Текст книги "Иван Тургенев и евреи"

В Россию проникает идеология либерализма. Она выражала мировоззренческую позицию личности, которая принимала мир таким, каков он есть, и, предполагая желательным его неуклонное совершенствование, не ожидала пришествия Царства Божия на землю, а провозглашала пафос трезвого, деловитого труда в условиях “серой” обыденности[143]143
  В настоящее время преобладают иные критерии характеристики либерализма во главе с принципом свободы предпринимательства и невмешательства государства в процесс производства и распределения продукции, – см., например, [ХАЙЕК].


[Закрыть]. Эта идеология быстро завоевала симпатию русских европейцев, которым импонировала похвала индивидуальности, признаваемой либералами целью и двигателем исторического прогресса[144]144
  Примечательно в этой связи, что в России в разные времена появлялись и консервативные европейцы, и неевропейские либералы.


[Закрыть]. Но в силу того, что передовые европейские идеи накладывались на неразвитые общественные отношения и формы культурной жизни, либерализм в России соседствовал не только с апофеозом первозданной природы, как на Западе, но и с идеализацией патриархально-аграрного общества [ЩУКИН (III). С. 86–89].

По поводу русского либерализма и Тургенева как выразителя либеральных идей известный историк и литературовед Михаил Карпович писал:

Говорить о русском либерализме довольно трудно. В тот период, который мы обсуждали, то есть 1860–1870-е гг., на русском горизонте он не имел ясных очертаний. Он не был сильным движением, не имел опоры в массах, но не будем забывать о том, что и революционное движение не имело тогда опоры в массах. Однако для радикального революционного движения, особенно в его конспиративной форме (а такое движение в России и существовало), опора на широкие массы менее необходима, чем для умеренного конституционного движения. В этом есть некий парадокс, но я убежден, что это правильный парадокс. В первоначальном значении парадокс – это истина, которая на первый взгляд не похожа на истину. Так и обстоит дело в отношении этой проблемы.

<…> Бердяев, например, говорил о «бесцветности» прозападного русского либерализма. И действительно, по сравнению с другими течениями, оно было если не бесцветным, то менее ярким. Консервативные славянофилы, с одной стороны, революционеры-народники, с другой, даже некоторые крайние реакционеры настаивали на своеобразии и исключительности России, на ее отличиях от западного мира, ее особой миссии и т. д. Другими словами, их можно считать выразителями «нативизма» в русской интеллектуальной истории. Естественно, что поэтому они казались более оригинальными, чем либералы-западники.

С другой стороны, либералы, исходя из своих предпосылок, подчеркивали сущностное сходство русской исторической судьбы с судьбами Запада. Поэтому они сами провоцировали нападки противников, в глазах которых были просто подражателями Запада, игнорирующими уникальность и оригинальность национальной индивидуальности России. Другими словами, на них стояло клеймо чужаков. Более того, я уверен, что по самой природе кредо либерализма, не только российского, но любого, не так эффектно, как кредо консерватизма или кредо революционеров. Это интеллектуальный средний путь, стремление к синтезу между крайними противоположностями. А такой синтез часто кажется нежелательным компромиссом[145]145
  Это утверждение звучит вполне актуально на фоне постоянно декларируемой современным российским официозом враждебностью к идеям западного либерализма.


[Закрыть].

<…> Без компромисса нет демократии. Тот, кто знает, как достичь компромисса, достоин похвалы. В России же это, скорее, порок. Я думаю, это наследие рассматриваемого периода, потому что для тогдашних радикалов слово «либерал» было позорным, как и слово «компромисс». Очень смеялись над таким качеством, как [пропуск в тексте], которое означало умеренность и нечто похожее на точность и пунктуальность. В конце концов, что плохого в умеренности и пунктуальности? Но это была смешная характеристика для «слабых в коленках» либералов, которые всегда стремились к умеренности и точности.

<…> Типичные либеральные добродетели, как терпимость и способность смотреть на вещи с разных сторон, тоже подвергались насмешкам. Говорили: «А, это один из тех, кто всегда говорит: с одной стороны, с другой стороны». Да, в конечном счете, настоящее обсуждение серьезной проблемы требует, чтобы ее рассматривали с одной стороны и с другой стороны. Определенная степень релятивизма и скептицизма (очевидно, что либералы не должны увлекаться широкими обобщениями), апелляция к здравому смыслу и т. п. – все это добродетели, лишенные драматизма и эффектности.

