Текст книги "Гири"

– Да он ему задаром не нужен! Пангалос потребовал… Юрист тут такой один… Когда узнал, что конверт у тебя, так обосрался… так обосрался!..

– Пангалос, говоришь?

– Он самый.

– Фрэнк, будь любезен, сделай мне одно одолжение. Достань свою рацию и вызови по ней Бускаглию.

Фрэнк вытащил передатчик, включил его и позвал своего начальника.

Ответом был только треск помех.

Фрэнк виновато посмотрел на Деккера и развел руками.

Деккер протянул руку и преувеличенно вежливо попросил:

– А можно мне попробовать?

Взяв в руки рацию, детектив подошел к своей машине, в капоте которой отражалось вся новая арена, поднес микрофон к лицу и заговорил:

– Бускаглия, это к тебе обращается детектив, сержант Деккер. У тебя есть тридцать секунд на то, чтобы добровольно вытащить свою задницу из здания.

Никакого ответа.

Деккер вновь переключил на «ПЕРЕДАЧУ».

– Саль, я хочу, чтобы ты вышел. Немедленно, Если ты этого не сделаешь, я сам пойду за тобой внутрь. У тебя недостаточно охраны, чтобы остановить меня. Ты им слишком мало платишь, чтобы они отдавали за тебя жизнь. А теперь, будь любезен, дружище, выходи наружу. Только без резких движений.

Деккер переключил на «ПРИЕМ». Ответа все не было.

Он уже хотел взять свое пальто и повернуться лицом к Манхэттену, как вдруг одинокая фигура спустилась из здания по витой мраморной лестнице и остановилась на последней ступеньке. Это был лысеющий мужчина в солнечных очках. На нем было дорогое пальто из верблюжьей шерсти. В руках он держал рацию, как и Деккер.

– Ну, вышел. Что дальше? – спросил он.

– Теперь иди ко мне.

Саль Бускаглия не двинулся с места.

Улыбающийся Деккер оглянулся на секунду на Фрэнка, затем вновь перевел взгляд на Бускаглию. Наступали забавные минуты в жизни полицейского. Когда полицейский начинает руководить преступниками и те ему подчиняются. Подчиняются его воле. То, что Бускаглия остался на месте, – это он просто дурит. Он вышел наружу, и в этом главное. Теперь он играется. Он не знает, с кем вздумал играться.

Деккер терпеливо ждал. Он знал, что Бускаглия зашел уже слишком далеко, выйдя наружу. Теперь он подойдет к нему, как и было приказано.

Действительно, через минуту руководитель охранного союза сошел с лестницы и медленно направился в сторону парковочной стоянки.

Деккер не смотрел сейчас на Фрэнка. Но отдал ему распоряжение командирским голосом:

– Фрэнк, давай сюда мое пальто и шляпу. Я хочу хорошо выглядеть, когда Саль подойдет сюда.

Психологическое давление. Полицейские постоянно играют в такие игры. Делай все, чтобы не дать преступнику сосредоточиться. Отвлекай его и постоянно напоминай о том, что ты здесь главный, а не он.

Фрэнк послушно исполнил приказание Деккера и передал ему пальто и шляпу.

– Фрэнк… Мне кажется, что твой дружок… Тот, что сидит у моей машины… Уже может ходить. Я ему немного повредил руку, но с ногами и головой у него должно быть все в порядке. Прошу тебя, убери его от моего «Мерседеса», хорошо? И не позабудь про своих остальных друзей. Я думаю. Саль должен будет оплатить все медицинские счета, которые придут. Ведь это была его идея, натравливать вас на меня. А вот и он… Наш дорогой Саль!.. Господи, замшевые полуботинки! Это по такому-то снегу? Ну, Саль, ты пижон, однако!.. Так быстро выбежал ко мне, что даже забыл надеть галоши?

Подойдя к «Мерседесу», угрюмый Сальватор Бускаглия остановился. Он старался не смотреть на ухмыляющегося Деккера. Господи, сколько раз за свою практику Бускаглия сам так ухмылялся, а люди перед ним стояли чернее тучи. Он и не подозревал, что придет время, когда он побудет в их шкуре.

