Текст книги "Ведьмин Лог"

Я переборола себя, всматриваясь в ненавистное извивающееся тельце, с удивлением обнаружив, что это просто травинка гнется на ветру. Посмотрела на ногу и скрипнула зубами – она вся была в ряске. Илиодор понимающе улыбнулся:

– Прием, конечно, не новый – пугать человека его же страхами. Странно, что она на одной тебе сосредоточилась. Двоих пугать разумней, да и веселей.

– Кто ж тебя напугает, если ты и есть самый страшный, – проворчала я, заправляя штаны в сапоги и косясь на Илиодора.

Я его еще в начале путешествия предупредила, чтобы он не смел устраивать мне спектакли, кидаясь, как в прошлый раз, на Фроську. Он клятвенно заверил, что будет сама осторожность, а если станет совсем жарко, то вообще сбежит, бросив меня на растерзание Подаренке.

На тропке снова сидел волк. Я сгребла побольше грязи и швырнула в зверя. Илиодор посмотрел на меня, на волка и покачал головой.

– Только не говори, что ты его не видишь.

– Я?! Кого?! – сделал удивленные глаза златоградец.

– Его! – обвиняюще ткнула я пальцем вдаль. Ветерок лениво шевелил болотную траву, а куст, в который я угодила грязью, поник под ее тяжестью.

– Пойдем уж, – устало вздохнула я.

Илиодор пристроился рядом, всем своим видом давая понять, что желает сказать что-то важное, но если меня это не волнует, то приставать не будет.

– Хватит играть бровями! – не выдержала я. – Выглядишь глупо, прямо не чернокнижник, а дурачок деревенский.

– А как должен выглядеть чернокнижник? – сразу заинтересовался Илиодор.

Я невнятно огрызнулась, он вслушивался сколько смог, потом махнул рукой:

– Вообще-то заговор на страх очень опасен. Сейчас тебя еще что-то детское преследует. А дальше будет страшней.

– Я ничего не боюсь, – заявила я без особой уверенности, а он промычал что-то навроде «ну-ну» и зачем-то вынул саблю, я так и не поняла, кого он собирается ею пырять.

Невольно приотстав на шаг, я стала всматриваться в его спину. Чем дольше всматривалась, тем хуже мне становилось, чертова Фроська знала свое дело. Чтобы отвлечься, я стала напевать, сорвала один бледный болотный цветочек, другой, начала плести венок, получалось похоже на воронье гнездо, но стоило мне надеть его на голову, как в глаза ударил яркий свет. Я огляделась и поняла, что заснула, разморенная солнцем, в дровяном сарае за бабушкиным домом. Неподалеку Брюнхильда с хозяйским интересом рассматривала содержимое свинячьей кормушки, и морда у нее была ну прямо как у управляющей Лушки, недоуменно гадающей, отчего это поросята едят как не в себя и не толстеют? Чуть дальше, у коновязи, стоял чалый жеребец Круля Вельяминовича. Матушка вышла из-за угла дома в праздничном платье в зеленый цветочек, в платке с кистями, улыбнулась:

– Маришка, да ты что, уснула, что ли?

Я заморгала, обнаружив на себе сарафан, в который уж десять лет как не влажу, и те самые красные ботиночки, которые купила самостоятельно на деньги от первой благополучной аферы, которую мы с Ланкой провернули под строгим надзором бабули.

– Вы что здесь делаете? – пискнула я, не узнавая своего голоса.

Мама растерянно оглянулась на Круля:

– Мариша, ты здорова ли? – Она шагнула ко мне, протягивая руки.

Взгляд мой начал метаться по двору, когда я сообразила, что меня собираются увозить от бабули и Ланки обратно в город. Круль понял, что сейчас я дам деру, схватил веревку и бросился меня вязать, отталкивая мать.

