Текст книги "Гири"

Когда особый внутренний голос, который пробуждался к жизни исключительно в доджо, сказал ему, что он уже больше не может, Деккер остановился.

В течение нескольких минут он расслабленно гулял по доджо, остывая от горячки упражнений, восстанавливая зарвавшееся дыхание, чувствуя удовлетворяющую его ломоту в натруженных мышцах и позволяя своему сознанию вернуться к ощущению реального мира.

Тут зазвонил телефон.

Деккера словно ударили молотком по затылку. Он резко остановился. Даже если бы в зале вместо звонка раздался орудийный залп, и то это не так бы встряхнуло его.

Телефон продолжал звонить, не успокаиваясь. Деккер смотрел в ту сторону, откуда раздавались эти настойчивые, раздражающие звуки, и думал. Никто и никогда не звонил ему сюда. Даже из департамента. Даже в экстренных случаях.

Разозленный Деккер решительно направился за загородку, где было два письменных стола, ящики для бумаг и папок, значки, спортивные призы, фотографии и доски объявлений.

Деккер никому не разрешал звонить ему сюда.

Звонок все не умолкал. Он резко взял трубку.

– Да?

– Надеюсь, не помешал?

Ле Клер! Мать его…

Грудь Деккера вздымалась. Он не мог сейчас положиться на свой голос. Возмущение и гнев душили его. Закрыв глаза и с трудом взяв себя в руки, он наконец ответил глухо:

– Я уже заканчивал.

– Слава богу. Значит, совесть моя чиста. Насколько я понял, ваше доджо – это святое место. Как-то неловко отрывать человека разговорами, когда он обращается к Всевышнему. Ну, ладно… У меня к вам, сержант, есть пара новостей, которые нужно обсудить. Что скажете?

– Ле Клер, сегодня утром меня ждут в суде. Мы собираемся выдвинуть новое обвинение против того сутенера, который напал на зятя Канаи. Теперь уже речь идет не о простом нападении, а об убийстве. Я обязан участвовать в предварительном судебном разбирательстве, поскольку я именно тот человек, который производил его арест.

– Да, я слышал о господине Тада. Печальный случай. Соболезную его родным. Также как и семье Алана Бакстеда. Вам говорит что-нибудь это имя?

Деккер развязал свой черный пояс и повесил его на плечо.

– Канаи говорил, что это один из совладельцев «Золотого Горизонта».

– Был. Был совладельцем, дружище. Вчера ночью он окончил с чьей-то помощью свой жизненный путь в Атлантик-Сити. Более того, убийца закидал его несколькими порванными надвое пятидесятидолларовыми бумажками.

Деккер нахмурился и пожевал нижнюю губу.

– Насколько я знаю, это может означать то, что кому-то очень не понравилась жадность бедняги. Похоже, он не с теми торговался, с кем можно.

– Да, видимо, так все и есть, господин Манфред. Вы как всегда быстро ухватили суть. Мы должны перекинуться об этом случае парой слов. Ну, во-первых, мне нужно знать, что делал прошлой ночью Дориан Реймонд и где он шатался. Убийство в Атлантик-Сити – дело рук человека, знающего свое дело. Тут работал профессионал. Господин Реймонд, если вы помните, в какой-то степени ваш подопечный. От вас просили приглядывать за ним. Когда вы будете в суде?

– В половине десятого.

– Ну, допустим, пару часов вас промурыжат там…

– Боюсь, Ле Клер, вы кое-что упускаете из виду. При всем уважении к вам я должен напомнить, что сегодня мы с вами не должны встречаться. У меня очень много дел помимо забот с господином Тада, в деле которого открылись новые обстоятельства.

Ле Клер некоторое время молчал. Деккер знал, что прокурор лихорадочно придумывает, с какой стороны надавить сейчас на детектива. Наконец, он услышал в трубке его голос:

– Ну, хорошо, господин Манфред, будь по-вашему. Но я могу получить по крайней мере ответ на такой вопрос: когда я смогу ожидать вашего доклада по поводу дражайшего нашего друга Дориана Реймонда и по поводу его алиби прошлой ночью?