– Предъяви мне обвинение. Ты обязан предъявить мне обвинение. Если я арестован, то что же ты мне собираешься вменить в вину?

Деккер кивнул на свою машину.

– Садись, Саль.

Бускаглия покачал головой.

Улыбающийся Деккер пожал плечами, сел в машину и захлопнул дверцу. Они оба знали, как играется эта игра. Саль не мог уронить себя перед своими людьми. И перед теми, кто наблюдал за сценой из окон арены. Он и так зашел уже слишком далеко.

Бускаглия тяжело вздохнул, открыл дверцу и сел рядом с детективом. Еще пару раз он оглянулся отчаянно на арену, словно ожидая оттуда подмоги… Но ее не было.

Во время всей поездки в Манхэттен он не проронил ни слова. Это не удивило Деккера. В его практике было слишком много подобных случаев, чтобы каждый раз удивляться.

* * *

Сидя в своем офисе на Парк Авеню, Уширо Канаи отложил в сторону газетную подшивку, которую читал, и, крутанувшись на стуле, стал смотреть на картину, которая украшала стену за его столом. Картина занимала почти все пространство между двумя окнами, выходившими на отель «Уолдорф-Астория», который располагался на другой стороне улицы.

Размеры картины были внушительными: семь футов на семь футов. Она была выполнена в японском стиле йохаку – художественное использование пустого пространства. Буквально это слово переводилось на английский, как «белое пространство». Этот стиль живописи был отражением японского метода достижения равновесия и баланса путем сочетания несочетаемых объектов.

В верхнем правом углу картины было нанесено на холст несколько толстых и смелых, бесформенных и хаотичных красных мазков. В нижнем левом углу угадывался нечеткий треугольный рисунок высотой в два фута, выполненный желтым и золотистым цветами. В самом центре полотна была клякса: черное пятно, чуть подкрашенное красным. Остальная часть картины являла собой пустое, незакрашенное пространство.

Цвет и йохаку, белое пространство. Краска и пустота, дающие в своем сочетании несимметричное равновесие. Картина выглядела элегантно и располагала к спокойствию.

Она была одной из любимых у Канаи. Это было произведение рук Йоши Тада, зятя, умершего месяц назад.

Йоши был талантливым финансистом, но, кроме этого, являлся подающим серьезные надежды художником. Его работы висели во всех главных токийских выставочных залах: в художественном музее «Токио Метрополитен», в галерее «Бриджстоун», а также в Национальном Музее Современного Искусства в парке Китанормару, возле Императорского дворца. Две картины висели на постоянной выставке муниципального художественного музея в Осаке. Одно время были разговоры о том, что у Йоши есть собственная выставка в префектурной галерее в Киото.

Пальцы Канаи легко пробежались по желтым и золотистым полосам на полотне, затем перешли на белое, пустое пространство…

Все последнее время его мучил один вопрос: неужели это он убил своего зятя, убив его мечту?..

«Мураками Электроникс» была самой жизнью Уширо Канаи.

Преданность компании стояла выше преданности семье, выше дружбы и выше таких горе-мечтателей, каким был Йоши. Под конец этот эгоизм, маскирующийся под добродетель, уничтожил несчастного молодого Йоши Тада. Все последние недели над Канаи довлели скорбь и ощущение вины. Он предавался глубоким, размышлениям и в конце концов осознал ту проклятую роль, которую сыграл вместе со своей дочерью в печальной и недолгой жизни Йоши.

Йоко, дочь Канаи, была избалованна и эгоцентрична. Она ненавидела Нью-Йорк и только и ждала того дня, когда навсегда сможет уехать домой, в Японию. Женщина с более сильным характером жаловалась бы меньше и попыталась бы больше поддерживать своего мужа. В бесхарактерности Йоко также был виноват Канаи, и он чувствовал свою вину. Она была его единственным ребенком, и он любил ее без памяти, без оглядки. Он просто не мог быть для Йоко суровым, требовательным отцом.