Маловероятно – на самом деле, я должен сказать: невероятно, – что либерализм способен создать всеобъемлющую философию жизни, некий Weltanschauung, мировоззрение, которое легло бы в основу политической деятельности, грандиозную концептуальную схему, что-то подобное марксизму, например монистическую теорию истории. Либералы, именно потому, что они либералы, больше склонны к плюрализму, нежели к монизму, и это опять-таки отличает их и от радикалов, и, по крайней мере, от определенных направлений консерватизма, и, конечно, от некоторых реакционных философов.

Либерализм склонен к дифференциации различных областей человеческой деятельности, что противоречит тоталитарной тенденции обеих крайностей. Либералы склонны отдавать Богу Богово, а кесарю – кесарево, что работает в том же направлении.

<…> В первой половине XIX в. в Европе еще встречались красноречивые, сильные выразители либерального кредо. Джефферсон в Америке, Бенджамен Констан или Токвиль во Франции, Джон Стюарт Милль в Англии. «О свободе» Милля – последний великий документ либеральной философии.

<…> Иван Тургенев, <…> жил как раз в этот период и, я думаю, являлся истинным представителем либерализма, а в некотором отношении – типичным русским либералом. <…> Совершенно очевидна тесная связь между западничеством Тургенева и его либерализмом <…>.

<…> Тургенев рассматривал рабство как нравственное зло, несовместимое с человеческим достоинством. Другими словами, большее значение он придавал правам человеческой личности, нежели социальной справедливости. <…> довольно характерно для Тургенева и его либерализма то, что при обсуждении крестьянского вопроса он демонстрировал некий рационализм. В отличие от славянофилов, а позже и в отличие от Герцена, у него не было никаких иллюзий относительно замечательных качеств и возможностей русской сельской общины. В короткой записке по крестьянскому вопросу, написанной в 1842 г., сразу по возвращении в Россию, Тургенев, полемизируя со славянофилами, в частности, говорит: мир (русский термин, обозначающий сельскую общину) сводит к нулю права личности, а за них он боролся и будет бороться до конц. Единственно из-за того, что «мир», в понимании Тургенева, подавляет личность крестьянина, он выступал против «мира».

<…> В период, последовавший за 1848 г., мы находим Тургенева в жесткой оппозиции и к революционным рабочим, которые, по его мнению, презирают культуру, видя в ней буржуазную роскошь, и к авторитарной реакции <…> во Франции, которая также попирает права и свободы личности. В обоих случаях по одной и той же причине движение неприемлемо для Тургенева: оно разрушает и оскорбляет права личности.

<…> В период реформ, то есть и во время царствования Александра II, и даже за некоторое время до этого, Тургенев снова оказался в России. Поначалу в нем возродился оптимизм, на некоторое время угасший под влиянием событий 1848 г. Он попытался принять некоторое участие в интеллектуальном и социальном сдвиге, который происходил в России в то время. Но действовал он довольно своеобразно. Есть свидетельство, что с конца 1850-х и в начале 1860-х гг. он серьезно размышлял над двумя проектами, обсуждая их с другими людьми, хотя ни один из них не осуществился. Один проект – организовать экономический журнал, который убедил бы провинциальное дворянство в необходимости освобождения крестьян. Дело в том, что в это время правительство уже подало сигнал к обсуждению освобождения крестьян, и для этого в разных частях страны сформировали так называемые губернские комитеты. Тургенева пугали невежество и низкий культурный уровень, которые демонстрировали многие помещики, он видел в них большую опасность для успешного проведения реформы. Экономический журнал, в котором он хотел принять самое активное участие и в который пригласил бы также других компетентных людей, должен был играть важную роль в просвещении дворян ради их собственных интересов.

Почти одновременно он разрабатывал другой проект, касающийся организации просветительского общества для образования крестьян. Так что, как видите, в обоих случаях он действовал во имя разума. Невежество и недостаток культуры Тургенев рассматривал как главную беду России. Это, конечно, далеко от тех планов, которые вынашивали такие радикалы, как, скажем, Чернышевский и даже Герцен, – более определенные в политическом смысле и более радикальные, чем умеренная схема Тургенева.

