Текст книги "Клиника одиночества"

Глава 9

Максимов жил в коммунальной квартире на Литейном. Выйдя на «Маяковской», Люба с грустью заметила, что Невский проспект сильно изменился. Исчез целый квартал возле площади Восстания, теперь на его месте была большая стройплощадка. Гостиница «Невский палас», с помпой открытая в дни Любиного студенчества, находилась на ремонте.

«Неужели моя юность закончилась так давно, что с тех пор успела обветшать целая гостиница?» – горько подумала Люба, обходя забор, огораживающий очередную стройку. Она не была страстной поборницей сохранения памятников архитектуры в полной неприкосновенности, она понимала: город должен меняться. Но все эти перемены напоминали о неумолимом течении времени, о том, что многое в жизни уходит безвозвратно, исчезает в прошлом и уже никогда не вернется. Ей некому сказать: «Помнишь, здесь раньше было кафе, мы бегали сюда после лекций». Не с кем горевать о старом вестибюле метро «Горьковская» – тот мальчик, который ждал ее там однажды три часа, давным-давно о ней забыл. У одиноких людей нет счастливых воспоминаний, все они отравлены ядом потерь и сожалений.

Она зашла в не слишком пафосный бутик, вяло пощелкала плечиками на кронштейне. Все вещи показались ей блеклыми и пыльными – летом продавцы достают старье, надеясь, что его скупят неискушенные гости города.

Люба подошла к прилавку с аксессуарами, но там ей тоже ничего не приглянулось. На самом деле она хотела в примерочной кабинке проверить свой внешний вид, подтянуть чулки, немножко освежить макияж и побрызгаться духами – словом, подготовиться к свиданию. Мысль, что Борис обнаружит в ее внешности какие-нибудь изъяны, была для нее невыносима.

Заходить в примерочную без покупок Люба постеснялась, пришлось взять пару чулок по неоправданно высокой цене. «Борис обходится мне слишком дорого», – подумала она желчно, но посмотрелась в зеркало, понравилась себе и повеселела.

Ей вдруг расхотелось идти к Максимову. Если она сейчас позвонит в его дверь, придется проглотить обиду, что он не встретил ее у метро. Влюбленный мужчина должен был поступить именно так, но Максимов в ответ на ее намек сказал, что, во-первых, найти его «апартаменты» очень легко, а главное, он готовит божественное угощение и не может отойти от плиты.

«Интересно, что это за хрень такая неземная?» – гадала Люба. Мужчины, хвастающие своим умением готовить, почему-то вызывали у нее неприязнь. Может быть, потому что старались побеждать на таком несложном, традиционно женском поле деятельности. Что-то вроде старшеклассника, гордящегося тем, что разметал группу детсадовцев.

Острые мужские взгляды и призывные улыбки говорили ей лучше зеркала в бутике, что она выглядит прекрасно. «Может быть, пройтись по Невскому, купить билет в кино или прокатиться на речном трамвайчике? А Борис пусть поглощает свое изысканное варево в одиночестве. И пусть подавится! Раз не хочет встречать меня, как нормальный влюбленный!»

Увы, чтобы выйти замуж, надо идти на компромиссы! Подбодрившись этим жиденьким каламбуром, Люба свернула в арку и, пройдя несколько дворов, очутилась в глухом, полностью заасфальтированном дворе-колодце. Большую часть пространства здесь занимала наружная шахта лифта. Если посмотреть вверх, между крышами был виден квадратный кусочек неба размером с шоколадку. Люба поежилась. Даже не верилось, что в нескольких метрах – оживленный проспект, красивые фасады, а тут – унылые зады, облаченные в желтую штукатурку, как в кальсоны.

Обойдя по широкой, насколько позволяли габариты двора, дуге группу парней в кожаных куртках, Люба позвонила в домофон.

Поднявшись по темной лестнице с истертыми ступенями на третий этаж, она наконец оказалась в гостях у Максимова.