Стоило Канаи сказать всего одно слово, и она с мужем вернулась бы в Японию. Тем самым им удалось бы спасти этот брак и спасти жизнь несчастного Йоши.

Но вместо этого японский бизнесмен держал своего зятя в Нью-Йорке, где тот реализовывал свой потенциал финансиста, в котором Канаи так нуждался. Американские инвестиции, осуществлявшиеся «Мураками Электроникс», – это и передача под ее контроль электронной компании в Калифорнии, и покупки недвижимости в Техасе и Аризоне, новый отель на Гавайях, перспективное вложение капиталов в отель-казино «Золотой Горизонт» в Атлантик-Сити, – все это требовало задействования финансиста с талантом выше среднего. Йоши был трудолюбив и исполнителен, плодовит на идеи и изобретателен. Стоило ему поставить какую-то задачу, как он тут же принимался за ее выполнение и всегда доводил дело до полного завершения, несмотря на все препятствия.

Компания «Мураками Электроникс» нуждалась в Йоши. Следовательно, в нем нуждался и Канаи. Однако у самого Йоши появились запросы, которые он уже не мог удовлетворить, работая только лишь на фирму тестя. Он чувствовал, что для полного счастья ему необходимо посвятить себя искусству.

Возник характерный для японцев конфликт между гири и ниньзо, то есть между долгом и личными человеческими амбициями и чувствами. В Нью-Йорке этот конфликт достиг своего апогея.

Здесь японские бизнесмены постоянно кучковались вместе, говорили только по-японски, работали по шестьдесят часов в неделю и поднимали пиалы с саке за тот день, когда закончится их трех– или пятилетний контракт с фирмой по работе в Америке и они смогут собрать вещи и вернуться в Японию.

Йоши отличался многим от этих людей. У него был иной склад ума. Он был художником от бога. Поэтому, как ни странно, находил в Нью-Йорке кое-что для себя привлекательное. Ему нравился дух свободы, витавший над этим городом. Ему нравилась энергия американцев.

Под конец Йоши собрался с силами и решил поговорить с Канаи обо всех своих переживаниях и желаниях. Однако тесть с самого начала повел себя сурово и не оставил молодому человеку никакой надежды.

– Погонишься за двумя зайцами, ни одного не поймаешь. Залюбуешься на свою тень, потеряешь себя. Работая художником, ты никогда не станешь влиятельным и уважаемым человеком. В «Мураками Электроникс» у тебя будет все это, и даже еще больше. Ты мой зять, муж моей единственной дочери. Тебе здесь гарантирован успех. Великий успех! Йоши сказал:

– В бизнесе я не нахожу той страсти, которая вдохновляет меня в искусстве. А я хочу отдаваться тому делу, которым занимаюсь. Без страсти тут не обойтись. Я хочу заниматься тем делом, в котором, чувствую, могу добиться настоящих высот. Я хочу наконец заниматься делом, которое приносит мне радость и счастье. Всего этого бизнес не дает мне…

Он подавленно умолк.

– Всего этого бизнес тебе не дает. Точнее, «Мураками Электроникс», моя компания… Да, я знаю. Но тебе нужно забыть о своих личных чувствах. Сила приходит к человеку только тогда, когда он игнорирует личное и делает свой выбор в пользу исполнения долга. Долга и преданности. Долга и верности. Верность Японии, семье, людям и… Да, верность «Мураками Электроникс». Долг и верность – это и есть сила. Йоши, у тебя долг по отношению ко мне, к «Мураками Электроникс», к моей дочери. Отбрось иллюзии, повернись к ним спиной, а лицом к гири. Гири – это дорога жизни для каждого японца. Ты не должен уклоняться с этой дороги в сторону.

Йоши на это ничего не ответил. Однако Канаи увидел ответ в выражении нахмуренного лица своего молодого зятя.

«Отними у меня мои иллюзии, и ты убьешь меня!»

Прошло несколько недель, и Йоши умер…

Канаи решительно отвернулся от картины йохаку. Скорбь по погибшему усиливалась осознанием своей вины. На его рабочем столе была фотография в красивой рамке, на которой были изображены улыбающиеся молодожены Йоко и Йоши. В их глазах светилось ожидание будущего счастья.

