Текст книги "Ведьмин Лог"

– И при чем здесь бабуля? – осторожно переспросила я.

Златоградец опять переставал мне нравиться, может, он и не инквизитор, но глаза горят, как у сумасшедшего. Илиодор мою настороженность отнес на счет скептицизма и, увлекшись, даже переполз ближе к краю кровати, чтобы не драть глотку.

– Есть теория братьев Бортнянских, Болеслава и Иржика, о том, что естественный фон можно значительно повысить, вернув людям веру в чародейство. Но для этого люди должны… – Он замер, пытаясь подобрать нужное слово, а я уперлась ему ногой в грудь, потому что без движений этот двуличный тип явно не мог и теперь гусеницей сваливался на мою перину.

Он заинтересованно уставился на мою ножку, потеряв нить повествования. Пришлось врезать ему подушкой, чтобы поставить на место. Он с хохотком взгромоздился обратно на середину кровати, обняв тощую подушку.

– Чтобы верить в чудо, люди должны видеть чудо. Ежедневно, независимо, хотят они этого или не хотят. Бортнянские назвали это теорией резонаторов. А Хамат Черный, академик миренской академии естествознания, вычислил примерный радиус воздействия такого явления, ну а моя кузина Злата разработала оригинальную методику самих резонаторов.

– Кузина – это Зюка? – спросила я.

– Да, – радостно кивнул Илиодор, – я понимаю, что сейчас она не в лучшем виде, так сказать, производственная травма. При установке резонаторов произошла… – Он еще что-то хотел добавить, но я отмахнулась:

– Она чернокнижница?

– Ну, – уже менее уверенно кивнул головой Илиодор, сделал губы трубочкой и едва слышно бормотнул: – Скорее некромантка.

Но я услышала, скривилась, а он еще что-то мямлил про магию крови и смерти.

– И на болоте из Фроськи она твой дурацкий резонатор делала? – начала вскипать я.

Илиодор помял подушку в руках, как бы прикидывая, станет ли она достойным щитом, если я брошусь, неуверенно приподнял бровки:

– Ну, в общем, да…

– Дак при чем здесь моя бабуля? – не выдержав, взвизгнула я.

Он все-таки вздрогнул, выставляя вперед подушку, но, видя, что сил драться у меня нет, успокоился и миролюбиво пояснил:

– При установке резонаторов происходят странные вещи… – Он призадумался, как бы мне помягче все это объяснить, а потом решил не напрягаться и резать правду-матку. – В общем, мрут экспериментаторы как мухи или калечатся. Сходят с ума, вызывают гнев властей, попадают в лапы инквизиции или разбойников либо становятся жертвами несчастных и необъяснимых случаев. Например, Златку прямо во время обряда ваша Подаренка зарезала. Счастье, что некроманта не так легко убить, хотя результаты воскрешения из мертвых тоже… – Он кашлянул. – Ну ты сама видела.

– Подожди, Подаренка-то здесь с какого бока? – забеспокоилась я.

Илиодор сразу сделался скучен, и по тому, как он морщил лоб, я сразу догадалась, что мне сейчас будут врать.

– Не напрягайся, – прорычала я.

Илиодор вскочил с кровати:

– Только не делай поспешных выводов, я – не моя кузина!

– Я в курсе, – успокоила я его, – ты гораздо страшней!

Он улыбнулся, польщенный, цокнул восторженно и посмотрел на меня с прищуром, заявив:

– Это только снаружи. Если б ты только знала, какой я романтичный и благородный в душе…

– Ты двуличный тип! – убила я его заявлением. – И уйди от меня! Не люблю, когда ко мне сумасшедшие подкрадываются. Вот высплюсь – придумаю, как бабулю вызволить, а ты вали из Северска на все четыре стороны!

Он обиделся, сел на кровать и показушно молчал целых две минуты, глядя в окно с белыми занавесочками. Потом глухо буркнул:

– Не вытащишь ты ее без меня. Это печать необратимого действия. Снять ее может только более сильный чародей. Я для того и наложил ее, чтобы ты мне помогала. С чертовыми ведьмами почему-то ничего не происходит! Фроська вон пользовалась вовсю нашей книгой, сделала четыре резонатора в Урочищах, слабеньких, но все-таки. Даже не чихнула. – Он развернулся ко мне: – Помоги, Мариша, я знаешь какой сильный колдун! Я такие заклятия знаю – богам не снились.