Несмотря на зарождающиеся различия, Тургенев в период с конца 1850-х и до 1862 г. создал временный союз между двумя группами, которые примерно можно обозначить так: Герцен, с одной стороны, и молодые радикалы, группировавшиеся вокруг журнала «Современник», с другой. Союз с Герценом имел форму тайного участия Тургенева в журнале «Колокол». Тайного потому, что Тургенев не являлся политическим эмигрантом и не мог участвовать в деятельности журнала открыто. На самом деле он практически не писал в «Колокол», а выступал неким тайным иностранным корреспондентом Герцена. Живя в России, имея всевозможные связи в литературных и аристократических кругах, а также в правительстве, он мог добывать интересную информацию и сообщать ее Герцену, который использовал эти материалы в своих статьях, жаля правительство, нападая на реакционеров и т. д.

<…> Тургенев сильно разочаровался в правительстве, но, несмотря на это, оставался лояльным по отношению к нему. Он не хотел порывать отношения и начинать открытую критику, так как глубоко разуверился в том, что в России возможна конструктивная революция, и так же глубоко боялся революции разрушительной.

Тургенев обвинял молодых радикалов в том, что своими глупыми действиями они провоцируют и усиливают реакцию в стране. В целом он считал, что революционное движение, развивавшееся в России в 1860-х гг., приносит больше вреда, чем пользы, и ведет к нежелательным последствиям. Он одинаково жестко был настроен и против реакции правительства, и против революционеров, которые несли почти такую же ответственность за ту тяжелую ситуацию, которая казалась ему порочным кругом: сильная реакция усиливает революционное движение, растущее революционное движение усиливает реакцию.

<…> В 1860-х гг. программа Тургенева была следующей. Он предлагал не революционные действия, а давление на правительство со стороны просвещенного общественного мнения. Он рассматривал такое давление как некую лояльную правительству оппозицию. Оппозиция, к примеру, должна признать, что освобождение крестьян – положительное дело огромной важности. Но в то же время правительству надо указать на то, что дело освобождения необходимо довести до конца, делая некоторые добавления и усовершенствования, для того, как он выражался, чтобы привести все государственные учреждения в России к гармонии с теми радикальными переменами, которые произошли в связи с этой реформой. Это, конечно, означало полное реформирование всей администрации, судебной власти, финансов и т. д. Правительство должно закончить дело, начатое им самим, и в этом его поддержит общественное мнение.

<…> В 1870-е и в начале 1880-х гг. Тургенев предстает разочарованным человеком, но все еще верит в либерализм. Революционное движение, вместо того чтобы ослабевать, развивалось и становилось все более и более ожесточенным. Этого Тургенев, конечно, не мог принять. С другой стороны, реакция тоже усиливалась, и, вместо того чтобы последовать совету Тургенева продолжать реформы, правительство начало урезать то, что уже было сделано. Положение умеренного либерала в такой ситуации оказывалось крайне несчастливым, но Тургенев крепко держался на своей первоначальной позиции. Его отношение к русским революционерам в то время было в чем-то двойственным. Оно интересно главным образом с точки зрения собственного интеллектуального и эмоционального склада Тургенева. Он не одобрял цели революционеров и методы, которыми они действовали, но его привлекали личности, в особенности их самоотверженность.

<…> В 1881 г., совсем незадолго до смерти, Тургенев опубликовал во Франции очень интересную статью. Она была напечатана в марте 1881 г. в «La Revue Politique et Litteraire», сразу после убийства революционерами Александра II и восшествия на престол нового императора, Александра III. Статья анонимная. Автор говорит о партии, которую называет партией либеральных конституционалистов и представителем которой себя чувствует. Говорит о той российской ситуации, в которой они находятся, занимая место между ультранационалистами, то есть консервативной партией, и нигилистами, или революционной партией. Но он, тем не менее, думает, что обязанность либеральных конституционалистов, столь же трудная, как их позиция, состоит в том, чтобы обратиться к новому императору и попытаться убедить его в том, что либеральные реформы, не представляя никакой угрозы трону, могут только укрепить положение монархии. Он выражает надежду на то, что либералы могут достичь успеха, если обратятся к Александру III. Среди прочего Тургенев пытается подчеркнуть: в своем желании реформ для России либералы никоим образом не руководствовались простым желанием подражать Западной Европе. Они на самом деле чувствуют, что необходимы глубокие изменения в политической организации России. И как типичный западник, он добавляет: русские принадлежат той же расе, что и все остальные европейские народы. Их образование и цивилизация такие же, как и в западноевропейских странах. Их нужды – такие же, их язык подчиняется, как он полагает, правилам той же грамматики. И он задает уместный вопрос: так почему политическая жизнь русского народа не может быть организована на тех же основах конституционализма, какие разделяют соседние западноевропейские страны?

