Текст книги "Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса"

– Ну вот смотри: ты прилетел сюда, так? А теперь скажи мне: самолет был целью твоего путешествия? Нет. Тебе было немного некомфортно, может быть, скучно. Еда – отстой. Долгий полет. Но ты с этим миришься, потому что это привело тебя сюда. То же самое и с Vivos. Vivos – это полет. Но дело не в нем. Все дело в пункте назначения.

В арсенале Вичино был богатый каталог сценариев конца времен, апокалипсис на любой эстетический вкус и идеологические предпочтения.

Везя нас с Цзином по разбитым дорогам ранчо в глубь бывшего склада боеприпасов, он поведал нам некоторые из этих сценариев. Был, например, «сумасшедший коротышка из Северной Кореи» и ядерная война, которую он, казалось, вот-вот начнет. Также существовала перспектива, что хакеры, движимые политическими целями или простым демоническим озорством, запустят вирус в системы, контролирующие национальную сеть, и уничтожат всю технологическую инфраструктуру общества. Фигурировали и массивные солнечные вспышки, которые происходили периодически и могли с легкостью сделать то же самое без участия человека. Не преминул рассказчик и упомянуть о так называемом событии Кэррингтона[36]36
  Событие Кэррингтона – произошло в период 28 августа – 2 сентября 1859 года. Комплекс событий включал как мощнейшую за всю историю наблюдений геомагнитную бурю, так и вызвавшие ее мощные активные явления на Солнце. Британский астроном Ричард Кэррингтон 1 сентября наблюдал самую мощную вспышку на Солнце, которая, по всей вероятности, и вызвала крупный корональный выброс массы, достигший Земли за рекордное время – 18 часов. Последствия были наглядны: от интенсивных полярных сияний в районе экватора до искрящих телеграфных проводов.


[Закрыть] – «солнечном супершторме» рубежа прошлого века, который вывел из строя электросистемы по всему миру. Тогда это было не столь значимо, поскольку электросистемы были не сильно распространены, но сегодня уничтожение электросети приведет к неизбежному краху всех сложных структур, лежащих в основе нашего мира.

– И позвольте мне сказать вам, что по одному из этих сценариев все сроки уже давно вышли, – сказал он. – Уже давно пора.

Рекламная кампания Вичино строилась вокруг центральной идеи о том, что правительство знает о приближении катастрофы, но скрывает это, чтобы избежать массовой паники.

– Можете быть уверены, – настаивал он, – что те, кто контролируют мир, давно принимают меры, чтобы защитить себя, и скрывают от нас как эти меры, так и сам катаклизм.

У Вичино были довольно странные убеждения, которые дополняли его апокалиптическое видение. Он считал, что Земля имеет тенденцию резко смещаться относительно своей оси, что вызывает мощные землетрясения и цунами. Также он верил в существование блуждающей планеты размером с Юпитер, Нибуру, которая бродит где-то там, во Вселенной, не привязанная ни к какой конкретной «солнечной системе», и что сейчас она движется к Земле. «Правительство» знает, что столкновение неизбежно, и скрывает это от нас. Вичино считал, что все, что происходило в нашем мире, от Северной Кореи до брексита, было организовано с единственной целью – приблизить нас к тому моменту, когда миром будет управлять единое мировое правительство.

Не то чтобы он проповедовал их, эти свои идеи. Скорее, он просто выставлял их на всеобщее обозрение, зная, что апокалиптическая тревога – это, по сути, игра.

Если вам не нравился один ужасающий антиутопический сценарий, у него был другой, который, возможно, больше подходил вам.

Но заговоры – тайные знания, скрытые откровения – были ключевым компонентом его бизнес-модели. И я не был удивлен, когда в разговоре мне открылась древняя движущая сила основ мирового заговора. Другими словами, у него были какие-то странные, но до боли знакомые представления о евреях. Например, он искренне утверждал, что Демократическая партия – это еврейский институт. Он настаивал на том, что непропорционально большое число лидеров партии были евреями. Его историческая теория основывалась на том, что, поскольку в Америке не было достаточного количества евреев, чтобы обеспечить им избирательное большинство, необходимое для поддержания власти, они решили загнать в свой загон различные меньшинства, пообещав им разного рода подачки.

Я уточнил, верно ли, что Демократическая партия, по его мнению, была еврейским заговором с целью получения власти путем эксплуатации легковерных меньшинств.