– Ну дак и разбей печать! – потребовала я.

– Не могу, – расстроенно вздохнул он, – всей праны мира не хватит, чтобы сотворить простейшее мое заклятие. – Он виновато улыбнулся. – Забавно, правда? Величайший в мире чародей, а езжу с пистолем в кармане и в карты жульничаю, чтобы на жизнь заработать.

– Щас умру от смеха! – пообещала я и отвернулась к стене. Не знаю, что из сказанного им было правдой, но в целом выглядело какой-то ересью. Колдуны, резонаторы… Чушь какая! Но что-то ему от меня точно надо.

ГЛАВА 12

Стоило мне закрыть глаза, как появилось ощущение, что меня саму огрели подушкой по голове, та лопнула, и в воздух полетели цветные перья и шелковые нити.

– Ты совсем оглохла? – выскочила из этой круговерти Ланка.

– Bay, – только и смогла выдавить я из себя, во сне такая же уставшая, как и наяву.

– Я тебе дам «вау»! – окрысилась сестрица. – Бросила меня с Мытным! Меня! – Она хлюпнула носом и совсем по-детски спросила: – Ну и куда ты делась?

– Да как тебе сказать… Ты, кстати, сейчас сидишь?

– Вообще-то я лежу, как Рогнеда учила, изо всех сил о тебе думаю, – обиделась Лана, – что, между прочим, нелегко среди бела дня. Пришлось врать, что от перемены климата я приболела. А это непросто с моей цветущей мордахой и без грима.

– Какой перемены? – не сообразила я сразу, вызвав праведный гнев сестры.

– А кто меня Дорофеей Костричной обозвал?! – обозлилась Лана. – Знаешь, как меня поклонники достали: ах, как ваша сестрица Фелиция? Ах, ваш кузен Евстихий! Да я скоро язык сверну. Илиодору там заняться было больше нечем, как только такие дурацкие имена выдумывать?

– Кстати, об Илиодоре, – сразу перешла я к делу, – он у нас, оказывается, не только с именами проказит, а вообще парень забавный, – и вылила на Ланку ушат новостей, изумив ее так, что та даже пропала на какое-то время, позволив мне провалиться в бездонный омут сна, из которого едва потом меня дозвалась.

– Ты это, – появилась она через какое-то время бледная и взволнованная, – следи за ним и выведывай планы. Я к тебе сейчас приехать не смогу. – Она нервно оглянулась, словно кто-то мог нас подслушать, прошептав: – Я подозреваю, что тому стольнику, что нас в лесу повязал, был дан приказ убить Адриана без суда. Его один хмырь в Серебрянске так чихвостил, а я подслушала. А потом стольник ему в морду дал. И ему этот хмырь расправой начал грозиться. – Она придвинулась еще ближе, мне даже показалось, что я чувствую тепло ее тела. Я сразу задумалась: а нельзя ли таким образом перепрыгнуть с места на место? С одной стороны, Рогнеда нам про такое не рассказывала и даже не намекала, а с другой – нам только намекни… – Тут это, – вырвала меня из мечтаний озабоченным шепотом Ланка, – тут вообще хмырей-дознавателей очень много, шмыгают вокруг, глазки злобные. Пару раз уже документами интересовались. Как бы мне, по простоте душевной, в пыточную не загреметь! Пока-то за меня Мытный и стольник вступаются, а вот приедет какая-нибудь шишка или подлец благородный – и пропаду!

– Успокойся, – велела я, – вот высплюсь и велю Илиодору, чтобы он тебе бумагу состряпал, а то и документы выправил. Целый инквизитор златоградский тебе в поручители нормально будет?

– Ну, – зарделась она.

– Если я ему действительно нужна, он тебе целый архив напишет и еще лично в Серебрянск прискачет, доказывать, что ты Дорофея Костричная. Ты, главное, попой прилюдно не сверкай, а то никакой паспорт не поможет. Меня Решетников по одному лицу вычислил.

