Текст книги "Плохие кошки"
Автор книги: Марта Кетро
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Когда баба Люба увидела его впервые, Гришка бился в кровати, привязанный за руки и ноги к железным поручням. Старика только что прооперировали, нервная система не выдержала долгого наркоза, и у Григория помутился разум. Послеоперационный психоз – дело обратимое, поэтому психиатра врачи вызывать не спешили – это осложнение нередко случалось с пожилыми людьми, и те порой после наркоза ненадолго впадали в детство. Пациента зафиксировали и вызвали из другого города сына, которого строгий старик не пожелал беспокоить и даже не предупредил о планируемой операции.
Григорий рвался из пут, сотрясая кровать, громко кричал: «Хлеба! Фашисты! Хлеба!» и извивался всем телом, пытаясь дотянуться до сгиба локтя второй рукой и выдрать капельницу из вены.
Баба Люба прониклась страданиями голодного старика и упрекнула равнодушную санитарку, собиравшую подносы по палатам:
– Как вам не стыдно, бесчувственные! Человек к кровати привязан, поесть не может! Даже хлеба не дали!
– У каждого своя диета, – огрызнулась санитарка. – Не положено ему пока кушать. Идите, бабуля, в свою палату, не вмешивайтесь!
Баба Люба с осуждением посмотрела на ленивую санитарку – одни отговорки на языке, а человек в больнице, посреди людей, от голода пухнет! Сходила в свою комнату, достала из тумбочки припрятанный от завтрака ломтик белого хлеба. Смело зашла в мужскую палату, подошла к затихшему старику, отломила кусочек мякиша из середины краюшки и положила в жадный рот:
– Кушай, голубчик!
Голубчик попробовал хлеб на вкус и недовольно скривился.
«Как все-таки хорошо делать добро! – подумала довольная баба Люба, чувствуя себя матерью Терезой. – Может, развязать его?»
Гришка еще раз пожевал хлеб и метко выплюнул размокший комочек прямо в лицо зазевавшейся старушке. Та, ахнув, пулей вылетела из палаты под смех санитарки и крики Григория:
– Хлеба! Черного! Черного хлеба! Хлеба!
С того дня Гришка Мостовой стал бабе Любе заклятым врагом.
Вскоре Григорий пришел в себя, его отвязали от кровати, и старик несколько раз выбирался на прогулки во двор, где жадно смолил сигарету, тяжело опираясь на руку такого же высокого и сутулого сына. Баба Люба во двор не выходила, опасаясь простуды. Встречая Григория в коридоре на инвалидной коляске, старушка с опаской обходила его по широкой дуге, косилась на кота, сидящего у старика на коленях, на вежливые кивки не отвечала, презрительно отворачиваясь в сторону, а когда они расходились, показывала Гришке в спину фиги. Своих первых послеоперационных дней Григорий не помнил и очень удивлялся неприязненному отношению к себе незнакомой старушки из палаты напротив.
А сейчас он безжизненно лежал на кровати на электрической грелке-простыне во всю длину тела, подключенный к дыхательному аппарату, капельнице и сердечному монитору, и умирал. Невзрачная медсестра с жидким хвостиком серых волос крутилась в палате, а под кроватью, затаившись, сидел черный кот.
Для медсестры Люси наступили счастливые дни. Доктор Беро отдал ей свой старый пленочный фотоаппарат, за который когда-то выложил кучу денег, и научил им пользоваться. Хотя аппарат этот морально устарел, Виктор не спешил с ним расставаться из-за высокого качества снимков. Люся с азартом неофита постигала законы нового ремесла и заваливала своего учителя всевозможными вопросами, готовясь к каждой встрече, как к уроку. Ей хотелось знать все. Виктор отдал ей несколько книг по фотографированию, которые сам так и не дочитал, и она проштудировала эти учебники от корки до корки. Подкарауливая своего кумира в ординаторской, Люся показывала свежие снимки и заводила разговор об экспозиции и балансе белого, а Виктор скучал. Он считал излишним углубляться в технику, в фотографии его прежде всего интересовал сюжет. Беро льстило внимание медсестры, но настораживало ее чересчур сильное рвение – избыточное, как он считал. Ученица не должна превосходить учителя, медсестре следует понимать, что в его проекте она всего лишь инструмент для фиксации объектов, приложение к фотоаппарату. Снимки, которые Люся приносила на его суд, он небрежно просматривал и находил в них множество недостатков. И только посмертные фотографии скончавшихся пациентов неизменно получали горячее одобрение Виктора.