Это можно считать политическим завещанием Тургенева… [КАРПОВИЧ].

Тургенев, как либерал, человек умеренных взглядов, симпатизировавший Александру Второму и одобрявший его политику реформ, всякий раз выступал против обличительно-резкого тона герценовских материалов, излишней критики им правительственных решений. В том же письме А.И. Герцену он пишет:

Не брани, пожалуйста, Александра Николаевича – а то его и без того жестоко бранят в Петербурге все реаки <реакционеры> – за что же его эдак с двух сторон тузить – эдак он, пожалуй, и дух потеряет[146]146
  Тургенев тревожился, и вполне справедливо, что косность правящих верхов и безынициативность широких народных масс, отученных за века рабского прозябания под помещичьим управлением самостоятельно мыслить, может сыграть на руку «реакам» и реформы не пойдут. Он писал по этому поводу гр. Е.Е. Ламберт 22 декабря 1857 (3 января 1858) г.: «Я здесь в Риме всё это время много и часто думаю о России. Что в ней делается теперь; двинется ли этот Левиафан (подобно английскому) – и войдет ли в волны или застрянет на полпути? До сих пор слухи приходят все довольно благоприятные; но затруднений бездна – а охоты, в сущности, мало Ленив и неповоротлив русский человек – и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать. Но нужда – великое слово! – поднимет и этого медведя из берлоги. Не дождусь я мая… в мае я вернусь к себе в деревню [ТУР-ПСП. Т. С. 3. С. 283–284].


[Закрыть] [ТУР-ПСП. Т. С. 3. С. 285–286].

Император «дух» не потерял и провел крестьянскую реформу, а за ней и целый ряд других – см. Гл. II, кардинально изменивших общественно-политический уклад российской жизни.

Ходили слухи, будто бы Александр II признавался, что «Записки охотника» Тургенева были одним из главных двигателей его крестьянской реформы. А М.М. Ковалевский в своих «Воспоминания об И.С. Тургеневе» [И.С.Т.-ВВСОВ. С. 134–148], впервые напечатанных в 1883 г., утверждал, что «некоторые англичане и французы до сих пор не прочь думать, что крестьян освободили у нас потому, что Тургенев написал свои “Записки охотника”» [ПРОКУДИН. С. 227].

Хотя все видные русские писатели второй половины ХIХ в. выступали против крепостного права и ратовали за его уничтожение, именно за Иваном Тургеневым навсегда осталась слава непримиримого борца с крепостничеством, которое он считал своим «личным врагом». Эдмон де Гонкур 2 марта 1872 г. записывает в дневнике следующее признание Тургенева:

Будь я человеком тщеславным, я попросил бы, чтобы на моей могиле написали лишь одно: что моя книга содействовала освобождению крепостных [ГОНКУР. Т. II. С. 151–152][147]147
  Об этом также говорится в воспоминаниях о Тургеневе французского генерала Батиста Фори (1853–1938): «Всё, что хотел бы <он > пожелать для своей могилы, – это чтобы на ней были выгравированы слова о том, что моя книга («Записки охотника») послужила делу освобождения крестьян» [И.С.Т.-ВВСОВ. С. 284].


[Закрыть].

В этих словах,

которые из всех русских знаменитостей ХIХ в. произнес лишь Иван Тургенев, он предстает пред нами – его потомками, как истинный европеец, одно из самых крепких и живописных звеньев той великой цепи, которая связывает нас, русских, с жизнью человечества [МЕРЕЖКОВСКИЙ].

27-го СЕНТЯБРЯ 1883 г.

(На смерть И.С. Тургенева)

Вот благородное угасло сердце…

«Гамлет»

 
Своей мы гордостью и славой
Тебя недаром признаем;
За человеческое право
Являлся честным ты бойцом.
 
 
Когда, исполненный смиренья,
Народ наш в рабстве изнывал,
Великий день освобожденья
К нему ты страстно призывал.
 
 
Корыстных, суетных, беспечных
Твой голос смелый устыдил…
Любить в глубоко человечных
Своих созданьях ты учил.
 
 
На скорбь людскую и страданья
Ты находил в душе ответ;
Ты мысль будить, будить сознанье
Не уставал на склоне лет.
<…>
 
 
Да, человек он был! – словами
Поэта скажет край родной,
С благоговением цветами
Венчая холм могильный твой.
 