Мы еще какое-то время пообщались, пока связь между нами не оборвалась. То ли это я так хотела спать, то ли Ланка отвлеклась и ослабила контакт. Сначала она мне начала казаться в каких-то странных видах, а потом я и вовсе оказалась на Чучелкиной могиле, забивая гвоздями каменную крышку гроба. «Бред», – сообразила я устало и полностью отдалась ему.

Митяй Кожемяка сидел на широкой колоде, поникнув головой, широкие плечи его опустились, и весь облик выражал скорбь и уныние. Сидел он за дровяным сараем на дворе у Селуяна. Сам хозяин дома лежал сейчас в горнице, неразутый и упившийся до потери человечьего облика. Люди Решетникова, едва проведав о том, что воевода каким-то боком причастен к ведьмовским делам, наведались еще с утра, но, поглядев, как главного дурневского стража кидает от стены к стене, молча вышли вон, решив, что никуда от них пьянчуга не денется. Заходили пару раз десятники, на которых, перед убытием, Селу-ян возложил ответственность за порядок в селе. Сочувственно вздыхали, качали головами. Забегал малый братишка Митяя, говорил, что мамка домой зовет, плачет и очень за него переживает, а батя грозится выпороть. Митяй порки не боялся, с тех пор, как он научился рвать надвое воловью кожу, батя сильно руки не распускал, считая почти за взрослого. Так, врежет по зубам да пояснит за что. Серьга и Сашко где-то задерживались, мимо уж и всадники проскакали, явно на Ведьмин Лог, а закадычные дружки все не появлялись.

Митяй им немного завидовал, вот у него закадычного дружка не было. Да и на службу к ведьмам они догадались вперед его наняться. А ведь он хотел еще тем летом, когда Марта ездила со своими внучками по Северску собирать подати. Он три дня кружил по дороге между Дурневом и Логом, прикидывая, как бы половчее попасться ведьмам на глаза, но стоило заприметить ему Брюху да услышать, как Ланка с Маришкой что-то звонко распевают, радуя бабушку, испугался и юркнул в кусты. А потом, от злобы на себя, запорол заказ для шорника, аж двенадцать шкур! Батя тогда ему так в лоб двинул, что он долго без памяти лежал. Но обидно было не оттого, что побили, а что сам таким трусом оказался. И вот теперь Маришка оказалась в лапах инквизитора. Того самого щеголя, который так не понравился Митяю с первого взгляда. Надо было прибить его на болоте, вырвать из рук черен от лопаты и шваркнуть по голове, на раз бы раскололась!

В палисаднике, который был прикрыт от Митяя углом дома, затрещали кусты и кто-то смачно матюгнулся. Вывалились Скорохват и Серьга, на ходу отряхиваясь от листьев и веток, причем Сашко, как всегда, что-то ляпнул, косясь в сторону Митяя, а Ладейко обидно заржал. Кожемяка склонил голову набок, языком он не был горазд чесать, поэтому никогда с дружками не сварился, а бить их сейчас было себе во вред. Как-никак обещали помочь отбить Маришку у инквизитора.

– Ну что, телок? – повис на нем Сашко. – Плохи твои дела. Всю ночь она с инквизитором в одной комнате ночевала и, говорят, так стонала, так стонала…

– Ты-то че скалишься? – одарил тяжелым взглядом Серьгу Кожемяка. – Твоя с боярином сейчас тоже не чаи распивает.

Серьга захлопнул рот и посунулся вперед для драки, но, увидев, как усмехается Митяй, скрутил себя через силу, припомнив, что даже на пару с дружком шансов против этого бугая у них не много. Развернулся и пошел в дом Селуяна, там в кладовой был немаленький арсенал. Скорохват похлопал Кожемяку по гранитному плечу:

– Ты, Митяй, с детства дурачок или от тоски мозги скукожились? Вот сейчас рванет он в Серебрянск, и с кем ты Маришку отбивать будешь?

– Сам справлюсь, не маленький, – сбросил руку с плеча Митяй.

– Это ты какое место сейчас имеешь в виду? – сделал непонимающее лицо Скорохват, а потом обидно расхохотался. Умел он этак: подойдет, заржет в лицо, и, что бы ты после этого ни сделал, все равно дураком кажешься.

– Уйди, червячина, задавлю!

