих колоколен в овальных проемах можно было увидеть колокола всех размеров. Стены этих старых церквей были такими толстыми, что внутренняя часть помещения была удивительно небольшая; а их своды подпирали две или четыре колонны, такие массивные, что, в конечном итоге, оставляли очень мало места для прихожан.

Псков был особенно привлекателен зимой. В это время года по какой-то причине он казался не таким провинциальным; вероятно, потому, что снег скрывал его неприглядность и грязь. Позади госпиталя на высоком берегу реки Великой был расположен старый сад, который, вероятно, принадлежал какой-нибудь старой усадьбе. Казалось, этот сад опирается на останки городской стены, с которой открывался замечательный вид на широкую гладь реки, на сверкающие белые просторы, простирающиеся на много миль во все стороны от города, и на сам город, словно раздавленный под весом снега. Там и сям по обеим сторонам реки солнце весело играло на позолоченных крестах церквей; а напротив, прямо посередине реки, на низеньком острове одиноко стоял почти безлюдный монастырь, окруженный полуразрушенной стеной. Там жили только несколько седовласых, согнутых от старости монахов, которые вели нищенскую жизнь. Этот вид был мне так хорошо знаком, что я полюбила его, и он стал мне казаться неотъемлемой частью моей жизни в Пскове.

В старых церквях, которые я часто посещала, находила предметы искусства, на которые веками не обращали внимания. Однажды на уединенном церковном кладбище недалеко от Пскова я обнаружила настенную роспись XII или XIII века, покрытую побелкой. В некоторых местах побелка облупилась, открыв взору прекрасно сохранившееся изображение. Я пришла в восторг от своей находки; и по сей день я помню, какое удовольствие мне это доставило, помню отчетливые силуэты тех худощавых святых. После войны я планировала предпринять попытку расчистить эту церковь.

Я начала посещать женские и мужские монастыри, где свято хранили обычаи давно ушедших дней. Иногда я вставала рано, чтобы помочь на заутрене в соседней женской обители до начала работы в больнице. Если это происходило зимой, на улицах было еще темно, и тускло освещенная церковь была почти пустой.

Монахини бесшумно скользили по церкви, меняя свечи в больших подсвечниках перед иконами, и пели в хоре детскими бесстрастными голосами. Их лица были обрамлены черными платками, на которые были надеты черные чепцы, а руки терялись в широких рукавах платьев. Служба проходила медленно, с соблюдением всех правил – ведь у них почти не было никаких других занятий, кроме молитв. В конце богослужения ко мне подходила какая-нибудь послушница с приглашением от настоятельницы на чашечку чая. И тогда в сопровождении этой послушницы я покидала церковь и шла через двор в апартаменты настоятельницы.

В ее гостиной мебель была скрыта под белыми чехлами, а на подоконниках стояли маленькие пальмочки. Стол был уже накрыт; кипящий самовар стоял среди чашек во главе стола, рядом были горячие вафли и варенье. Настоятельница, придерживая широкий рукав своей рясы, предлагала мне сесть. Тихие послушницы со смиренно опущенными глазами приносили и уносили подносы и шептали что-то в дверях. Иногда настоятельница посылала за матерью казначейшей и просила ее принести из мастерской какую-нибудь из только что законченных вышивок, которыми она особенно гордилась. И всегда перед окончанием чаепития она жаловалась на тяжелые времена, на высокую цену на муку и на бедность монастыря. Было ощущение, что целые поколения настоятельниц до нее говорили точно те же слова и думали точно так же.

Я собирала старинные иконы и возвращала им их прежний вид, сметая слои пыли и паутины, аккуратно, с благоговением несла свои находки в госпиталь. Один специалист научил меня, как надо очищать эти доски, потемневшие от дыма и времени. Медленно, очень осторожно я соскребала толстый слой грязи, и постепенно появлялись яркие цвета и позолота, и украшения, и группы святых.