Алексей Плещеев

Глава III. Иван Тургенев в глазах современников и потомков

 
Счастливец! из доступных миру
Ты наслаждений взять умел
Всё, чем прекрасен наш удел:
 
 
Бог дал тебе свободу, лиру
И женской любящей душой
Благословил твой путь земной.
 

Н. Некрасов. Тургеневу (21 июля 1856)

По силе своего поэтического таланта Тургенев не уступает никому из ныне живущих писателей Европы <…>, и чем глубже вчитываешься в его сочинения, тем больше поражаешься его дарованию и мастерству <…>. Нация, которая <…> породила такого писателя – и не его одного, – поистине может оправдать любые надежды.

Юлиан Шмидт[148]148
  Schmid Julian. Iwan Turgénjew//In: Preußische Jahrbücher 1868. № 22. S. 461.


[Закрыть]

 
Но ты, наш друг, учитель и поэт,
Средь нас живешь! Сверкает над тобою
Бессмертия нетленный, чистый свет!
 

Константин Бальмонт «Памяти И.С. Тургенева»

Из всех литературных знаменитостей ХIХ века Иван Тургенев выделяется прежде всего тем, что, будучи самым известным на Западе в 1860–1880-х гг. русским беллетристом, он не только

один из первых открыл удивленному Западу всю глубину, всю прелесть и силу русского духа [МЕРЕЖКОВСКИЙ (I)],

– но и лично вошел в современную ему европейскую литературную жизнь, оставив в ней заметный след. В глазах современников Тургенев был первым и по сей день, пожалуй, остался единственным из русских писателей, кто тесно сдружился с Западным литературным и интеллектуальным сообществом в лице его ведущих представителей. В культурологическом плане, Иван Тургенев, всем восприятием рецепцией своей личности современными ему западными литераторами и критиками, наглядно иллюстрирует точку зрения Михаила Бахтина, что:

Чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает себя полнее и глубже <…>. Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись и соприкоснувшись с другим, чужим смыслом: между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и односторонность этих смыслов, этих культур [БАХТИН. С. 354].

Существует мнение, что:

И.С. Тургенев интересовал западного читателя не только своими образами русской жизни, но и тем ещё, что эти образы помогали лучше понять и себя, и окружающую действительность [ТОМАН. С.67].

Именно на Западе, в преддверии «La Belle Époque»[149]149
  «La Belle Époque» («Прекрасная эпоха») – условное обозначение периода западноевропейской истории между семидесятыми годами XIX в. и 1914 г., знаменующегося явлениями ускоренного технического прогресса, расцвета, естественных наук и медицины, экономических успехов, становления социологии и этнографии, археологических открытий, спора вокруг «женского вопроса» и начала суфражистского движения, мира в политических отношениях.


[Закрыть], Иван Тургенев познакомился с евреями, в большинстве своем видными общественными деятелями, литераторами, издателями, художниками и врачами. Примечательно, что, как уже отмечалось, он не придавал какого-либо особого значения этно-религиозному происхождению этих своих знакомых и ничем не выделял их из общего круга общения. В то же самое время и в тех же сферах Тургенев не менее тесно общался с лицами, известными своими антисемитскими настроениями, например, писателями Альфонсом Доде, Жюлем Верном, братьями Гонкурами, а из русских литераторов, подолгу обретавшихся за рубежом, – с графом Алексеем Константиновичем Толстым, Афанасием Фетом, Болеславом Маркевичем, Иваном Гончаровым и др.

Среди многочисленных русских эмигрантов-революционеров, с которыми поддерживал отношения Тургенев, оголтелый антисемитизм манифестировал Михаил Бакунин – см. в Гл. I[150]150
  Примечательно, что никто из других известных русских политэмигрантов ХIХ в., с коими общался Тургенев, – ни Герцен, ни Лавров, ни Лопатин, ни Сазонов, никогда не декларировал антисемитских взглядов. Для Сазонова в частности Карл Маркс являлся «дорогим учителем», единомыслием – далеко не полным! – с которым он гордился, см. – [ИТЕН-ТВАРД].


[Закрыть].