– Не тронь! – завизжала я, отпрыгивая к поленице. – Не смейте, вы! Слышите?! – Ударилась спиной о шаткую стену из чурбачков и едва успела выставить локти, как все это хлынуло на меня деревянным водопадом.

– Совсем рехнулась?! – хлестнул меня по щеке Илиодор. Синий кафтан на его плече странно дымился, словно кто-то только что швырялся в него молниями.

Я замерла растопорщенная, как кошка, Илиодор оглядел меня неприязненно и, прежде чем отвернуться, буркнул:

– Рот закрой, а то ворона влетит, – и пошел себе.

Я догнала и виновато пошла рядом. То, что творилось вокруг меня, угнетало, но всего больше – обиженное молчание златоградца. Я подергала его за рукав, виновато поинтересовавшись:

– Это я тебя?

– Нет, знаешь ли, огнивом баловался, люблю на природе пошалить.

– Мужчина должен быть благороден, – укорила я его, – и все прощать даме.

Он хмыкнул по-бабулиному:

– А у меня еще прощалка не отросла как следует.

И тут, прямо из ниоткуда, на него прыгнул волк. Желтые зубы вцепились в ключицу, от удара жилистого тела Илиодор ухнул на спину, сразу уйдя с головой в топь. Зверь плясал на нем, терзая слишком плотный кафтан, золоченые пуговицы сыпались дождем, скрипели, не желая поддаваться зубам хищника, галуны. С перепугу я не нашла ничего лучшего, как ухватить за верхушку почти упавшую гнилую березку, которая давно уже сдалась и не цеплялась за болотину корнями, и с хеканием, как Митяй на празднике, когда дерутся стенка на стенку, ударила волка по хребту.

Гнилая береза рассыпалась трухой, Илиодора согнуло пополам, он сначала открыл рот, потом беззвучно выдохнул и какое-то время сидел, созерцая болотные красоты, а я стояла ошеломленная отсутствием всякого волка.

– Нет, ну-у… – Он задумчиво поводил в воздухе руками, потом заинтересованно спросил: – А у вас нет никаких ритуалов по приношению чернокнижников в жертву? Или это личное отношение?

– Прости, – прошептала я.

– Ну хоть бы поцеловала, что ли, – шмыгнул он носом, подставляя грязную щеку.

– В другой раз, – вильнула я, отодвигаясь на шаг.

– Значит, в жертву, – понимающе кивнул Илиодор, а я скуксилась:

– Ну потерпи, маленько уж осталось.

– Да я сам вижу, что «маленько», – отряхнул он штаны, гордо глядя вдаль и выражая всем своим видом превосходство чернокнижников над ведьмами. Как бы мы ни глумились, их не сломить.

– Может, мне глаза закрыть? – предложила я. – Никакая гадость мерещиться и не будет.

– Вообще-то страх живет в голове и сердце, так что идеальный вариант – это голову тебе оторвать и распотрошить, как лягушку.

– А мы еще и полдороги не прошли, – вздохнула я, оглядываясь вокруг.

– Даже боюсь представить, что нас ждет, – признался он, а я закусила губу, пытаясь вспомнить, чего же я еще боялась в своей жизни. Оказалось – многого.

Я боялась остаться без Ланки и бабули, я боялась, что не научусь колдовать. Потом боялась, что разучусь колдовать. Иногда я боялась, что не смогу из кошки перекинуться обратно в человека. А во время путешествий нам порой приходилось убегать от разъяренных мужиков, и я боялась, что бабулю сожгут на костре как ведьму. Еще я боялась, что от занятий ведьмовством стану такой же бородавчатой, как Августа, и боялась, что все ведьмы на самом деле несчастны, что они счастливыми быть не могут. И что после смерти меня будут мучить черти за то, что была ведьмой, если будут у меня дети, то каждого третьего придется отдавать им же, чертям. И чем дольше я вспоминала, тем больше вспоминалось. Страхи сыпались на меня как из худого мешка. Я вздрагивала, отмахивалась, прижималась к Илиодору, иногда получая от него вполне заслуженные плюхи, когда он замечал, что я «заснула» и кончики пальцев начинают искрить. Чем дальше мы шли, тем было тяжелее, мне буквально приходилось продираться сквозь собственные ужасы. На одной только Лысой горе я побывала трижды, наблюдая, как ведьмы то умирают страшной голодной смертью, то рвут друг друга на куски по той же причине, проклиная главным образом меня.