Старинные предметы, казалось, не внушали людям духовного звания никакого благоговения или ощущения их ценности. Когда они не могли уже больше служить, их просто выбрасывали. Священники варварски обращались с этими драгоценными символами, часто портили их до неузнаваемости, ломали их совершенно или теряли их.

Отсутствие каких-либо систематических исследований псковских древностей и опасность их полного уничтожения заставили меня предпринять попытку составить каталог, иллюстрированный, где это возможно, фотографиями и моими собственными набросками. У местного епископа я получила разрешение и приступила к работе. Фотографии с икон и настенных росписей нужно было делать на месте особым образом и с величайшей осторожностью. Этим делом и проявлением фотопластинок занималась я сама. Вышивки и небольшие по размерам предметы я брала домой и делала с них наброски в своей комнате.

В конце моего временного пребывания в Пскове я собрала большое количество артефактов, но не имею сейчас возможности как-либо использовать их; они остались в России.

Вначале я была совершенно не подготовлена как археолог и испытывала трудности, но в Пскове имелось археологическое общество, куда я могла обратиться за помощью. До окончания своей работы я переписывалась с Петроградом и договорилась о периодических лекциях на исторические и археологические темы в местном археологическом обществе.

Теперь я ощущала, что мне не нужно беспокоиться о своем будущем. Здесь, у меня под рукой, было достаточно работы – и увлекательной работы! – которая могла бы занимать меня до конца моих дней.

Расширившийся круг моих интересов привел меня в еще один необычный новый мир – мир староверов. Эти люди были членами особой секты, в которой не было священников. Староверы контролировали почти всю торговлю пшеницей. Ее последователи жили по старинным обычаям, в покое и уединении.

В Пскове староверы составляли большую колонию. Узнав о моем интересе к иконам, местный церковный староста, богатый торговец пшеницей, пригласил меня посетить их молельный дом и его личную часовню.

Верования староверов относились к далекому прошлому. До того как в России появилось книгопечатание, церковные книги переписывались от руки, и это привело к ошибкам и неточностям. Кроме того, эти книги в течение веков неоднократно переводились с греческого, и переводы никогда не совпадали. В середине XVII века Патриарх Московский Никон поручил греческим и русским богословам сверку переводов и исправление всех ошибок в церковных книгах.

Мера показалась части населения прямым святотатством. Это были фундаменталисты, придерживавшиеся буквы, а не смысла слова. Когда же исправления, несмотря на все протесты, были, наконец, приняты, многие остались верны старым версиям. Эти люди, в свою очередь, разделились в ходе истории на множество меньших групп и сект; некоторые из них отказались признавать облеченных духовным саном священников. Но все разнообразные секты староверов тщательно хранят не только древние церковные книги, но и старые иконы и церковную утварь, большими знатоками которых являются.

Несмотря на все гонения, которым подвергались староверы со времени своего отделения от государственной церкви, что касается политики, они всегда оставались чрезвычайно консервативными и полностью преданными царской власти.

Псковский торговец пшеницей, о котором я упоминала, церковный староста, сначала показал мне общественный молельный дом. Здесь меня встретили низкими поклонами несколько благообразных бородатых купцов. Они были одеты в длинную верхнюю одежду, собранную на талии, а их волосы прикрывали затылок и были ровно подстрижены кружком. Их служанки были одеты в черные сарафаны с белыми рукавами, а головы покрыты белыми головными платками. Стена напротив входа была увешана иконами и напоминала иконостас. Но я не нашла среди них чего-то особенно интересного.

В частной часовне этого староверского дома все было совершенно по-другому. Здесь чувствовалось дыхание истинной древности. Весь этот дом с толстыми стенами и зарешеченными окнами имел вид убежища, но убежища, в котором люди поколениями привыкли вести праведную, зажиточную и в то же время созерцательную жизнь.

Вся семья собралась в гостиной, чтобы принять меня. На женщинах были тяжелые шелковые платья с узкими лифами, застегнутыми сверху донизу, и широкими юбками, собранными на талии. Их головы и плечи были покрыты старомодными шелковыми платками.