Канаи снял очки и стал тереть глаза, словно пытаясь отделаться от мысленного образа своей любимой дочери Йоко, которая теперь была убита горем. Он вспомнил, какой она была в Токио, в отсуйя. Дежурила у смертного одра мужа перед похоронами, встречала семью Йоши у двери и плакала вместе с ними. Во время религиозной церемонии, когда в память о душе Йоши воздавались молитвы, она, поддерживаемая родственниками, приблизилась к алтарю, чтобы принять традиционную тамагуши, ветвь дерева сакаки. Ее нужно было положить на специальный столик так, чтобы стебель был направлен на алтарь. После этого ей нужно было отойти назад, поклониться и четыре раза хлопнуть в ладоши. Но Йоко не могла пошевелиться… Она только поклонилась, хлопнула один раз в ладоши и тут же потеряла сознание. Ее пришлось тут же подхватить на руки и вынести из усыпальницы.

С того времени она погрузилась в мо-чу, в траур. Все дни проводила в синтоистском храме, воздавала молитвы и клала тамагуши в честь успокоения души Йоши.

«Надо было больше любить его при жизни», – не уставал теперь упрекать себя Канаи.

Впрочем, настало время отдаться делам, а все остальное оставить на промысел божий. Он связался со своим секретарем и попросил ее связать себя по телефону с детективом Деккером.

Затем японский бизнесмен вновь вернул все свое внимание газетным вырезкам со статьями об убийстве Алана Бакстеда. Канаи знал, что долго скрываться от звонков из «Мерибел Корпорейшн» и от Константина Пангалоса не сможет.

Рано или поздно, но ему придется дать им окончательный ответ по поводу того, покупает ли он уговоренную долю в «Золотом Горизонте» или все-таки нет. Но Канаи решил твердо, что не даст ни цента из условленной суммы в два миллиона долларов до тех пор, пока не переговорит с Деккером об обстоятельствах смерти Алана Бакстеда. Канаи хорошо понимал, что бизнесмены, которые совершают ошибки стоимостью в два миллиона долларов, никогда не становятся президентами транснациональных корпораций.

На связь с Канаи вышел его секретарь:

– Сэр, у меня на проводе полицейский участок, но там нет сейчас детектива Деккера. Мне ответила женщина, детектив Спайсленд. Она утверждает, что является напарницей Деккера.

Канаи прикрыл глаза. Он был разочарован. Ему необходимо было переговорить именно с Деккером-саном. И как можно скорее. Впрочем… Возможно, его напарница сможет чем-нибудь помочь. Он помнил ее. Светленькая негритяночка с рыжими волосами, – очень густой отлив, – и суровым, но привлекательным лицом. Она приходила к нему в офис вместе с Деккером-саном на следующий день после нападения на Йоши.

– Хорошо, я буду говорить с этой женщиной.

Канаи поднес трубку к уху и, хоть Спайсленд не могла этого видеть, он вежливо поклонился.

– Детектив Спайсленд? Это говорит Канаи.

– О, да! Приношу вам мои искренние соболезнования относительно господина Тада… Насколько я поняла, вы только что вернулись из Японии?

– Да. Похороны, и потом… Словом, вы меня понимаете. К тому же нужно было решить кое-какие дела нашего представительства в штаб-квартире компании в Японии.

Он пододвинул к себе поближе газетные вырезки с материалами, касающимися бесславной кончины Бакстеда.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы помогли мне как можно скорее связаться с Деккером-саном. Мне очень жаль, что я вынужден вас отрывать от исполнения ваших обязанностей, но мне просто необходимо переговорить с ним.