«Послушай, – сказал он, вдруг насторожившись. – Я ни разу не антисемит. В свое время я перепробовал немало еврейских девиц. Ради бога, моя жена еврейка! Мой сын наполовину еврей. Так что я вовсе не антисемит, когда говорю, что они очень умные, эти евреи. Что бы там ни было у них с избранностью. Очень умные».

Он приложил большую мясистую руку к своей седеющей козлиной бородке и с важностью погладил ее. Я воспользовался моментом, чтобы запомнить образ этого человека. Массивное кольцо с золотым совереном. Бежевые шорты-карго. Коричневые кожаные слипоны. Бледные, на удивление тонкие лодыжки. Во всем этом было что-то мрачно-притягательное. И если мое описание похоже на карикатуру и даже откровенный гротеск, то только потому, что именно таким он демонстрировал мне себя.

Бесцельно проплутав еще где-то около получаса, насколько я понял, чтобы просто показать мне необъятность владений, Вичино остановил «лексус» у другого хранилища. Ветры прерии сдули часть верхнего слоя почвы и травы с вершины сооружения, обнажив битумное покрытие. Я распахнул дверь машины, чтобы выйти.

«Вопрос, который ты должен задать себе, – сказал Вичино, – на какой стороне ты хотел бы оказаться, когда все это рухнет, когда произойдет то, что должно произойти? Когда в Землю врежется астероид. Когда погаснет свет. Когда экономика окончательно развалится. Когда начнут падать бомбы. Когда моря затопят города. Когда вода сделается горькой. Когда накроет электромагнитное излучение. Когда по какой бы то ни было причине, каким бы то ни было образом вся эта система накроется медным тазом, а это непременно случится. Хотел бы я оказаться вовне и пытаться попасть внутрь? Потому что если я думаю, что смогу пройти мимо вооруженных охранников Vivos, размещенных по всему периметру владения, то удачи мне. Пока что я должен был быть там, за периметром, и вы знаете, кто должен был быть там со мной? Великое множество других людей и совсем немного еды. А из истории нам известно, что после двадцати одного дня без еды люди прибегают к каннибализму». Вичино поведал мне историю о партии Доннера[37]37
  Партия Доннера (англ. Donner Party) – группа американских пионеров, возглавляемая Джорджем Доннером и Джеймсом Ридом, которая отправилась в Калифорнию в мае 1846 года. Из-за серии неудач и ошибок группа задержалась в пути и провела зиму 1846/47 гг. в горах Сьерра-Невада. Чтобы выжить, некоторым членам группы пришлось прибегнуть к каннибализму.


[Закрыть]. В его рассказе это прозвучало для меня и как миф о генезисе, и как пророчество – история о стране, основанной на варварстве и дикости и обреченной пожирать саму себя.

«Там будут бродить банды, – вещал он. – Каннибалы в огромном числе. Изнасилования. Мародерство. Неимущие охотятся за имущими, за всем тем, что у них есть. И мой вопрос таков: хотел бы ты, чтобы твои дочери жили во всем этом?»

В то время у меня не было дочерей, но я чувствовал, что было бы мелочно с моей стороны указывать ему на это. Ведь он говорил сейчас даже не со мной. Как и те препперы-самодельщики, на которых, как он утверждал, у него не было времени, он говорил с воображаемым фантомом идеализированной мужественности – с человеком и о человеке, который обеспечивает, защищает и которого только распад государства, крах самой цивилизации может привести к его истинному апофеозу. Он говорил о человеке, для которого общество в целом на каком-то уровне всегда было скопищем мародерствующих людоедов, жаждущих добрых белых христианских тел его дочерей.

Апокалипсис был разоблачением того, как в реальности обстояли дела в этой жизни, в этой стране: того, что такое люди, что такое общество и каково место человека во всем этом. Апокалипсис, в конце концов, означает именно это: откровение, разоблачение истины.

Мне показалось, что тот сценарий, который обрисовал мне Вичино, – имущие задраивают люки перед неимущими, – отражал то, каким мир по своей сути и являлся, только в более ярких красках. И хотя я не был уверен во многом, в одном я был уверен точно – что в таком мире я не хочу быть имущим. Но я знал, что в этом есть двуличность: если устроение мира уже было таковым, то я, вероятно, в каком-то роде был из имущих. Как я мог быть уверен, что после катаклизма я не буду еще более безразличным к страданиям других, чем был до него? Каждый божий день в Дублине я буквально переступал через человеческие тела – бедняков, наркоманов, обездоленных. Я ругал правительство за то, что оно ничего не делало для этих людей, за то, что у него не было ни малейшего намерения бороться с системной несправедливостью, обрекавшей людей на страдания, но я сам, по существу, ничего не делал, чтобы помочь им, кроме случайной брошенной монеты. И то, скорее, для облегчения собственного чувства вины, нежели для облегчения страданий того, кто эту монету получал. Но в конце концов абсолютной правдой было то, что я не испытывал ничего, кроме ужаса, по отношению к тому продукту, который Вичино пытался продать мне или через меня. Цивилизация, способная родить такой бизнес, как Vivos, в некотором смысле уже лежала в руинах.