Часовня, небольшая сводчатая комната, была наполнена ароматом ладана, исходящего из древних курильниц. Некоторые иконы были поистине замечательные, написанные раньше XVII века знаменитыми московскими иконописцами.

Старые металлические светильники, в которых горело масло, на цепях свисали с потолка. Перед иконами горели свечи в самодельных подсвечниках, древних и низких. Стену украшали кресты и четки. Тут и там в тусклом свете свечей сияла церковная утварь. На почетном месте покоилась очень древняя рукописная книга в переплете из черной кожи с металлическими застежками.

Хозяин дома с любовью и благоговением показывал мне эти реликвии. Он сказал, что все это хранилось в его семье много поколений.

После посещения часовни подали чай, и во время чаепития хозяин дома не без горечи заговорил о политике и об отношении властей к своей общине. Несмотря на все гонения, они остались глубоко преданными царю, обвиняя в этих гонениях государственных чиновников.

За несколько лет до войны в Пскове проходили большие военные маневры, и ожидали приезда императора. Своего монарха по русскому обычаю староверы хотели встретить хлебом-солью на великолепном серебряном блюде. Но губернатор, узнав об их намерениях, не допустил, чтобы их делегацию приняли. Блюдо не сослужило свою службу, и церковный староста, показывая его мне, умолял принять в дар. Я отказалась взять его для себя, но пообещала передать лично императору.

Весной 1916 года, вместо того чтобы проводить свой отпуск в Царском Селе, я поехала в Новгород, продолжая идти по следам прошлого. Я остановилась в женском монастыре, потому что гостиницы были очень грязными, и посетила все достопримечательности города.

Самым поразительным был собор Святой Софии, построенный в X веке Ярославом Мудрым. Этот собор был сильно поврежден неумелой реставрацией, но, тем не менее, сохранил незабываемо великолепный облик как изнутри, так и снаружи. В нижнем ряду иконостаса было несколько очень древних икон, написанных, как полагали, в Византии. Вдоль стен, заключенные в серебряные усыпальницы, покоились останки многочисленных святых – князей, которые в древние времена защищали город от врагов, епископов, которые усмиряли варваров. По обычаю я обошла все усыпальницы и поцеловала все реликвии, заметив не без дрожи, что почти все тела сохранились в целости.

Я также посетила близлежащую деревню Михайловское, где век назад жил наш знаменитый поэт Пушкин. Дом, в котором жил Пушкин, давно сгорел, но был построен другой дом, точно в таком же стиле, и в нем были мебель и вещи, принадлежавшие поэту. Я провела ночь в этом доме в огромной старинной кровати из цельного красного дерева со столбиками и бронзовыми медальонами.

Вечером я вместе со своими спутниками сидела на веранде, с которой открывался вид на безграничные поля. Мы наблюдали за отражением заката в реке, заросшей камышом. Все дышало миром и покоем. Казалось, будто ничто не изменилось за сотню лет и не могло измениться вообще. Я сохранила чудесные воспоминания об этой поездке.

Читатель должен понимать, что подобные развлечения и экскурсии длились недолго и проходили с большими промежутками в течение двух лет. Я не пренебрегала своей работой в больнице; главным образом оттого, что у меня было так много других тем для раздумий, я не считала привычный порядок нашей провинциальной жизни однообразным.

Но чтобы порадовать персонал нашей больницы, который начал проявлять беспокойство и неудовлетворение от незаметной нудной работы, я попросила, чтобы наша часть была переведена на фронт, а тем временем организовала мобильное подразделение, которое послала на фронт в Двинск, расположенный приблизительно в семидесяти пяти милях от Пскова.

Работа этого меньшего подразделения шла главным образом в окопах, но было необходимо, чтобы у него в городе было место, где могли бы оставаться тяжело раненные солдаты до их отправки в наш псковский госпиталь. Связь между Двинском и госпиталем осуществлял санитарный поезд, который носил мое имя и над которым я обладала всей полнотой власти.