– Я бы очень хотела помочь вам, но он весь день был в отъезде. На Лонг-Айленде. Это по делам оперативной группы. Он не должен был сегодня заходить в участок. Там у него случились какие-то неприятности… Еле выкрутился. Да привез еще с собой какого-то человека. Думаю, до конца рабочего дня он будет с ним на Федерал Плаза. Я, конечно, попытаюсь связаться с ним, но это будет очень нелегко и, честно говоря, ни за что заранее не поручусь…

И опять разочарование. Взгляд Канаи рассеянно блуждал по газетным строкам и вдруг задержался на том, чего не замечал раньше… В крохотной информативке на один абзац с выходными данными Эушен-Сити говорилось об изнасиловании с убийством одной женщины. Это преступление было совершено в ту же ночь, что и убийство Бакстеда.

Что-то во всем этом показалось Канаи знакомым. Смерть наступила от ударов тупым предметом в область головы… Возможно, действовал просто очень крепкий и умеющий хорошо драться преступник. Хай.

В прошлом месяце точно так же погибла женщина на Пятой Авеню. А ее смерть, в свою очередь, очень напоминала смерть женщины из Сан-Франциско и женщины из Далласа. Преступления были совершены как раз тогда, когда Канаи находился в этих городах с деловыми поездками. Неужели он является единственным человеком, который подметил общие черты всех четырех преступлений?

– Господин Канаи?

– Прошу меня простить. Я нашел интересную заметку и зачитался. А потом задумался. Очень прошу меня извинить, мне в самом деле неловко.

– Ой, постойте, я только что вспомнила! Дело в том, что у меня муж художник и сегодня состоится его первая выставка в Нью-Йорке. Манни говорил, что попытается успеть туда. Мы ожидаем, что нас посетят критики из нескольких газет. Я сегодня только и думаю, что об этой выставке моего мужа.

Канаи вспомнил о Йоши.

– Вы гордитесь своим супругом?

– Горжусь?! Что вы! Я просто не знаю, куда деваться от радости! Он так настрадался, столько всего перенес, пока появилась возможность устроить сегодняшнюю выставку. Вы знаете, мир искусства – это настоящий ад. Сколько раз муж думал, что у него окончательно разбито сердце! Честно говоря, я не знаю, как он все это выдержал и не сломался! Наш друг господин Котлович… Он познакомил Генри с владельцами некоторых галерей и коллекций, и тем понравились его работы. Они-то и помогли организовать выставку. А он уж начинал терять надежду… Знаете что… Если Манни не позвонит до конца дня, я думаю, что встречусь с ним на выставке. Ой, черт, уже почти половина шестого! Через час мне уже нужно быть в галерее!

Она была определенно счастлива и стремилась всех людей посвятить в свое счастье.

– Господин Канаи, надеюсь, что не покажусь вам навязчивой и все такое, но… Не хотели бы вы посетить выставку Генри?.. Дело в том, что он… честно говоря, еще никому не известен и присутствие таких влиятельных людей, как вы, уже само по себе стало бы ему хорошей поддержкой. Это в галерее «Кливленд» на восточной стороне Пятьдесят Седьмой улицы. Кстати, вы там можете натолкнуться и на Манни. Наконец, да не прозвучит это нескромно с моей стороны, но Генри очень хороший, очень талантливый художник!

Канаи опять подумал о Йоши, о том, кем бы он мог стать, если бы не…

Спустя несколько секунд паузы и размышлений японец тихо проговорил?

– Ваш супруг очень счастливый человек, раз имеет рядом такого почитателя его таланта, как вы. Хорошо иметь возле себя человека, который в тебя верит и тебя поддерживает… Почту для себя за честь посетить вашу выставку.

– О, как здорово! – засмеялась в трубку счастливая Спайсленд. – Ваше приглашение будет ждать вас при входе в галерею. Мы вам очень благодарны и будем очень ждать.

Повесив трубку, Канаи еще раз внимательно взглянул на свадебную фотографию Йоко и Йоши. Его согласие показаться на выставке мужа этой женщины было, конечно, следствием мимолетного импульса. Но это был очень сильный импульс. Он должен быть на этой выставке. В этом состоял его неоплаченный пока долг перед Йоши. Может, это хоть чуть-чуть искупит его вину перед ним. Дух Йоши витает в небесах, но все видит и слышит. Канаи пойдет на выставку и тем самым попросит прощения у Йоши, и тот, может быть, простит его.