Сам по себе «еврейский вопрос», столь живо дискутировавшийся на Западе в свете широкой волны эмансипации еврейства и связанных с нею общественно-политических проблем, явно не интересовал Тургенева. Отчасти это, видимо, было связано с тем, что, как он утверждал в письмах П.В. Анненкову от 25 марта (6 апреля) 1862 г., а затем Герцену от 23 октября (4 ноября) 1862 г.:

политической искры, к сожалению, во мне нет. Я вполне согласен с тобою, что я – не политическая натура [ТУР-ПСП. Т. 5. 45 и С. 123].

Вместе с тем, по мнению историков, Тургенев был,

одним из самых светлых русских политических умов. Поразительна проницательность и верность его суждений, сохранивших до наших дней всю свою содержательность и свежесть[151]151
  Лютов Т. Политические взгляды Тургенева//Новый путь. 1944. № 8. С. 3, цитируется по [Равдин. С. 885].


[Закрыть].

Эта точка зрения легко подтверждается при детальном знакомстве с письмами Тургенева к Герцену. Скорее всего, на фоне бурных политических событий, происходивших в Европе и России «еврейский вопрос» не представлялся Тургеневу и ни особенно важным, и не слишком интересным. Во всех странах, включая Российскую империю, по ходу развития общеевропейской тенденции либерализации общества он постепенно решался самым благоприятным образом, – см. об этом в Гл. IV. К тому же, исповедуя, как свободомыслящий либерал, принцип терпимости к различным взглядам и мнениям, Тургенев, скорее всего, не находил ничего предосудительного в антиеврейских высказываниях своих французских друзей и знакомых. Такого рода манера поведения с его стороны вполне соответствовало правилам хорошего тона того времени. Даже в самом либеральном обществе над евреями охотно подтрунивали, относились к ним свысока, порой с оттенком презрения… Такие выдающиеся фигуры, как Гейне, Мендельсон-Бартольди, Мейербер, Иоганн Якоби, Кремьё, Лассаль или же Бертольд Ауэрбах часто становились объектами антисемитских нападок. Неприязненно, а подчас и грубо антисемитски позволяли себе высказываться о евреях самые видные представители западноевропейского интеллектуального сообщества, такие, например, как писатель-демократ Виктор Гюго, которого Тургенев недолюбливал, или же его большой поклонник, знаменитый философ, историк религий и писатель Эрнст Ренан, писавший в частности:

Если все нации во все века преследуют кого-либо, то, конечно, должна же быть этому какая-то причина. До нашего времени еврей втирался всюду, требуя себе общего права; он сохранял свой особый статус; он хотел получить гарантии, какими все пользуются, а сверх того, и изъятия в свою пользу… Он хотел пользоваться преимуществами нации, не будучи нацией… Нации <…> созданы крестьянами и воинами; евреи ничем не участвовали в их учреждении… Несправедливо требовать себе прав члена семьи в доме, который вы не строили <…>

<…> Евреи оказали миру столько добра и причинили ему столько зла, что мир к ним никогда не будет относиться справедливо. Мы слишком в долгу перед ними и в то же время слишком хорошо видим их недостатки для того, чтобы самый вид их нам не досаждал. <…> этот «человек скорбей», вечно жалующийся, подставляющий под удары свою спину с терпением, которое само по себе нас раздражает; это создание, которому чужды все наши инстинкты чести, гордости, славы, деликатности и искусства… [РЕНАН. С. 27].

«Бросившись вниз головой», по его собственному выражению, «в немецкое море», Тургенев сначала (1838)

учился в Берлинском университете, несколько лет прожил в Баден-Бадене, писал стихи («Немец») и вел переписку на немецком языке (с Беттиной фон Арним[152]152
  Под впечатлением от революции 1848 г. в 1852 г. Беттина фон Арним написала книгу «Беседы с демонами», в которой призвала отменить смертную казнь и признать права женщин и евреев. По своим взглядам она была близка ранним социалистам.


[Закрыть], Паулем Хейзе, Юлиусом Роденбергом и своим многолетним другом, художником и писателем Людвигом Пичем), был знаком с огромным количеством поэтов, переводчиков, литературных критиков и художников; кроме уже перечисленных в круг знакомых Тургенева входили Эдуард Мёрике, Теодор Шторм, Густав Фрейтаг[153]153
  В 1855 г. Г. Фрейтаг закончил свой шеститомный роман «Дебет и кредит» («Soll und Haben»), в котором немецкая семья иллюстрирует его представление об идеальном буржуазном типе, сочетающим в себе порядок, честность и твердую добродетель. В свою очередь еврейская буржуазная семья демонстрирует пример грязного ростовщичества и спекулянтского аморализма. Будучи одним из самых популярных и широко читаемых немецких романов XIX в., «Дебет и кредит» во второй половине ХХ в. подвергся в Германии жесткой критике как ксенофобское произведение, а его автор – обвинениям в антисемитизме.