Зимой 1916 года я поехала в Двинск и нашла здание для нашего подразделения. Впервые после 1914 года я попала на фронт и была удивлена происшедшими переменами. Они были во всем, начиная с солдатских лиц и кончая сложными сооружениями, которых требовало ведение окопной войны. Казалось, будто эти сооружения были крепостями, построенными для постоянного проживания. Город стоял наполовину в руинах из-за налетов аэропланов; он был ужасающе грязен. Солдаты были немолоды и не выглядели бравыми, а, наоборот, несчастными и оборванными, казалось, они даже уменьшились в росте. Нигде не было слышно ни песни, ни смеха. Все было серо, уныло и тягостно.

В тот день, когда наше подразделение начало свою работу, я отправилась в окопы с медсестрами и работала с ними целый день. Полученные мною впечатления были ужасны. Жаль было видеть этих бедных мужиков, неделями сидящих в грязи и холоде, не зная ни того, какую позицию они занимают, ни даже того, чего от них ждут. Ясно было, что они уже сыты по горло войной, не понимают и ничего не хотят в ней понимать. Они стали настолько равнодушны, что, когда немецкие самолеты кружили над ними, ни один из них не поднял головы.

Так я несколько раз приезжала на фронт и с каждым разом расстраивалась все больше.

Принцесса Люсьен Мюрат, с которой я познакомилась в Париже, несмотря на все трудности, каким-то образом приехала в Россию, чтобы самой увидеть те условия, в которых мы воюем. По моему приглашению она приехала в Псков. Было странно слышать ее оживленную французскую речь в этой провинциальной обстановке. Ей было все интересно, и на нее большое впечатление произвело мое новое, более серьезное отношение к жизни. (Странно говорить, но эта живая парижанка, которая никогда хорошо меня не знала, была единственным человеком, который заметил эту перемену во мне; моя семья не заметила.)

На следующий день после приезда Люси я отвезла ее в Двинск в открытом автомобиле. Было очень холодно, и вести машину было трудно из-за снега, но мы благополучно добрались до места назначения. Ночь мы провели в купе железнодорожного вагона. Местные чиновники пришли туда засвидетельствовать нам свое почтение. Мы были на самой передовой линии огня, и моей гостье очень хотелось пережить какое-нибудь захватывающее приключение, но ни в тот вечер, ни на следующий день, когда мы пошли в окопы, не раздалось ни выстрела. И не прилетел ни один вражеский самолет. Принцесса казалась разочарованной таким неэффектным приемом.

Она уже была в течение какого-то времени в Петрограде и рассказала мне все слухи, которые там бродили. Помимо других впечатлений, движимая любопытством, она искала встречи с Распутиным и была поражена силой его взгляда, внушающей благоговейный страх.

Я помню, меня очень удивил факт, что кто-то стал бы искать встречи с Распутиным. Я очень много слышала о нем, но ни отец, ни брат, ни я никогда не видели его. Мы просто презирали его, и я не могла понять в то время, как образованная женщина может позволить, чтобы ее представляли ему, или искать его общества. До самой своей смерти он был всегда окружен группой возбужденных, истеричных женщин, над которыми имел, как говорили, необъяснимую власть.

Я придавала мало значения всем этим толкам; временами они казались мне фантастическими. Его влияние на императрицу, мне казалось, было их личным делом; оно объяснялось ее постоянной тревогой о здоровье царевича и ее верой в то, что только Распутин может помочь ему.

Но слова принцессы Мюрат, видимо, облекли в определенную форму все известные мне слухи и сплетни, не имеющие серьезного значения. Передо мной была принцесса, иностранка, и хотя, может быть, излишне непоседливая, но здравомыслящая, беспристрастно наблюдающая за событиями в России со стороны. И она, очевидно, совершенно всерьез считала, что влияние Распутина на императрицу – а через нее и на дело в государстве – было реальным, решающим фактором на все события в стране. Я была потрясена.