В годы «холодной войны» идея бункера для защиты от радиоактивных осадков глубоко укоренилась в американском сознании. На государственном и частном уровнях выраженная языком политики и поп-культуры перспектива полного ядерного уничтожения вклинилась в общий дискурс как безусловная и перманентная вероятность и даже прямая возможность. Через несколько недель после разрушения Хиросимы Бертран Рассел[38]38
  Бертран Рассел – британский философ, логик, математик и общественный деятель. Известен своими работами в защиту пацифизма, атеизма, а также либерализма и левых политических течений. Внес значительный вклад в математическую логику, историю философии и теорию познания. Менее известны его труды по эстетике, педагогике и социологии. Рассел считается одним из основателей английского неореализма, а также неопозитивизма.


[Закрыть] говорил о возможности полного уничтожения человечества и результатов его деятельности в ближайшие годы. «Следует ожидать войны между США и СССР, – писал он, – которая начнется с уничтожения Лондона. Я думаю, что война продлится 30 лет и оставит мир без цивилизованных людей, все придется строить заново – этот процесс займет (скажем) 500 лет». Двадцать четыре года спустя в интервью журналу «Плейбой» он не нашел особых причин для оптимизма: «У меня все еще есть ощущение, что человеческая раса вполне может вымереть до конца нынешнего столетия. Как математик я предполагаю, что шансы на выживание составляют примерно три к одному».

В своей книге «Нация в подполье: противорадиационное убежище в американской культуре» (One Nation Underground: The Fallout Shelter in American Culture) Кеннет Д. Роуз пишет о резком увеличении в эпоху «холодной войны» в крупных газетах и журналах публикаций, посвященных подробному разбору различных сценариев ядерного уничтожения:

«Как и другие жанры, ядерная апокалиптика, будь то специализированная статья или популярная публикация, выработала свои правила и приемы, которые соблюдались ее практиками. <…> Бесконечные описания лучевой болезни, слепоты, ужасных ожогов, зияющих ран и отсутствующих конечностей; авторы вызывают в воображении ужасные образы трупов, разбросанных повсюду: в домах, на рабочих местах, на тротуарах. Когда бомбы наконец перестают падать, они живописуют нам картины ядерного апокалипсиса, после которого жизнь скатывается к низкому, примитивному состоянию, и каждый день идет мрачная борьба за выживание. Болезни, безумие, беззаконие и голод – ее постоянные спутники. Во многих историях о ядерном апокалипсисе вдруг всплывают случайные артефакты из прошлого, чтобы напомнить выжившим обо всем, что они потеряли. Наконец, в зависимости от авторского взгляда на ядерную войну выжившие либо начинают строить новое завтра, возрождаясь из пепла как феникс, либо смиряются в безнадежности с бесконечной эрой варварства и тьмы».

В июле 1961 года, когда Хрущев пригрозил заключить новый мирный договор с Восточной Германией, объявив Берлин «нейтральным» городом и вынудив американскую армию уйти, Джон Кеннеди выступил по национальному телевидению с речью, которая удвоила страхи американской общественности перед ядерной войной. «Мы не хотим воевать, – заявил он, – но когда-то мы воевали». В случае советского нападения «жизнь тех семей, которые не пострадают непосредственно от ядерного взрыва и огня, все еще может быть спасена – если можно будет предупредить их, чтобы они укрылись, и если таковое укрытие у них есть». «Время начинать, – сказал он. – В ближайшие месяцы я надеюсь довести до сведения каждого гражданина, какие шаги он сможет незамедлительно предпринять, чтобы защитить свою семью в случае нападения. Я знаю, что вы бы не согласились на меньшее». После выступления Конгресс проголосовал за выделение 169 миллионов долларов на строительство и поддержание бомбоубежищ в государственных и частных владениях по всей стране.