Собака!

Она просила хотя бы притворяться добрым… Деккер закрыл глаз и сдержанно сказал:

– Я знаю, где Дориан Реймонд был прошлой ночью.

Ле Клер молча ждал.

– В Атлантик-Сити. Он звонил оттуда своей жене. Где-то между половиной десятого и десятью часами вечера.

– Великолепно. Ага, так, так, так!.. Мне это нравится, черт возьми! Так, теперь давайте подойдем к этому с другой стороны. Как насчет того, чтобы еще раз встретиться с нашим любимцем Канаи? Спросите тихонько, не приглашала ли его вчера или сегодня утром «Мерибел Корпорейшн» явиться с денежками и выкупить свою долю в «Золотом Горизонте»?

– Канаи хоронит зятя, так что какое-то время его лучше не трогать. Похороны требуют определенного, довольно сложного ритуала, церемоний. Для японцев смерть священна. Они не относятся к ней с такой легкостью, как мы. Если Бакстеда замочили из-за «голубиного списка»…

– А это всего вероятней.

– …Это значит, что мы тем более не должны сейчас же набрасываться на Канаи. Нужно подождать хотя бы недельку.

– Я уже не так рад, Деккер, что поручил вам вести это дело вашими методами. Я уже не так рад, что позволил совершить ту манипуляцию с «дипломатом», в котором были документы насчет «Мураками Электроникс». Вы что-то уж очень осторожны и медлительны.

– Канаи не дурак. «Дипломат» – это еще не все. Чтобы поддерживать наши контакты на, должном уровне и в дальнейшем, нам придется время от времени «подкармливать» его чем-нибудь.

– Чем же?

Ле Клер не относился к тому типу людей, которые быстро сдавались под напором оппонента.

– Информацией, – спокойно ответил Деккер. – Он чувствует уже, что с «Мерибел Корпорейшн» что-то нечисто. Он прекрасно знает, что раз полицейский начал задавать вопросы, самое время идти пересчитывать столовое серебро. Если мы получим доказательства того, что «Мерибел» – это всего лишь прикрытие для семейки Молизов, Канаи захочет, чтобы мы поделились этими новостями с ним.

– Деккер, я вам расскажу что-то вроде притчи, которая имела место, однако, в действительности. Мой дед был чернокожим священником у южных баптистов. У него было два сына. Мой отец и его брат, мой дядя. Так вот, дядя родился горбуном. Изо дня в день он слушал моего деда, когда тот говорил, что Господь все создал в природе совершенным, что мы живем в совершенном мире, ну и прочую ерунду. Однажды мой дядя спросил его: «Если все, что ты говоришь, правда, то как же я родился горбуном?» А мой дед ответил на это: «Дурачок! Ты же родился совершенным горбуном! Самым совершенным в мире!»

– Ну и что? – сказал в трубку Деккер.

– А то, сержант, что многие люди по жизни вынуждены страдать. Не всем улыбается счастье. Те, кому не повезло, живут с этим и как-то привыкают. Такая уж у них доля. Мы тут ничего не поделаем. Канаи не повезло, что он связался с этим дерьмом. Короче, если вы вздумаете разоткровенничаться с ним, то сначала обсудите это со мной, ясно?

– Ясно.

– Не обижайтесь на мой тон, дружище, – ободряюще проговорил Ле Клер. – Выше голову. Выше голову, приятель. У нас впереди длинный путь. У вас и у меня. Если мы пойдем по нему вместе, то преодолеем его скорее в два раза, чем поодиночке. Кстати, вспомнил сейчас кое-что, что может вам показаться интересным. Насчет майора Тревора Спарроухоука. ЦРУ схватило нас за яйца из-за него. Там не хотят, чтобы мы копали то, чем он занимался в Сайгоне во время войны. Нам известно, что он был у них, так сказать, нештатным агентом, за которого не несут полной ответственности, но все равно никто не хочет вспоминать то, что он там делал. Характерное свойство цэрэушников.

– Я могу рассказать вам только о том, что слышал, – сказал Деккер. – Кажется, Спарроухоук занимался для ЦРУ убийствами. Как, впрочем, и Дориан Реймонд.