– Неблагодарный ты, Митя, – попенял ему Скорохват, – и грубый. Девушки таких не любят. Девушкам нравятся веселые, вот такие, как златоградец. Чего он вчера только ни вытворял при Маришке, а с утра пирожки жуют на пару и милуются.

Митяй сам не понял, как поднялся с колоды, а опомнился, только ударившись грудью в калитку, она у Селуяна почему-то внутрь открывалась, неразумно и неудобно. Ладейко висел на руке, пытаясь его удержать, но Кожемяка стряхнул его, как медведь стряхивает шавку. О чем он думал, когда связался с этими болтунами? Решетникова нет, столичной стражи человек двенадцать от силы! А свои, дурневские, его и пальцем не тронут. Подойти к дому с заднего двора, подняться на второй этаж, дать златоградцу в зубы, Маришку на плечо – и бегом из Дурнева. Первые три недели можно на Лисьем хуторе прятаться, а как жара начнется, в болоте тайные тропки откроются. Княжьи собаки их не знают, а местные не выдадут.

На заднем дворе стояли кони столичных гостей. Митяй издалека увидел и узнал Зюку страшненькую. Она сидела на телеге, беззаботно болтая ногами, а вокруг важно прогуливался кто-то из синих кафтанов. Из-за одежды Митяй не сразу узнал златоградца, а вот тот, напротив, остановился и прищурился, поджидая гостя.

– Знаешь, Златочка, – хмыкнул Илиодор, – у меня такое ощущение, что нам идут морду бить.

Митяй не стал тратить время на разговоры, а, подойдя на два шага, сразу и от души врезал, собираясь своротить сопернику скулу набок. Илиодор легко уклонился от удара, чуть присев, а потом безобразно нечестно врезал Кожемяке меж ног. У Митяя потемнело в глазах, Илиодор тем временем не спеша подобрал чурбачок и, обернув его телогреей, примерился, а потом с хеканьем навернул нападающему по голове, отчего Кожемяка завалился на спину.

– В живот я тебя пинать не буду, – уверил его златоградец, отбрасывая чурку, – неблагородно это как-то, но если ты поднимешься с земли раньше, чем я это разрешу, то я тебе, касатик, что-то страшное сделаю. Еще, правда, не придумал что, но напрягусь. – И он улыбнулся Зюке.

– Митя, – показала она пальцем.

– Беги, Зюка, зови Маришку, – метнулся по пыли Митяй, надеясь облапить чужака-инквизитора за ноги и, свалив наземь, придушить.

Но тот оказался проворен: сначала подпрыгнул высоко, а потом уцепился сзади за волосы, беспощадно выворачивая голову, и показал Кожемяке нож.

– Ну-ка, голубь, что ты сейчас проворковал?

Митяй захрипел, злясь не столько на златоградца, который его нежданно заломал, сколько на собственную глупость. Ловчее надо было, хитрее, нырнуть или прыгнуть и в живот сапогом, а потом плюхай сверху. Зимой, в кулачных боях, ему это всегда помогало. Конечно, против кузнеца, бати или того же Селуяна он устоять не мог, но таких, как златоградец, он выжимал, точно тряпки, и в узел завязывал.

– А ведь сдается мне, Златка, что этот местный богатырь пришел ведьму спасать. Не перевелись еще дураки в земле Северской.

Со стороны огородов затопали. Запыхавшиеся Серьга с Сашко ворвались на двор и встали как вкопанные.

– Ну вот, – удовлетворенно качнул головой Илиодор, – трое, как и положено.

– Ты это, – сразу пошел по широкому кругу Ладейко, косясь взглядом на оставленный хозяевами колун, – может, по-хорошему договоримся?

– Хотите добровольно сдаться? – высказал первую догадку Илиодор.

– Нет, мы тебе хотим кишки по-тихому выпустить, – развеял его надежды Скорохват, вытаскивая засапожник, – но если Маришку нам передашь, так и быть…

– Не-э, это не богатыри, – разочаровался Илиодор, еще круче вздергивая голову беспомощного Митяя, – что это за условия? «Если, то…» Ты должен гикнуть, свистнуть и разметать все тут по бревнышку.