Профессор занимал огромную, около сорока метров площади, комнату. Люба пришла в восторг от высокого потолка с лепниной, от двустворчатой двери со старинной латунной ручкой и от двух больших окон. Как хорошо жить в таком пространстве! После свадьбы они поселятся здесь.

Сделав несколько комплиментов жилищу Бориса, Люба чинно села на диван, продолжая изучать обстановку. Из мебели было только самое необходимое, зато компьютер стоял такой, о каком Люба не могла даже мечтать, телевизор поражал своими размерами, и по всей комнате были расставлены колонки домашнего кинотеатра. Присутствовал и музыкальный центр. Что ж, на свой досуг Борис денег не жалеет.

В комнате было чисто.

– Хотите послушать музыку? – Максимов повел рукой в сторону полок с дисками.

Люба присмотрелась к корешкам – неплохая коллекция рока, начиная с семидесятых годов. Все альбомы «Queen», Леонард Коэн… Люба такое не любила, поэтому попросила Бориса выбрать диск по своему вкусу.

Тот долго размышлял у стеллажа, пока не остановился на последнем альбоме Фредди Меркьюри. Очень аккуратно, ногтями, взял диск за края и придирчиво осмотрел его – нет ли царапин. Потом тщательнейшим образом центрировал несчастного Фредди в дисководе. Еще несколько минут Борис потратил, регулируя громкость и еще какие-то параметры.

Люба поморщилась. Все-таки сейчас на повестке дня у Максимова была любимая женщина! Он должен уделять внимание ей, а не насиловать музыкальный центр, выжимая из него какие-то там частоты!

– И что же вы такое приготовили в мою честь, Борис Владиславович? Не терпится узнать! – Когда в школе они начинали таким голосом разговаривать с мальчиками, это называлось «стебаться».

Но Борис ничего не почувствовал.

– Я приготовил свиные отбивные. Это мое коронное блюдо.

Он замер с напряженной улыбкой на лице, явно ожидая восторгов, но Люба твердо решила не расхваливать того, чего не пробовала. Наоборот, ей хотелось сказать, что свиные отбивные – это не та область кулинарии, в которой Максимову стоит совершенствоваться при его желчном характере и астенической конституции.

Борис накрыл на стол и принес из кухни сковородку с мясом. В меню были еще салат из помидоров, хлеб и корейская морковь. Люба отдала должное всем блюдам, недоумевая, почему их приготовление не позволило Максимову отлучиться из дома на несколько минут. Или у него такие соседи, что он не может оставлять еду без присмотра?

Обида не проходила, и Люба подозревала, что, проживи она с Максимовым даже сорок безмятежных лет, все равно будет вспоминать, как он не встретил ее у метро на первом настоящем свидании.

Потом Максимов варил кофе – с таким одухотворенным видом, словно он как минимум заправлял баллистические ракеты гексогеном. За это время Люба вымыла посуду. Но вместо благодарности Борис по-отечески пожурил ее, что она слишком сильно включила воду и от этого много брызг, льет на губку слишком много моющего средства, отчего падает его эффективность, и ставит посуду вперемежку.

«И это мы еще с ним не спали!» Люба перебрала тарелки по ранжиру. Можно себе представить, во что превратятся эти милые упреки после свадьбы!

Наконец ритуал приготовления кофе завершился, Люба получила крошечную чашку, и Максимов повел ее на балкон – курить и дышать воздухом.

Люба попробовала кофе. Проследив весь сложный ритуал его приготовления, она ждала чего-то большего.

– Я всегда его сам варю, – заявил Максимов гордо. – Друзья часто заходят ко мне именно на чашку кофе, зная, что нигде в другом месте не попробуют такого. В институте у меня были сокурсники из Марокко, они научили меня нескольким секретам. Многие просят поделиться технологией, но я пока держусь.

Отпив еще немножко, Люба решила – человечество ничего не потеряет, если Борис унесет эту тайну с собой в могилу.

– «А мне костер не страшен, и пусть со мной умрет моя святая тайна, мой вересковый мед», – продекламировала она с улыбкой.