– Меня это не удивляет. Нам также известно, что в Сайгоне как Спарроухоук, так и Реймонд, контактировали с неким японцем по имени Джордж Чихара. У него была дочь, с которой вы, насколько я понял, были знакомы.

– Мичи. Мы собирались пожениться. Она погибла там.

– Очень печально. – Выдержав положенные «скорбные» секунды, Ле Клер заговорил опять: – Вьетконговская ракета ударила в ее дом. Нашли только мертвые тела. Пересчитали – все оказались на месте. Я слышал, что Спарроухоук и Реймонд были свидетелями того злодейства.

Деккер, уперев ногу в край стола, стал разматывать бинты на колене.

– С ними был еще и третий. Робби Эмброуз.

– Господин Эмброуз? Да, да, точно. Говорят, он такой же каратист, как и вы. Господи, что за времена пошли? Куда ни глянь, везде одни каратисты! Жестокий мир, жестокие нравы, не правда ли? О'кей. Теперь мы узнали еще об одном игроке во всей этой интриге. Это Поль Молиз младший. Известный мафиози, который сумел извлечь прибыль из войны и частенько показывал свою рожу в Сайгоне. Итак, у нас есть мафия, ЦРУ, американские солдаты и японец, господин Чихара. Не говоря уж об одном англичанине, майоре Спарроухоуке. И все грелись у одного костерка. Поразмыслите об этом на досуге.

– А про меня забыли? Я ведь тоже там был с ними. В одно время. И всех знал.

Ле Клер хихикнул в трубку.

– Вас-то они, небось, не очень привечали, Деккер, а? И вы знали это. В этом была ваша спасительная сила. Вы били по ту сторону баррикад, а они по эту. Вы служили в морской пехоте и, если бы не ваше знакомство с Мичи Чихара, вы бы и по сей день ничего не знали бы о всех этих ребятах. Кроме разве что Робби Эмброуза. Он ведь дважды побил вас, да?

– Да.

– Деккер, вы сказали, что обо всех проделках в Сайгоне этой банды только слышали. Как думаете, почему они все оказались в одной упряжке? Что вы об этом слышали?

– Деньги. Наркотики. Взятки по вьетнамским строительным порядкам. Контрабанда алмазов. Контрабанда золота. Незаконный ввоз оружия. Обычные дела. В Сайгоне это ни для кого не являлось тайной. Каждая собака знала о том, чем они занимаются. Особенно в те сумасшедшие дни. Особенно в таком месте, как Сайгон. Это здесь все держится в секрете, как государственная тайна. Но те, кто был там тогда, все знают.

– Ага. Предположим, я еще раз обращусь в ЦРУ. Поднажму хорошенько. Употреблю все свое влияние. Используй то, что у тебя есть, тогда получишь то, что хочешь, так, кажется, в народе говорится? Думаете, получится? Кстати, как ваше колено?

– Неважно.

– Ай-яй-яй! Беда! Ну так мы с вами, значит, договорились на завтрашнее утро, да? У меня в офисе. Строго в девять тридцать, хорошо? И не обижайте миссис Реймонд, Деккер. Будьте с ней поласковее. Женщинам это нравится. Доброта города берет!

Доброта…

Деккер повесил трубку первым.

* * *

Вечером Деккер работал со своими учениками в доджо особенно много. Он хотел забыться. Очиститься от того, что вынужден был делать в отношении Ромейн. Звонок ей Дориана был на руку прежде всего Ле Клеру, который рассматривал женщину лишь как вещь, которую необходимо эффективно использовать в деле. Деккер внутренне никогда не хотел этого, но что он мог поделать?

Он забывал об этом в доджо, оттачивая технику карате.

В доджо, – это называлось «Манхэттенским Клубом Карате», – работали пять инструкторов. Четверо американцев и один японец. Двое самых старших, – Нику и Грейс Харпер обоим было около шестидесяти, – муж и жена, являлись владельцами клуба. Оба занимались боевыми искусствами на протяжении многих лет, учили, демонстрировали, теряли последние деньги. Даже в лучшие времена им еле-еле удавалось сводить концы с концами. Однако, начиная с конца семидесятых, когда интерес к восточным единоборствам резко стал возрастать, доджо впервые стало приносить доход. Вскоре Харперам уже полностью окупились их двадцатипятилетние страдания и жертвы. Они верили в это и теперь дождались.