Зюка все так же беззаботно качала ногами, улыбаясь всем присутствующим. Ладейко как раз добрался до колуна, и златоградец оказался в ловушке – ни со двора выскочить, ни в дом забежать. Дружки перемигнулись и одновременно кинулись на него. Серьга еще подумал на бегу, что лучше обухом бить, мало ли, еще пригодится инквизиторская морда, и тут у него в голове что-то взорвалось с треском, он даже удивиться не успел, а очнулся уже на берегу Гусиного озерца.

Селуяновский младший десятник Борька Шалый лил на них воду из ведра и, увидев, что парни зашевелились, застонали, присел напротив:

– Эк он вас.

– Что? – сел, деревянно глядя вдаль, Митяй.

– Все, отвоевались, блин! – плюнул со злобой Сашко.

– Да, такого гада надо полком валить, не меньше, – покивал с умным видом Шалый. – Лихо он вас, я видел.

– Надо записку Маришке написать, может, она что придумает. – Митяй поднялся и, забредя в озерцо по колено, начал плескать на лицо мутной стоялой водой. Уши горели невыносимо, он сам себе был противен, и жить не хотелось.

Проспала я без малого сутки. Когда проснулась – долго и непонимающе щурилась в окно, потом попробовала встать и охнула: все ныло и болело. Одно радовало – что я не в лесу на мокрой травке и не в застенках на цепи. Илиодор не смущал меня своим присутствием, и я как могла привела себя в чувство. Заключалось это в основном в перекидывании в кошку. А уж кошкою я тянулась и гнулась до умопомрачения, пока все тело если не стало звенеть как струна, то уж и как каторжанин свою гирю я его теперь тоже не таскала. Особенно было приятно вскочить на отстиранный инквизиторский плащ Илиодора, аккуратно сложенный на стуле, и от души его покогтить, чувствуя, как золотые нити, которыми был вышит девиз, цепляются и тянутся за когтями.

В дверь стукнули, протопотали, словно домовой пробежал. Я с интересом соскочила на пол и обнаружила под дверями клочок бумаги, изжамканный до безобразия, словно его прятали, доставали, снова прятали, чернила расплывались в потных руках, да и писали записку словно куриным коготком. Я встряхнулась и с интересом разгладила ее на коленях. «Маришка, как только тебя повезут за город, мы тебя отобьем. Готовься», – сурово велела бумажка. Там еще было что-то приписано, но я разобрала только слово «съешь». Может, «съешь побольше, убегать будем до Златограда без остановок?» Я почесала голову, пальцы застряли в нечесаных космах, я с трудом их вырвала и высунула голову наружу.

– Не велено! – тут же рявкнул мне в ухо здоровенный бугай. Я вздрогнула, захлопнула дверь, но потом снова высунулась:

– Мне бы гребешок.

– Не велено! – с завидным однообразием рявкнул детина.

Наверное, в боях его использовали вместо полкового горна или тревогу кричать, потому что с двух концов коридора сразу показались люди в синих кафтанах, в одном из которых я с удивлением узнала Илиодора в шапке-мурмолке с гербом Медведевских и тигрино-полосатым зеленым пером.

– Чего глотку дерем, служивый? – поинтересовался он почти весело.

Служивый побелел как полотно и ткнул в меня пальцем обвиняюще:

– Ведьма.

– Вижу, что не лошадь. Чего орешь-то?

– Причесаться я хочу и переодеться, – заявила я, видя, что детина скорей умрет от натуги, чем объяснит, чем я ему не понравилась.

– Ладно, сейчас распоряжусь, чтобы тебе одежду прислали. – Илиодор развернулся, противно шкрябнув подковками об пол.

– Эй, и это все?! – возмутилась я. – Ни здрасте, ни как спалось? Сколько хоть я проспала?

Ответом меня не удостоили, зато вскоре прибежали Аленка и Анютка – Старостины дочки. Аленке было уж двенадцать, Анютке – семь, и папаня ее сильно баловал. Когда она бегала, по комнате стоял характерный топоток от замшевых сапожков на каблучке.

– Ну-ка идите-ка сюда, – потребовала я, – что за тайны такие?

Аленка сделала страшные глаза, увидев записку в моих руках, мгновенно выхватила ее и заглотила, как ужик мышку.

– Тебе не поплохеет? – поинтересовалась я, глядя, как она жадно пьет воду из кувшина, который стоял на прикроватном столике.