В конце пути даже Илиодору надоела эта свистопляска, он отодрал мою вцепившуюся до онемения в пальцах руку от рукава своего форменного, но уже порядком пришедшего в негодность кафтана и зло толкнул в грудь:

– Все, надоело.

Я ударилась спиной о камень, но не сразу сообразила, что это и есть каменный гроб Чучелки, до которого мы долго добирались.

Илиодор разительно переменился в лице: брови нахмурены, сам сосредоточен. Он вынул саблю и воткнул в землю перед собой, сразу предупредив:

– Дернешься – зарублю, – после чего вынул уже хорошо мне знакомые бутыльки и кисточки и принялся рисовать вокруг меня узоры, напевая при этом под нос заклятия на старом, моранском языке.

– Зачем это? – испуганно прижалась я к пустому гробу. Крышка была отброшена, хозяйка отсутствовала. Илиодор скривился недовольно, словно не ожидал от меня столь глупых вопросов, и продолжил свое рисование. – Илиодор, это ведь не то, что я думаю?

Он снова недовольно поморщился:

– Не льсти себе, ты никогда не думаешь. Это вообще, на мой взгляд, ведьмам не дано. Вы как нечисть, нет, как животное, умеете что-то – и вам этого хватает, шуршите, как мыши под полом. Шур-шур, хи-хи-хи! Растрачиваете свой дар на глупость, на ерунду.

– Я буду защищаться, – честно предупредила я его. Он поднялся во весь рост и насмешливо спросил:

– Чем?

– Вот этим! – Я размахнулась пошибче и швырнула в него сгусток огня.

Пламя ударилось в его грудь, тут же рассыпавшись бессильными мертвыми искрами. Он с сомнением рассмотрел попорченную одежду и, стряхнув пятнышко копоти, покачал головой:

– Прямо скажем, не густо. Еще будешь кочевряжиться или все? Ах да, я же забыл, что ведьмовство требует времени!

Мне не понравилась его улыбка.

– Илиодор, мне казалось…

– Вот именно, «казалось», – оскалился он. – Сначала тебе показалось, что я неплохой парень; потом тебе показалось, что ты влюбилась; потом тебе показалось, что ведьма и чернокнижник могут ужиться вместе, и это, кстати, правда, я буду часто приходить к тебе на могилку. Жаль только, поцеловались лишь разочек. Может, исправим это дело? – И он раскинул руки, словно собираясь заключить меня в объятия.

– Неправда! – затрясла я головой. – Ты не Илиодор!

– Вот именно, – выскользнул откуда-то сбоку златоградец и одним ударом разрубил надвое надвигающийся на меня ужас.

От дикого визга заложило уши, я отшатнулась – у моих ног корчился волк, пытаясь лапами зажать широкую рану в груди.

– Берегись! – схватил меня за шею и дернул назад Илиодор. Злая сталь вжикнула над ухом. Убитый вчера в городе стражник увидел, что нож не достиг цели, и выхватил палаш.

– Он-то здесь откуда? – выдохнула я и вдруг испугалась, что и это морок, схватила Илиодора за разорванный, обожженный, почти развалившийся кафтан и заорала, борясь с истерикой:

– Ты-то хоть настоящий?

Он развернулся всем телом, только сабля осталась смотреть на подкрадывающегося мертвяка, и, глянув на меня без тени насмешки, заявил:

– Я – настоящий, – вдруг притянул меня и, прежде чем я успела сообразить и взбрыкнуть, поцеловал в губы. Сердце захолонуло, даже голова пошла кругом, но этот кловун, как всегда, все испортил, проворковав мне в ухо: – Бася, да ты ведьма!