Кроме того, была и еще одна причина для посещения выставки: все-таки отыскать Деккера-сана и расспросить его о смерти Алана Бакстеда, «Мерибел Корпорейшн» и о том, что делать в создавшейся ситуации ему и «Мураками Электроникс». Канаи не мог сделать следующего шага без разговора с Деккером.

Деккер-сан каратека. Хай. Он сможет залезть в мозг того сумасшедшего, который совершил эти ритуальные убийства женщин, потому что этот преступник наверняка сам является каратекой. Канаи был уверен, что все эти преступления – дело рук одного человека. Зверское избиение, изнасилование и затем убийство. Похоже, убивали одним-единственным ударом в голову. Разумеется, дело обходилось без всяких «тупых предметов».

Хай. Смерть одной женщины в целом городе не возбудит особого внимания. Убийца знал это и потому переезжал из города в город. Даже если двух женщин убить в одном городе одинаковым способом, то и тогда у преступника есть хорошие шансы не попасться в руки полиции.

Канаи настолько заинтересовался этими преступлениями, что даже придумал для убийцы имя. Кайшаку. Очень искусный палач. Деккер-сан все поймет. Но станет ли он действовать? Заставит ли он действовать других, пока не произошло очередное убийство женщины?

Канаи, как и все японцы, ужасался высочайшему уровню преступности в Америке. Если бы погибла его единственная дочь Йоко от такого кайшаку, Канаи не пережил бы этого.

Японец выбрал три газетных материала об убийстве Алана Бакстеда, присоединил к ним информацию об убийстве в Эушен-Сити и положил все это в карман своего пиджака.

Теперь Канаи спрашивал себя: а удастся ли Деккеру или какому-нибудь другому полицейскому справиться с этим убийцей?..

В то самое время, когда Уширо Канаи готовился покинуть место своей работы и отправиться в галерею «Кливленд», куда его пригласили на выставку, Поль Молиз как раз тоже выходил из своего офиса на Парк Авеню, открывая дверь-"вертушку" при помощи кейса, в темный и морозный декабрьский вечер. Постояв на крыльце с несколько секунд неподвижно, он зажал под рукой последний номер «Уолл-стрит Джорнал», а другой решительно поднял воротник своего пальто. Ссутулив плечи, он присоединился к массе прохожих, спешащих на угол улицы к светофору. Он направлялся к ожидавшему его лимузину. Затянувшийся допоздна рабочий день и то обстоятельство, что Поль Молиз не успел ничего перехватить после полуденного ленча, только усугубили его раздражение и гнев на то, что стряслось сегодня возле арены. Конни Пангалос… Саль Бускаглия… Оба мерзавцы и скоты!..

Альдо, молодой крепыш, исполнявший у Поля Молиза одновременно функции шофера и телохранителя, выскочил из темного и уютного салона машины на мороз, обежал вокруг нее и предупредительно открыл заднюю дверцу для своего шефа. Ему не нужно было говорить о том, что Поль Молиз находится в дерьмовом расположении духа: настроение начальства Альдо давно уже научился распознавать по походке. Шофер был здравомыслящим и благоразумным человеком. Он решил молчать, ехать осторожно и молился о том, чтобы не схватить штраф за нарушение правил дорожного движения по пути в Нью-Джерси.

Приближаясь к ожидавшей его машине, Молиз нервно постукивал себя по ляжке сложенным в трубку номером газеты. Вся эта заваруха, которая стряслась сегодня на Лонг-Айленде при участии сотрудника федеральной оперативной группы и охранников Бускаглии, была не просто чем-то «неадекватным»… Это можно было квалифицировать только как непростительную, непроходимую тупость! Молизу было ясно, что не Бускаглия все это придумал. Он просто старался исполнить то, что ему было приказано. Пи больше, ни меньше. Он любит только грузовики взрывать да следить за блондинками, у которых титьки, как дирижабли. Вот это его! Это ему нравится. Это он делать умеет…

Козел!..

