Книга: Под сенью дев, увенчанных цветами - Марсель Пруст

Улыбнется, быть может, себе прошлому, самому близкому и уже бесконечно далекому, и пойдет, насвистывая популярный мотив, дальше - навстречу яркой, полной, такой непредсказуемой жизни...

Это лето будет самым коротким - и самым длинным. Без сомнения, самым ярким и незабываемым. Непременно привнесет, подобно стремительному ветру, много нового - в жизнь и в самого тебя.

Под ритмичные, медитативные напевы поистине волшебной прустовской прозы, словно под стук колес, отправляемся в путешествие из самого романтичного места на Земле - разумеется, из Парижа, этого вечного города влюбленных, города, воспетого поэтами и кинематографом. Многие стремятся сюда - мы же стремимся от. От юного, мечтательного, застенчивого, не очень уверенного в себе мальчика к юноше, вполне способного за себя постоять, к юноше, уверенному в себе, в своем таланте (общение - это тоже талант), в векторе своих чувств и направлениях своих предпочтений и, главное, в своей способности нравиться.

Мы курсируем по книге между этими остановками: его Я тогдашним - его Я сегодняшним. Париж лишь приоткроет герою завесу любви (и то чуть-чуть, и словно ненароком), поманит великой тайной, намекнет о чем-то приятном, но до сих пор таком неведомом, сулящем, по ощущениям, небывалое наслаждение, заставит забыть все на свете, кроме предмета обожания (ох уж эта Жильберта - недосягаемая девочка, дочка того самого Сванна из первой части цикла Пруста), отречься мигом, не подумав даже, от собственных мечт и стремлений (прощай, мечта стать дипломатом!), лишь бы ежечасно (а лучше - ежеминутно) видеть ее, вдыхать аромат рыжих волос, любоваться руками, слушать ее голос, быть вхожим в этот дом-дворец, быть принятым ее родителями - Сванном и Одеттой, нравиться им...

Так простые, в сущности, мечты, и как же сложно оказывается воплотить их во что-то более реальное, чем грезы первой, такой непостоянной, такой недолговечной любви. Воплотить их сложно, почти невыносимо. Страдать по несбывшемуся, потерянному будет в разы легче. Страдать с холодной головой, понимая, что страдание - не навсегда.

Это была, пожалуй, самая печальная часть романа и вместе с тем, как ни удивительно быть может, едва ли не самая прекрасная его часть. Рассказать о таком сокровенном, чтобы не было слащаво, вульгарно, глупо - на это надобно талант, и немалый. Как хорошо все-таки, что Пруст-рассказчик таким талантом не обделен.

Он может показать страдания первой любви деликатно, со всей тактичностью к чувствам юноши, так детально разбирающего на молекулы вихрь своих переживаний и так упоенно предающегося этим страданиям - пока что. Пока не умрет то внутреннее существо в Марселе, пока окончательно не растворится зловредная опухоль-любовь в дымке будней. Пока еще можно - пострадать. Нет ничего постыдного в мужских слезах, как нет и ничего странного в сожалениях по поводу так и не случившегося...

Откровенно и, отчего-то думается, точно (сложно мне все-таки судить о глубинных переживаниях мужчины по поводу любви), восхитительно нежно и в самых необычных красках и найденных автором неожиданных для этого образах-метафорах. Любовь-болезнь (а у Пруста любовь всегда болезнь, всегда цепь тревог, всегда от нее нужно противоядие и исцеление) до предела обостряет чувства, делая такое обыденное - невероятно значимым и чертовски важным, громкое, напротив, приглушает, низводит до шепота.

Тяжело мне было это временами читать: помимо воли начинаешь сочувствовать, сопереживать, страдать вместе с ним, сложно остаться равнодушным. И потому так приятно было отправиться - после всех этих треволнений - в путешествие, да чтоб с ветерком, навстречу приключениям, новому, желая развеяться, желая, чтобы развеялся наконец Марсель.

В "Гранд-отель" курортного городка Бальбека входила с опаской: слишком свежи еще, как оказалось, мои яркие впечатления от кинговского "Оверлука". Впрочем, с Марселем не страшно. Страшно было бы, напротив, не познать вот этого всего - новых чувств, новых знакомств (с аристократами, художниками, прелестными созданиями из чудесного заглавия самой книги Пруста), новых освежающих открытий. Страшно было бы пропустить этот трогательный момент взросления ранимого юноши.

Оказывается - так внезапно и вдруг, - что мир не зациклен на одном человеке, пусть даже и самом прекрасном. Что мир прекрасен и удивителен по своей сути, что можно, оказывается, не только грустить и скучать, завидовать, предаваясь сожалениям. Можно быть радостным, любопытным, жадным - до новых чувств и знакомств и всех-всех красок мира. Заводить знакомства, тут же превращая новых приятелей в верных друзей. Постигать искусство, и впервые не по книгам.

Болезненный мальчик, путешествующий вместе с бабушкой и горничной Франсуазой (имена в этой книге тоже услада для слуха и глаз), на наших с вами глазах превращается в мужчину. Трогательно. Увлекательно следить за этими метаморфозами, подмечая малейшие изменения и радуясь за героя. Из мечты - в реальность. Из сонной, отупляющей фантазии - в действительность.

Недосягаемые девушки быстро обретают плоть и кровь. Боявшийся даже подойти и познакомиться очень скоро будет думать о том, а кого мне из них избрать своим очередным объектом любви.

Чужие дети растут быстро, как, видимо, и герои книг...

Язык романа французского классика - невесомый, заставляющий целиком погружаться в каждую фразу, забывая обо всем, - сделает это маленькое путешествие незабываемым вдвойне. После такой книги, кажется, даже думать начинаешь иначе, со всей тщательностью подбирая слова и выстраивая фразы - в уме и на бумаге. Красота, будто напоминает нам автор, не что-то абстрактно-иллюзорное, непонятное, неосязаемое и невидимое, она здесь, она - в самих строчках книги, заботливо собранных Прустом для нашего наслаждения - слогом и, разумеется, сюжетом. Не зря, думается, роман награжден престижной французской литературной - Гонкуровской - премией, хотя, к слову сказать, сам автор был довольно критичен к своему творению, называя его "дешевой интермедией". Время же, однако, расставило все по своим местам, воздав должное гению и мастеру слова.

Не люблю в книгах открытые финалы - всегда хочется некой очерченности и строгой определенности, но здесь же открытая, по сути, концовка удивительно закономерна. Пруст ведь не прощается с читателем - он лишь говорит: "До свидания" (до следующего свидания - в уже следующей книге цикла. К этой я шла, кстати говоря, почти три года после прочтения первой; надеюсь, знакомство со следующей у меня настолько не затянется).

Лето закончилось (не могло не закончиться, даже самое долгое, самое приятное и уж точно самое богатое на эмоции), испортилась погода, разъезжаются постояльцы (вот опять мне так некстати вспомнился старина Кинг...) Закончилась и книга, пора возвращаться в обычную жизнь...

Классическая зарубежная литература всегда у меня ассоциировалась с душной интеллигенцией, начисто оторванной от реальности. С теми людьми, для которых смысл их существования сводится к модным туалетам и обсуждению чужих модных туалетов в череде бесконечных приемов в гостиной. Приемов таких же бесполезных и душных людей, которым судьба подарила золотой билет и возможность делать все, что они захотят, а они захотели ее потратить на кружева и пустые разговоры.

Конечно же, это моя личная (ни в коем случае не объективная) ассоциация и она, в большинстве своем, не верна. НО. Не в этом случае. Это как раз тот момент, когда в книге поговорили-поели-погуляли-поговорили-погуляли-поели. И все. То есть действительно все. Никакой завязки/интриги/сюжета. Просто хождения и рассуждения. И в целом можно было сделать из этого конфетку, но автор решил, что ему это не нужно. Это вторая книга из цикла “В поисках утраченного времени”, и я предполагаю, что остальные шесть написаны также. Сплошняком. Без диалогов. И действительно, зачем стараться, продумывать сюжет, персонажей, если можно вывалить любую ерунду сплошным текстом, а все потом назовут тебя гениальным новатором. А тот, кто не понял твой гениальный замысел просто тупой.

Я не люблю недочитанные книги или циклы, но я тысячу раз подумаю над тем, чтобы сесть за новую книгу Пруста. Это будет очень не скоро. Возможно даже никогда.

Насчёт т.н. «потока мысли», заэксплуатированного до дыр постмодернистами: мысль наша так не течёт. Она течёт скачками, с то и дело возникающими ассоциациями из накопленных знаний, с ассоциациями новых мыслей с предшествующими предшествующим, и если попытаться зарисовать схему настоящего потока мыслей, то у нас получится кружево, вывязываемая в линию вещица, имеющая некоторую толщину. Самое замечательное, что недавно мне довелось читать отрывок из одного нового венгерского романа, где именно настоящий поток сознания и воспроизводился во всей его красоте, да ещё и с богатейшими культурными ассоциациями. После всё прибывающих волн копирующих друг друга уже более века постмодернистов я такого просто не ожидал от литературы. Тем более от венгров, всё перетирающих до бесконечности социальный роман. Вот это было как гром среди ясного неба, а не этот ваш слабоумный Пруст. И да, ещё одна причина того, почему поток сознания Пруста не настоящий: ну он же не охватывает все действия персонажа, он не полон, раскройте глаза, в самом деле. Так, ни в первом романе, ни в этом я не встретил ни разу хоть одного упоминания об обучении. А между тем герой каким-то чудом умеет читать - кто-то же его научил? Впрочем, тщетно искать толику разумного в романе про идиота с искажённой системой ценностей.

Почему слабоумный? Да потому что. Подросток, которого мы видим, ничего из себя не представляет. Он тупой, мелочный, не имеет собственного мнения, потому что не умеет делать простейшие логические выводы, не умеет сопоставлять известную ему информацию, да и просто ничего не умеет. На месте его родителей я бы забеспокоилась ещё в бытность его трёхлеткой, потому что для ребёнка мир только открывается, и вся входящая информация – новая, а всю новую информацию дети обрабатывают. Это избалованные избытком инфы взрослые могут позволить себе фильтровать поток, дети же принимают всё. Но Пруст-персонаж ограничивается приёмом, с логикой он незнаком вовсе. Поскольку собственного мнения у него нет, он легко перенимает чужие, и вообще идёт у них (у чужих мнений, имею в виду) на поводу. С детства он усвоил иерархию знатности, с удовольствием презирает нижестоящих, преклоняется перед вышестоящими, а все его светские беседы сводятся к перетираниям косточек равным ему по знатности людям. Перетирания бесконечны. Полностью зацикленный на себе гг невыносим. Если бы он хотя бы пытался смотреть вне себя, в мир, который на самом деле вовсе не вращается вокруг него, как это ему кажется, но нет! Ни попытки! Это ужасно! Никакого интеллектуального развития, никакого проблеска мысли, никаких талантов, и хрен с ними, с талантами, будь ты хотя бы просто хорошим человеком, но ведь нет… нет никаких моральных принципов у этого ущербного отрока. Он слепо идёт туда, куда позовёт общественное мнение, делает то, что принято делать в его обществе, и даже не пытается классифицировать свои действия по признакам «плохо» или «хорошо». Для таких убожеств у слова «благородство» существует только прямое значение. Один приятель сказал ему как-то, что можно и нужно целовать всех встречных девушек… Этот же придурок был только рад перенять ещё одну потребительскую черту. Он описывает собственный эгоизм и не допускает и мысли, что людьми может двигать что-то другое. Любознательность? Не, не слыхали. Самоотверженность? А что это такое? Впрочем, гг полагает, что легко мог бы умереть за других – но только в такие моменты, когда собственная жизнь ему опостылевает (чему не удивляюсь – при такой скучной жизни сложно ей не опостылеть), а ведь это уже не «за других» умереть, это уже – просто умереть… Не знает он ценностей в жизни, потому и не за чем ему жить. Любить он тоже не умеет, да и откуда ему уметь это, если ни один из его знакомых не раскрывал для него значения этого слова своим примером? Там ведь любят только себя и собственное эго, вот и отрок вырастает быдлом. Он даже не умеет выражать, чего хочет, пытается инсинуировать, инсинуации не удаются... Да ведь если тебе правда нужно что-то — скажи прямо! Но нет, он или боится, или находит, что это глупо. Инфантилизм зашкаливает через край: что касается «умных» разговоров в обществе, со всякими политиками, художниками, писателями – для этого он взрослый, как-то раз в тексте промелькнуло, что баснословную сумму, вырученную за вазу, эта недоросль быстро спустила на шлюх, однако чуть только он заболевает, или надо ехать куда, или ещё какая-то ответственность – как сразу «я маленький, я ещё не вырос», палец в носу и лужа под ногами. Слушайте, да ведь даже Гаргантюа был сообразительней и отважней этого недомерка!

Вот я параллельно начал читать книгу Макаревича, и он там про то пишет, что помнит из детства. Раннего, трёхлетнего детства. Я тоже много что помню оттуда (в принципе себя помню с трёх лет), помню свои открытия, своё восприятие – так вот, мой мир, как и мир Макаревича, несоизмеримо интереснее мира Пруста. Пруст хочет писать, но не знает, о чём – святая простота, значит, ты не хочешь писать! Ты просто хочешь пожинать лавры известных тебе писателей, а само занятие тебе нисколько не интересно. Чтение, а вернее, слушание про такого недомерка было настолько отупляющей пыткой, что я даже не знаю, как это я до сих пор живой. А ведь угораздило меня ещё и Германтов в КиллВиш заявить, вот нахрен я это сделал… И чтица тоже не порадовала – Майя Виолина – что-то среднее это, половинка на серединку. Вроде и неплохо читает, но настолько замыленный и никакой тембр… Опять он мне кажется похожим на Мушкатину и Музырь, возможно, чуть ниже, но суть та же – но ведь не могли же они под копирку читать… А может быть, не виновата чтица, а гадёныш Пруст всё испортил…

Итак, второй том делится на две части: 1. Вокруг госпожи Сванн 2. Имена мест: место

Начнем по порядку: Вокруг госпожи Сванн Если плохо помните, чем заканчивается первый том, напомню: главный герой влюбляется в дочку Сванна Жильберту. По сути, вся глава посвящена этой любви. Юный Марсель не ведает меры и преследует всюду свою зазнобу. Он ежедневно посещает жилище Сванна, гуляет с Жильбертой и ее родителями, посещает приемы... Весьма занудный и надоедливый персонаж, я вам скажу. Понятно, что для него нет заветного сллва "стоп". Жильберты дома нет, а он тут как тут, поджидает ее, коротая время с ее матерью. Та, как бывшая (или хорошо скрывающаяся) кокотка, рада вниманию молодого человека... Никакого интима! Светские разговоры, да и только.

Имена мест: место Для укрепления здоровья по предписанию врача, наш герой на лето переезжает в город Бальбек, где с удовольствием сообщает, какой он нервовозбудимый, какой слабенький и как за ним ухаживают. Правда милашка? Он спит и видит, как с ним дружат все, кто его окружает. Автор удовлетворяет любую прихоть своего капризного героя. Тут, в прекрасном приморском городе, юноша встречает "стайку" девушек. Надеюсь, вы не забыли, что возраст переходный у юнца, а тут столько прекрасных созданий вокруг. Кого же выбрать? С кем разделить весь пыл любви? Это сложная задача для него: то одна приглянется, то другая. Странно, но пока он выбирает с кем бы ему разделить счастье утех, не вспоминает о своей странной болезни, как будто ее и не было вовсе. Бывают книги, где главный герой раздражает, так вот, "Под сенью дев..." прекрасный пример такого персонажа. Конечно, кто-то может возразить, но восприятие всегда индивидуально. Чем же так неугодил юный Марсель? Причин много, они следуют в тексте одна за одной, превращаясь в один огромный ком брезгливого презрения. С чего все началось, уже и не вспомнить... Опишу, что сохранила память: - Марсель лелеет свою болезнь и создается впечатление, что он гордится своим недугом; - Он надоедлив. Ради того, чтобы быть рядом с понравившейся девушкой, знакомится со всей ее родней, бывает только в тех местах, где она может пройти, льстит и заискивает; - Он иногда самостоятелен, но в Бальбеке "прикреплен" к бабушке; - Доктор прописал алкоголь для снятия нервной возбудимости, юнец пьет как не в себя, ему это нравится; - Такое ощущение, что его "болезнь" возникает лишь когда удобно ему, но бабушка и служанка прописали ему "режим": отлежав положенный час, он бежит в казино, горы, катается на велосипеде... Больной так может??? - Марсель - эгоист. Для того,чтобы забраться в постель какой-нибудь девушки, он льстит ее окружению и полностью отвергает не относящихся к его цели людей; - Он подросток, а посему любая дама ему уже грезится привлекательной, и не важно кто она, герцогиня или прачка; - Он искренне уверен в своей неотразимости, сначала он во всех подробностях мечтает о "лучшем друге в виде *имя*", затем добивается дружбы. А потом забывает об этой дружбе, так как интереснее быть с девушками. Можно еще долго продолжать этот список и, к сожалению, я не смогу выделить положительные качества Марселя. Даже если они есть, то прочно погрязли под горами его "пунктиков".

Итоги Если сравнивать чтение первого и второго тома, то первый проще, так как почти половина принадлежит Сванну, а не юному Марселю. Наличие мелодии, если кого интересует, во втором томе отсутствует. Само повествование не меняется, оно все такое же тягучее, плавное. Читать быстро не получится. Во втором томе, как и в первом, автор представляется стариком, который рассказывает о своей юности (отступления от действия не могут быть описаны молодым человеком, это стариковское брюзжание и ностальгирование). Так же не могу сказать, что книга раздражает, Пруст прекрасный мастер усыпления всех чувств. Даже неприятный главный герой выглядит в контексте каким-то вялым, и так же вяло проникает в сознание читателя, вяло проходит сквозь мозг, вяло вываливается где-то позади, ничего не задев... И если книга автобиографична даже на 50%, то хвала Всевышнему, что я не знакома лично с Прустом. Может потом припомнится что-то еще, но смею завершить сию вялую писанину...

Все тот же глубинный психологизм. Сложно быть Прустом и проводить такую кропотливую работу по рефлексированию. Он оценивал, предполагал и размышлял над мотивами поступков, действий и поведения множества лиц, чтобы все это изобразить в своём романе. Например, Сванн и его прошедшая любовь к Одетте. Ведь автор до самого дна доходит. Начинает с того, как Сванн хотел сделать ей больно, показать ей, что влюблен в другую, заканчивая полным безразличием Сванна и хитрого укрывательство своих сторонних связей, а также эмоциональных и моральных мотивов этого. Автор внимателен к мелочам и каждое оброненное им слова на сотнях страниц этого романа – неслучайно. Каждое предложение выверено и точно знаменует мысль.

Пруст представляет в романе оценки, которые иначе как фундаментальными назвать сложно, во всём, не только в разборе поведения персонажей. Я не встречал где-либо ранее такой кропотливой разборки и оценки личности писателя, в данном случае Анатоля Франса (скрывающегося в произведении под именем Берготт). Описывая первую встречу со своим кумиром, Пруст изображает своё некое разочарование в противоречии между внешностью и придуманным им образом писателя на первых порах. Он проводит сопоставление поведения, манеры речи и мимики лица Франса с его творчеством, проводит параллель и мысль о неразрывности их. Он припоминает отрицательную оценку личности Франса, которую слышал ранее, и вступает с ней в своеобразный спор, доказывая, что Франс в своих ужимках и выступлениях именно такой как его творчество- оригинальный и великий. Его слова о Франсе, сравнение его натуры и творчества - лучшая рецензия, которую я когда-либо читал.

Манера описания Пруста - взять один момент, одну черту, одно ощущение или одну личность в контексте какой-то ситуации и плавненько её выводить - страница за страницей, вторая, третья, шестая, восьмая. Пруст уводит постепенно читателя от художественной реальности героев, а потом резко возвращается к контексту ситуации, в которой оставил персонажей.

Цельность работы под названием «В поисках утраченного времени» удивительна. Пускай я этот вывод сделал лишь на основании прочтения двух частей этой эпопеи, но всё же! Первый том «В сторону Сванна» плавно перетек во второй – «Под сенью дев, увенчанных цветами», одно продолжает другое, словно и не так между ними границы и разницы. Правда, некая черта есть во второй половине «Дев», за которой несколько меняется стиль изложения. Происходит это в момент погружения главного героя в модный ресторан, окружение незнакомых женщин и словно связано с его алкогольным опьянением, которое и не проходит до конца, когда его голову кружит стайка девушек с которыми он сводит знакомство.

«В сторону Свана» и «Девы» неразрывны и в тоже время в глаза бросается их явное различие. Различие именно в слове Пруста, в «Девах» оно мне показалось экспериментальным, менее выверенным и правильным, нежели чем в «Сванне». Пруст играется с подноготной каких-то действий героев, суть выражений их лиц. Например:

Он промолчал – не то пораженный вниманием к его работе, не то из уважения к этикету, из почтения к традиции, из послушания директору, а может, просто не расслышал, или чего-то опасался, или был туповат.

В одном предложении Пруст представляет героя, как, возможно, робко-умного, вежливого и застенчивого, а, возможно, глупого или боязливого, неуверенного. Подобные игры подоплёкой Пруст используется множество раз и чуть ли не на каждой странице.

«В поисках утраченного времени» - бесконечное удовольствие для искушённого читателя. Только странным кажется, что Пруст называл «Под сенью дев, увенчанных цветами» затянутой интермедией между «стороной Сванна» и «сторона Германтов».