Другими инструкторами были Люк, тридцатилетний, чернокожий школьный учитель, и восемнадцатилетний Томми, японец, черный пояс, который занимался карате с девяти лет. Деккер был лучшим бойцом и лучшим педагогом. Он не брал денег за свою инструкторскую деятельность. Работал исключительно потому что симпатизировал Нику и Грейс, а также потому что они предоставляли ему для тренировок свое доджо. Зал, располагавшийся неподалеку от «Линкольн Центра» и всего в двух кварталах от квартиры Деккера, был на втором этаже дома, в котором до этого размещалась шляпная фабрика.

Сегодня ученики проводили тренировочные спарринги в медленном темпе, чтобы лучше усвоить технику и ощутить преимущества комбинационного ведения боя. Деккер, Люк и Томми циркулировали между своими учениками, поправляли неточности, ободряюще кивали и поддерживали над всем залом свой строжайший контроль. Это было необходимо, ибо спарринги очень легко могли превратиться в обычную драку, особенно по мере того, как накалялись страсти. Наибольшую опасность олицетворяли собой новички, которые даже не подозревали, какой вред могут принести спарринг-партнеру своими «уличными» знаниями.

Как и обычно, в зале были зрители. Кто-то собирался записаться в этот клуб со временем. Другие ждали своих жен, мужей, друзей. Гости сидели на низких лавках рядом с выходом. Тихо переговаривались между собой или вовсе молчали.

Деккер мало обращал внимания на посетителей, особенно во время тренировки. Но сегодня он увидел, что взгляды всех гостей прикованы к одной женщине, которая стояла в самых дверях. Деккер остановился ровно настолько, чтобы бросить на нее взгляд и попытаться проследить, куда она смотрит. Это была миниатюрная, элегантная и красивая японка. На ней была норковая шуба «Блэк Даймонд» и меховая шапка под стать. Сапоги на ногах… За них Деккеру пришлось бы выложить всю свою месячную зарплату.

Он неохотно оторвал от нее взгляд и вернулся вниманием к залу. Перед ним было пятьдесят учеников, которые ждали от инструктора новых объяснений, новых демонстраций. Он просто не имел права отвлекаться.

Деккер опустился на корточки перед девятилетней девочкой и показал ей, как правильно сжать кулак для работы с ним в карате. Кончики пальцев крепко упереть в их основания или возможно близко к ним. Затем согнуть большой палец и накрыть им указательный и средний пальцы. Кулак есть. Теперь надо научиться его крепко сжимать.

Не поднимаясь с пола, он еще раз оглянулся на двери зала. На какую-то секунду ему показалось, что японка смотрит прямо на него. Сказать наверняка было трудно, ибо большую часть ее лица скрывали огромные темные очки. Деккер поднялся на ноги. Девочка старательно сжимала кулак и произвела им несколько ударов в пустоту, с надеждой взглянув на учителя. Он улыбнулся, потрепал ее по голове и кивнул: правильно, молодец…

Он вновь пошел по залу, останавливаясь то и дело, чтобы показать точную траекторию удара, чтобы поправить стойку, наметить рисунок спарринга. Он гулял по залу вроде бы произвольно, но всегда оставался лицом или боком к дверям, чтобы можно было беспрепятственно следить за гостьей.

Интересно…

Японка, определенно, смотрела в его сторону!

Она на несколько секунд сняла очки, видимо, чтобы лучше его рассмотреть. Когда она собралась было уже надеть их обратно, он снова стрельнул в •ее сторону взглядом. Легкая улыбка на ее губах взволновала его. Но он приказал себе не расслабляться. Если инструктор бросает своих учеников, чтобы поглазеть на посетительницу, – неважно, насколько она красива, – это настоящий позор.