Борис Владиславович надулся:

– Ваш сарказм неуместен. В частности, намеки на мою смерть.

– Извините. Я не хотела вас обидеть.

Максимов молча курил, уставившись в окна напротив. Если бы Люба знала, что он так серьезно относится к своему паршивому кофейку, ни за что не стала бы шутить! Или ритуал приготовления кофе входил в сценарий ее соблазнения? Закон рынка: главное – не что приготовить, а как подать. Говоря научным языком, Борис провел великолепную пиар-акцию, но, увы, промахнулся с целевой аудиторией. На какую-нибудь неискушенную девицу, не знакомую ни с нормальным кофе, ни с нормальными мужиками, могло бы подействовать.

Борис отошел на противоположный конец балкона и почти отвернулся от Любы, показывая, как она оскорбила его неуместной цитатой. Ладно, пусть шутка была глупая, но разве это повод устраивать сцену?

Любе захотелось домой, но вместо этого она принялась оправдываться. А потом как-то оказалось, что самый лучший способ искупить свою вину – это отдаться Борису. Вроде как она теперь должна это сделать.

Люба покорно позволила отвести себя в комнату и усадить на диван. «Если ты чего-то боишься и не хочешь, нужно поскорее сделать это и забыть», – решила она. Почему только она не подумала, что этого можно вообще не делать?

Секс оказался даже хуже, чем она предполагала. Борис целовал ее холодными чужими губами, трогал равнодушными руками. Он не дал ей ни телесной радости, ни душевного подъема. Но самое плохое – кажется, не получил большого удовольствия и сам.

Их соитие было похоже не на любовный акт, а, скорее, на подписание некоего договора о намерениях. Борис заявлял, что считает ее привлекательной женщиной и готов вступить в длительную связь, а Люба соглашалась на сотрудничество и демонстрировала Максимову, что он может от этого сотрудничества получить.

Потом Борис предложил ей остаться на ночь. Любе хотелось домой, в чужой квартире она чувствовала себя неуютно. Даже когда она невинно мыла посуду на кухне, соседи смотрели на нее презрительно, что же будет, если она станет принимать душ и чистить зубы в общественной ванной?

Нужно было все-таки пригласить Бориса к себе, запоздало сообразила она. Но Люба дружила со всеми соседями по своей лестнице и не хотела, чтобы те видели, как от нее по утрам выходят мужчины. Если бы знать, что Борису на все про все хватит получаса… В десять вечера она бы уже выставила его, вполне пристойное время. Не пришлось бы краснеть ни перед своими соседями, ни перед чужими.

Люба поудобнее устроилась на своей половине дивана и вздохнула. Внебрачный секс – это такая штука, что за него всегда приходится краснеть.

Борис в одних спортивных брюках пошел варить свой эксклюзивный кофе, а Люба бесцельно щелкала пультом телевизора.

«Он оставил меня только потому, что не хочет тащиться в Озерки! А на самом деле с гораздо большим удовольствием поспал бы один. Что ж, в некоторых вопросах мы с ним проявляем редкое единодушие».

Борис заснул быстро, несколько раз сердито толкнув ее во сне. А Люба ворочалась до трех часов ночи, злясь и на него, и на себя.

А с другой стороны, это даже хорошо! Они сразу начнут жить нормальной семейной жизнью, минуя эфемерный период влюбленности и горькие разочарования. Как в песне поется, если вы не живете, то вам и не умирать! Если вы не влюблены, то вам не придется в один прекрасный день обнаружить, что под маркой прекрасного принца жизнь подсунула вам мутного гоблина.

После планового аорто-бедренного шунтирования Стас давал наркоз на резекции желудка, и, не успели они с Колдуновым перекурить, косяком повалили аппендициты.

Стас привозил больного в реанимацию, быстренько проверял состояние всех пациентов и сломя голову мчался обратно в операционную, где его уже с нетерпением ждали.

Плохо одному. И жить, и работать плохо, размышлял он на бегу. Но что поделаешь, если лето и все в отпусках? И Варя уехала…

В момент разлуки он почувствовал какую-то щемящую тоску. Но может быть, его растрогали Варины родители, которые обнимали его и приглашали заходить по-семейному?