Дозорный выскочил на тропинку так внезапно, что не почуявшие его кони заплясали под седоками. Решетников угомонил Красавчика, досадуя, что жеребчик еще так молод и плохо обучен, хотя кто ж ожидал, что придется в засадах сидеть. Брал молодого, потому что резвый.

– Тут они, Федор Велимирович, – доложился разведчик.

– И ведьма, и старик? – Решетникову очень не хотелось называть беглого Архиносквена предстоятелем, нехорошо как-то получалось: попахивало ссорой с церковью. Да еще эта мерзкая сплетня, что он тайный маг… Поднимется буча, и, не приведи Пречистая Дева, крайним останешься.

Разведчик замялся, пустившись в объяснения:

– Там с одной стороны болотина, кругом не обойти, и парнишка ихний все шмыгал вокруг, словно вынюхивал что, дак я близко подходить не стал. Но людей там много.

– Как много? – раздражился Федор Велимирович.

– Не меньше восьми, – уверил разведчик и по-собачьи преданно глянул на отца-командира, прося не тиранить глупыми вопросами – что вызнал, то и выложил.

Решетников понимающе кивнул:

– Раз восемь, стало быть, их ждали. Получается, что сговор. А где сговор – там и бунт.

– Мы их как медведей обложили, – заверил слышавший рассуждения боярина десятник.

Всех, кто оставался у Решетникова свободным, согнали сюда, к старому капищу. Сначала, конечно, пришлось повозиться; Кое-кто даже дикую версию высказал о том, что ведьма на помеле улетела, захватив с собой старика и инквизитора, но Федор Велимирович в чудеса не верил и приказал носом землю рыть, но найти, куда выводит из храма тайный лаз. Самого лаза, кстати, так и не нашли, хотя простучали и стены, и половицы.

Глянув на решительные лица своих сотоварищей, Решетников осенил себя защитным знаком, выдохнул:

– Ну, братцы, с нами Пречистая Дева, возьмем ведьму и пособников ее. Инквизитора насмерть не рубить, но и руками размахивать не давайте. Вяжите его сразу, ну а с остальными – как получится. – Он не очень-то верил, что логовская деваха и семидесятилетний дурень способны сотворить какую-нибудь беду, но уж больно много наслушался за эти дни про Маришку Лапоткову. Да и человека его, опять же, не простой волк загрыз.

Кони пошли наметом, тропинка на капище была заросшая, но светила луна, и прогал в деревьях был хорошо виден. Они ворвались на поляну разом, дружно, Решетников с недовольством отметил, что, несмотря на заранее поданный сигнал, его дюжина успела вперед других, а четыре оставшихся где-то мешкали. Он степенно, со значением, покинул Красавчика, войдя в круг старцев – их тут было двенадцать и все в одеждах предстоятелей.

– Вот до чего вы докатились, отцы. Что ж вы против Князя бунтуете? – Он окинул круг взглядом победителя.

Старики смотрели на него с интересом и без страха. Тот, которого он знал как Архиносквена, кашлянул в кулак, привлекая его внимание:

– А с чего вы, Федор Велимирович, решили, что мы бунтуем?

– Это вам в Тайном приказе, который нынче будет вместо Разбойного учрежден, объяснят, – сурово отчеканил Решетников и повелел: – Все, отцы, собирайтесь, некогда мне с вами лясы точить. И чтоб моим орлам времени зря не терять, сознавайтесь: куда девку спрятали? Все равно отыщу, хоть здесь и не вижу. – Он развернулся к своим бойцам и недоуменно сморгнул – люди стояли как истуканы, с пустыми глазами и навытяжку. Кони – так же, даже его Красавчик не шевелился.