К следующему утру все было кончено. Гришкина палата опустела, и даже кот куда-то исчез. Остановившись в дверях, баба Люба рассматривала нетронутую белизну безукоризненно заправленной кровати. Теперь, когда ей не с кем было враждовать и некого ненавидеть, она чувствовала себя брошенной и осиротевшей. Григорий Мостовой покинул этот мир, избавившись от изношенного тела, а она, баба Люба, осталась. Когда же наконец придет и ее черед? Как же она устала доживать и ждать смерти…
Тяжело ступая, баба Люба поковыляла прочь, погруженная в свои мысли. Она не заметила, как мешочек на боку надулся, отклеился и подмок, обнаружила аварию только по зловонному запаху, и ей снова пришлось просить помощи у медсестер. Карина охотно отозвалась на ее просьбу. Отослала пациентку в комнату, а сама мигом приготовила поднос со всем необходимым, и пока баба Люба брела, постукивая палкой, медсестра уже ждала ее в дверях палаты, слегка покачиваясь в такт неслышной музыке из маленькой кнопки наушника в розовом ушке.
Старуха неодобрительно посмотрела на танцующую девушку и одернула ее:
– Чего ты дергаешься? Ты же на работе!
Карина вспыхнула и вытащила наушник. Сделала все быстро и молча вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Баба Люба легла на кровать, сложив руки на животе, и уставилась в потолок.
Несмотря на усилия медсестры Люси, ее отношения с доктором не развивались. Она надеялась, что общее дело сблизит их, но этого почему-то не происходило. Ей казалось, что стоит еще немного постараться, и охота увенчается успехом, он заметит, разглядит прекрасную душу за невзрачной телесной оболочкой и полюбит ее. Но что-то не складывалось, прощелкивало, и Виктор Беро ускользал из ее сетей, как проворная щука. Сама же Люся влюбилась по уши. Она думала о Викторе все время, сосредоточенно и непрерывно, как будто вероятность их совместного будущего повышалась, подпитываясь энергией ее мыслей. Вспоминала случайные прикосновения его теплого плеча, когда они по очереди заглядывали в окошко стоящего на штативе фотоаппарата. Его сияющие глаза, его радость и оживление при виде новых фотографий. Они вместе изучали негативы на белом матовом экране с подсветкой, предназначенном для просмотра рентгеновских снимков, и Люся видела, как с каждым неудачным кадром его лицо скучнело. И только портреты мертвых людей неизменно ей удавались. Виктор вглядывался в их лица в счастливом восторге, потом поднимал на нее влюбленные глаза, и ей хотелось, чтобы это мгновение длилось и длилось, и повторялось еще и еще.
Старушка сидела на стуле у своей палаты и рассматривала черного кота, кравшегося вдоль выкрашенной тусклой зеленой краской стенки. Животным не место в больнице, но этого кота, казалось, никто из персонала не замечал. А бабе Любе он то и дело попадался на глаза. Она вспомнила, как впервые увидела кота, черным пятном лежащего на соседней кровати, и в ее ушах зазвучал негромкий, хрипловатый голос Марии:
– Смерть моя пришла…
Баба Люба вздрогнула.
Она вдруг вспомнила, как быстро и неожиданно сгорел Григорий Мостовой, совсем еще крепкий мужчина. После операции Гришка уверенно шел на поправку, но почему-то слег и умер, как только кот стал вертеться вокруг него. Разве две смерти подряд могут быть простым совпадением? Да этот кот настоящий убийца!
Словно подслушав ее мысли, кот остановился, посмотрел ей прямо в глаза и зевнул, разинув кроваво-красную пасть.
– Мама! Смотри, кошка! – раздался звонкий детский голос.
Старушка и кот посмотрели направо. Возле кабинета заведующего на инвалидной коляске сидел худенький бледный мальчик. Он позвал кота:
– Кис-кис-кис!
Кот двинул ушами и побежал навстречу следующей жертве.
У Люси начались неприятности. Постоянные обмены сменами, которые она затевала, пытаясь подгадать свое присутствие к кончине очередного потенциального покойника, привлекли внимание старшей медсестры, и та сделала Люсе выговор. Об истинной причине обменов никто не знал: Люся каждый раз придумывала новую правдоподобную причину, но их количество в какой-то момент превзошло среднестатистическое и стало подозрительным. Старшая предположила наличие у Люси женатого любовника и попыталась вызвать ее на откровенный разговор, но девушка все отрицала. Хотя женатый любовник мог бы стать прекрасным алиби и полностью оправдать странное поведение в глазах старшей медсестры, питавшей слабость к адюльтерам и готовой все понять и простить в обмен на душещипательную любовную историю, Люся не могла себе этого позволить – она опасалась, что возможные слухи о ее распущенности дойдут до Виктора.