[Закрыть], Бертольд Ауэрбах, Фридрих Боденштедт, Людвиг Фридлендер, Пауль и Рудольф Линдау, Адольф Менцель. <…> Благодаря тесным связям с ведущими деятелями немецкоязычных литературных кругов Тургенев был хорошо осведомлен о многообразной рецепции русской литературы в Германии. Как свидетельствуют его письма литературному критику Юлиану Шмидту или близкому другу Людвигу Пичу, он пристально следил за этой рецепцией и не раз пытался повлиять на то, как воспринимаются немецкими читателями его собственные произведения и сочинения других русских писателей. Так, например, <…> в 1881 году посылает влиятельному издателю журнала «Гренцботен» («Grenzboten») Шмидту роман Толстого «Война и мир» с рекомендательным письмом. Шмидту он постоянно отправлял немецкие и французские переводы собственных произведений, так как ему была очень важна их литературно-критическая оценка. «Сочинение Ю. Шмидта обо мне («Iwan Turgenjew» в журнале «Preußische Jahrbücher» 1868) – несомненно, самое лучшее, что написано о моей скромной персоне, и я очень благодарен ему», – пишет Тургенев Пичу в письме от 17 (29)1868 г. В упомянутом эссе Шмидт называет Тургенева писателем, которому нет равных в Европе по силе поэтического таланта. О том, что Тургенев сознательно и активно взял на себя роль литературного посредника, свидетельствуют многие из его писем коллегам по перу и критикам. Так, в письме Морицу Некеру от 16 (28).04.1879 г. он пишет, что видит свою важнейшую писательскую задачу в том, чтобы ближе познакомить европейцев с Россией.

<…> Произведения Тургенева очень быстро переводились на немецкий язык. Благодаря «Запискам охотника» он моментально получил известность в Европе, прежде всего во Франции и Германии. «Записки охотника» были переведены на немецкий язык Августом Видертом в том же 1852 году, когда были изданы в России (сначала перевод появился в газетах и журналах, в 1854 году первая часть вышла отдельной книгой; вторая часть была издана в 1855 году в переводе Августа Больца, содержащем ошибки). Необычайную популярность у немецких читателей приобрело двухтомное издание рассказов Тургенева в переводе Фридриха Боденштедта (1864–1865). С конца 1860-х годов каждое издательство считало своим долгом опубликовать на немецком языке какого-нибудь русского автора – и по возможности Тургенева, – невзирая на конкуренцию с другими издательствами. Так, в 1877 году, спустя всего несколько месяцев после публикации в России романа «Новь», один за другим появились пять его немецких переводов. Переводить Тургенева брались многие: <переводы> Вильгельма Вольфсона, Вильгельма Хенкеля, Боденштедта, <…> Видерта и Морица Гартмана <…> очень высоко ценил сам Тургенев <…>. Произведения Тургенева очень быстро переводились на немецкий язык. Благодаря «Запискам охотника» он моментально получил известность в Европе, прежде всего во Франции и Германии. «Записки охотника» были переведены на немецкий язык Августом Видертом в том же 1852 году, когда были изданы в России (сначала перевод появился в газетах и журналах, в 1854 году первая часть вышла отдельной книгой; вторая часть была издана в 1855 году <…>. Необычайную популярность у немецких читателей приобрело двухтомное издание рассказов Тургенева в переводе Фридриха Боденштедта (1864–1865). С конца 1860-х годов каждое издательство считало своим долгом опубликовать на немецком языке какого-нибудь русского автора – и по возможности Тургенева, – невзирая на конкуренцию с другими издательствами. Так, в 1877 году, спустя всего несколько месяцев после публикации в России романа «Новь», один за другим появились пять его немецких переводов.