Однако Стас к ним не торопился. Грусть сменилась странным чувством облегчения, что целых полгода он будет предоставлен сам себе. Как порядочный жених, он ежедневно звонил Вариной маме, но всегда ссылался на то, что у него много работы.

Варя была в своем праве, когда обнимала его и называла мужем в присутствии Любы. На ее месте так поступила бы всякая женщина, и наверняка намерения у Вари были самые добрые. Наверное, она хотела извиниться, что ругала Стаса за общественно полезные порывы, вот и зашла.

Жених не имеет права обижаться на невесту за то, что она помешала ему флиртовать с другой женщиной, Стас прекрасно это осознавал, но все равно думал о Варе с досадой.

И как теперь подобраться к Любе – совершенно непонятно! Допустим, она поверит, что он свободен. Но для того чтобы убедить ее в этом, надо сначала ее найти! Как? Зоя очень сурово относится к нравственности подчиненных. Когда кто-то из женатых докторов пытался завести роман с медсестрой, начальница бывала безжалостной.

«Какой я дурак, Господи! – думал Стас, проверяя аппарат ИВЛ перед очередным наркозом. – В первую же минуту нужно было брать телефон! И адрес! Хотя бы фамилию выяснить! Но я решил почему-то, что у меня уйма времени! А о Варе и не вспомнил, идиот! Даже не подумал, что она может за мной прийти! Ведь раньше такого никогда не бывало. Ага, понял, почему я так на нее злюсь! Если бы она регулярно навещала меня на работе, я был бы начеку, но она нанесла удар внезапно… Первый раз в жизни я так обалдел от женщины, что забыл взять ее координаты! Что при первой встрече, что сейчас… Если подумать, судьба благоволит нам с Любой, она ведет нас своими тайными дорогами так, что мы все время встречаемся, наверное, хочет нас соединить… Но я не принимаю в дар от судьбы то, чего хочу больше всего на свете, нет, я не таков! Мне обязательно нужно создать кучу трудностей и преград, и добро бы я еще с ними боролся! Но я просто сижу и плачу!»

Это были такие гнетущие мысли, что Стас радовался наплыву больных. За работой удавалось забыть о собственной несостоятельности и о том, что самая желанная женщина потеряна навсегда.

Хирурги угомонились только в третьем часу ночи.

Стас аккуратно, стараясь не шуметь, осмотрел своих пациентов. Все койки заняты, и не просто все, а ВСЕ. То есть работают все аппараты ИВЛ, и даже если они оставят вновь прибывшего пациента на каталке, его некуда будет подключать. А ведь закон подлости действует в реанимационном отделении безотказно. Если отделение интенсивной терапии забито под завязку, значит, жди пару-тройку ком. И наоборот, если ты приходишь на смену и принимаешь пустые палаты, смело ложись спать – до утра никого не будет. Существует правило, согласно которому в реанимационном отделении обязательно должно быть свободное место. А медицина – это такая наука, где все законы обязательно срабатывают именно тогда, когда их нарушаешь. Можно сделать флюорографию тысяче человек и случайно пропустить одного, но именно у этого одного впоследствии обнаружится ужасающий туберкулез. Если врач не выполняет даже одно-единственное правило из многих в надежде, что обойдется, можно быть на сто процентов уверенным: НЕ обойдется.

Стасу очень не хотелось поднимать персонал хирургического отделения, но оставлять стационар без реанимационных коек он не решился.

Написав переводные эпикризы, он немножко расслабился и тут же ощутил сосущую пустоту под ребрами. «Я же с утра ничего не ел!» – сообразил Грабовский и принялся быстро делать бутерброды.

Не успел он положить на колбасу маринованный огурчик, как его вызвали в приемное отделение.

С треском опустив трубку на ни в чем не повинный телефонный аппарат, Стас схватил реанимационный чемодан и побежал в приемное, на ходу откусывая от своего бутерброда. Огурчик, увы, свалился на первом же повороте.

– Ну? – спросил он грозно, шлепая чемодан на стол медрегистратора.

– Ничего страшного, доктор! – Медсестра Соня улыбнулась ему так, что Стас сразу забыл про усталость. – Обычный эпилептический припадок. Иван Сергеевич уже бинт между зубов засунул, под голову подложил одеяло, сейчас за руки держит.

– Иван Сергеевич, похоже, только и делает, что борется с больными. – Соня была свой человек, с ней можно было и позлословить.

Стас всегда удивлялся, как на такой собачьей должности ей удается сохранять доброжелательность и какое-то особенное, светлое, спокойное, но слегка ироничное обаяние. Помимо легкого характера, Соня обладала великолепной фигурой и очаровательным личиком фотомодели, но при этом коллеги женского пола любили ее не меньше, чем мужчины. Аура спокойной доброжелательности, исходившая от нее, уничтожала на корню и похотливые мысли мужчин, и зависть женщин. В Сонины дежурства приемное отделение становилось самым людным местом в больнице, врачи обоих полов покидали свои комфортабельные ординаторские и отправлялись к Соне в гости. Она поила всех чаем с печеньем, внимательно слушала докторские рассказы, ахала, охала, но в самый неожиданный момент говорила какую-нибудь колкость, улыбаясь хитро, как лисичка. В любое время суток она была готова к работе и никогда не уговаривала докторов обойтись, например, без ЭКГ или без гипсовой повязки.

Хороший аппарат ЭКГ в приемном отделении появился совсем недавно, еще весной приходилось снимать пленки допотопным прибором, который нужно было заземлять на батарею или водопроводный кран и который никак не хотел записывать кардиограмму, зато с похвальной чуткостью реагировал на электромагнитные колебания в атмосфере.

Однажды Зоя Ивановна брала в операционную молодого мужчину с холециститом. По стандарту, людям моложе сорока лет можно не снимать кардиограмму перед экстренной операцией, но Стас с Зоей, посовещавшись, решили все же ее сделать. Соня долго воевала с кардиографом, а потом в сердцах спросила: какой дурак вообще назначил ЭКГ?

– Вот они мы, – засмеялась Зоя, – два дурака сидим. Выбирай, кто тебе больше нравится.

Если бы какая-нибудь другая медсестра вздумала обзывать докторов в прямом эфире, Зоя Ивановна жестко отчитала бы ее, но в Сониных устах это прозвучало невинной подначкой.

Купаясь в лучах Сониного обаяния, Стас просмотрел направление «скорой помощи» и набрал в шприц противосудорожные препараты. Ваня, конечно, мужик хороший, но толку от него мало. За год аспирантуры только и научился крепко держать пациентов за руки да громко на них орать. Диагнозов у него в арсенале было всего два, и те не значились ни в одном медицинском справочнике. Доставив очередное тело в реанимацию, Ваня цыкал зубом, говорил «урод комнатный» или «мудило гороховое», и все его рекомендации по лечению сводились к надежной фиксации больного на койке.

Поэтому Стас чуть не выронил шприц, когда вошел в смотровой кабинет и увидел, как Люцифер гладит по голове пациентку, неопрятную женщину лет пятидесяти.

– Вот и все, моя хорошая, – ворковал он. – Отдохнешь немного у нас, а завтра домой пойдешь. Ни о чем не волнуйся. Все хорошо. Все в порядке.

– Что тут, Ваня?

– Обычный эпилептический припадок. Больная самостоятельно вышла, думаю, в реанимацию смысла нет класть. Я ее к себе в отделение заберу, пусть до утра поспит. А ты чего пришел? Я вообще-то не звал.

– Соня позвонила.

– Вот тебе и раз! Очередной предательский удар по самооценке, – фальшиво вздохнул Ваня. – Они тут все думают, если я ведрами не лью в пациентов психотропные препараты, значит, я плохой врач. А может, и не думают, а у меня, наоборот, бред величия. Все так сложно, так сложно. Ну, как ты, все в порядке? – Он обернулся к женщине. – Вот и славно. Сейчас еще один доктор посмотрит, и поедешь в палату.

Ваня вызвал невропатолога. На всякий случай следовало проверить, нет ли у больной органического поражения мозга.

Стас решил, что может позволить себе несколько минут спокойной жизни, и вышел на улицу покурить. Некурящий Иван увязался за ним.

На крыльце он сладко зевнул, с шумом втянул в себя свежий ночной воздух и, как лошадь, потряс головой.

– Слушай, спать хочу, просто сил нет! Всю ночь сегодня с наркоманами воюю, сплошные передозы.

– Да? – удивился Стас. – А я почему не в курсе?

– Они нужны тебе, что ли? У вас сегодня вроде и без моих упырей аншлаг.

– Полагается вообще-то наркотические комы в реанимацию класть.

– На фиг! – сказал Ваня решительно. – Есть такой чудотворный препарат налоксон. Доставляют буквально бездыханное тело, делаешь налоксончик, и тело прямо на игле открывает глаза, встает и посылает доктора по всем известным ему адресам. А я с чистой совестью пишу: «Самостоятельно покинул приемное отделение».

Соня, вышедшая к ним на крыльцо с сигаретой, расхохоталась.

– Иван Сергеевич, нельзя сказать, что больной, вышвырнутый на улицу вашей могучей рукой, покидает отделение совсем уж самостоятельно. А сегодня один вспомнил, что у него тромбофлебит, у Ивана Сергеевича рекомендации попросил. Иван Сергеевич ему и говорит: «Рекомендация моя тебе будет такая – пошел вон отсюда». А помните, как мы вас один раз вызвали? – Соня сделала большие глаза и закусила губу, чтобы сдержать приступ смеха. – Представляете, Станислав Евгеньевич, мы попросили доктора Анциферова заломать алкаша, который у нас буянил. Ваня выходит в холл, зычно так кричит: «Иванов!» Иванов откликается, Ваня ему говорит свою коронную фразу: «Пошел вон отсюда!» И тут я вижу, что у меня на столе лежит направление на еще одного Иванова. Я вылетаю в холл с криком: «Иван Сергеевич, это не тот Иванов!» Доктор спокойно так, на одном дыхании: «Ах не тот Иванов! Тогда возвращайся!» Ох, Иван Сергеевич, Иван Сергеевич! Доиграетесь вы когда-нибудь. Нельзя так с пациентами, даже если они наркоманы.

– Почему – нельзя? Я им ясно говорю: «Дорогой, думать о своем здоровье нужно было до того, как ты стал употреблять наркотики. А теперь все, поздняк метаться». И вообще бессмысленно думать о том, чего нет. А этот Иванов, когда мы ему все объяснили, ржал так, что у него все боли прошли.

– Иван Сергеевич, лучше не злили бы вы больных! У них же родственники есть. Вы же можете быть внимательным доктором! Вон как нежно сейчас с пациенткой разговаривали.

– Могу, конечно, я же не отморозок. Наркоманы и алкаши – это одно дело, а нормальные психи – совсем другое. Они, пожалуй, единственная категория больных, которая нисколько не виновата в своем заболевании.

Стас поморщился:

– Что за мракобесие, Ваня?

– Я к тому, что большинство болезней происходит все-таки от нарушения человеком техники безопасности жизни. Кто ест что попало, кто пьет, кто курит… – (Стас поспешно затушил сигарету.) – А кто, вот, например, я, ведет разгульный образ жизни. Согласись, структура заболеваемости в обществе зависит от социальных законов, по которым это общество живет. И наоборот. Думаю, институт брака и грех прелюбодеяния появились благодаря существованию бледной спирохеты и гонококков, а вовсе не от божественного произвола. По сути дела, все заповеди и религиозные законы – это древнейшая форма профилактики заболеваний, вот и все.

– Не богохульствуй.