Девчушка потрясла косами, показывая, что нормальный завтрак, и не такое кушали. А Анютка, сгрузив ворох цветного тряпья на лавку у окна, снова протопотала через спальню и прижалась ухом к двери, потом высунула в щель нос, потом глаз – в общем, вела себя как опытная заговорщица, опасающаяся соглядатаев.

– Митяй и Серьга Ладейко тебя будут у инквизитора отбивать, – горячо зашептала мне в ухо напившаяся Аленка.

– Ого! – восхитилась я. – А Дурнево они в осаду брать не собираются?

Аленка шутку не поняла, расстроилась и призналась, что взрослых парней у них маловато, человек полста, не больше, да всякой мелюзги душ двести. У меня волосы зашевелились на голове от ужаса, я представила себе этот детский бунт. При известной изворотливости один маленький смутьян больших дел наделать может, а с такими главарями, как Скорохват и Ладейко… у-у!

– Ну-ка тащи мне бумагу и перо, – велела я старшенькой.

И пока она все это воровским способом, с оглядками, да под ворохом новой одежды, проносила мимо стражника, я успела расчесаться, заплести косу и порыться в нарядах. Тут штанов мне, конечно, никто не приготовил, а мои, как сказала Анютка, еще сушились у печи, да и штопать их надо. Пришлось одеваться горожанкой: сапоги, рубашка, платье с разрезами и короткая куртка травяного цвета. Аленка навязала мне еще и платок с кистями. Я рассмотрела его на свет – красивый такой, весь в зеленом узоре, – мне он шел, а девчушке почему-то не нравился. Я повязала его на голову на цыганский манер. Потом быстро настрочила две записки и показала Аленке:

– Смотри внимательно, эту отдашь Митяю, а эту – инквизитору.

У Аленки задрожали губы, словно я велела ей пойти в берлогу к медведю и надавать скалкою.

– Ты, главное, не разволнуйся, – успокоила я девчушку, – и не слопай записку по привычке, а то к вечеру несварение будет.

Аленка так старательно наморщила лоб, что меня стали мучить дурные предчувствия. Она выскользнула в дверь, а через минуту внизу кто-то заорал. По коридору прогрохотали шаги, и ворвался возмущенный чернокнижник.

– Ты кого ко мне подослала?! – рявкнул он, тряся рукой, на пальцах был след зубов. Я хихикнула, а он покачал головой:

– По-всякому на меня покушались, но чтобы съесть, начиная с рук…

– Ты меня долго здесь взаперти держать будешь?

– Сейчас поешь – и уезжаем. Мне и самому здесь не нравится, творится черт-те что… – Он передернул плечами. – Место какое-то… У меня от него дрожь по коже.

– Ага, еще скажи, что здесь ведьмы водятся, – хмыкнула я.

В коридоре вдруг охнуло, взвизгнуло, в дверь шибанули так, что она чуть с петель не слетела, и на пороге появился знакомый патлатый малец в малиновой рубахе.

– Ну и что? – грозно поинтересовался Митруха с порога. – Тебе сразу голову оторвать или, как положено, сначала помучить?

Позади него, не шевелясь, лежал детина. Илиодор мягко скользнул за кровать, а оттуда вынырнул со знакомым мешочком, злорадно улыбаясь. Такие же, полотняные, висели у Нади Беленькой. Пантерий с интересом сощурился, склонив голову набок, и Илиодор поспешно развязал, давая увидеть содержимое.

– Быстро учится, гаденыш, – покивал головой черт. В мешочке лежал плакун. – Только ведь не поможет. Я и во сне могу достать, да и перед смертью свидимся.[11]11
  Чернокнижники умирают долго и мучительно, во время смертной агонии их тело мучают черти.


[Закрыть] И как я только тебя, пострельца, проглядел?

– Да и я, брат Митруха, в тебе черта как-то не сразу увидел, – осклабился Илиодор.

А до меня только сейчас дошло, что Пантерий на Лысой горе должен находиться, что я его последний раз видела, когда он в бабулиной телеге лежал бесчувственным чурбаном.

– Бабуля! – хотела было вырваться я на улицу, предчувствуя радостную встречу, но черт подставил мне ножку, поумерив пыл.