Но…

Но в ней было что-то такое, что постоянно притягивало к себе его внимание, что не отпускало от себя…

Он решил поговорить с ней.

Ее взгляд за темными очками был снова обращен на Деккера. Он был в этом уверен. В следующую секунду она чуть склонила голову налево… Он вздрогнул. Теперь он не мог от нее отвернуться, даже если бы очень захотел! Потому что это неуловимое движение, то, как она склонила набок голову, напомнило ему о…

Нет, не может быть!

Он покачал головой, словно хотел отделаться от наваждения. Нет, такого просто не может быть!..

Но чем больше он говорил себе о невозможности, немыслимости этого, тем сильнее становилось ощущение…

Не думая уже ни о чем, он хлопнул Люка по плечу и бросил:

– Подмени.

Люк с улыбкой глянул в сторону дверей. Оценивающе поджал губы, затем ответил:

– Понимаю. Губа не дура.

Деккер уже шел навстречу японке, которая теперь открыто улыбалась ему. Да, ошибки быть не могло, это она… Но если это она, что же тогда случилось с ним?!

Посетители, сидевшие на лавках, глядели на сближающуюся пару с изумлением и любопытством. Что может притягивать инструктора по карате столь неудержимо к загадочной, богатой японке?

Разум Деккера затуманился. Глаза видели то, чего не могло быть. Глаза побеждали. Разум стал сдаваться. Он понимал, что грезит, но не знал, как у него так получилось… Объемно… Живо… Как в стереозале. Тут ему помогали и глаза, которые видели призрака. И сознание, которое до сих пор любило ее.

Но как можно любить мертвую?..

Он подошел к ней и протянул руки, чтобы обнять это видение и вернуться к реальности.

– Мичи?

– Манни.

Она произнесла его имя шепотом, но оно отозвалось внутри него, словно шум урагана. Ее голос потряс его до самого основания. Он уже стал бояться за свой рассудок.

Она протянула к нему руки, но он только стоял перед ней и беззвучно рыдал.

Это была Мичи. Живая.

Часть вторая
Кай-кен
Нож, который использовался женщинами в феодальной Японии для самозащиты.

Спустя два часа после того как они вместе покинули доджо, Деккер и Мичи уже сидели перед токонома, – альковом, – в затененной гостиной ее квартиры, расположенной в доме на Ист-Энд Авеню.

На них были черные шелковые кимоно с монс, геральдическими украшениями, гербами семейного клана Чихары. Гербы были вышиты золотыми, серебряными и белыми нитками на задней стороне каждого рукава кимоно и представляли собой средневекового лучника, который целится своей последней стрелой в орла, парящего высоко в небе. Герб символизировал происхождение семейной ветви Чихары из древнего рода Минамото, представители которого славились по всей феодальной Японии, как наиболее искусные мастера стрельбы из лука.

На голой стене алькова висел развернутый свиток, от руки расписанный золотыми, синими, зелеными и белыми красками. На нем также был изображен лучник, только на этот раз он неподвижно сидел, – очевидно, медитировал, – на берегу затененного листвой деревьев ручья. Это был представитель клана Минамото Йошийе, первый выдающийся лучник, на которого указывали японские исторические книги. Его способность обращаться с этим видом средневекового оружия, а также талант военного стратега снискали ему славу и великую честь называться Хачиман Таро, то есть старшим сыном бога войны.

На полу узкого алькова стояли две бронзовые вазы, в каждой из которой было по красивому букету. Это была икебана, японское искусство букетосложения. Красота может достигаться даже при самом минимуме материала. Имея в своем распоряжении лишь несколько желтых роз и веток вечнозеленых растений, Мичи составила рисунок шока, олицетворение и символ триединства, – небо, человек, земля, – впервые донесенного до японцев в шестом веке буддистскими священниками из Китая.

Деккер без труда смог заметить, что у одной розы из каждой вазы Мичи оторвала по лепестку.

Фириу.

Напоминание о несовершенности в совершенном. Напоминание о том, что в природе все преходяще.

В доджо они почти не говорили между собой.