– И не думал даже. Но я сейчас о другом говорю. Видишь ли, Стас, настоящие психические заболевания никак не зависят от образа жизни. Они потому и называются эндогенными. Кроме того, их доля строго постоянна, количество шизофреников в популяции поддерживается на одном уровне на протяжении многих веков и не зависит ни от экологической обстановки, ни от технического прогресса. И даже от наследственности не зависит. Гитлер стерилизовал, истреблял шизофреников, тоже ничего не изменилось. Дети с левой резьбой рождаются в абсолютно нормальных семьях. Поэтому психически больные люди, как никто, достойны нашего сочувствия. Они виноваты только в том, что при рождении в них случайно ударила молния. А ведь могла бы ударить и в нас с тобой.

– Может, и ударила, еще неизвестно, – буркнул суеверный Стас.

Невропатолог, бабка лет восьмидесяти, несмотря на поздний час, выглядела весьма импозантно. Седые волосы реяли вокруг головы облаком кудряшек, уши оттягивали огромные серьги, а шею обнимало колье из нескольких ниток жемчуга. Унизанные кольцами руки радовали глаз сдержанным маникюром. Невропатолог вышла из смотровой, угрожающе поигрывая своим молоточком.

– Мальчики, давно хотела спросить: вы, когда на смену идете, креститесь или нет? Почему всегда в ваши дежурства такой дикий напор больных? Кто из вас грешен, что я с восьми утра чаю выпить спокойно не могу?

– Это он, Жанна Бруновна, – наябедничал Стас, ткнув пальцем в Ивана.

– Не, я завязал. А вот Грабовский, кстати, жену три дня назад в Лондон проводил, зажигает теперь на свободе.

– Самое печальное, мальчики, что это безобразие, увы, точно не из-за меня, я лет пятьдесят уже не гуляю. – Жанна Бруновна достала старомодную перьевую ручку и принялась писать заключение. – Впрочем, грешите, я не в претензии. Как говорится, не откладывай пьянку на завтра, а секс на старость. Посмотрела я твою больную, Ваня, признаков органического поражения мозга не нашла. Я назначу, конечно, нейропротекторы, ведь любой припадок – это гипоксия мозга, а патогенетическое лечение будьте любезны сами подобрать. О, Ванечка, ты что же это неправду в истории болезни пишешь?

– Где?

– Да вот же. Приглашен невропатолог. Как это – приглашен? Во-первых, приглашают в какие-нибудь приятные места, на день рождения, в ресторан, на танец… Я так понимаю, ты вальсировать со мной не собирался? Кроме того, приглашение предполагает свободный выбор, а разве я могу отказать в консультации? Нужно писать «вызван».

– Жанна Бруновна, я хотел повежливее чтобы было.

– В медицинских документах нужно выражаться суконным языком штампов. Иначе попадешь в глупое положение. Я в молодости работала на Севере, там приходилось за всех врачей крутиться, в том числе за окулиста. Как-то приходит больной с тяжелым конъюнктивитом, от отека почти ничего не видит, температура под тридцать девять… Спрашивает меня: «Доктор, это очень страшно?» А я строчу себе историю и мимоходом так ему отвечаю: «Нет-нет, что вы! Сейчас вас госпитализируем и будем закапывать!» Он, бедняга, чуть со стула не свалился. Не понял, что я имела в виду глазные капли.

– Если честно, я тоже не понял, – сказал Иван без улыбки.

– Вот видишь, Ванечка. Поэтому в следующий раз думай, когда из приемного будешь звонить в реанимацию и орать на весь коридор: «Как там наш больной? Что? Умер? В восемь сорок пять? Ну спасибо вам! Поздравляю с Днем медицинского работника!» Да еще хохотать при этом во все горло. Честно скажу, жутковато было тебя слушать.

– Простите негодяя! Больше не повторится! – Анциферов вытянулся в струнку.

– То-то же.

– Вы уж извините, Жанна Бруновна, что вас дернули…

– Все правильно. Лучше перестраховаться. А я на то и дежурю, чтобы меня дергали.