– Это что такое?! – вскипая гневом, взревел Решетников, потянулся за клинком и тут же почувствовал от собственного оружия такой удар, что вся правая рука онемела.

– В былые времена Конклав магов был весьма уважаемой организацией, – вздохнул Архиносквен, – даже Великий Князь не смел повышать голос на его членов, не то что какой-нибудь служака.

Кусты затрещали в темноте, Решетников оглянулся, ожидая новой напасти, но на поляну выкатился тот самый мальчишка, что своим беспокойным поведением так мешал разведчику.

– Ну и что вы так сидите, как братья-месяцы? – заорал он басом. – Там на болотах творится черт-те что, а они порты протирают!

– Да, действительно, – засуетился Архиносквен, – коли мы приняли решение, то давайте не будем его откладывать.

Все колдуны поднялись и неспешно двинулись в сторону топи, а Митруха подкатил к Решетникову:

– О, дядь, ничего у тебя сабля! Дашь поносить?

Боярин хотел отвесить ему затрещину, но малец отскочил раньше с его оружием в руках:

– А у тебя и кошелек тяжелый! – радостно подкинул он в руке кошель.

– Я тебе! – оскалился Решетников.

– Ба! Да у тебя и зуб золотой! – неизвестно чему обрадовался мальчонка, заставив Федора Велимировича поспешно захлопнуть рот. Оглянувшись назад, Митруха с удивлением обнаружил, что маги за это время уже довольно далеко ушли, и махнул на боярина рукой: – Ладно, заболтался я с тобой, побегу уж, а то в одиночку мне туда ходу нет. – И припустил со всех ног.

– Стой! – кинулся следом Решетников, краснея от злости, только догнать ушедших сразу не получилось.

Он наддал чуток, потом еще чуток, потом рванул с досадой на груди кафтан, чувствуя, что давно разучился бегать по болотам. Рубаха взмокла на спине, он сам покрылся испариной, но расстояние до ушедших старцев никак не сокращалось. Сколько б он ни прибавлял, они все были от него шагах в тридцати, хотя и брели при этом вроде бы неспешно. Шальной парнишка еще и рожи успевал корчить, скача задом наперед.

– Догоню – уши оборву! – пообещал Решетников, со свистом выплевывая слова.

– Тогда беги шибче, стравус!

Решетников эту заморскую птицу видел, и сравнение ему не понравилось, однако еще часа два ему ничего не оставалось делать, кроме как скрипеть зубами.

Ночь как раз дошла до половины, когда впереди вдруг багрово полыхнуло, и раздался дикий вой. До места побоища было еще далеко, но Решетников, старый вояка, сразу понял, что впереди именно побоище. На небольшом островке посреди болота то и дело полыхали зарницы и метались черные тени. Маги, как отметил Решетников, довольно быстро рассыпались полукругом, беря врага в клещи, при этом, к удивлению боярина, их вроде бы и не заботило, что под ногами хлюпает вода, а не твердая землица. Шли они по ней как посуху. А как только выбрались на островок, один за другим стали метать струи огня в белокурую девицу, одетую в богатое платье.

– Горожанка, – привычно определил для себя Федор Велимирович. И тут же заметил инквизитора: тот, с саблей в руках, принялся метаться перед девицей, вызвавшей неудовольствие магов, ловя огонь на клинок, отчего сабля его вскорости раскалилась и стала сиять шибче солнечного луча.

– Что вы творите?! – орал недовольный златоградец.

Маги в ответ молчали, у ног инквизитора скулил разрубленный, но все еще живой волк, а чуть в сторонке присела, нашептывая что-то, Маришка Лапоткова – хоть и грязная, но Решетников ее узнал сразу. А еще он узнал своего мертвого бойца, который вместо могилы почему-то лежал на этом же островке, тоже зарубленный, но при этом судорожно дергающий ногами.

– Вот оно, гнездо ведьмовское! – догадался Федор Велимирович.

Архиносквен, видимо бывший у магов за главного, шагнул вперед и, склонив голову набок, оценивающе посмотрел на златоградца, тот осклабился в ответ:

– Вы с худом али с добром?

Белокурая кинулась на него сзади, норовя вцепиться зубами в шею, но он походя оттолкнул ее, погрозив пальчиком:

– Не балуй.

– Я думаю, вы уже можете избавиться от вашего чудовища. Конклав согласен оказать помощь ведьмам, как вы и настаивали. Только у некоторых членов есть сомнения: зачем это лично вам?

Инквизитор хохотнул, пожимая плечами:

– А может, я старое предание проверяю, ведь говорят же, что скорей луна упадет на землю, чем колдун поможет ведьме. А тут весь Конклав – всему Ведьминому Кругу. Чем не повод для конца света?

– Это не повод для шуток, молодой человек, – подал голос кто-то из стариков.

Златоградец посмотрел в том направлении и жестко поинтересовался:

– А с чего вы взяли, что я шучу?

Напитанная огнем сабля начертила светящийся полукруг и вошла беловолосой в грудь. Та закричала отчаянно и вдруг рассыпалась прахом, уйдя из мира на этот раз, кажется, навсегда. Вытянулся, теряя звериный облик, волк, и оживший мертвец обмяк, снова превращаясь в растерзанный труп.

– Все, господа. Теперь уповаю на вашу честность.

Маришка Лапоткова, прятавшаяся за каменным гробом, вдруг распрямилась, бледная, и, дрожа губами, прошептала:

– Ты… ты мог это с самого начала?!

Инквизитор явно смутился, взъерошил волосы, пряча глаза, сунул саблю за пояс, а потом возмущенно рявкнул, разводя руками, словно весь мир призывал в свидетели своей искренности:

– Ну извини, я сразу предупреждал, что злодей, дак что теперь в меня плевать? – И он прошел мимо всех, весьма недовольный тем, как все повернулось.

– Все хорошо, Мариша, все хорошо, – подоспели к логовской ведьме предстоятель и Митруха.

– Убью, – холодно пообещала гроссмейстерша, а Митруха взвился, выхватывая саблю:

– Нет, я первый щас ему все лишние члены поотрубаю! – и бросился вслед златоградцу.

На болоте снова полыхнуло, бабахнуло. Решетников еще только прикидывал, какую выгоду извлечь из того, что враги престола сцепились, но тут кто-то из магов скользнул по нему равнодушным взглядом, и ноги боярина подогнулись. Он уснул на островке.

Бунт состоялся внезапно и совсем не так, как планировал Медведь. По его задумке, Игнат с Кирюхой должны были вывести из казарм немного людей и захватить Луговскую, как только она покинет Серебрянск. Но Игнат замечтался, возвращаясь, и форменную егерскую куртку накинул на себя едва ли не в самых дверях замка. Обычно он переодевался в людской, и если его задерживал патруль, то оправдывался тем, что бегал на кухню за кипятком. Егерей хоть и арестовали, но порядок у них до сих пор был военный. Были дневальные, были дежурные, в казармах поддерживалась чистота, и за обедом арестанты ходили сами. Но Игнат изменил правилам, вошел прямо в ворота, решив, что сейчас все только о княгине думают, и никакого оправдания в запасе не имел.

Начальник караула, проводив его недобрым взглядом, кликнул двоих помощников и пошел за Игнатом вслед, намереваясь допросить о том, куда это и по какому праву арестованный егерь отлучался из казарм. Замок весь был взбудоражен – шутка ли, сама Луговская! Многие из сослуживцев Игната тоже вышли наружу, и их пока не пытались загнать обратно, но уже косо поглядывали. Кирюха Беда, проскользнувший во двор раньше, стоял во главе любопытствующих и, едва заметив дружка, стал делать ему странные знаки. Игнат нахмурился, пытаясь сообразить, и тут на плечо ему легла тяжелая рука начальника караула:

– Откуда идешь, дружок?