Японцы называют это – ма. Способность наслаждаться обществом друга или любимого в молчании. Способность изобретать паузы и минуты тишины во время разговора. Это умение очень помогает влюбленным на ранней стадии развития их отношений, когда они еще на рискуют высказать прямо то, что чувствуют. Порой ма – всего лишь проявление вежливости. Или защитная оболочка, слой внешней невозмутимости и самоконтроля. Это можно назвать также регулированием времени, искусством передачи мыслей без применения речи.

В такси Мичи сказала:

– Я люблю тебя. Манни. Я всегда тебя любила. Мое чувство никогда не угасало. Я… Это главное, а остальное можно сказать после.

Деккер даже представить себе не мог границы своего счастья. Никаких условий ее возвращения он не ставил и не думал ставить. Она даже не обязана была признаваться ему в любви. Главное, что она была рядом, что он мог дотронуться до нее рукой, не боясь, что ударит пустоту. Он ничего не требовал и не просил.

Очень быстро пришло осознание, что она действительно вернулась. Деккер даже удивился тому, как скоро оно пришло.

Он также не забыл сказать ей о том, что любит и все эти годы любил.

– В Сайгоне погибли моя мама и сестра, – сказала Мичи. – Но не отец. Он попал в руки северных вьетнамцев. Все эти годы я была далеко от тебя, потому что пыталась спасти его из плена. С самого начала было ясно, что это бесполезное занятие, но… У меня ведь не было выбора…

Деккер хорошо понимал ее.

Гири.

Семья Чихары был связана жесткими и требовательными японскими традициями кровности. Крепость им добавляло само консервативное японское общество. Род Чихары уходил корнями в первое тысячелетие нашей эры. Это был род самураев, которые служили императорам, сегунам, принцам и главам основных японских кланов. Постепенно сами самураи приобрели самостоятельность и выделились в отдельную элиту.

Представители рода Чихары издавна были привилегированными членами правящей военной касты Японии. Во время Второй Мировой войны отец Мичи Джордж Чихара стал «абсолютным» самураем, членом «Джинраи Бугаи» или «Войск Небесного Грома». Так называли солдат Токко-таи, японского спецназа. Костяк этого подразделения вооруженных сил составляли пилоты-камикадзе.

Из-за плохой погоды пришлось отменить смертельный полет Джорджа Чихары на небольшом реактивном самолете, нагруженном двумя тысячами восьмьюстами фунтами взрывчатки. Целью был американский транспортный эсминец, который крутился возле островов Окинавы.

Камикадзе многими в Японии рассматривались, как «самураи от неба». Деккер всегда опасался Чихары. Этот человек, хоть и был связан самурайскими традициями преданности и чести, пал жертвой страшного недуга, название которому – жадность.

* * *

Сайгон, 1974 год.

Тогда Деккер впервые увидел Джорджа Чихару и запомнил тот день до конца жизни. Сама внешность Чихары говорила о том, что это профессиональный убийца. Он был приземист, мускулист, а голова его по форме чем-то напоминала жабью. Он вызвал у американца отвращение и даже что-то вроде испуга.

Да, этот человек был рожден для убийства. И не для одного, а для многих.

Чихара не знал, что его дочь и ее знакомый американец наблюдают за ним из окна их виллы.

Японец отдал короткую команду. Через пару минут его слуги пинками и палками загнали несколько десятков изувеченных, голодных и оттого озверевших псов, собранных специально для забавы на улицах Сайгона, в огороженное место. Вокруг площадки-загона поднимался толстый деревянный забор высотой не менее шести футов.

Деккер и Мичи, прижавшаяся к его плечу, посмотрели вправо. Чихара, – у него было на редкость суровое, неулыбчивое лицо и тяжелый взгляд – неподвижно стоял на платформе, возвышавшейся над загоном. Он смотрел остекленевшими глазами на беснующихся и воющих за забором собак. В одной руке у японца был лук длиной в шесть футов с лишним. Колчан со стрелами был закреплен на его спине. На нем было кроваво-красное кимоно, отороченное золотом. На спине и рукавах красовался фамильный герб. На нем была также хачимаки – головная повязка, довольно широкая, с обозначением «Джинраи Бутаи» и красным кружком, символизировавшим восходящее солнце. Когда человек надевал хачимаки, это означало, что он готовится к серьезному физическому и психологическому испытанию, к бою.

