Текст книги "Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса"

После недавнего неожиданного избрания нового коалиционного правительства, возглавляемого лейбористами, среди новозеландских левых вспыхнул осторожный оптимизм. Руководит правительством тридцатисемилетняя Джасинда Ардерн, чья молодость и очевидный идеализм стали надеждой на отход от неолиберальной ортодоксии. Во время выборов земля в собственности у иностранцев была главной темой дискуссий, хотя фокус обсуждения приходился не столько на богатеньких препперов Кремниевой долины, готовящихся к апокалипсису, сколько на то, что зарубежные спекулянты недвижимостью повышают стоимость домов в Окленде. Новое правительство обязалось ужесточить правила для иностранных инвесторов, что в конечном счете осложнит иностранным покупателям возможность закрепиться на рынке недвижимости. Инициатива была заслугой Уинстона Питерса, популиста маорийского происхождения – его Первая партия Новой Зеландии уравновешивала соотношение политических сил и решительно выступала за ужесточение правил иностранного владения собственностью. Питерс был видной фигурой на политической арене Новой Зеландии с 1970-х годов. Когда я прочитал, что Ардерн назначила его своим заместителем, я был удивлен, услышав это имя. В «Суверенном индивиде» Дэвидсон и Рис-Могг говорят о нем как о личном оскорблении, заклятом враге растущей когнитивной элиты и называют его «реакционным неудачником» и «демагогом», который «с радостью сорвал бы перспективы долгосрочного процветания только ради того, чтобы помешать людям объявить свою независимость от политики».

Во время моего пребывания в Новой Зеландии Ардерн была повсюду: в газетах, на телевидении, в каждом втором разговоре. Отправляясь в Квинстаун, что на Южном острове, где мы хотели своими глазами увидеть апокалиптическое убежище Тиля, мы с Энтони стояли в очереди на досмотр в аэропорту Окленда. Женщина примерно нашего возраста, нарядно одетая и в сопровождении группы серьезных мужчин, бросила взгляд в нашу сторону, когда ее быстро вели к вип-коридору. Она говорила по телефону, но, посмотрев в нашу сторону, помахала Энтони, широко улыбаясь и, судя по всему, узнав его.

– Кто это был? – спросил я.

– Джасинда, – ответил мой приятель.

– Ты знаешь ее? – удивился я.

– У нас много общих знакомых. Мы пересекались пару раз, когда она была пресс-секретарем лейбористской партии.

– Правда? – уточнил я.

– Ну да, – засмеялся он, – нас же не так много.

«“Конец игры” для Тиля – это, по сути, “Суверенный индивид”», – сказал Энтони. Он был за рулем арендованной машины, поэтому я полностью отдался эстетическому восторгу созерцания (горы, озера и т. д.). Мы ехали, чтобы увидеть ту часть Новой Зеландии на берегу озера Ванака на Южном острове, которую Тиль купил для выживания после апокалипсиса. Мы говорили о поездке как о жесте протеста, но на самом деле это было похоже на какое-то извращенное паломничество. Термин «психогеография» [57]57
  Психогеография – междисциплинарное направление исследований, изучающее воздействие городской среды на эмоции и поведение человека. Получило развитие в XX веке. Французский философ Ги Дебор определял психогеографию как «изучение точных законов и конкретных воздействий географической среды на эмоции и поведение индивидов».


[Закрыть]звучал в наших разговорах очень осторожно и с едва уловимой иронией. «Но в сухом остатке главное для меня то, – сказал он, – что я не хочу такого будущего для своего сына».

Энтони познакомил меня со своим сыном, умным, обаятельным и невероятно болтливым семилетним мальчиком, и мне тоже не хотелось, чтобы он рос в таком мире. Это тоже связывало нас – мы оба были отцами маленьких мальчиков и у нас были схожие опасения по поводу их будущего. Когда у вас появляются дети, вы постепенно, но ощутимо сдвигаетесь вправо. Становясь старше, вы начинаете думать о себе как о «центристе». Вы осваиваете гольф и, возможно, даже начинаете коллекционировать вина. Но мы оба были радикализированы родительством. Рождение детей заставило нас сконцентрировать внимание на зловещем, хищном лике современного капитализма.

И этот лик, говоря символически, был с лицом Тиля.

– Дело в том, что Тиль – это чудовище в самом сердце лабиринта, – сказал Энтони.

– Он белый кит, – подхватил я предложенную тему литературных аналогий[58]58
  Здесь автор прибегает к символизму: миф о Минотавре – кровожадном чудовище с телом человека и головой быка, жившем в лабиринте; произведение американского писателя Германа Мелвилля «Моби Дик», в котором капитан Ахав на китобойном судне «Пекод» отправляется в плавание, одержимый идеей мести гигантскому белому киту, убийце китобоев, известном как Моби Дик, – роман, проникнутый библейской образностью и многослойным символизмом.


[Закрыть].

Мы вроде бы шутили, но вроде бы и нет. Наша общая фиксация на интересующей нас теме лежала, можно сказать, в мелвиллеанском регистре, стремясь к мифическому масштабу. Для Энтони это влияло на его восприятие всего, включая непосредственное окружение. Он признался в странной эстетической патологии, из-за которой в альпийском величии Южного острова он видел не возвышенную красоту своей родной страны, а, скорее, то, что, по его мнению, в этом месте видел Тиль, – Средиземье. Толкиномания Тиля влияла и на Энтони: вместе с крайним либертарианством «Суверенного индивида» в нем жило убеждение, что именно это лежит в основе постоянного интереса Тиля к Новой Зеландии. Энтони считал, что местом, где Тиль планировал провести свою как можно более долгую постапокалиптическую жизнь, была вовсе не Новая Зеландия, а Средиземье.

Влияние фильмов Питера Джексона на страну было, как ни странно, всепоглощающим. Накануне вечером на кухне Энтони в Окленде мы искали в интернете места, которые хотели бы посетить на Южном острове, строили маршруты и вдруг обнаружили, что на Google-картах есть вымышленные места Средиземья – Изенгард, Мордор, Хоббитон, Мертвые Топи, лес Фангорн и так далее. Поверх реального рельефа был слой с вымышленным регионом. В этом смысле карта была сверхъестественным возвращением к первородному греху той первой колониальной встречи. Я вспомнил рассказ Борхеса «Тлен, Укбар, Orbis Tertius», в котором энциклопедия-подделка о неведомом выдуманном далеком мире заставляет «реальный» мир сдаться под натиском вымысла. Тогда меня поразило, что компания, принадлежащая Кертису Ярвину – неореакционному экстремисту, чья программная платформа финансировалась Тилем, – называлась Тлен (Tlön). Саймон рассказывал мне за обедом в Сан-Франциско в начале этого года, что ее целью было «строительство нового интернета поверх старого интернета». Возможно, он и хотел уничтожить демократию и создать систему, в которой у Америки был бы генеральный директор, а не президент, но, по крайней мере, литературных отсылок у него было гораздо больше, чем у Тиля.

По дороге Энтони говорил о том, как он пришел к пониманию Тиля как символической фигуры нашего времени. Нащупанную им грандиозную единую систему он уже называл «тилизмом». «Все выросло из либертарианства Кремниевой долины, – сказал он, – и вобрало в себя целый ряд убеждений о технологии и человеческом будущем. Вера в монополистический капитализм. Сбор и использование персональных данных. Радикальное увеличение продолжительности жизни с помощью технологий. Криптовалюта как метод уклонения как от государственного регулирования, так и от налогообложения, от которого зависят национальные государства. Но прежде всего – вера в появление нового “суверенного индивидуума”».

«Я говорю о радикальном индивидуализме, – объяснял он. – Это выживание наиболее приспособленных, вера в право самых богатых и могущественных делать все, что они хотят, в том числе жить вечно. Тилизм не обязательно выражается человеческим апокалипсисом. Человечество может по-прежнему жить на своих условиях. Но это – нападение на цивилизационные ценности, которые мне дороже всего: творчество, сопереживание, любовь, свобода самовыражения, общение с другими людьми».

В кафе в Квинстауне, примерно в часе езды от поместья Тиля, мы познакомились с человеком, с которым нас свел один богатый знакомый Энтони из мира искусства. Его хорошо знали в туристическом бизнесе Квинстауна, поэтому он согласился говорить анонимно, чтобы не испортить свою репутацию. Наш собеседник охарактеризовал, что его беспокоит и как отразится на стране скупка земли богатыми иностранцами, такой фразой:

«Как только вы начнете мочиться в раковину, где вы будете умываться?»

Я полагаю, то был чисто риторический вопрос. Он рассказал нам об одном своем знакомом богатом американце «с левоцентристским уклоном», который купил здесь землю сразу после избрания Трампа, чтобы как-то облегчить свои апокалиптические страхи. Другая пара, о которой он знал, биткоин-миллиардеры, купила большое поместье на берегу озера и строила там гигантский бункер.

Впервые с тех пор, как я приехал сюда, я услышал о строительстве настоящего бункера.

Страна со всеми ее преимуществами – удаленностью и стабильностью, обильными запасами чистой воды, обширными, красивейшими просторами незаселенной земли – сама по себе была укрепленным геополитическим убежищем, расположенным где-то там внизу, на дне мира.

Если богатые иностранцы покупают землю и строят настоящие бункеры под землей той страны, которая их приняла, что это может говорить об их мотивах, их взглядах на жизнь?

Более чем через год после моей поездки в Новую Зеландию страна вновь оказалась в центре внимания мировой общественности. Австралийский белый шовинист вошел в мечеть Крайстчерча во время пятничной молитвы и убил более пятидесяти человек из штурмовой винтовки. Убийство транслировалось в прямом эфире. Несколько раз на этой неделе я ловил себя на том, что смотрю онлайн-видео новозеландцев – маори и пакеха[59]59
  Пакеха – жители Новой Зеландии европейского происхождения или с преобладанием европейских генов. Хака – ритуальный танец новозеландских маори, во время которого исполнители топают ногами, бьют себя по бедрам и груди и выкрикивают аккомпанемент.


[Закрыть], исполняющих хака в честь мусульман – жертв расистского насилия.

Грубая мужественность и агрессия военного танца маори, исполненного как жест всеобъемлющий любви, глубоко тронули меня. Я посмотрел это видео не один раз, и каждый раз на глаза наворачивались слезы. Написал об этом Энтони в СМС, которыми мы обменялись после громкого убийства, и он рассказал, что общественный резонанс был колоссальным. На следующий день после нападения он с семьей отправился в местную мечеть, чтобы принести цветы и отдать дань уважения жертвам. Там места не было от наплыва белых семей, таких же как и его собственная, большинство из которых никогда в жизни не были в мечети.

Если цивилизация что-то и значит, подумал я, то как раз вот это – немусульманские семьи, толпившиеся в мечети на следующий день после акта фашистского террора. Группа мужчин-маори, исполнявших военный танец во имя сочувствия, солидарности и общего горя как точная противоположность фашизму.

Не строительство бункеров под частной землей позволит нам пережить будущие катастрофы, а сплочение общин.

В Квинстауне, прежде чем отправиться на поиски бывшей овцеводческой фермы, купленной Тилем, мы решили найти его дом в городе. Это место, по-нашему, должно было быть апокалиптическим pied-à-terre[60]60
  Pied-à-terre (фр.) – временное пристанище.


[Закрыть], где он смог бы обосноваться на время запланированного строительства на овечьей ферме. Дом Тиля мы нашли легко по одной из картинок в «Парадоксе основателя», он находился недалеко от центра города. Такой дом мог бы построить какой-нибудь злодей из бондианы, которому пришлось переехать в пригород: претенциозный, но в меру. Фасад здания был одним гигантским окном – остекленный глаз безучастно смотрел на город и озеро внизу. Дом, достойный миллиардера, занятого в бизнесе технологий наблюдения и слежки.

Там шло какое-то строительство. Я прошелся по дорожке, ведущей к дому, и спросил строителей, знают ли они, кто их клиент.

«Понятия не имеем, приятель», – ответили рабочие.

У них просто был договор на ремонт, условия которого они выполняли. По-видимому, недавно здесь случился пожар. Ничего зловещего, просто проблема с проводкой.

На следующий день мы отправились к озеру Ванака, месту локации большой сельской собственности Тиля. Мы взяли в городе велосипеды напрокат и двинулись по тропе вдоль южного берега озера. Чем дальше мы ехали, тем более каменистой и гористой становилась дорога, и к тому времени, как мы убедились, что абсолютно точно находимся на территории Тиля, мне было так жарко и я был так измучен, что все, о чем я мог думать, – это как бы окунуться в озеро, чтобы остыть. Я спросил Энтони, безопасна ли для питья вода, и он ответил, что уверен в этом – ее чистота и обилие наверняка главные причины, по которым миллиардер, пытающийся обезопасить себя от краха цивилизации, в первую очередь и захотел купить тут землю. Я поплыл подальше от берега, рассекая гладь водоема, который я назвал апокалиптическим озером Тиля, и, погрузив лицо в воду, пил так жадно, что Энтони пошутил, что ему видно, как уровень воды понижается. По правде говоря, я выпил больше, чем требовалось для утоления жажды.

С каким-то странным и искренним удовлетворением, в некотором роде абсурдным и даже детским, я пил апокалиптическую воду, символически восстанавливая ее предназначение на 99 процентов. Если бы в тот момент я мог осушить озеро Ванака только для того, чтобы похерить план Тиля, я бы сделал это.

Я хотел взять камень как кусочек этого места домой, чтобы положить на своем рабочем столе, но Энтони предупредил меня о представлениях маори об общинной святости земли. Мы вскарабкались на каменистый склон холма и сидели, глядя на спокойную гладь озера, на далекие снежные вершины, на зеленые холмистые поля, простиравшиеся на западе. Все это было законной собственностью человека, который вынашивал планы владеть страной и считал, что свобода несовместима с демократией.

Позднее мы добрались до дальней стороны участка, граничащей с дорогой, и увидели единственное реальное строение: сарай для сена. Вероятнее всего, Тиль не принимал участия в его строительстве.

«Вот оно, – сказал Энтони. – Очень похоже, что Тиль запасает сено на случай краха цивилизации».

Со всей категоричностью заявляю, что мы не украли из этого сарая ни единой соломинки.

Мы добрались до центра лабиринта, но наш монстр материализовался в другом месте. В начале декабря, через пару недель после моего отъезда из страны, Макс Харрис, молодой новозеландский писатель, чью книгу Саймон и Энтони использовали как контрапункт идеям Тиля, приехал домой на Рождество и отправился в галерею посмотреть выставку.

Внизу, в подвале, в центральной комнате с ее низкими потолками и железной дверью, с ее гнетущей атмосферой фюрерского бункера Харрис столкнулся с человеком в шортах и синей рубашке поло. Незнакомца окружала группа молодых людей в таких же рубашках. Харрис сказал мне, что мужчина выглядел более одутловатым и менее здоровым, чем на фотографиях, но сомнений в том, кто он, не было.

Харрис знал, что Питера Тиля не видели в Новой Зеландии с 2011 года, поэтому спросил мужчину, тот ли он, о ком он думает. Мужчина ухмыльнулся и, не поднимая на Харриса глаз от настольной игры, ответил, что многие люди задавали ему этот вопрос. Тогда Харрис спросил незнакомца, что он думает о выставке. Тот долго молчал, прежде чем ответить, что это «поистине феноменальная детализация». Он спросил Харриса, знаком ли тот с художником, и Харрис ответил, что знаком и что сам он писатель, чьи работы легли в основу концепции экспозиции. Для одного из этих людей Новая Зеландия была средством укрепления богатства и власти в грядущем цивилизационном коллапсе. Для другого она была домом, источником надежды на более равноправное и демократическое общество. О невероятности их случайной встречи на художественной выставке, которая, пусть и в свободной форме, но была выстроена вокруг бинарного противопоставления их политических взглядов, не было сказано ни слова: каждый из них просто пошел своей дорогой.

Тиль оставил свой номер телефона в галерее, чтобы Саймон при случае связался с ним, что тот и сделал. Бизнесмена заинтриговало увиденное, но его немного беспокоило то, как мрачно выглядит его киберлибертарианство, преломленное через призму «Парадокса основателя». Общение продолжилось, и новые знакомые договорились встретиться во время следующей поездки Саймона в Соединенные Штаты.

Писателю не терпелось продолжить разговор – он был полон решимости глубже понять видение будущего «от Тиля». Энтони, более прямолинейный политик в своем антагонизме к Тилю и к тому, что он символизировал, был сбит с толку неожиданным поворотом событий, хотя и возбужден этим. Меня же эта ситуация с перетягиванием одеяла просто дезориентировала – монстр материализовался и больше не был только лишь человеческой эмблемой морального омута в центре рыночной экономики. Он предстал реальным человеком, неуклюже стоящим в рубашке поло и шортах, потеющим на жаре, потащившимся в художественную галерею, чтобы удовлетворить человеческое любопытство, что же мир искусства думает о его печально известной, странной и радикальной политике. Суверенный индивид в той же физической среде, что и мы, обычные подданные. Вместе с тем это усугубляло тайну того, какое будущее планировал Тиль для Новой Зеландии.

Была одна пустяковая загадка: что за ремонт вели те строители в апокалиптическом pied-à-terre в Квинстауне. Нипперт в недавней статье в New Zealand Herald опубликовал архитектурные чертежи этого дома. Тиль вносил кое-какие переделки в хозяйскую спальню. Он обустраивал там «комнату страха»[61]61
  «Комната страха», или «паническая комната» (англ. panic room) – надежно укрепленная комната для обеспечения безопасности людей и сохранности имущества, в которой есть связь с внешним миром, источник энергии (обычно аккумуляторы), запас еды, кислород и пр. для обеспечения автономного существования.


[Закрыть].

5
Внеземные поселения

Ближе к концу финального эпизода документального сериала от National Geographic «Марс» есть сцена, в которой Илон Маск, основатель частной космической транспортной компании SpaceX, посещает мыс Канаверал со своим маленьким сыном. Вместе они поднимаются на лифте на стартовую башню, откуда когда-то начинали свой путь в космос космические челноки. Маск объясняет мальчику, что в прошлом именно так поднимались астронавты перед стартом. Пока Маск и его сын смотрят на Космический центр Кеннеди, зеленую болотистую равнину и Атлантический океан за ней, голос миллиардера за кадром рассказывает о миссии своей компании по колонизации Марса и о том, как ему всегда казалось, что мы давным-давно уже должны быть там, но почему-то сбились с пути.

«И теперь, – говорит он, – мы вернемся туда».

Кадры первого успешного запуска космического корабля многоразового использования SpaceX – важнейшей составной части плана компании по созданию колонии на Марсе – завершают фильм. Перед нами предстает грандиозный образ ракеты, расправляющей свои аэродинамические гребни, – гордая вертикаль над посадочной площадкой, остров покоя в бушующем огне. И мы видим крупным планом молодые лица сотрудников SpaceX, сияющие надеждой в свете ракетного пламени, и взрыв восторга и облегчения. Будто бы мир был искуплен, а будущее восстановлено в своем законном праве через шесть лет после того, как НАСА прекратило программу космических шаттлов, и почти через пятьдесят лет после последней высадки человека на Луне.

«Поистине удивительно, – говорит Маск, – что теперь жизнь может шагнуть за пределы Земли. И мы не знаем, как долго это окно возможностей будет открыто. Больше всего меня вдохновляет мысль о создании автономной цивилизации на Марсе как о величайшем приключении в истории человечества. Было бы так здорово проснуться утром и осознать, что именно это сейчас происходит».

Признаю, я относился к Маску с более или менее стойкой неприязнью.

Миллиардер – борец с профсоюзами, монополизировавший язык коллективной надежды и устремления, чтобы продвигать частное предпринимательство по отправке богатых людей на Марс, как мне казалось, выражал собой все самое деградировавшее и жалкое, что было в нашем времени.

Для меня это был человек, который пытался завоевать сердца и умы запуском в космос одного из своих автомобилей Tesla. Трудно было представить себе что-либо более жалкое, пошлое или дебильное, чем запуск красной спортивной машины на постоянную околосолнечную орбиту. Тем самым он испоганил огромную нечеловеческую пустоту космоса блистающей дрянью потребительского мусора. Я тогда удивлялся, почему никто в SpaceX не додумался сказать Маску, что его красный спортивный автомобиль гарантированно будет бесконечно долго вращаться вокруг Солнца, если тот просто припаркует его у собственного дома.

У меня было много общего с ярыми фанатами Маска: в нем я видел мифическую фигуру. Миф о нем создало мое собственное воображение, и в нем совершенный простак по какой-то непостижимой олимпийской прихоти был избран богами и наделен тройственным даром ума, изобретательности и денег, которые он использовал именно так, как это сделал бы простак: начал строить цивилизацию на Марсе и пулять ракетой в космос роскошные потребительские товары.

И все же, глядя на кадры фильма на своем ноутбуке во время полета из Дублина в Лос-Анджелес, я почувствовал странное волнение. Возможно, низкий уровень кислорода на борту влиял на мои когнитивные функции, но я ощущал нечто щемящее в этой ностальгии по будущему, в этой настойчивой уверенности, что то, что казалось безвозвратно потерянным, на самом деле может быть восстановлено.

Я понял, почему люди так вкладывались в Маска и его проект, почему их так волновала и даже вдохновляла его личность. В тот момент он показался мне не придурком, обласканным богами, и не злобным бароном-разбойником[62]62
  Барон-разбойник (англ. robber baron) – капиталист, сделавший свое состояние в эпоху первоначального накопления капитала, олигарх. В средневековой Европе так называли дворян, обогащавшихся путем взимания с путешественников непомерной платы за проезд через свои земли или переправу через реки или даже выходивших на большую дорогу грабить проезжающих, если не было возможности пополнить казну военной добычей.


[Закрыть], а, скорее, ребенком, невинным мальчиком, который ничего не хочет, кроме как отправиться на Марс и чтобы другие захотели отправиться с ним тоже.

Серия завершается вдохновляющей речью Роберта Зубрина, бывшего инженера аэрокосмических систем оборонного подрядчика Lockheed Martin. В 1998 году он основал организацию под названием «Марсианское общество» (Mars Society), выступавшую за заселение Марса людьми. Наклонившись к камере и широко раскрыв глаза, Зубрин настойчиво шепчет в какой-то агонизирующей радости, словно пытаясь пробудить зрителя, весь мир от глубокого сна:

«Посмотрите наверх! Там есть все! Там есть триллионы других Земель! Вот почему мы собираемся это сделать. И в следующий раз, когда мы полетим туда, мы полетим, чтобы остаться».

На этих словах меня охватила какая-то экстатическая меланхолия. Я пересматривал эту сцену вновь и вновь, подчинившись странному чувству, которое все это будило во мне, – печали. Она неизвестно откуда взялась, и я сам едва понимал ее. Фраза «триллионы других Земель» произвела на меня особенно сильное впечатление, возможно, потому, что напомнила о словах Св. Иоанна в конце Книги Откровения: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет»[63]63
  Откровение Святого Иоанна Богослова. Гл. 21:1 (Синодальный перевод).


[Закрыть].

Именно Зубрин и «Марсианское общество» подвигли меня отправиться в Лос-Анджелес в конце лета 2018 года. Тогда самые страшные лесные пожары в истории Калифорнии, казалось, наконец-то уступили многонедельным усилиям по их сдерживанию. Я ехал на двадцать первое ежегодное собрание «Марсианского общества» в конгресс-центре Пасадены. В организации состояли тысячи членов, а ее отделения действовали в двадцати восьми странах. Это была общественная организация и политическая лоббистская группа по вопросу колонизации Марса. «Марсианское общество» также владело двумя исследовательскими станциями, одна из которых была в пустыне Юта, а другая – в Арктике. Там команды будущих паломников обычно находились две недели «для имитации условий жизни на поверхности Марса».

Конференция под названием «Марс и космическая революция» обещала всесторонне исследовать вопрос о строительстве на Марсе автономной цивилизации. Выступления и дискуссии на эту и смежные темы длились четыре дня. Как быстро марсианская колония сможет стать полностью независимой от Земли? Какой может быть новая марсианская религия? Каким будет политическое устройство марсианской колонии? Как блокчейн может помочь в становлении межпланетной финансовой системы? Как можно использовать самовоспроизводящихся роботов[64]64
  Самовоспроизводящиеся роботы, или самовоспроизводящиеся машины (СМ) – тип автономных роботов, которые способны создать себе подобных с использованием материалов из окружающей среды. Таким образом, СМ в некотором роде аналогичны организмам живой природы. Концепция была предложена и проверена Гомером Якобсеном, Эдвардом Форестом Муром, Фрименом Дайтсоном, Джоном фон Нейманом и позже Эриком Дрекслером в его книге о нанотехнологиях «Машины создания: Грядущая эра нанотехнологий» и Робертом Фрэйтосом и Ральфом Мерклом в их книге «Кинематика самовоспроизводящихся машин». Последнее издание стало первым всесторонним анализом целого множества конструкций СМ.


[Закрыть] для терраформирования[65]65
  Терраформирование – изменение климатических условий планеты, спутника или же иного космического тела для приведения атмосферы, температуры и экологических условий в состояние, пригодное для обитания земных животных и растений.


[Закрыть] враждебной инопланетной среды? Как организовать бурение для добычи воды на Марсе? Было много разговоров о том, с какими трудностями могут столкнуться колонисты на Марсе, от стихийных бедствий до подростковой преступности и отсутствия четко определенных законов, которые регулировали бы права собственности в космосе в соответствии с действующим американским и международным правом. Звучало даже выступление одного лютеранского епископа под названием «Является ли исследование Марса благочестивым деянием?». С учетом того что лютеранский епископ был одним из основателей «Марсианского общества», думаю, ответ был утвердительным.

Все эти вопросы были интересны сами по себе, но что я на самом деле хотел знать, так это откуда возникла одержимость колонизацией Марса и как поменяется наше отношение к будущему родной планеты.

Я давно был уверен, что нет более зловещего симптома болезни нынешней цивилизации, чем идея о «резервной планете». Хотя ее сторонники говорили о проявлении неукротимого духа исследований и приключений, мне эта мысль казалась абсолютной капитуляцией перед истощением нашей цивилизации.

После поездки в Новую Зеландию и визита на постапокалиптическую усадьбу Питера Тиля, после знакомства с логикой бегства и завоевания, выраженной в настольной игре Саймона Денни «Основатели», мое увлечение идеей колонизации Марса только росло и сливалось с тревогами о нашем жестоком и негуманном будущем.

Логика колонизации была проста: рано или поздно из-за изменений климата, или столкновения с астероидом, или какой-то другой непредвиденной космической или земной чехарды наша планета станет совершенно непригодной для жизни. Чтобы избежать полного уничтожения человеческого вида, мы должны к моменту катастрофы основать человеческое поселение в другом месте Вселенной.

Стивен Хокинг, который в последние годы жизни был одним из великих светских пророков апокалипсиса, выразился так: «Я убежден, что люди должны покинуть Землю и создать новый дом на другой планете. Остаться – значит подвергнуться риску уничтожения. Это может быть астероид, падающий на Землю. Это может быть новый вирус, изменение климата, ядерная война или искусственный интеллект, вышедший из-под контроля. Для того чтобы люди выжили, я полагаю, мы должны все подготовить к этому в течение ближайших ста лет».

В своем вступительном слове в первое утро конференции Зубрин – лет шестидесяти с небольшим, эрудированный, взгляд с прищуром, уверенный – говорил о революции космических полетов под предводительством Маска. Его он позиционировал как спасителя в наши темные времена. «Даже если бы Маск сегодня потерпел неудачу, – сказал Зубрин, – он все равно сверхуспешен. Вне всякого сомнения, он доказал, что предприниматель, частное лицо, может сделать то, на что, как считалось раньше, было способно только правительство. Узда с творческих сил снята, – сказал Зубрин, – и теперь стало понятно, как мы можем добраться до Марса».

Именно Зубрин ввел Илона Маска в круг марсианских адептов до того, как основать SpaceX пожертвовал 100 000 долларов на финансирование станции в Юте, и Зубрин был кем-то вроде Иоанна Крестителя по отношению к миллиардеру, космическому предпринимателю.

Маск был одним из немногих миллиардеров, сколотивших свой капитал на технике и технологиях. Тем же занимались Джефф Безос и Ричард Брэнсон, вкладывающие немалое состояние в разработку частных космических путешествий – проектов, которые часто подавались как средство непосредственного обеспечения самого будущего. Они позиционировались как последняя надежда человека, щедрый жест миллиардеров, обладавших и гением, и героизмом духа, чтобы спасти подвергшееся опасности человечество.

Затем Зубрин перешел к непосредственной конфронтации с эсхатологическим духом времени. Он не верил в то, что мы живем в конце истории, скорее – в начале ее; и не в конце науки, а так же – в начале. «Мы, люди, конечно, неплохо сыграли «увертюру», – сказал он. – Выбравшись из африканской саванны, мы заселили самые отдаленные уголки родной планеты, построили то, что он называл цивилизацией «Первого типа». Однако пришло время начать настоящую работу по созданию цивилизации «Второго типа». Пришло время, когда мы должны стать космическим видом. И с этого плацдарма, – сказал он, – мы построим гораздо более мощное человечество, цивилизацию “Третьего типа”, которая выйдет за пределы галактики и даже Вселенной».

Как раз в этот момент экран мне заслонила опоздавшая пожилая пара, которая расположились прямо передо мной. Женщина была очень стара, передвигалась с помощью ходунков и, несмотря на жару южнокалифорнийского утра, надела пару светло-голубых шерстяных перчаток, возможно, чтобы скрыть проблемы с кожей.

Спутник помог ей сесть и аккуратно поставил ходунки в проходе. Я же подумал, что странно для кого-то столь древнего присутствовать на мероприятии, столь решительно ориентированном на будущее. Меня поразил возраст большинства собравшихся энтузиастов Марса. Возможно, утро четверга более подходило для пенсионеров (и писателей легкой научно-популярной литературы), нежели чем для типичного трудящегося жителя Лос-Анджелеса. В целом средний возраст присутствующих, как мне показалось, был где-то в районе шестидесяти лет. Бросалась в глаза и ошеломляющая «белизна» контингента: из примерно двухсот землян, пришедших на доклад Зубрина, только один был чернокожим. Он стоял за видеокамерой в задней части зала и был здесь, я полагаю, по профессиональным причинам, а не из-за глубокого желания колонизировать далекие миры.

Я все время слышал слово «колонизация», и мне показался странным и показательным выбор терминологии, учитывая, что вся тема колониализма отягчена суровым историческим багажом (завоевание, рабство, массовые убийства, порабощение и т. д.).

Перспектива создания человеческой цивилизации на Марсе имела гораздо более глубокие мотивы, нежели чем просто обеспечить выживание вида. Это была попытка возвратить из прошлого идею о будущем, восстановить оптимизм двадцатого века, его восторг по поводу технологий и науки, реабилитировать их для настоящего. Все это было упражнением в ностальгии по будущему.

Недавно я прочитал авторизированную биографию Маска, написанную Эшли Вэнсом. Тоска по эпохе колониальной экспансии пробегала по ее страницам, как горячая дрожь. Примерно во времена своей первой встречи с Зубриным и «Марсианским обществом» Маск не нашел на сайте НАСА подробного плана или какой-либо информации о сроках исследования Марса, чем был потрясен. Он придерживался мнения, пишет Вэнс, «что сама идея Америки была неотделима от желания человечества исследовать. Он с грустью подумал, что американское агентство, которому поручено вершить дерзкие и смелые вещи в космосе, исследовать новые рубежи, похоже, вообще не проявляет серьезного интереса к исследованию Марса. Дух “Явного предначертания”[66]66
  «Явное предначертание» (англ. Manifest Destiny) – ключевое понятие религиозно-политической доктрины богоизбранности американской нации и лидирующей роли США в мире. Встречается с середины XIX века, когда государственное объединение ряда североамериканских территорий под общим управлением США обосновывалось как выполнение особого божественного предначертания.


[Закрыть] куда-то ушел, а возможно, и печально почил, и, похоже, это никого не волновало».

На съезде «Марсианского общества» в 2012 году в том самом зале, где сейчас сидел я, Маск получил от Зубрина «Награду пионера Марса» и выступил с речью, в которой прямо связал будущее освоения Марса с американской историей колониальной экспансии.

«Соединенные Штаты – это квинтэссенция человеческого исследовательского духа, – сказал он. – Почти все приехали сюда откуда-то. Невозможно найти какое-то другое сообщество людей, которое было бы больше заинтересовано в освоении рубежей».