Что же касается Ливингстона Кворрелса, то, скорее всего, он тут также играл далеко не первую скрипку. Он вообще не любит воевать. Последней его самой ожесточенной схваткой была попытка затолкнуть свою жену в «Джуниор Лиг». А предпоследней – скандал с дочерью. Кворрелс вышел там победителем: дочурке пришлось удовольствоваться только двумя личными скаковыми лошадьми вместо задуманных трех.

Сегодняшняя неприятность на Лонг-Айленде произошла благодаря исключительно Константину Пангалосу, который наложил в штаны при мысли о том, что ему, может быть, придется в скором времени лепить лицензированные тарелки в какой-нибудь федеральной тюряге. Придурок! Уж кто-кто, а Пангалос-то должен был знать, как вывернуться из затруднения, возникшего по милости Деккера.

А что теперь? Теперь у Деккера в кармане лежит план вместимости арены. Ну и что? Молиз понимал, что пока еще есть кое-какие шансы справиться с неприятностью. Собственно, для таких случаев и существовал Спарроухоук со своей «Менеджмент Системс Консалтантс». Пусть пощупают правоохранительные и правораспорядительные органы. На предмет нахождения человечка, которому бы понравилась идея получить после выхода на пенсию высокооплачиваемую работу в частной охранной фирме.

С такими людьми, как Манни Деккер, работает только один метод борьбы. Его необходимо перехитрить. Длительное время ты даешь ему повод думать, что он выигрывает, а под конец ясно показываешь: всю гонку он прокрутил колесами на одном месте. Чтобы весь этот план сработал, нужно задействовать деньги, связи, наконец, умные мозги.

Именно такой реакции от Константина Пангалоса ожидал Поль Молиз. Вместо этого грек наложил в штаны, в результате чего Деккер отвез к себе на Федерал Плаза и план вместимости, и беднягу Бускаглию. Все попало в волосатые лапы амбициозного Чарльза Ле Клера.

Неприятность, приключившаяся на арене, стала поводом для экстренной сходки в клубе на Малберри-стрит в Маленькой Италии «большой тройки», состоявшей из Поля Молиза, его отца, дона мафии, и Джованни Гран Сассо (его еще называли Джонни Сассом), который был приглашен в качестве консиглиере, советчика.

Присутствовал и весь изнервничавшийся Константин Пангалос. Он принужден был смирно сидеть в совершенно голой, как карцер, комнате и мог только прислушиваться к долетавшим до него голосам трех сицилийцев, которые говорили между собой по-итальянски и в данный момент обсуждали дальнейшую судьбу проштрафившегося подчиненного.

После того, как итальянцы закончили совещаться между собой, они пригласили к себе Пангалоса, объявили ему, что он поступил в рассматриваемой ситуации, как последний дурак, что доверие к нему пошатнулось и что отныне он должен прикинуться деревом и молчать до тех пор, пока ему не разрешат пошевелить рукой или сказать хоть слово.

Насчет Бускаглии особых тревог не было. Все знали, что ему лучше проглотить свой язык, что он, скорее всего, и сделает. Те четверо охранников, которых Деккер свалил с ног на парковочной стоянке, выдвинут против детектива контробвинения… В результате Бускаглию предпочтут отпустить и не связываться.

– Когда ты спишь, то спишь исключительно на себя, – выговаривал Пангалосу Джонни Сасс. – Когда же ты работаешь, то работаешь на нас. Самый хороший совет может дать человек, который зубами закрыл дорогу своему языку. Это итальянская поговорка. Она означает: если будешь молчать, никогда не совершишь ошибки.

Что же касается вопроса о том, кто должен будет взять на себя ответственность за фальшивый план вместимости, то было решено остановиться на кандидатурах Пангалоса и Кворрелса, ибо именно грек и еврей были главными виновниками случившегося. Им было обещано, что в случае суда их дело попадет к «нужному» судье. Компрометирующие материалы будут выкрадены, уничтожены или в них будут незаметно внесены изменения, которые помогут им перейти из разряда аргументов обвинения в разряд аргументов защиты.

Все это было поручено сделать Спарроухоуку и «Менеджмент Системс».

Джонни Сасс наклонился к Пангалосу так близко, что их носы почти соприкоснулись, и веско предупредил о том, чтобы грек больше не становился причиной неприятностей. Это устрашающее предупреждение было подкреплено устрашающим взглядом дона Молиза старшего. Пангалос имел такой вид, будто только что его заставили съесть дохлую крысу. Он не выдержал такого напряжения и отвернулся в сторону. Он понял, что ему вынесен приговор и что смерть уже не за горами. Джонни Сасс всегда недолюбливал Пангалоса и никогда не скрывал этого. Ведь тот, в бытность свою федеральным прокурором, вынес немало приговоров его дружкам, а за другими устроил настоящую охоту. Консиглиере не любил долго ходить в должниках.

На углу улицы, недалеко от лимузина Молиза, на тротуаре стоял Санта-Клаус. Он настойчиво позвякивал в свой колокольчик и приглашал тем самым прохожих кинуть монетку в металлическую кастрюлю, установленную перед ним на длинном деревянном треножнике. В другой руке он держал магнитофон, откуда доносились дребезжащие звуки веселых рождественских гимнов. Этот металлический звон действовал Молизу на нервы. У него было такое впечатление, что он отливает в металлическую кастрюлю.

Господи, всего-то первая неделя декабря, а Санта-Клаус уже выходит на улицы и забирается своей рукой к тебе в карман! Что же будет дальше?.. Не успеешь оглянуться, а уже июль… И опять эти идиотские песенки вместе с идиотским колокольчиком.

Поль Молиз сел на свое место. Альдо ловко и с оттяжечкой захлопнул за ним дверцу и стал обходить машину, чтобы добраться до своего сиденья и баранки. Молиз стал решать, что делать. То ли хорошо поужинать, то ли плюнуть на ужин и отправиться в школу к дочери, где он встретится и с женой. Девочка сегодня дает сольное танцевальное представление. Он, пожалуй, успел бы на вторую часть. Подумав о дочери, он в который раз спросил себя: а вдруг Триша вырастет в настоящую балерину? Профессиональную танцовщицу? Это интересно…

Эти мысли способствовали его расслаблению. Нервы потихоньку стали отпускать. Он с наслаждением закрыл глаза и откинулся на спинку своего сиденья.

Он не видел, как умер его шофер и телохранитель Альдо…

Внезапно из массы прохожих, спешивших в стороне от лимузина к светофору, показалась стройная фигурка в темном одеянии. Лицо было скрыто сверху висящими широкими полями шляпки и черными очками, снизу – шарфом. Руки были спрятаны в широких рукавах меховой шубы. Эта фигурка, выделившись из толпы людей, пересекла неширокую здесь улицу и быстро направилась к припаркованному у тротуара лимузину. Она подошла к самому открытому окошку со стороны места шофера. Убедившись в том, что никто не смотрит в ее сторону, незнакомка вытянула одну руку из рукава шубы. В ней был нож. Она спокойно просунула руку в открытое окошко машины и аккуратно перерезала Альдо горло.

Это был непростой нож. Кай-кен.

Быстрый и легкий удар. Его оказалось достаточно. Не произнеся ни звука, умирающий шофер съехал со своего сиденья вниз и исчез из лобового стекла.

«Всем слушать: поет герольд! Слава! Родился новый король!»

Незнакомка вытащила руку с окровавленным ножом из окошка машины и вновь спрятала ее в широком рукаве шубы. Она оглянулась по сторонам. Никому не было до нее дела.

Молиз все еще блаженствовал с закрытыми глазами. Вдруг по его лицу пробежал холодок. Кто-то открыл дверцу с его стороны и юркнул в машину. Что за черт?!.. Он нахмурился. Куда смотрит Альдо? Глаза потерял?

Мичи сдвинула шарф вниз, давая ему возможность увидеть ее лицо. Затем она сняла свою шляпу с широкими, свисающими полями, и Поль Молиз увидел хачимаки, головную повязку с аббревиатурой Джинраи Бугаи и красным кружком, символизирующим восходящее солнце. Эта головная повязка когда-то принадлежала ее отцу.