Заложив руку за плечо, Чихара достал стрелу, приложил ее к луку и, согласно традиции японских лучников, сначала поднял лук высоко над головой и только потом направил его на цель. Тетива и оперенный наконечник стрелы были зажаты между указательным пальцем и согнутым большим, что позволяло произвести выстрел с наибольшей мягкостью.

Чихара пустил свою первую стрелу. Она попала одной дворняге грязно-коричневого цвета прямо в шею. Бедное животное, взвизгнув, высоко подлетело в воздух, а, упав, тут же было затоптано взбесившимися от страха и тревоги псами. Вторая стрела пробила навылет костистое и покрытое коростами тело другой собаки и воткнулась в горло третьей. Еще выстрел и маленькая собачка был пригвождена к деревянному забору загона. Теперь паника распространилась на всех животных. Инстинкт требовал одного – бежать от страшной смерти. Но забор был слишком высок. Собаки, как правило, не долетали до свободы всего несколько дюймов и падали обратно в пыль.

Чихара, – лучник, потомок древнейшего самурайского рода, – хладнокровно продолжал истребление.

Мичи отвернулась.

– Он занимается этим ежемесячно. Из века в век наши предки именно таким способом тренировали свою меткость. Тебе, американцу, это кажется… Я понимаю…

«Берегись этого сукина сына, – подумал потрясенный Деккер. – Не дай бог тебе с ним встретиться на узкой тропинке. Не дай только бог!..»

* * *

На протяжении сотен и сотен лет представителей семьи Чихара учили отдавать предпочтение гири перед ниньзо, то есть долгу перед человеческими чувствами, коллективным обязательствам перед личными желаниями. Гири олицетворяло собой долг, преданность, социальная ответственность. Под словом ниньзо подразумевали хаос, беспорядок, суетное беспокойство, трагедию.

Мичи, воспитанной в клане Чихары, было весьма не просто решиться на знакомство и близкие отношения с американцем. Деккер понимал, какую смелость она на себя взяла и за это еще больше любил ее. И все же ей никогда не суждено было окончательно сбросить со своих плеч бремя тысячи лет развития родовых традиций и устоев, и Деккер это также знал и понимал.

В кошмаре Вьетнама любовь явилась для него единственной, спасительной отдушиной. Любовь к Мичи – это все, что у него было. И он не собирался терять эту любовь из-за каких-то там японских предрассудков.

Любовь соединила их. Они познакомились в Сайгоне во время Танабаты. Так назывался японский фестиваль, который проводился в честь двух влюбленных, – звезд Веги и Альтаира. Легенда гласила, что этим влюбленным суждено встречаться лишь раз в году, в июле. При условии, что не будет дождя.

Чествующие небесных влюбленных толпы сайгонских японцев собрались под открытым небом, чтобы молить бога о хорошей погоде. Каждый писал какое-нибудь стихотворение на листочке цветной бумаги, которые потом развешивали в садах на бамбуковых деревьях. Такова была традиция.

Он встретил ее в тот праздничный день на одной из улиц Сайгона, запруженной толпами веселых людей. Деккеру тогда было двадцать четыре года. У него не было ни сада, ни бамбуковых деревьев, поэтому он носил стихотворение у себя в кармане. Двадцатидвухлетняя красивая японка была приятно изумлена тем, что американцу известен этот праздник и этот обычай. Она, правда, не задумывалась над тем, верит ли он во все это, как верят японцы, но это было в конце концов уже неважно.