Она подкатила к одиннадцатой палате тележку с лекарствами и открыла дверь. Черный кот, лежавший на одеяле, метнулся в сторону, и Люся краем глаза уловила движение темной тени, но ее внимание отвлекла сухонькая старушка с клюкой, перехватившая ее у входа:
– Миленькая, скажи, что с Григорием?
Вкрадчивый тон не обманул девушку. Люся хорошо помнила эту вздорную пациентку со стомой из палаты напротив, которая непрерывно ворчала на персонал, ссорилась со всеми подряд и все время совала нос не в свои дела.
Она строго спросила старуху:
– Кем вы ему приходитесь?
Баба Люба замялась.
– Знакомый он мой, – немного подумала и добавила: – Приятель…
– Мы даем информацию о состоянии больных только прямым родственникам, – отрезала Люся. Она не собиралась подкармливать любопытство скучающей сплетницы и давать ей повод позлорадствовать. Ах, если бы она могла ответить так своей начальнице! «Я делюсь информацией о своей личной жизни только с близкими мне людьми! Все, что происходит со мной за стенами больницы, вас не касается!».
В тишине палаты сухой щелчок захлопнувшейся двери прозвучал неожиданно сильно, и Люся вздрогнула. Здесь, возле койки больного, Люсина решимость ослабла, и она стояла, глядя на грудную клетку пациента, которая размеренно поднималась и опускалась с едва слышным шорохом на матовые гофрированные трубки, тянущиеся к маленькому прибору искусственной вентиляции на тумбочке у кровати. Тихо попискивал монитор, рисуя на черном фоне зеленые графики комплексов сердечной активности. Дни старика были сочтены – от внутрибольничной инфекции он подхватил двухстороннюю пневмонию с осложнениями и мог умереть в любую минуту, но никто точно не мог сказать, сколько он еще протянет.
Вчера пациента интубировали, и Люся уже поменяла дневную смену на вечернюю, пытаясь подгадать свое дежурство к моменту его смерти. Но часы ее дежурства истекали, и медсестра, как коршун, в полной готовности кружила вокруг умирающего, а долгожданная агония все не наступала. И Люся решилась немного ускорить неизбежное, избавив старика от ненужных мучений.
Она закрыла за собой дверь на защелку, достала из нижнего ящика тележки сумку с фотографическим оборудованием, развернула треногу и установила фотоаппарат на штатив прямо напротив кровати. Выдернула вилку прибора искусственного дыхания из розетки и замерла, глядя в окно поверх голых черных деревьев в серое низкое небо. За каждым ее движением пристальным недобрым взглядом наблюдал забившийся под соседнюю пустую кровать кот.
Подростков обычно госпитализировали в детское хирургическое отделение, но в детском мест не было, состояние мальчика было тяжелое, и профессор Попсуйшапка распорядился временно положить десятилетнего Артура во взрослое отделение. Дома оставались еще двое младших детей, и мать с отцом дежурили возле кровати сына по очереди, каждый по нескольку дней. Болезнь настигла Артура внезапно и не успела наложить на его характер заметного отпечатка. Артур оставался обычным мальчишкой, подвижным и шаловливым, и лежать в кровати целыми днями ему было непривычно и тяжело. Развлечений в больнице было немного, читать Артур не любил, и ему оставалось только смотреть специально купленный родителями для больницы маленький телевизор да играть с котом.
К обеду первого дня кот играл с бумажным бантиком на веревочке и по команде приносил мальчику брошенную на пол деревянную палочку. Артур назвал кота Паровозом. Во время обхода Паровоз прятался под одеялом, а в остальное время персонал старательно не замечал шум, крики: «Паровоз! Ко мне! Апорт!» и заливистый хохот, раздающийся из палаты. Дружба мальчика с котом очень не нравилась бабе Любе, и она попыталась поделиться подозрениями с родителями Артура, рассказав им про две предыдущие жертвы Паровоза, но если мать мальчика хотя бы выслушала бабку, пряча смешинки в глазах, и вежливо поблагодарила, то отец Артура расхохотался ей в лицо.
Баба Люба смертельно обиделась и в очередной раз пообещала себе не вмешиваться в чужие дела.
Шел чемпионат мира по футболу, и после отбоя отец Артура вынес телевизор из палаты в столовую, где на звуки матча со всех палат собрались немногочисленные ходячие больные. Тихий, но отчетливый рев трибун и взволнованный речитатив комментатора заполнили гулкую тишину больничного коридора.
Новая соседка по палате, тучная и одышливая толстуха, жаловалась на духоту и оставляла дверь комнаты открытой, и баба Люба, которая обычно сразу засыпала, едва положив голову на подушку, не могла заснуть от шума и ворочалась с боку на бок, вздрагивая от радостных вскриков болельщиков. Подождав, пока толстуха задремала, баба Люба закрыла дверь, но внезапные рулады храпа с соседней койки вперемешку с пофыркиванием и стонами мешали старухе погрузиться в дрему. Казалось, на кровати рядом лежит кит, вытащенный из моря на сушу и брошенный умирать, и его бесформенная туша то замирала в оцепенении, покорившись судьбе, то всхлипывала и оглашала пространство горестными предсмертными хрипами. Помучившись какое-то время в обществе умирающего животного, баба Люба побрела к медсестрам и попросила снотворное. Неприветливая медсестра выдала ей таблетку и стакан воды, и старуха, приняв пилюлю, осталась сидеть на скамейке возле дежурного поста, ожидая, пока лекарство подействует. Возвращаться в палату ей не хотелось.
Она почувствовала, как что-то притронулось к ее ноге, наклонилась и увидела под стулом кота. Тот еще раз потерся об ее ногу. Баба Люба опустила руку и осторожно прикоснулась к черной лоснящейся шерсти. Это оказалось неожиданно приятно. Кот сделал круг, еще раз обойдя вокруг ножки стула, мяукнул и потрусил к своей палате.
«Дура я старая», – подумала баба Люба и поплелась к себе.
В обязанности ночной смены входило пройтись по всем историям болезни, проверить назначения врача, вставить в папки чистые листы для новых записей и подготовить тележки с чистым бельем для утренней смены, не считая обычных, рутинных процедур по измерению температуры и давления и ночной раздачи лекарств. Иногда это занимало всю ночь. В протокол подготовки к завтрашней операции входили капельницы с антибиотиком в шесть вечера, в двенадцать ночи и в шесть утра, и Люся чертыхнулась, обнаружив, что стрелка часов подбирается к часу.
Привычным движением она вскрыла пакет с физиологическим раствором, распечатала одноразовый шприц и ловко разломила ампулу с антибиотиком, обвернув ее упаковкой от шприца, чтобы не порезать руку. Отобрала из пакета немного жидкости, впрыснула ее в ампулу и тут же втянула получившуюся смесь обратно в цилиндр, слегка потянув за поршень. Вколола иголку в резиновую трубку и ввела лекарство в пакет с физиологическим раствором. Размашисто написала на бумажной наклейке название антибиотика и фамилию больного, пришлепнула бумажку к пакету, бросив его на зеленый пластиковый поднос для раздачи лекарств, и побежала к больному. Дверь за ней, долго проскрипев, захлопнулась.
После ярких ламп на медсестринском посту в палате было слишком темно, и тусклый свет аварийного освещения, казалось, не рассеивал, а подчеркивал и сгущал тьму. Люся подождала, пока глаза не привыкли, и двинулась к кровати. Мальчик спал, лежа на боку и обнимая двумя руками небольшую меховую игрушку. Люся наклонилась к нему и провела рукой по сгибу локтя, нащупывая венозный катетер, чтобы подсоединить капельницу, и вдруг неподвижно лежавшая игрушка развернулась и взведенной пружиной бросилась с подушки прямо ей в лицо, метя в глаза острыми когтями.
Непривычная к снотворным старуха после таблетки проспала все утро почти до обеда. Она не слышала ни истошного крика раненой медсестры, которая выскочила в коридор, держась за залитое кровью лицо, ни развернувшейся вокруг нее суматохи, пропустила прибытие наряда полицейских, вызванных кем-то из больных, отправку пострадавшей на «скорой» в глазную больницу и вызов подменной медсестры, не видела ночного визита начальства, не заметила пересменку, не проснулась, когда ей мерили давление, и очнулась только к большому докторскому обходу, который обычно проходил около одиннадцати часов. К этому времени жизнь стационара онкологической хирургии, всплеснувшись, вернулась в привычные берега и текла обычным чередом.
Утром Артура отвезли на операцию, после которой он несколько дней должен был провести в реанимации и вернуться оттуда уже в детское отделение. Родители мальчика тепло попрощались с персоналом, оставив в ординаторской большой кремовый торт, а пострадавшей медсестре передали с посыльным цветы и шоколадку.
Проходя мимо медсестринского поста, баба Люба услышала, как взволнованная медсестричка болтала по телефону:
– Да, сегодня ночью!.. Бешеный он, точно тебе говорю. А кот подождал удобного момента, да как прыгнет, как вцепится прямо в лицо, как зарычит!.. Реки крови, представляешь! Шею, наверное, перегрыз или сонную артерию. Ужас что делается-то! Я теперь в ночную смену выходить боюсь, мне теперь везде черные коты мерещатся!
Опешив, баба Люба с ужасом смотрела на чистую кровать в опустевшей палате, на которой еще вчера худенький жизнерадостный мальчик играл с котом. Из подслушанного разговора ей стало ясно, что ночью тут произошло что-то страшное, и старуха корила себя, что была недостаточно убедительна и не смогла предупредить родителей мальчика. А ведь ребенок-то не виноват, что родители у него идиоты! Бедный Артурчик, бедная невинная загубленная душа…
Баба Люба смахнула слезу и решительно двинулась обратно в свою палату. В ее голове зрел план.
Жертве нападения неизвестного животного, предположительно бродячего кота, пришлось провести в офтальмологической больнице почти неделю. Глубокие царапины от когтей гноились, поврежденный глаз после операции промывали трижды в день. Люсе вкололи прививку от столбняка и вакцину от бешенства. Но девушка не чувствовала ран, она была счастлива – Виктор Беро прислал ей в больницу цветы и шоколадку, и Люся зарывалась лицом в розы, пила их аромат и мечтала. Она восхищалась деликатностью своего возлюбленного, который не спешил навещать больную, дав ей время оправиться и привести себя в порядок. И правда – в первые дни Люсе было страшно смотреть на себя в зеркало, но с каждым днем ее состояние стремительно улучшалось. На поврежденном глазу она носила маленькую черную повязку, и это придавало ее облику законченность и изысканный шарм, как будто ее простенькому лицу не хватало именно этой жирной точки, чтобы спасти и вознести его.
Фотоаппарат Виктора остался в шкафчике, и Люся заскочила в больницу, чтобы забрать пленку и отнести ее в проявку. Она и страшилась, и искала встречи с доктором – пришло время для решительного объяснения.
Ее появление в ординаторской заставило две фигуры в белом отпрянуть друг от друга. Цепким женским взглядом Люся окинула покрасневшего Виктора, смутившуюся Карину, новенький сверкающий фотоаппарат, стоящий на столе перед ними, припухшие губы, размазанную помаду, счастливые глаза, и сразу все поняла. Она извинилась и вышла. Шла, не разбирая дороги, и повязка на глазу намокала изнутри от слез. Длинная лента пленки, освобожденная от защитной капсулы, вобрала в себя яркие лучи холодного солнца, стеревшие с нее улики, и полетела в урну возле автобусной остановки. Виктор никогда не узнал, каких кадров лишился. Ненужный фотоаппарат, соучастник ее недавнего преступления, Люся отправила доктору по почте на домашний адрес. В больницу она не вернулась.
Из больницы домой баба Люба отправилась на такси, и всю дорогу, сидя на заднем сиденье, двумя руками обнимала пухлую сумку. Сумка вспучивалась боками и ворчала низким грозным голосом. Старуха накрошила в блюдце припасенную с обеда котлету, открыла молнию и попятилась. Из сумки показалась голова. Осмотревшись, кот одним прыжком выскочил наружу, встряхнулся, как собака, и пробежался по периметру комнаты. Баба Люба сидела на стуле не дыша. Кот обнюхал ее тапочки, замешкался. Обошел вокруг ножки стула и осторожно прислонился к ноге.
«Признал!» – с облегчением подумала старуха.
На ужин баба Люба сварила овсянку на воде. Паровоз фыркал, но ел.
Старуха расстелила постель, забралась под одеяло, позвала кота. Тот деликатно устроился сбоку, на краешке дивана.
Спать с животными негигиенично, но баба Люба решила действовать наверняка. Все остальные спали вместе с котом, и она тоже будет.
Баба Люба прижала Паровоза к груди, закрыла глаза и приготовилась к смерти.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.