Она легко поднялась из-за стола и, стуча каблуками модных туфель, отправилась к себе.

Стас вдруг понял, что совершенно не хочет спать. Все ясно, началась стадия перевозбуждения. Сейчас он переживет ненужный прилив бодрости, израсходует на это все резервы организма, а завтра с утра на очередном наркозе мозг откажется ему служить. Да, тридцать шесть часов непрерывного труда – это немножко слишком. Утром ты приходишь на обычную дневную работу, потом остаешься в качестве дежурного врача на ночь, а следующим утром у тебя снова начинается рабочий день.

– Пойдем, Вань, накатим по две морские капли?

– А у тебя есть?

– Ага. Специальный дежурный коньяк для психологической разгрузки.

Стас плеснул в стаканы граммов по тридцать – этого количества вполне достаточно для нейтрализации лишнего адреналина. Закусывать не стали: есть в полчетвертого утра – настоящее варварство по отношению к организму.

– Стас, а Зоя Ивановна что-нибудь обо мне говорила? – вдруг спросил Иван.

– В каком смысле?

– Может, спрашивала тебя обо мне?

– С чего бы это ей со мной откровенничать? Кто я, и кто она!

– И кто я, – заметил Иван грустно.

– Она что, тебе и правда сильно нравится?

– О… – Анциферов закинул руки за голову и уставился в потолок. – Сказка, а не женщина!

– Она же тебя лет на пятнадцать старше!

– Во-первых, всего на тринадцать, мы точно посчитали. А во-вторых, разве это главное, Грабовский! Цифры при выборе женщины не важны. Здесь имеет значение только одно – хочешь ты ее или нет. Возраст, вес – да какая разница? Ты не мясо на суп покупаешь!

Стас налил еще по глоточку.

– Так тоже нельзя, Ваня. Что за детский принцип – хочу, и все?

– Такой принцип, что если я нашел среди моря блядей одну нормальную женщину, то мне без разницы, что она дышит воздухом на тринадцать лет дольше моего! Меня к ней тянет, и эта тяга – самое лучшее, что я когда-нибудь чувствовал в своей жизни. Я могу тебя послушаться, сказать: «Ага, она слишком старая для меня» – и завтра же найти себе прекрасную двадцатилетнюю девственницу. Предположим, она будет даже умной, порядочной и доброй и полюбит меня, но что толку, если мне-то будет на нее наплевать? Конечно, показывать друзьям молодую красавицу гораздо круче, чем Зою Ивановну, но я живу не для друзей, а для себя. И знаешь, что еще?

– Что? – спросил Стас угрюмо. Ванины слова оказались слишком созвучны его мыслям.

– Как профессионал, скажу тебе: человек может многое простить жене – предательство, обман, невнимательность, даже измену… Все, кроме одного. Он никогда не простит жене того, что не может ее полюбить. Это закон психологии.

Стас совсем расстроился. Он решительно навинтил пробку на бутылку, Анциферов понял намек и пошел к себе. А Стас растянулся на диванчике, закрыл глаза и предался мрачным мыслям. Он не любит Варю, это ясно. Он никогда не испытывал к ней такого влечения, как к Любе, никогда не мечтал о ней, и, наверное, если бы вдруг после первой встречи Варя исчезла, не оставив координат, он тут же забыл бы о ней. Да что там Люба! Даже к анестезистке Алисе он относился более тепло и уважительно, чем к собственной невесте. Даже пить чай вместе с Соней было ему приятнее, чем с Варей. Просто однажды он хладнокровно решил: «Ага, вот Варя, она симпатичная, умная, добропорядочная и воспитанная девушка. Будет мне хорошая жена».

Но как, черт возьми, они будут жить, если она раздражает его? Ладно бы еще у нее были реальные недостатки, которыми он мог бы объяснить свое недовольство, но она, черт возьми, почти безупречна. И что прикажете отвечать на вопросы: «Дорогой, почему ты дуешься? Я что-то сделала не так?» С нежной улыбкой говорить: «Не волнуйся, милая, все так. Ты просто меня бесишь!»