– Чем хуже здесь становится, – сказал ей тогда Деккер, – тем больше надежд у меня почему-то появляется. Я написал стихотворение и от этого пустяка мне сразу стало легко на душе и тепло в сердце. Правда, не знаю, что теперь делать с этим листочком бумаги…

Мичи, глядя ему прямо в глаза, протянула руку. Сакае, ее старшая сестра, сопровождавшая ее по фестивальным улицам, стреляла своими обеспокоенными карими глазами то на Мичи, то на Деккера. Она увидела, как он передал Мичи свое стихотворение, заметила, как при этом соприкоснулись их руки и как долго это прикосновение задержалось… Мичи была юна, красива, стройна. Американец обладал теми же признаками… Она сразу же подумала об их отце. Она знала, что то, чему только что стала свидетельницей, так же опасно и страшно, как и Северо-Вьетнамская Армия, которая с каждым новым днем все ближе продвигалась к Сайгону.

Еще даже до знакомства с Мичи Деккер уже кое-что слышал об ее отце. Ведь тот являлся одним из самых процветающих японских предпринимателей во всей Юго-Восточной Азии. Джордж Чихара являлся владельцем двух авиакомпаний, недвижимости в Южном Вьетнаме, Лаосе и Макао, строительной компании, кроме того он являлся производителем детских игрушек. И поскольку ЦРУ занимало три этажа в шестиэтажном американском посольстве в Сайгоне, где нес охрану морской пехотинец Манфред Деккер, он знал, что Чихара является также помощником американской разведки в этой стране. Он делал ЦРУ то, что от него просили, а взамен просил помощи в тех случаях, когда нужно было добиться чего-нибудь своего. В основном, сотрудничество касалось вопросов наркотиков и контрабанды золота и бриллиантов.

Однако, это была не единственная сомнительная связь Чихары. Было известно, что он также имеет контакты с американской мафией, а точнее, с кланом Молизов из Нью-Йорка. В Сайгоне мафиози сколачивали огромные деньги и становились богачами на строительных подрядах для американской армии, а также на золоте и наркотиках. Собирала мафия дань и с многочисленных американских бейсбольных клубов, которые были разбросаны по всему Южному Вьетнаму. Дань эта исчислялась в итоге миллионами долларов. Чихара обращался за помощью к американской организованной преступности, когда нужно было подкупить кого-нибудь из вьетнамских политиков или американских генералов.

Среди сайгонских японцев Чихара был главным куромаку. Изначальное значение этого слова – черная занавесь в национальном японском театре «Кабуки», – очень скоро приобрело переносный смысл. Куромаку называли «торговца властью» в темном царстве японского бизнеса. Попросту – самого влиятельного человека. У Чихары был стальной взгляд. Его этические принципы были весьма и весьма сомнительного свойства. Благодаря всему этому, он получил прозвище «Змея». Тут, очевидно, содержался намек на ту скорость, с которой он расправлялся со своими противниками и врагами.

ЦРУ нуждалось в Чихаре. А поскольку он «слишком много знал», американская разведка еще и побаивалась японца.

* * *

События в огромном манхэттенском дуплексе,[2]2
  Квартира, расположенная на двух этажах с внутренней лестницей.


[Закрыть] выходящем окнами на Ист Ривер, разворачивались в следующем порядке.

Мичи и Деккер разделись, помылись, затем легли «понежиться» в огромную ванну. Здесь не было стандартного кафеля. Стены помещения представляли собой панораму фресок с изображением заснеженных вершин гор, безоблачного голубого неба и древних замков. Цвета были по преимуществу бежевые и серые, черные и золотистые. Пол был почти полностью, – с несколькими, «эстетическими» просветами, – закрыт татами и циновками. Тихо наигрывала музыка. Звуки нескольких инструментов сливались в восхитительную мелодию. Тут можно было различить и кого, тринадцатиструнную японскую арфу, деревянные флейты и самизен, японскую балалайку с обтянутой пергаментом декой.

Звуки музыки вели в затененную гостиную. Солнце пробивалось сюда лишь узким лучом и падало прямо в камин. Здесь был установлен телефон, напрямую связанный с Токио, телевизор с кабельной установкой, телекс. Аппаратура была скрыта за черно-красной лакированной ширмой. Деньги на квартиру и всю обстановку были затрачены немалые. Мичи всем была обязана бриллиантам. Дело в том, что она являлась руководителем нью-йоркского отделения токийской фирмы «Пантеон Даймондс». Ее очень ценили. Она была одной из самых высокооплачиваемых сотрудниц.