Число семей, начавших строить убежища, было относительно невелико, а общественными критиками того времени эта тенденция рассматривалась как отличительная особенность пугливого и замкнутого на своих интересах нового среднего класса, обитавшего преимущественно в пригородах. В 1961 году антрополог Маргарет Мид написала в «Нью-Йорк Таймс», что тревога по поводу ядерной войны и городской преступности вызвала массовое бегство в пригороды, где американцы среднего класса прятались от мира и его мрачного будущего. «Укрепленное индивидуальное убежище, – писала она, – является логическим завершением этой потери доверия к людям и бегством от ответственности за других».

Я испытываю симпатию к строителям бункеров и хранителям сублимированных продуктов, понимаю этот страх и желание его унять. Но больше чем успокоить свой страх, я хочу противостоять этому импульсу забраться в дыру, уйти из больного мира, запереть дверь за собой и своей семьей.

Когда я думаю о проекте Вичино, вспоминаю рассуждение Маргарет Мид о том, что значит обезопасить себя в убежище – отказаться от любого представления о том, что наша судьба может быть общей, что мы можем жить вместе, а не выживать поодиночке.

Бункер, купленный и тюнингованный индивидуальным потребителем, – это кошмарный перевертыш американской мечты. Подземное изобилие предметов роскоши и комфорта, маленькое царство из железобетона и стали, обеспечивающее выживание индивида и его семьи в условиях распада мира.

«Зарыв голову в песок, – сказал мне Вичино, – ты не спасешь свою задницу: она торчит наружу».

По его словам, он перефразировал Айн Рэнд[39]39
  Айн Рэнд – американская писательница и философ, уроженка Российской империи. Она известна своими двумя романами-бестселлерами – «Источник» и «Атлант расправил плечи»; работала также как драматург и сценарист. Создательница философской системы, названной ею объективизмом.


[Закрыть]. Я полагаю, он имел в виду, что отказ от покупки прибежища означал нежелание взглянуть в лицо реальности этого мира. Такой образ я счел нелогичным – странная аналогия, учитывая то, за что он сам ратовал. Насколько я его понимал, его философия, скорее, сводилась к тому, что нет смысла зарывать голову в песок, если вместе с ней не зарыть и задницу.

На следующий день я вернулся в xPoint. Ни Вичино, ни Цзина нигде не было видно, а «лексуса» и след простыл. Возле контейнера из гофрированного железа стоял одинокий красный джип с наклейками местной радиостанции «Фокс Ньюс» на дверях, и я решил, что Вичино отправился бороздить прерию с тележурналистом, на ходу подстраивая свою рекламную кампанию под специфику тревог консервативной аудитории кабельных новостей Южной Дакоты. Я припарковался рядом с джипом и отправился побродить по участку, но быстро понял, что он слишком велик для пеших исследований, и вернулся к машине. Я ехал минут сорок или около того, время от времени останавливаясь, чтобы открыть для проезда ворота для скота, и раз или два – чтобы выйти и полюбоваться безумным зрелищем бесконечной череды поросших травой строений и их шестиугольных фасадов. Их архитектура была соразмерна скорее психическим масштабам человеческого существа, нежели его физическим габаритам. Я вскарабкался на крышу одного из складов, чтобы ощутить необъятность с более высокой точки. Вчера мы с Цзином стояли на вершине такого же сооружения, и моя растущая мрачная тревога по отношению к этой военно-промышленной возвышенности была махом дискредитирована его фразой. Он торжественно сообщил, что недавно нагадил на крышу одного из хранилищ, хотя «может, и не конкретно этого».

Я сел на редкую траву, покрывавшую крышу, и посмотрел на бесконечную зелень, тут и там сюрреалистически разорванную строениями убежищ. Мне пришло в голову, что именно здесь, в тогдашней южной части Дакоты, Лора Инглз Уайлдер[40]40
  Лора Инглз Уайлдер – американская писательница, автор серии книг для детей «Маленький домик в прериях» о жизни семьи первопроходцев времен освоения Дикого Запада. Она была учителем в Южной Дакоте с 1882 по 1885 год.


[Закрыть] провела бóльшую часть своего детства и именно здесь написала несколько своих романов о «Маленьком домике». Передо мной была не просто прерия, а сама прерия: источник, питавший американскую мечту о себе как о нации предприимчивых первопроходцев, поселенцев Дикой земли.

Я смотрел на страну, порожденную варварством и геноцидом, построенную на руинах завоеванной туземной цивилизации, и бункеры казались мне возвращением подавленного апокалипсиса.