С двух сторон его сразу крепко взяли под локотки. Еще можно было отшутиться или соврать, извернувшись, дескать, к зазнобе ходил, братцы, каюсь, виноват, но сами ведь понимаете, дело молодое. Глядишь, и пронесло бы. Ну в крайнем случае дали бы в зубы и бросили в холодную до завтрашнего дня, но в том и была беда Игната, что умные мысли к нему приходили очень поздно, зато душа вскипала сразу, словно в нее кипятком плескали. Резко, упав на колени, он заставил двух державших его за руки шагнуть вперед и, вырвавшись из захвата, толкнул их в сторону егерей, а сам, сорвав с пояса начальника караула широкий нож, воткнул ему же в грудь, заблажив:

– Измена, братцы! Луговская приказала егерей казнить! В Княжеве весь полк на плаху отправили! Бей Медведевских, спасай жизнь!

Люди оторопели, а потом взорвались, словно бочка пороха, в которую засунули факел. Жуткие сплетни давно уже будоражили умы арестантов, да еще, на беду, поместить такое количество народу в Серебрянском замке было негде, вот и сунули в казармы. А напротив них, дверь в дверь, стояла арсенальная башня, в ней не только сабли да брони, но и пищали с огневым запасом и даже пара пушек. Но хуже всего, что охраняли ее не столичные волкодавы, а местные серебрянские дружинники, которых егеря смели, даже не заметив, голыми руками.

– Бей Медведевских! – выл Кирюха Беда, понимая, что коль все пошло наперекосяк, то надо давить вражину, пока у ней хребет не треснет.

Замок взяли на ать-два.

Замешкались только на втором этаже: опомнившаяся охрана завалила лестницы мебелью, а когда баррикада стала непролазной, начала палить из пистолей. В ответ грянули дружные залпы. Скоро от раненых и убитых стало не протолкнуться. Кто-то запалил хозяйственные постройки, и Игнат, попытавшийся было ворваться на хозяйскую половину с черного хода, бешено взвыл от отчаяния.

В городе ударили в набат, подняли по тревоге малую дружину, но бунтовщики, увидев, как к воротам отовсюду стекается подмога Луговской, выкатили обе трофейные пушки и дали залп картечью. Вскоре удалось перерубить и цепи, удерживающие решетку, она гулко бухнула, вонзаясь зубьями в брусчатку, и замок оказался отрезанным от мира. Кирюха Беда взлетел по внешней лестнице на стену, воткнул треножник, обпер об него пищаль и, почти не целясь, выстрелом сбил единственного всадника в осаждавшей толпе. Народ отхлынул, испугавшись этого сильнее грохота пушек, не причинивших особого вреда, поскольку с выстрелом поторопились, и картечь пощипала городских лишь на излете.

– Отходи, народ, отходи! – слышалось с той стороны стены.

Беда хищно оскалился:

– Правильно, твари.

За его спиной басовито загудело – одна из башен замка пылала вовсю. Из всех окон выхлестывало пламя аж в три-четыре роста.

– Ничего себе! – восхитился Кирюха, прикидывая, что этак к вечеру от замка останутся одни головешки.

Игнат перешагнул через последнее мертвое тело синекафтанного, вдоль коридора тянуло едким дымом, который вышибал слезу и заставлял морщиться. Луговской нигде не было. Серебрянского с женой и детишками тоже.

– Ну и как это понимать? – ударил себя по ляжкам Игнат, обращаясь сразу ко всем.

– Должно быть, утекли тайным ходом, – подал голос один из сотоварищей.

– Дак ищите! – вскипел Малой. – Землю ройте! Что вы на меня таращитесь, как собаки на барана? – и он вцепился в чуб, с досадой понимая, что как-то нехорошо получилось, брательнику не понравится.