Текст книги "Ведьмин Лог"

К его несчастью, тут им буквально на голову свалилась Маришкина сестра с жизнерадостным щебетом, от которого у Илиодора тут же зазудело все тело, а ноги начали приплясывать, требуя от хозяина немедленного побега. Ведь сумел же он один раз убежать из теплого, уютного маминого плена, где вот так же назойливо свиристели ее бесчисленные воспитанницы. Правда, это мало что дало… Их пестрые щебечущие стайки встречали Илиодора по всему свету, вызывая радостную улыбку, так похожую на оскал волка. Тут всем сомнениям Маришки был положен конец. Сначала на нее вылили целый ушат новостей, потом немедленно потребовали от архимагов открыть короткую дорогу в Дурнево, причем сразу назвали и дом и баню, в которой Ланка желала оказаться с охапками заморских платьев в руках.

Утомленное долгой пассивной жизнью старичье едва не исполнило ее просьбу, Илиодору пришлось пресекать эти безобразия на корню, терпя в ответ шипение, угрозы и обвинения Ланки и Маришки.

– Я вспомнила! – кричала, прыгая лягушонком, Мариша. – Ты не разрешаешь им колдовать! Ты над каждым кусочком этой чертовой праны трясешься, как крохобор!

– Конечно, трясусь, мое солнце. Я не желаю, чтобы твоя бабушка осталась замурованной из-за элементарной нехватки колдовских запасов, которые так стремительно тратят уважаемые маги Конклава, – стараясь нагнать на лицо серьезную мину, ответил Илиодор, чувствуя в душе, что нет, скоро он провалит эту роль. Она с таким серьезным видом нападала на него, уличая в коварстве, что прямо так и тянуло признаться, что он действительно коварен.

«Ладно-ладно, – размышлял он про себя, стараясь отрешиться от окружающего, от этих насупленных бровок и взгляда, сверкающего праведным гневом ведьмы-воительницы, – конечно, я злодей, спорить не буду, но тебе понравится в новом мире, не может не понравиться! Не тот у тебя характер, чтобы мечтать о блинах, пирогах и муже-домоседе. Подумаешь, поездила с бабушкой по Северску! А была ли ты в усыпальнице Миренских шахиншахов? А Жемчужное озеро за три минуты до восхода солнца видела? Ничего ты не знаешь о мире, дурочка. Я тебе все это покажу. Да…» Он почувствовал, что в горле рождается ну совершенно какое-то кошачье мурлыкание, будущие дни представлялись ему янтарно-золотыми и пряно-тягучими, как медовый взвар с пряностями и перцем.

Демцовой, видевшей, что дразнить Илиодора, разомлевшего на солнце, совершенно бессмысленно, пришло в голову взять маленькую походную лютню. Звучание ее оказалось на удивление приятным:

 
Влюбился в розу соловей, среди ветвей поет,
Она ж, надменна и горда, в молчанье целый год.
Ему не мил весь белый свет, да вот одна беда —
Прекрасна роза, спору нет, но слуха лишена.
 

Илиодор хмыкнул и даже похлопал в ладоши явно ожидавшей его реакции исполнительнице. Заскрипела калитка, и, приоткрыв один глаз, он увидел, что девицы уже при полном параде. И даже в какой-то миг испугался, что расточительные маги поддались-таки на уговоры Ланки, доставив им вожделенные платья из Златограда. Толстый кот с мявом плюхнулся на землю, а он порывисто вскочил: пусть думают, что ошеломлен. Анжела тоже исчезла. Следить за улицей, изображая легкомысленную красотку, ей уже не было смысла. Илиодор оглянулся, пытаясь через окна заглянуть, как там Луговская готовится к встрече его гроссмейстерш, но тут же напоролся на неприветливый взгляд охранника.

– Мариша, Лана, вы очаровательны, – вклинился он меж двумя сестрами, подавая руки сразу обеим.

Архиносквен, в окружении озабоченных дурневских теток, уже стоял на пороге дома старосты, поджидая их.

Маришка была вся напряжена и едва ли не звенела как струна, а Ланка кусала и без того алые губы, сразу же вцепившись в него так, словно он и был той самой соломинкой, которую жаждет найти всякий утопающий. Цепким взором окинув платья, Илиодор облегченно выдохнул, благословляя Марту Лапоткову, имевшую в своих бездонных сундуках театральные костюмы на любой случай и для всякой аферы. «А ведь сестры наверняка умеют говорить гнусаво в нос и растягивая слова, как дочки южных магнатов», – пришла в голову веселая мысль, он сам не раз кочевал так из трактира в трактир вдоль имперского тракта, изображая пресыщенного жизнью сибарита. Правда, не для денег, как ведьмы, но обязательно нужно будет спросить их, кого они изображали в этих платьях.

На Ланке было нежно-васильковое, с удивительно смелым кружевным верхом. Распущенные волосы спадали, словно искусственный золотой водопад в императорском дворце. Тут и там в живописном беспорядке выныривали из ее локонов перлы. Мариша, несмотря на всю свою ожесточенную собранность, была удивительно мила, на ней было платье серебристого шелка с открытыми плечами, которые лишь входили в моду в этом сезоне. Моду эту ввела императорская фаворитка – женщина изумительных пропорций, с покатыми белыми плечами, один вид которых вызывал в златоградском венценосце желание забросить политику и стать менестрелем. Маришкины плечи были, напротив, хрупки, а вид их будил в душе Илиодора такое, что он сам начинал стесняться собственных романтических бредней.

– Ничего не бойся, она не людоедка, – стиснул он ее холодные от волнения пальчики.

Маришка резко повернула к нему лицо, и волосы с серебряным перезвоном прикрыли плечи. Только сейчас он понял, отчего они не развеваются по ветру, как у Ланки. Просто они были разобраны на пряди, кончики которых были убраны в серебряные гильзы, и еще с десяток едва заметных нитей вплетено в прическу, утяжеляя ее и создавая рисунок, который лишь на мгновение вспыхивал и пропадал, как молния. «Адский труд, – подумал Илиодор, – нет, все-таки прекрасно быть мужчиной». Сам-то он лишь ополоснулся, расчесал волосы, побрился на скорую руку и, спрыснувшись ароматической водой, облачился в шелка и бархат, преподнесенные трепетной рукой старосты, вернув при этом назад шубу и бобровую шапку, сказав, что это ему не по чину. Вполне хватит и шляпы с узкими полями и фазаньим пером, которую староста непонятно для чего купил на ярмарке прошлым летом, позарившись на низкую цену, – теперь вот пригодилась, и староста был рад от нее избавиться.

У дверей в горницу стояли два стражника при полном параде, так и казалось, что сейчас с той стороны ударят тростью в пол, гнусаво объявив:

– Гроссмейстерши Ведьминого Круга Лана и Мариша Лапотковы с сопровождающим их инквизитором.

Он так с улыбочкой и вошел в двери.

Я очнулась только на улице. Рядом, с обморочным видом, стояла Ланка, переводя дух. Она с самого начала боялась, что ей всыпят за самозванство, и теперь с недоумением тискала в руках документ, утверждающий, что она и есть та самая Дорофея Костричная, коей было угодно скрываться на территории Северска под именем Ланки Лапотковой.

– Мы что ж теперь, не сестры? – поинтересовалась я, пытаясь сообразить, каким образом Илиодору и Мытному удалось провернуть этот фокус. Нет ли здесь заговора против Ведьминого Круга? Больно уж у Луговской и ее подружки, когда они выписывали паспорт, азартно блестели глаза, примерно так же, как у нашей бабули, когда она подсчитывает денежки после наших летних путешествий по Северску. – Ланка, это заговор.

– Дурочка, я ж теперь княжна! – с визгом бросилась мне на шею сестрица и, не зная, как излить свои чувства, стала тискать и целовать.

– Опомнись! Какая княжна? С татуировкой на заднице?

У Ланки сделалось горестное личико, а я встряхнула ее как следует:

– Тебя во что-то втягивают, бестолочь!

– Да, втягивают, – она начала наглаживать меня по руке, – но ты не волнуйся, я немножко втянусь, а если что не так, то сразу домой!

Я застонала, поняв, что сестру уже понесло, хотела зайти с другой стороны, выспросив, на каком же болоте ее владения находятся, но тут вмешался Мытный, появившийся в сопровождении двух плечистых стражников. Он приобнял Ланку, сразу сомлевшую и привалившуюся к его плечу:

– Сударыни Лапотковы, нам пора. Анна Васильевна уже жаждет увидеть одно из чудес Конклава.

– Лучше скажите, во что вы мою сестру втягиваете? – вспылила я, решив, что с места не сойду, пока не услышу правду. Мытный – это не Илиодор, из того скользкого змея честных слов и клещами не вытянешь – проскользнет меж пальцев. А с боярином-то мы на равных, кто кого переупрямит, тот и победит.

Только глянув мне в глаза, Адриан Якимович понял, что юлить бесполезно, сразу со вздохом признавшись:

– Анна Васильевна – женщина своенравная и, несмотря на расчетливый ум, часто подвержена настроению, так что вам радоваться надо, что ей показалось забавным объявить одну из ведьм Костричною, – он замер на миг, словно человек, собравшийся кинуться в воду, – и связать узами брака с Северском.

Ланка дрогнула в его объятиях, а я одарила ее презрительным взглядом:

– Втянулась чуть-чуть, ведьма? – и пошла себе к развалинам Школы, лишь краем уха вслушиваясь в тот базарный галдеж, который устроила моя сестра.

– Могли и в колодки! – вякал Мытный, пытаясь привести десятки аргументов, оправдывающих его и княгиню, не понимал, бедненький, что искусству визга мы учились у самой Марго Турусканской.

Митяя не взяли под стражу и даже не бросили в подвал, но от этого ему было не лучше. В Малгороде столичная стража, проведав о том, что он собирался княгиню воровать, два раза врезала в ухо, и эта мелочная расправа вызвала в нем больше унижения, чем страха. Он даже вызвался было ехать с Гаврилой Спиридоновичем в Серебрянск, усмирять бунт егерей, но тут уже получил затрещину от Тучи, велевшего ему не быть совсем уж дурнем. Так он и ехал всю ночь, терзаемый стыдом и неудовлетворенностью. Нечем было похвастать перед Маришкой, прийти и сказать: «Вот, это я сделал», – а очень хотелось, чуть не до изжоги.

Все они, шесть гайдуков Ланки, остались не у дел. В дом старосты их не пустили, велев убираться, сидеть по своим хатам и быть готовыми по первому приказу явиться для дознания. Митяй смутно себе представлял, что именно будут у них дознавать. И он сам, и все его друзья разошлись угнетенными. Митяю к отцу идти не хотелось, потому он поплелся, заплетаясь, нога за ногу, в дом Селуяна.

Дурневский малый воевода сидел за столом, выглядел он жутко: лицо отекло и вроде бы посинело, а глаза, напротив, были налиты кровью. Перегар в горнице стоял такой, что его можно было на ломти резать. Однако Кожемяку Селуян узнал сразу и поприветствовал ничуть не пьяным голосом:

– А, это ты, Митька, заходи.

– Да я как-то… – Митяй понял, что зря зашел, но Селуяну хотелось поговорить хоть с кем-нибудь. И потому он, решительно сграбастав Кожемяку, потянул его к столу:

– Неча топтаться, пришел – садись, в ногах правды нет, хотя ее нигде нет. – Он махнул рукой и кинулся искать для Кожемяки чистый стакан.

– Да не, дядь Селуян, я не это…

– Брезгуешь, – расстроился воевода.

– Не, дядь, – попробовал вскочить Митяй и тут же осел под тяжелой рукой Селуяна.

– Не юли, Митька, брезгуешь – так и скажи. Веришь, нет, – он ударил себя в грудь, – я и сам себе противен. Обвел меня вокруг пальца чертов ворюга, как щенка какого-то! Дети у него! Хрен у него огородный! – взвизгнул Селуян, и Митяй понял, что, несмотря на трезвый вид и внятную речь, воевода все-таки пьян. – Шею ему надо было свернуть! – грохнул по столу кулаком Селуян. – Да добрый я, и ты, Митька, добрый. У тебя вон златоградец Маришку из-под самого носа уводит, а ты тут со мной сидишь, сопли жуешь.

У Митяя все аж заледенело внутри, и он, сбросив руку воеводы с плеча, поднялся, решительно скрежетнув лавкой:

– Не, дядь Селуян, я не добрый, я… – он сжал кулаки, – ух, какой не добрый! – У него шевельнулась было мысль зайти в селуяновскую оружейную комнату, но там висел огромный замочище, видимо, неспроста. Ножей, топоров и прочих острых предметов в доме Селуяна не наблюдалось. Дружинники выгребли все это от греха подальше.

– А мы и без топора справимся, – сам себя утешил Митяй, направляясь к сараю: там у воеводы были сложены сети, удочки и прочая рыбачья снасть. Он взял свинцовое грузило, оторвал у рубашки подол и примотал все это к ладони, как перед кулачным боем, двинул кулаком в стену и, послушав, как вздрогнул сарай, сказал сам себе: – Вот так вот!

Народ валом валил в сторону развалин Школы, шептался на улицах, что понаехало много священников и теперь, с милостивого соизволения Пречистой Девы, они будут выводить ведьм с Лысой горы. Митяй пропускал рассказы о том, что Архиносквен оказался колдуном, мимо ушей, стараясь высмотреть в толпе светлую голову златоградца, но тот, как всегда, терся около самых знатных особ. Маришка и Ланка стояли около арки, одетые в заморские платья, на Маришке было серебристое, и у Митяя дрогнуло сердце, когда он ее увидел. Он навалился плечом, раздвигая толпу односельчан и стараясь не обращать внимания на недовольство, пока не уперся в заслон из синих кафтанов.

– Куда прешь, деревенщина? – рявкнули на него, потом узнали. – Тем более куда прешь, бунтарь! – и захохотали.

От этих обидных смешков кровь бросилась Митяю в лицо, но, увидев, что кафтанам это не нравится и что они, перестав смеяться, взялись за сабли, Митяй быстро попятился назад. Людей на горе было множество, Кожемяку постоянно толкали сзади, оттого что он своими широкими плечами заслонял вид. Ему очень скоро надоело огрызаться, и он замер посреди толпы утесом, вперив мрачный взгляд в златоградца.

Илиодор откровенно скучал, Митяй даже слышал, как тот позевывает. Чары, которые были когда-то наложены на Школу и позволяли преподавателям общаться с учениками, не повышая голоса, сохранились и по сию пору. Стоило ему прислушаться, как гомон толпы сразу пропал и он стал прекрасно разбирать, что происходит впереди.

– Начнем, пожалуй, – нервно хрустел пальцами Архиносквен.

Маги, попросив Ланку с Маришкой отойти, встали полукругом у арки. Какое-то время всем казалось, что ничего не происходит, толпа, стоявшая не дыша, заворочалась и заворчала недовольно, но потом кто-то заметил, что меж двух колонн колышется, искажая перспективу, знойное марево, как от костра. Кожемяка пригляделся и заметил, что воздух и вправду колышется и даже дергается, как живой, маги один за другим, бледнея, опускают руки, а камни, браслеты, цепочки и кольца, которые они носили на себе, странным образом меняют цвет.

Толпа снова жарко зашептала, ловя всякое происходящее изменение, однако и это скоро кончилось. Последним отступил Архиносквен, сжимающий посох с бирюзовым камнем, который стал линяло-белым. Предстоятель покачнулся, его тут же поддержали, поднесли воды.

– И что? – заинтересованно смотрела на ничуть не изменившуюся арку Луговская.

Маги и Маришка с сестрой переглянулись, и тут, неизвестно откуда, прямо как черт, перед княгиней появился Пантерий в образе Митрухи, шаркнул ножкой и, испросив позволения, порысил ко входу на Лысую гору. Игриво подпрыгнул на последнем шаге и… словно в стену впечатался в прозрачный воздух. Ухнул на землю, поднимая тучу пыли, и уже оттуда, с земли, обалдело заявил:

– Ну ничего себе порожек!

– Так что ж, ничего не вышло? – помертвевшими белыми губами пробормотала едва не плачущая Ланка. Зато Маришка, напротив, впилась глазами в златоградца и севшим до утробного рыка голосом осведомилась:

– И куда в таком случае энергия девалась? Накопители пусты, печать цела-целехонька… Куда все делось?!

ГЛАВА 16

Я знала, что так будет! Я с самого начала это подозревала, но упорно гнала от себя эту мысль. Илиодор смотрел на меня глазами мороженой рыбы, и было совершенно непонятно, чего от него ждать в эту минуту. Своего он, конечно, добился, теперь осталось понять, чем это будет грозить моей семье и остальному человечеству.

– Разрешите, – протиснулся он между архимагами к арке, вытянул руку в сторону все еще непроницаемой двери, и воздух под его рукой вздрогнул, словно он макнул пальцы в воду. Все смотрели с замиранием сердца, как он в пустоте пытается что-то нащупать, а потом – чпок! – закачался на золотой цепочке изумрудно-зеленый медальон в виде прищуренного драконьего глаза. Дракону явно было весело, Илиодор подмигнул ему, быстро надев накопитель – а это был именно он – на шею.

– Все, господа, благодарю, и… встречайте родственников.

В следующий миг прямо из арки в его сторону с хриплым кашлем вылетела встопорщенная седая ворона, попытавшись вцепиться в глаза. Илиодор, злодейски расхохотавшись, распался нетопыриной стаей, которая, закружившись вокруг вороны, сбила ее, заставив кувыркнуться через голову.

– Черт бы вас всех, идиотов! – рявкнула, поднимаясь с земли, растрепанная Августа, я с ненавистью смотрела на мечущихся летучих мышей, Ланка сорвалась с места, вопя:

– Бабушка! – и исчезла меж двух колонн.

Лицо Луговской было задумчиво, зато ее подружка чуть не скулила от восхищения. Что ей понравилось – я не знала, зато вот бледный Архиносквен, держащийся за сердце, заставил меня опомниться, плюнув на чернокнижника. Сделал он себе сверхмощный накопитель, ну и пусть гордится до самой смерти! Один черт, его хватит лишь на два-три сильных заклинания или на пять дюжин мелких. Глупая какая-то цель и бессмысленная! Но меня она уже не касается, я пошла встречать свою бабушку.

Народ позади меня волновался, как море. Стража едва его сдерживала, а ведьмы одна за другой робко выныривали из арки. Некоторые, увидев, что творится с этой стороны, пытались юркнуть обратно, но товарки напирали, и вскоре в центре огражденного круга собралось преизрядное количество лучших представительниц Ведьминого Круга. Последней, не спеша топая стертыми копытами, появилась Брюха, как всегда впряженная в телегу.

Нахохленная бабуля сидела на мешках. Вид у нее был как у кошки, попавшейся в тот миг, когда она собралась влезть в крынку со сметаной. Она пообещала мне взглядом серьезный разговор не на один вечер и вроде бы как даже через силу принудила себя повернуться к Луговской, кивнуть ей, не слезая с телеги, чем немало позабавила сестру Великого Князя. Ведьмы, поощренные примером магистерши, тоже стали кланяться, и появилось ощущение, что мы попали в лавку с миренскими фарфоровыми болванчиками. Рогнеда, сидевшая с бабулей на одном возу, стала что-то страстно шептать ей в ухо, бабушка была недовольна, но все-таки сползла с баулов. Я поняла, что сейчас опять начнутся разговоры, за которыми последуют долгие тягостные дни, полные выяснений отношений князей с князьями и вытаскивания Северска из той трясины бед, в которую он угодил не по своей воле. Будут рубцеваться шрамы на телах и душах, а я… Я тяжело вздохнула и едва не завизжала, когда мне заткнули рот и нос невидимые руки.

– Главное – не ори, – доверительно шепнул мне в ухо Илиодор, – не знаю, как тебя, а меня официальные части всегда утомляют. Сейчас разворачивайся и тихонечко уходи из толпы. Никто не заметит, все будут видеть твой фантом, кстати, вашего уважаемого колдуна и учителя я уже позвал.

Я стрельнула глазами в сторону Архиносквена и в первый миг не заметила ничего необычного. Он стоял, склонив голову, и слушал, как бабуля общается с Луговской, потеребил бороду, посмотрел на посох и снова устремил взгляд на Анну Васильевну. Поверила я Илиодору не раньше, чем предстоятель проделал это трижды как заведенный. Я шагнула назад, с удивлением обнаружив перед собой сестру-близняшку, вытянула руку вперед, надеясь коснуться плеча, но рука прошла сквозь морок, как через туман. Появилось жуткое ощущение сна, в котором все возможно. Я развернулась и припустила прочь с горы. С холма вниз я слетела за считаные мгновения, и там Илиодор поймал меня за руку и повлек в сторону храма.

– А ну стой! – задергалась я рыбой, но он покачал головой, давя улыбку:

– Только не сейчас, моя ведьма. Прости, я слишком всемогущ.

– Да плевала я на тебя и на твое могущество! – вырвала я руку и обмерла – мы стояли вровень с зелеными верхушками черемух, ветер развевал платье, я боялась дохнуть, а Илиодор прятал улыбку в кулак, довольный, как ребенок, совершивший шалость.

– Дурак, – вякнула я, гадая, успею ли обернуться сорокой раньше, чем упаду, или все-таки хрупнут о дорогу мои косточки.

– Молодые люди, может, вы уже прекратите так откровенно радоваться жизни в присутствии старика?

Внизу показался Архиносквен, а вслед за ним из-за зеленого палисадника вышли остальные члены Конклава, заставив Илиодора рассмеяться и погрозить им пальцем. А я с поскуливанием прижала к себе подол, вольно развевающийся на ветру.

– А вы пожадничали, господа маги, не все, видать, на ведьм использовали. – Он подхватил меня на руки и легко, как по лестнице, сбежал вниз. – К счастью, это не имеет никакого значения, я все равно теперь сильней любых конклавов.

– И что же это вам дает? – неприязненно начал буравить взглядом златоградца Архиносквен.

Илиодор склонил голову набок, и некоторое время они просто рассматривали друг друга, старик – с вызовом, а чернокнижник – с легкой грустью.

– Ну разве вам самому не интересно, – решил искать пути примирения Илиодор, – хотя бы один раз попробовать? Что терять в ваши-то годы?

Архиносквен по-стариковски пошамкал губами, но его опередил кто-то из коллег, буркнув:

– Не существует заклинаний, способных вернуть магию.

– Ошибаетесь. Я знаю как минимум два, – прищурился Илиодор.

– Это вы все о своих резонаторах? – проворчал Архиносквен, а чернокнижник ему кивнул:

– Увы, не самый приятный из способов, но может подействовать. Вы не заметили, что с нами нет моей сестры Златки? Думаю, она уже где-то на полпути к Малым Упырям. В незапамятные годы кого там только не хоронили! Не рискую даже вообразить, что будет, если она поднимет это кладбище!

Колдуны побледнели, а я вспомнила байки Пантерия об этом проклятом месте. Там лежали такие злодеи, по сравнению с которыми Фроська просто милое, игривое дитя.

– Чего ж ты стоишь?! Ловить ее надо! – Я хотела уже рвануть обратно на гору, к ведьмам, но Архиносквен загородил дорогу посохом, а Илиодор, воспользовавшись этим, попридержал за талию:

– Куда ты вечно рвешься? Дай насладиться триумфом, без тебя это даже неинтересно будет.

– Я тебе глаза выцарапаю!

– Ох уж эти ведьмы! – совсем уж неприлично сграбастал Илиодор меня в объятия и щелкнул пальцами: – Пантерий!

Пантерий выполз из кустов, в одной руке у него был пучок лука, который он с удовольствием уминал, распространяя вокруг себя убийственное амбре, а в другой – хлеб с солью, под мышкой зажата толстая доска с образом Пречистой Девы.

– Еще раз так сделаешь, – с ходу заявил он, передразнивая щелкающего пальцами Илиодора, – я с тобой что-то страшное сотворю, нашел мальчика на побегушках!

– Ладно тебе, не злись, – примирительно поднял одну руку Илиодор, не решаясь выпустить меня из объятий.

Он огляделся вокруг и заметил скамейку. Вся наша компания стояла возле своротка, недалеко от центральной дороги; я узнала дом, тут жила мать Серьги Ладейко – «пичуга». На этой скамеечке мы не раз лущили семечки по вечерам, когда приезжали в Дурнево, или устраивали баталии, но это уж когда совсем маленькими были. Со стороны холма послышался гомон, и, судя по тому, как начали один за другим появляться сельчане, я поняла, что высокие стороны договорились и сейчас появится Луговская.

– Ну вот, – вздохнул Илиодор, набираясь смелости, – сейчас все и начнется. История моя короткая, рассказать успею.

Я сидела рядом с чернокнижником на скамеечке, и он держал меня за пояс, не желая отпускать; Пантерий примостился сбоку, стараясь дышать в сторону; двенадцать архимагов стояли полукругом; над нами шумела черемуха, и вокруг плясали солнечные блики. Посмотреть со стороны – дак умилительная картина. Случайные прохожие старались нас ничем не беспокоить, охрана Луговской пронеслась мимо, подозрительно покосившись, но не тронув. Вдалеке я услышала скрип телеги – это бабуля подъезжала на Брюнхильде. Я подумала, что, может, не так уж и плохо было бы устроить маленький кавардак. Бабуля сейчас ох какая горячая.

Илиодор, тоже услышавший, как поскрипывают несмазанные колеса, улыбнулся, начав:

– История эта началась давно, можно сказать со Всетворца, который сотворил мир и все сущее в нем, а для надлежащего учета и внесения своевременных изменений завел этакую бухгалтерскую книгу, на всякий случай защитив ее простеньким заклятием, которое позволяло случаться лишь тем изменениям, что записаны божественной кровью. Звучит, конечно, неприятно, – передернул он плечами, – но по сути ничего страшного. Сами знаете, насколько хватает одной капли чернил, кровь от них мало чем отличается. Так что пролиты ее были отнюдь не реки.

– Это вы сейчас о той самой книге Всетворца говорите, – уточнил Архиносквен, – которую…

– Потеряли и вряд ли когда-нибудь найдут, – кивнул Илиодор. – Шли годы, боги мельчали, а может, происходил какой-то природный процесс, о котором мы понятия не имеем, но в один прекрасный день или ужасный… – Он покосился на Пантерия, который перестал жевать лук и напряженно шевелил ушами, а потом буркнул:

– Ужасный, ужасный, можешь не сомневаться.

– М-да, – согласился Илиодор, – в общем, в один из дней вся ответственность легла на хрупкие плечи последней богини, известной нам как Пречистая Дева.

– Намаялась девка, – вздохнул сочувствующе Пантерий. – Она же за одних магов отвечала, а тут все распоясались. Маги сцепились с ведьмами, ведьмы давай изводить чернокнижников и некромантов, некроманты – нечисть порабощать целыми семьями. А нечисть возьми и заяви: чего это мы, дескать, дети Всетворца, все по лесам да болотам? Сколько их в принцы и королевны попролазило – и вспомнить страшно! Вот и вышла Пречистая Дева на высокую гору да как рявкнет: «Хватит!» Тут все и кончилось, как ножом отрезало.

– Остался только маленький обрывок странички, даже не совсем страничка, а закладка из книги Всетворца. На ней Пречистая Дева всякие смешные истории записывала в два-три слова.

– И где же она хранится? – Архиносквен первым догадался, к чему клонит чернокнижник.

А Илиодор, взяв доску с образом рыжей Пречистой Девы, очень многозначительно взвесил ее в руке. Все маги заинтересованно склонились, даже забыв испытывать неприязнь к златоградцу.

– Это всего лишь реликвия, – смутился Архиносквен, – ну, память…

– Которая передавалась от магистра к магистру в течение многих лет и хранилась пуще всех секретов и драгоценностей Конклава. К несчастью, открыть ее можно только одним-единственным ключом, – он снял с шеи заряженный накопитель, – а ждать тысячу лет, пока он позеленеет от избытка магии, – сами, господа, понимаете, было нереально. Не рассчитывал я прожить столь долгий срок.

Доска и драконий глаз притянулись друг к другу с хлопком, яркая вспышка резанула по глазам, а когда я проморгалась, то увидела, что доска – это совсем не доска, а маленькая резная шкатулка. Илиодор посмотрел на меня, подмигнув, и никогда еще мое сердце не билось так сильно, как в тот миг, когда он стал приподнимать крышечку. Колдунам тоже хотелось взглянуть, что же там лежит, и оттого кружок наш стал чрезвычайно плотен. Илиодор откинул крышку полностью, и воцарилось благоговейное молчание – на красном бархате лежал вытертый кусочек пергамента шириной в три пальца. Было видно, что верх его записывали и счищали столько раз, что он истерся до ломкой прозрачности. Последние записанные на нем буквы были едва-едва видны и совершенно не читались. Я с трудом смогла разобрать последнюю недописанную строчку в самом низу закладки: «…богиня я и так решаю…»

– Но… кхм, нужна ведь кровь бога… – с трудом поборов пересохшее горло и ставший непослушным язык, выдавил Архиносквен.

Никто не решался даже притронуться к пергаменту, но и взглядов оторвать не могли.

– Хоть ведро отдам, – так же сипло выдавил Пантерий, но Илиодор качнул головой:

– Нет, ты всего лишь хранитель, ну и маленько паразит. Извини за прямоту.

Пантерий дернулся от обиды, и златоградцу пришлось его успокаивать:

– Нет, ты, конечно, правнук Анчутки, но лишь в десятом поколении, что ли. Я все родословные отслеживал. Не рискнул бы я такой жидкой кровью писать. Нам нужна как минимум внучка.

– Где ж ты живую внучку Всетворца возьмешь? – посмотрела я на Илиодора, понимая с легким разочарованием, что задание безнадежное и сам он, кажется, попал впросак.

У него при взгляде на меня сделалась какая-то странная улыбка, и, когда все маги как один вслед за Илиодором уставились на меня, я почувствовала, как по хребту побежали ледяные муравьи:.

– Сдурели?! – взвизгнула я, пугаясь неизвестно чего. В встревожанной душе начали рождаться какие-то нелепые истории про похищенных младенцев и усыновленных детишек…

Илиодор держался сколько мог, а потом спрятал лицо в ладони и начал хрюкать, тряся плечами. Маги, которые в этот миг поверили бы чему угодно, даже тому, что я Пречистая Дева, растерянно захлопали глазами, поглядывая друг на друга. Илиодор всхрюкнул последний раз, вытер слезы, извинившись, и посмотрел вдоль улицы, обличающе выставив палец:

– Вот она, последняя.

На перекрестке, в окружении ведьм, стояла запряженная в телегу Брюнхильда, а на горе баулов восседала черная, как грозовая туча, моя бабушка, разминая пальцы непонятно для чего, но весьма зловеще.

– Издеваешься? – пискнула я, втягивая голову в плечи.

Архиносквен крякнул с сомнением, веселя распоясавшегося златоградца.

– Ничуть, – обронил Илиодор, отбросив назад волосы и привставая чуть раньше, чем бабуля успела крикнуть:

– Ну-ка, разумница, подь-ка сюда, че скажу!

Из-за бабулиного плеча выглянула трясущаяся, как мышь, Ланка, ее отваги хватило лишь на то, чтобы сделать страшные глаза и показать пальчиками, что мне лучше не подходить, по крайней мере неделю. Я стала пятиться, но Илиодор сбежать не дал, как балаганный зазывала, громко объявив:

– Господа, разрешите вам представить внучку Всетворца, родную дочь Индрика-зверя Брюнхильду Великолепную!

– Это что за кловунада? – зло прищурилась бабуля, но Илиодор уже щелкнул пальцами, и я увидела, как прямо с его руки в сторону Брюхи устремился упитанный комар размером никак не меньше овода.

У меня замерло сердце от нехорошего предчувствия, когда крылатое насекомое увернулось от мотнувшей головой, а потом хлестнувшей хвостом Брюнхильды и не нашло ничего лучшего, как нырнуть к копытам.

– Нет!!! – закричала я.

– Тпру! – натянула вожжи бабуля.

– А-а! – закричала неженка Брюнхильда по-ослиному и, поднимая тучи пыли, сорвалась в галоп.

Ланка, зная, что сейчас будет, кувыркнулась через голову на дорогу, а бабуля распласталась на сундуках. Ее отчаянные глаза мелькнули мимо, а Илиодор, поймав комара, который сам юркнул ему меж пальцев, пару раз удовлетворенно надавил на брюшко, выпуская капельку крови ему на жало, и написал: «…и так решаю – чудо миру возвращаю!» восклицательный знак едва-едва влез на свободное место – так мало его было. Дохнул в лицо порыв теплого ветра, и мне показалось, что я слышу над головой хрустальный перезвон, а может, это с телеги что-то упало и разбилось.