Как будто сама земля извергла их благодаря иммунной реакции на какой-то древний антиген. Здесь было так тихо, что я слышал мягкое жужжание электричества в линиях электропередачи надо мной, хрупкое потрескивание и глухое гудение самой технологичной из цивилизаций. Я подумал об одержимости Америки своим фронтирным прошлым и апокалиптическим будущем и о том, как зловеще они слились, словно двухголовый теленок из «Музея пионеров». В конце концов, разве Вичино предлагал что-то иное, кроме как возвращение к старой доброй жизни времен Фронтира, новое начало вслед за концом, причем такое, при котором сохранилось бы как можно больше потребительской роскоши?

Я увидел на горизонте облако пыли, предвещавшее появление «лексуса» Вичино. Когда я подошел к контейнеру, молодая женщина в желтом коктейльном платье держала микрофон и произносила монолог на камеру, которую установила рядом с пустым сараем.

«Если придет конец, – нараспев произнесла она, – будешь ли ты к нему готов?»

Я бочком проскользнул к Вичино, который, кивнув вместо приветствия, спросил, на сколько, по шкале от одного до десяти, я бы оценил репортера с точки зрения сексуальной привлекательности. Я сказал ему, что не хотел бы оценивать, на что он пожал плечами и ответил, что на случай апокалиптического локдауна сойдет, всем своим видом давая понять, что при этом она ни в коем случае не в его вкусе.

Я гадал, не было ли это провокацией с его стороны, одной из его ходячих шуток. Представил себе, как он будет бахвалиться тем, что постоянно оскорблял этого левого европейского писателя тонкой натуры, прося его оценить привлекательность различных женщин.

Проезжая через прерии на восток, я размышлял о том, что если подумать о Вичино ну, может, и не как о спасителе, но как о человеке, который предлагает спасение? Раньше считалось, что Бог пощадит праведников, а нечестивые погибнут. Теперь все это отдано на откуп рынку. Если бы вы могли позволить себе такие расходы и если бы у вас хватило предусмотрительности войти в первый эшелон, у вас был бы шанс оказаться в числе спасенных. Это был бизнес: первые и последние, альфа и омега.

Когда я добрался до Хот-Спрингс, был уже вечер и солнце заливало западное небо золотым светом. Какое-то время я колесил по городу, пытаясь найти, где поесть, помимо «Пиццы-Хат». Мэйн-стрит была пустынной, если не считать одинокой фигуры молодого человека, стоявшего на пустой парковке у реки, через дорогу от элегантно ветшающего старого кинотеатра. Черный жилет и длинные светлые волосы до плеч, на голове – бейсболка, надетая задом наперед. Он был чрезвычайно бледен и немного полноват, глаза его были закрыты, ноги – в стойке силы и непокорства рокера хеви-метал. Он терзал невидимую гитару, проворно и уверенно двигая пальцами вверх и вниз по ладам, мотая головой в праведном согласии с музыкой, звучащей в его наушниках.

Я притормозил, проезжая мимо него, без стеснения глядя в окно на это преображенное самозабвением лицо. Было что-то одновременно пугающее и жизнеутверждающее в этом спектакле, который едва ли можно было даже назвать спектаклем, поскольку он ставился и игрался исключительно для личного удовольствия исполнителя. Я припарковался на стоянке чуть дальше по улице и некоторое время пытался осмыслить то, что только что увидел, вписать это в какие-то рамки смысла и значения. Я направился к парню пешком по противоположной стороне улицы и, когда он снова появился в поле зрения, увидел, что он оставил гитару и перешел на вокал.

Я привалился к витрине закрытого магазина списанного армейского снаряжения и некоторое время рассматривал уличного артиста. Он стоял, склонившись словно в молитве, над невидимым микрофоном, еле слышно и с потрясающей горячностью бормоча что-то под играющую только для него музыку, а затем предался импровизированному танцу – яростному ритмичному топоту, наводя на мысль о Румпельштильцхене[41]41
  Румпельштильцхен – сказка братьев Гримм о злом карлике, способном создавать золото из соломы, прядя ее.


[Закрыть]. В нем было настоящее насилие, настоящие хаос и ярость. Из-за угла вывернула машина и проехала мимо него, и ни один из ее пассажиров, мужчина и женщина средних лет, не обратили на парня никакого внимания. Возможно, они знали его, подумал я, и им были знакомы эти отчаянные проявления чистой энергии, дикой и бессвязной жизни. И если это так, размышлял я, то они, несомненно, давно перестали объяснять себе, что это могло означать или что должно символизировать.