– Нет там Марты. На Лысой горе все сидят и выбраться не могут. Я, – фыркнул черт, – я не ведьма, и то о печать все колени разбил. – Он опять зло сощурился на Илиодора: – твоя работа?

Илиодор беззаботно кивнул. А что ему волноваться, если черт уже при жизни пришел за душой, то тут хоть переживай, хоть песни пьяные ори – разницы нет. Зная, что разговор им предстоит долгий, я решила подкрепиться и сходить на кухню, велев ребятам разбираться промеж собой, а заодно и документы для Ланки состряпать.

Подкреплялась я основательно. Хлопотливая старостиха мне еще и корзинку с собой наложила. Народу в доме оставалось изрядно, поэтому хозяевам пришлось пригласить помощников, дабы настряпать на такую прорву. Постоянно кто-то вбегал и выбегал на задний двор, сновали туда-сюда люди, и я не заметила, когда ко мне в уголок просочился Скорохват, уселся на маленьком стульчике напротив, сложил руки на коленях и уставился на меня по-щенячьи влюбленно.

– О! Сашко, привет, – помахала я бабушкиному найденышу колбасой, – будь другом, нарежь, а? Надоело, как собака, от куска отгрызать.

Щи весенние с колбаской пошли просто на загляденье. Сашко был, судя по всему, кормленый, лениво резал засапожником кругляш колбасы на кусочки, и мрачный блеск огня на полированном лезвии наводил меня на грустные размышления.

– Ну и что вы за бунт там надумали?

– Мы не бунт, мы только тебя освободить и инквизитору бока намять.

– Лучше голову себе намните, может, умные мысли выдавите. Это сейчас в Серебрянске синие кафтаны, элита, так сказать, а ведь после такого могут и карателей прислать.

– Что же делать? – растерялся Скорохват.

– Во-первых, сестре моей в Серебрянске гайдуки нужны, а то она не то княжна, не то графиня – и без свиты. Смекаешь? – Я посмотрела на чугунок и поняла, что еще одна тарелка в меня не влезет, а впереди еще ждал чаек с расстегайчиками, медовыми пряниками, сушками и вареньем. – Так что берешь Митяя, Серьгу, кто еще у вас там побойчей? И в Серебрянск, а там, вместе с Ланкой, и в столицу. На ярмарке побываешь, – похлопала я по плечу опешившего Скорохвата, – и мне, глядишь, привезешь что-нибудь. Только одежку справьте себе, чтобы сразу в вас Ланкину свиту опознали, а не проходимцев каких-нибудь.

– Митяй не поедет.

– А ты скажи, что я просила, дескать, только ему я могу доверить жизнь и безопасность моей сестры, – лицемерно заявила я, чувствуя, что по-другому мне от этого влюбленного бычка не отвязаться. – И вот еще, я слышала, что у вас здесь целая армия мелюзги, вы ее взбаламутили, вот теперь думайте, как унять.

– А че, мы уедем – они и уймутся, – решил легко отделаться Сашко.

– Как же! – стукнула я ложкой по столу. – Вы уедете, а они себе новых командиров найдут! Себя-то огольцом вспомни!

– Я в их возрасте помоями питался и прохожих грабил, – проворчал Скорохват.

– Щас зарыдаю от сочувствия! – взялась я за пряник, а Сашко покачал головой, косясь на дверь, за которой стояли два синекафтанных стража, дабы я не утекла под шумок:

– Вот вылитая Марта! Замашки у тебя барские: то сделай, сюда сбегай…

– Не ной, горемыка, – нисколько не обиделась я, – во-первых, я гроссмейстерша и мне положено, а во-вторых, – я понизила голос, – подожди, там инквизитор для Ланки документы кропает, отвезете.

Вот это его впечатлило.

– Дак он с нами заодно, что ли?

– Не, мутный тип. Но пока без него никуда.

Это «пока» очень порадовало Скорохвата, а над заданием он задумался, что позволило мне, не отвлекаясь на него, допить чай.

Илиодор сдержал слово, и, как только я закончила трапезу, мы покинули гостеприимный двор.

Ким Емельянович чего только не навидался в этой жизни, должность у него была такая хлопотная, а больше всего хлопот ему доставляли различные человеческие чудачества и глупости. Каких только случаев не было на памяти Кима Емельяновича. Но чтобы ведьма с инквизитором ужинали чуть ли не в обнимку, малгородский голова видел впервые. Парочка велела никаких особенных угощений не готовить и глаза понаехавшим из столицы важным людям не мозолила. Они тихо присели за общим столом в людской и шептались, склонившись голова к голове. Иногда златоградец нашептывал молодой Лапотковой на ухо явно срамные истории, потому что она хихикала, краснела и пару раз позволила себе кинуть в инквизитора мякишем. Кухарки да стряпухи пучили по-жабьи глаза в сторону инквизитора, словно несколько дней назад не с ним заигрывали. Поломойка Ганна, что прибиралась в его комнате, сейчас шарахалась от него, как от чумного, с ужасом вспоминая, что он хватал ее за всякие пухлости. А ведь до того, как пошли слухи о сане приезжего, млела, рассказывая всем, какой веселый гость поселился в доме.

Тем спокойней отнеслась к происходящему супруга головы, заявив, что хорошая из гроссмейстерши и златоградца выйдет пара. Ким Емельянович от удивления чуть руку на супругу не поднял, а потом задумался, присмотревшись, – по всему выходило, что если Маришку и волокли куда-то, то явно не против ее воли. А когда то там, то здесь по дому стала мелькать красная рубаха Митрухи – паренька златоградца, и ключник пожаловался, что тот все без разбора ест, пугая своей прожорливостью поварих, Ким Емельянович решил, что творится нечто такое, о чем ему задумываться не стоит, и почел за лучшее загрузить всех работой. И сам занялся делами.

С разоренного Вершинина прибыло немало людей. Ким Емельянович слушал рассказы и качал головой, сочувствуя и в душе опасаясь, что это только начало напасти. Ходил пугливый слух, что Гаврилу Спиридоновича держат под домашним арестом, да и самого голову так подробно выспрашивали про отношения с Мартой Лапотковой, что в конце он откровенно испугался, что его бросят в холодную. Странно, что обошлось.

Людей, что понаехали в Малгород, Ким Емельянович добряками бы не назвал при всем желании. Арестов по городу не было, но допрашивали всех поголовно. Дома вокруг управы опять были заселены чужаками. Как Мытный выгнал из них хозяев, так им и не везло с тех пор. Ким Емельянович заикнулся было о том, что поступать так не по совести, но ничего, кроме нового, трехчасового допроса с пристрастием, себе не заработал. Люди уж сами просили голову на рожон не лезть, авось пройдет все как-нибудь, утопчется. Не век же грозе бушевать, будет и передышка. Голова это и сам отлично понимал, да уж больно привыкли они при Гавриле Спиридоновиче да при Марте, чтобы все было по уму, по закону да по совести.

– Эх, и золотое было времечко! – кряхтел он, лежа на кровати.

Жена тыкала его в бок, словно боялась, что непрошеные гости ворвутся и начнут вязать его как изменника.

Последние два дня у всех появилась привычка рано запираться по домам. Солнце еще не село, а супруга уж начала звать Кима Емельяновича почивать. Голова прошел в спальню, снял сапоги, сбросил шубу нагольную и лег поверх покрывала, сложив руки на объемном животике. Пелагея тут же прижалась к боку, обнимая, Ким Емельянович тяжело вздохнул.

– Все будет хорошо, все образуется, – погладила его супруга по руке, вместо успокоения, наоборот, все разбередив в душе.

– Списки они составляют, сверяются с теми, что в Разбойном приказе были. Кого в ведьмовстве подозревают, кого ведьмачьими детьми считают.

– А нам-то что с того, Кимушка? – попыталась заглянуть ему в глаза Пелагея, и он невольно обозлился на супругу.

– Дура ты, баба. Вот как вывезут их в Лаквилл, на рудники, а князя нашего Гаврилу Спиридоновича определят пособником Мытного, так и кончится Серебрянск. Хорошо если меня под горячую руку на каторгу не отправят, – он тяжело вздохнул, – а, все одно: оберут до нитки и по миру пустят. Видала, какие рожи у допросчиков? Эти до чужого падки. Крысы, а не люди.

– Что ты такое говоришь, Кимушка? – В голосе ее дрожали слезы. – За такие речи, знаешь, что бывает? – Она с испугом оглянулась на двери, словно опасаясь, что их подслушивают.