<…> Внушительное количество переводов свидетельствует о большой популярности Тургенева в Германии, где с середины 1870-х до середины 1880-х годов он был самым известным русским прозаиком[154]154
  По свидетельству Т. Фонтане, Р. Линдау сказал следующее: «Если Вы почитаете Тургенева так же, как я, то едва ли Вам близка современная новеллистика, особенная немецкая. Ей недостает правдивости, объективности, реализма. Герои постоянно говорят и делают то, что они делать и говорить никак не могут» [ЛЕМАН]. Сам же Т<еодор> Фонтане был первым из немецких писателей, который признал непосредственное влияние И.С. Тургенева на свое творчество. В письме к Л. Пичу от 23 декабря 1883 года он пишет следующее: «Вы упомянули Менцеля и Тургенева. На обоих я смотрю, как на своих учителей» [ТОМАН. С.67].


[Закрыть]. Еще и в 1890 году критик Виктор Хен констатирует «культ Тургенева» в Германии, а один из рецензентов «Журнала иностранной литературы» («Magazin für die Literatur des Auslandes») писал в 1877 году, что издатели и переводчики неистово набрасываются на все сочинения Тургенева <…>. «Записки охотника» и романы «Отцы и дети», «Дым», «Новь» принесли Тургеневу славу компетентного «биографа русского народа» и надежного информатора о культурных и общественных условиях и тенденциях в России. Благодаря своему «мягкому юмору», <…> мастерству лирического пейзажа и тонкого психологического портрета Тургенев оказался близок немецкому «поэтическому реализму», в особенности творчеству Теодора Шторма, которого он нередко напоминал немецким читателям и критикам. Этнографические описания в «Записках охотника» вызывали в памяти ключевой для становления немецкого реализма жанр деревенского рассказа (Dorfgeschichte). Не случайно одним из важнейших собеседников Тургенева был Бертольд Ауэрбах <…>, самый значительный автор немецких деревенских рассказов. Литературное влияние Тургенева испытали прежде всего Фонтане и некоторые поздние реалисты, например Леопольд фон Захер-Мазох и Мария фон Эбнер-Эшенбах. В начале 1880х годов интерес к творчеству Тургенева начинает угасать <…>. С 1885 года главными представителями современной русской литературы начинают считать в Германии Толстого и Достоевского [ЛЕМАН][155]155
  Цитируется по: URL: https://www.litmir.me/br/?b=650338&p=10#-section_%2024


[Закрыть].

В Англии, которую Тургенев впервые посетил в 1857 году, он познакомился с поэтом Альфредом Теннисоном, знаменитым романистом Чарльзом Диккенсом и Томасом Карлейлем, писателем и выдающимся философом, историком и публицистом. Об их первой встрече Тургенев писал Полине Виардо, 6 июня 1857 г. из Лондона:

Я провел вечер у Томаса Карлейля. Он много спрашивал меня о положении России, о покойном императоре Николае, которого он упорно считает великим человеком; мне пришлось говорить по-английски, и, клянусь, это было не так-то просто. В конце концов я кое-как выпутался. Карлейль – человек большого ума и своеобразия, но он стареет и, старея, запутывается в одном парадоксе: дурные стороны свободы, с которыми он сталкивается, кажутся ему невыносимыми, и он принялся проповедовать покорность, покорность вопреки всему. Он очень любит русских, потому что они, согласно его идее, в высшей степени обладают способностью повиноваться, и ему было неприятно услышать от меня, что эта способность не так безоговорочна, как он себе вообразил. «Вы отняли у меня иллюзию», – воскликнул он. Теперь он пишет историю Фридриха Великого, который с юности был его героем именно потому, что умел подчинять себе других. Есть такая русская пословица: обжегшись на молоке, дуют на воду. Хотел бы я увидеть Карлейля в шкуре русского, хотя бы неделю; он бы запел по-другому. Впрочем, он очень милый и добродушный, как и его жена [ТУР-ПСП. Т. 3. С. 373].

Находясь в Лондоне, Тургенев сблизился и с такой литературной знаменитостью «викторианской эпохи», как Джордж Элиот. С ней и ее мужем Джорджем Генри Льюисом у него сложились очень теплые отношения. В контексте темы настоящей книги особо подчеркнем, что Джордж Элиот, считающаяся классиком мировой литературы, выступала как декларативный филосемит, активно призывая – с христианских и гуманистических позиций, к уважению религиозных предписаний иудаизма и каких-либо ограничений евреев в гражданских правах. Подобную точку зрения разделял и ее гражданский муж Дж. Г. Льюс, известный в ХIХ в. писатель и публицист, биограф Гёте. Вот что пишет в своих мемуарах о двух «Джорджах» – Льюисе и Элиот, Петр Боборыкин: