Текст книги "Мертвые из Верхнего Лога"

Когда-то мать сказала ей, пятнадцатилетней, что оргазм – это маленькая смерть. Мать ее всегда была с причудами, поэтому стоит ли удивляться, что и Ангелина получилась именно такой. Мать всегда общалась с маленькой дочкой как с ровесницей, что, с одной стороны, сделало ее бесстрашной, но с другой – лишило части детства. В отношениях с собственной дочерью, Дашей, Ангелина старалась держать баланс, чтобы не переборщить с ранним ее взрослением. Но, похоже, все равно перебарщивала.

Мужчина был форточкой. Ангелина получала свои оргазмы каждую ночь. И ей было не так противно встречать очередной рассвет, и старый чугунный крюк в потолке сарая снова воспринимался просто крюком как он есть, а не злым намеком мироздания.

От мужчины пахло табаком и ветивером. У него были ягодицы греческого бога. Он умел любить и с горячей страстью изголодавшегося варвара, и с медленно распускающейся нежностью застенчивого девственника. Мужчина часто повторял ее имя, но в некогда послушном, как теплая глина, сердце Ангелины давно не осталось места для новых постояльцев. Ей было почти сорок, и она была монументально красива, и ее темные глаза были загадочны и влажны. Но сердце давно окаменело и почти перестало болеть.

Художнице вздумалось воплотить на холсте приснившийся сюжет, и теперь Лина рисовала сумеречный лес с синеватыми разлапистыми елями и темным ковром травы. Работала быстро и вдохновенно, используя разнокалиберные кисти и кончики пальцев. Краска капала на ее цветастое домашнее платье и на пол, но она не обращала на это внимания.

Марку подумалось, что у ее внезапного творческого порыва – истерическая природа. Застывшая у холста женщина была похожа на буйнопомешанную, и казалось, что художница даже не задумывается о смысле еще не проявившейся в наслоении красок картины – просто вдохновенно пачкает холст. Но вскоре он понял, что в хаотичном полете ее маленьких белых пальцев есть логика. Вот нервные линии собрались воедино, сплелись между собою причудливым образом, и среди нарисованных деревьев в чаще, образованной наслоением темных мазков, проявился силуэт женщины в длинном светлом платье, ворот которого был схвачен желтой круглой брошью. Длинные распущенные волосы почти полностью закрывали ее лицо.

– Так странно… – сказал Марк. – Босоногая женщина в лесу, и вдруг – золотая брошь на платье. Почему?

Ангелина, слабо улыбнувшись, обернулась от холста.

– Это подсолнушек, – объяснила она. – Я вчера никак не могла уснуть, поэтому приняла транквилизатор. И увидела необычный сон. Девушка пришла ко мне из леса, стояла над моей кроватью и очень странно смотрела на меня. А у нее на груди был подсолнух. И знаешь что? Я ведь прекрасно понимаю, откуда взялся этот сон. И все не могу его отпустить. До сих пор не по себе.

– Откуда же? Расскажи мне.

– Может, переберемся на террасу? Я чайник поставлю…

Так они и сделали. Ангелина, при всей своей рассеянности, обладала сокровенным даром настоящей женщины – умела устраивать уют. Нет, не мещанский прилизанный уют с ровными салфеточками на телевизоре и искусственной пальмой в красивой кадке. Художница позволяла себе творческий беспорядок – часто швыряла книгу на пол возле кресла, в котором провела за чтением пару часов, на ее рабочем столе копились стаканы с недопитым чаем, и все-таки в пространстве, ею созданном, хотелось задержаться подольше. Она привносила в любое посещение что-то особенное, словно душу в него вдыхала.

На веранде почти не было мебели – старенький отсыревший диван, который Ангелина накрыла льняным непальским покрывалом в странных психоделических узорах. На потемневший от старости, изъеденный жучком деревянный стол поставила масляный светильник и несколько свечей. А еще вазочку с печеньем и другую – с карамелью «раковые шейки», бутылку кагора с винными бокалами, привезенными ею из Москвы, крошечные чешские чашечки с персонажами из «Алисы в Стране чудес». В углу – сандаловая ароматическая палочка, от кончика которой поднимается к полотку витиеватый бело-синий дымок. Казалось бы, ничего особенного, но эта атмосфера расслабляла Марка.

Сейчас задумчиво смотрел, как женщина разливает чай, – у нее была осанка танцовщицы и красивые, с приятной полнинкой руки, – и впервые подумал о том, что примерно так и должна выглядеть его пристань. Не то чтобы он был влюблен – в его-то возрасте, с его-то опытом с первого взгляда не влюбляются, – но что-то в этой женщине его влекло, необъяснимо манило. Она была намного старше тех, на ком обычно останавливался его взгляд. И выглядела совсем не так, как ему нравилось. Но в ней ощущалось нечто большее. Что-то на энергетическом уровне.

«Вера тоже была не из тех, кто мне нравится. Слишком тощая, слишком смешливая. А вот поди же ты!» – мелькнула мысль.

Вера…

Так странно, но Марк был моногамен, как воспетый сентименталами всех жанров и мастей долбаный лебедь. Для мужчины его наружности и образа жизни даже не то чтобы просто странно – почти унизительно. До появления Веры с ее веснушками, острыми коленками, щелью между передними зубами и голосом, который, казалось, резал душу на мелкие кусочки, жить было проще. Марк жил машинально, и ему казалось, что так и должно быть.

Ему было семнадцать, когда некая второкурсница Менделеевки, обладательница круглого, словно циркулем рисованного зада, аппетитных белых коленей и посредственного лица, соблазнила его прямо в туалете студенческого бара, куда он, собственно, и пришел в надежде на подобное приключение. До того случая Марк женщин нервно остерегался, зато после – мгновенно освоился и научился смотреть на них так, что большинство капитулировали, даже не дождавшись атаки. Это было весело. Как своеобразный спорт. Нет, он не влюблялся, но и циничным роботом не был – искренне очаровывался каждой женщиной, которая хоть ненадолго попадала в круг его внимания. У него был особый дар – находить красивое там, где другие и не пытались искать. В любой дурнушке мог найти тотемную, священную часть лица или тела. У той – белесые брови и ресницы, которые придают лицу почти порнографическую откровенность и одновременно милую беззащитность; у этой – нежные лопатки, а у следующей – усики над губой, присутствие которых делает темно-розовый рот еще нежнее. Женщины так любили Марка еще и потому, что видели себя красивыми в его глазах.

А потом появилась Вера. Появилась – и все испортила.

Его эмоциональную жизнь после Веры правильнее было бы охарактеризовать словом «выживание». Хотя внешне ничего не изменилось – Марк по-прежнему был легкомысленно дерзок, и самые разные женщины писали ему эксцентричные эсэмэски типа: «Я повешусь, если ты мне не перезвонишь», и он водил их в тихие ресторанчики на Бульварном кольце, опаивал «пинаколадой» и прочими дурацкими напитками, любимыми ими потом.

Ничего не изменилось – разве что из смысла превратилось в декорацию.

Ангелина разлила чай по крошечным, как будто игрушечным чашечкам и откинулась в кресле, плотнее запахнув на груди шаль. В скупом свете масляной лампы художница казалась красавицей из прошлого.

– Моя дочь, Даша, говорила что-то такое в последние дни… Это, конечно, была детская блажь. Она ведь у меня эмоциональная девочка, лунатик…

– Что же дочка говорила?

– Ей было страшно спать, – помолчав, ответила Ангелина. – Если честно, сейчас я кляну себя за то, что не слушала. Может быть, поэтому она собралась и уехала к маме. Даша говорила о своих страхах несколько дней подряд.

– Почему же ей было страшно? – тихо спросил Марк, начиная нервничать.

«Неужели и Ангелина заговорит сейчас о мертвых?» – подумалось ему с некоторой тоской. А ведь знал наверняка: заговорит. Марк вдруг понял, почему ему так неприятно смотреть на новую картину любовницы, – на холсте ничего особенного, а у него мурашки по коже и мелкие волоски встают дыбом, как шерсть у почуявшего беду кота. Он вспомнил свой сон, тяжелый, осязаемый, цветной, наполненный запахами и звуками. Утром забывшийся, как большинство «выпуклых» снов, – видимо, такова реакция организма на вести из непостижимых миров. Когда-то Марк смотрел дурацкую телепередачу – известная ясновидящая рассуждала о символизме сновидений. И посоветовала тем, кто хочет научиться читать сны, держать возле кровати специальную тетрадь, в которую, едва проснувшись, немедленно записывать детали, а то спустя несколько часов все забудется, даже то, что казалось таким «живым».

Да, сейчас ему вспомнилась мертвая женщина (мертвая, а не пьяная!), которую он видел в рассветном полубреду. Женщина была молодая, темноволосая, в длинном светлом платье, на вороте которого сияла приметная брошь – яркая грошовая бижутерия, пластмасса с искусственной позолотой. Подсолнух. Утром Марк с решимостью скептика и циника отогнал неприятные ощущения, которые оставил кошмар, зато теперь они вспомнились.

Но ведь не может быть, что Ангелина видела тот же сон?

Марк решил проверить:

– Послушай… Я никогда не рассказывал тебе о своих снах?

– Что? – Ангелина выглядела растерянной. – Нет, никогда. А при чем тут это?

– Потом. Извини, что перебил. Так что тебе говорила Даша?

Женщина выглядела немного уязвленной – она решилась поведать нечто пусть странное, но из области интимного, а любовник так грубо перевел все на себя самого. Почувствовав ее настроение, Марк протянул руку через стол и накрыл мягкую ладонь Ангелины своей.

– Я не случайно спросил… Ты сейчас поймешь.

– Ладно, – пожала плечами художница. – Даша говорила… говорила, что к ней приходят мертвые люди.

– Девушка с брошью-подсолнухом? – Сердце Марка забилось быстрее.

– Нет, – нахмурившись, покачала головой женщина. – Она видела троих. Старика, взрослую женщину и мальчика. Даша говорила, что у старика нет одной руки, а мальчик будто бы плачет кровью. Я злилась на нее, а потом, когда Даша уже уехала… Я тоже видела их.

Последнюю фразу Ангелина произнесла почти шепотом, и Марк был вынужден нагнуться над столом, чтобы ее услышать.

– Ты… видела… мертвых? – выделяя каждое слово, тихо спросил он.

И женщина кивнула. На ее красивом смуглом лице появилась неуверенная улыбка – ей было и стыдно, и страшно, что мужчина сочтет ее безумной, уйдет и оставит наедине с густой ночью, и странно осознавать, что она, взрослый, крепко стоящий на ногах человек, никогда не интересовавшийся эзотерикой, вообще говорит вслух такое.

– Да, – прошептала Ангелина, – я их видела. Хотя… Я вовсе не уверена, что это был не сон. Все-таки Даша так ярко рассказывала, а у меня богатое воображение. Могло и померещиться. Но я видела их дважды. В первый раз только мальчика. Он был в моем доме. В кухоньке. Ночью я не спала и услышала, как кто-то ходит. Думала, что вор забрался в дом. Тихонечко подкралась – и увидела его. И он тоже меня видел. Смотрел прямо на меня… Хотя какое там «смотрел»… Глаз-то у него не было!

Темп ее речи ускорялся, как бегун перед финишем, глаза блестели, и сейчас Ангелина правда выглядела почти безумной.

– Не было глаз, не было… Но он меня видел. Я оторопела. Меня будто льдом сковало. Раньше, когда я смотрела фильмы ужасов, всегда удивлялась: к герою приближается монстр, а тот стоит, таращит глаза и орет дурниной. Не понимала, почему не убегает. Ведь в кино монстры приближаются так медленно, чтобы зритель успел их рассмотреть. А тут – поняла. Я просто пошевелиться не могла. Желудок вдруг таким холодным стал, как камень. И сердце замерло. А ведь он тоже шел ко мне. Медленно шел, как будто ему ходить трудно. Никогда не забуду, как он ноги переставлял – как старик-инвалид. Полшажочка одной ногой, а вторая подтягивается. И его голова… Шея ее держать не могла, и она как будто бы повисла, упала на одно плечо… Как страшно это было, как страшно… – быстро шептала Ангелина.

Зрачки ее так расширились, что глаза казались черными. Женщина смотрела куда-то мимо Марка и, казалось, снова находилась в той ночи, в той кухоньке, и видела перед собою мертвеца.

– А потом? – наконец решился спросить Марк.

– А потом я ничего не помню. Видимо, потеряла сознание от страха. Очнулась на полу, на голове – шишка. Было уже светло, раннее утро. И никакого мальчика рядом. Я решила, что на нервной почве мне просто приснился дурной сон.

– Приснился сон, и ты ушла в кухню? А ты когда-нибудь была замечена в сомнамбулизме?

– Некому было заметить, – слабо улыбнулась Ангелина. – Моя мама часто ночевала не дома. Она была такой… богемной. Романы, мужчины… Я росла сама по себе, за что ей отчасти и благодарна. Я никогда не была замужем. Как ты успел заметить, я не люблю, чтобы в моей кровати спал мужчина. Но моя дочь, Дашка, лунатик, да. Не то чтобы каждую ночь ходит-бродит во сне, но довольно часто.

– Понятно, – вздохнул Марк, хотя мысли, тревожные и сумбурные, не укладывались у него в голове, как раз понимание-то не приходило. – А женщина с подсолнухом? Та, что на твоей картине?

– Ее я совсем недавно видела, – после паузы ответила Ангелина, отпивая остывший чай. – Кажется, позавчера.

«Позавчера! Тогда же, когда и я ее», – удивился Марк.

– Но это было больше похоже на сон… Я находилась в своей постели, в доме был и ты. Мне не спалось, кажется. Я включила ночник, решив немного почитать, и вдруг увидела тень на пороге комнаты. Подумала, что ты вознамерился нарушить мое священное одиночество. Рассердилась даже.

– Но как ты поняла, что она… мертвая?

– Не знаю, – нахмурилась Ангелина. – Но прекрасно помню, что это было для меня очевидно. Впрочем, так часто бывает во сне – дикие вещи воспринимаются совершенно логичными. Ее движения, походка ломаная… И белизна ее лица… Не аристократическая, а какая-то… могильная. И запах… Знаешь, я до сих пор помню его.

По его позвоночнику огненным шаром скатилась волна мурашек, на лбу выступила испарина. Марк старался казаться спокойным, дышал медленно и глубоко, смотрел на собеседницу прямо, но внутри него все кипело. Он знал, какого труда стоит Ангелине рассказывать такое ему, случайному знакомому, и искренне хотел успокоить ее, но не находил нужных слов, потому что с каждой минутой все больше осознавал, насколько страшным и необъяснимым было то, с чем им обоим довелось столкнуться.

Марк всегда был материалистом. Иногда ему встречались увлеченные эзотерикой девушки – сплошь гибкие, смешливые, ясноглазые и несущие в сердце какой-то особенный сорт абсолютной свободы. Они голодали, пили какие-то травки, окуривали дом горькой полынью, занимались йогой, ходили на медитации. Марк смотрел на это все как на детсадовское представление любимого ребенка – с умилением, но отстраненно. Иногда подружки пытались втянуть и его в свой круг – познакомить с какими-то мутными доморощенными гуру, подложить на его прикроватную тумбочку книжонку очередного якобы просветленного шарлатана. Марк их попытки мягко, но твердо пресекал. Одно дело – обладать женщиной, которая может прогнуть спину в какой-нибудь хитрой асане, и совсем другое – поплыть по реке ее безобидного сумасшествия.

Марк был из крещеных атеистов, каких в России много. Он носил на шее небольшой золотой крестик, имел в домашней библиотеке Библию в дорогом кожаном переплете и, если кто-то из его знакомых преждевременно покидал подлунный мир, непременно заходил в храм поставить свечку, считая такой шаг знаком вежливости. В праздник Пасхи его актуальная любовница непременно красила яйца луковой шелухой, а сам он покупал в булочной свежий кулич с марципановой верхушкой, и все это казалось ему естественным и правильным. Но в то же время спросил бы его кто-то жестко, верует ли он, у Марка едва ли повернулся бы язык ответить утвердительно.

Он был атеистом, материалистом и скептиком. Если и задумывался о смерти, то с непременной байронической меланхолией. Не то чтобы Марк цинично отрицал Вечность, а просто, наверное, не мог сопоставить с нею свое существо. Над людьми же «тонкой душевной организации», смотревшими передачу «Битва экстрасенсов», гадавшими на картах, искавшими в своих снах какие-то намеки и знаки, с придыханием говорившими о полтергейсте и НЛО, посмеивался, считая, что в детстве они не доиграли в волшебников.

И вдруг – сам словно оказался в центре мистического кино. Все это было бы похоже на сложносочиненный высокобюджетный розыгрыш, если бы не было так страшно, и чем дальше он вникал в происходящее, тем более странно себя чувствовал. Как будто мир перевернулся.

– Почему ты так странно смотришь на меня, Марк? – прервала его размышления Ангелина.

– Я… я, наверное, должен все-таки сказать тебе.

– Что-то случилось? – нахмурилась женщина.

– Нет. То есть да… В общем, я тоже ее видел.

Темные глаза собеседницы удивленно округлились.

– Кого – ее?

– Ту девушку. Женщину. Не знаю уж, сколько ей лет. Трудно понять, ведь она… мертвая.

Ангелина вскочила на ноги, едва не опрокинув и чашку, и кресло. Выкрикнула разозленно:

– Я, между прочим, не шучу!

– Мне не до шуток, – вздохнул Марк. – Надо было сказать тебе раньше… Но я боялся, что ты сочтешь меня сумасшедшим. Да, я тоже видел ее, в ту же самую ночь. Мне не спалось, я выходил на крыльцо, и она там стояла. А потом я словно уснул. Не помню больше ничего. Может быть, как и ты, отключился от страха, хотя на сентиментальную барышню вроде не похож. Кстати, вот, прочитай.

Газетная вырезка, аккуратно сложенная, давно лежала в заднем кармане его джинсов. Марк знал статью наизусть. Ангелина с удивлением приняла из его рук листок.

– Желтая газета? – Красивые брови художницы поползли вверх. – Марк, ты вообще за кого меня держишь?

– Ты читай, читай…

Ангелина читала медленно, как первоклашка. То ли раздумывала над каждым словом, то ли боялась добраться до финала.

– Знаешь, я ведь не просто так сюда приехал. Но я не какой-нибудь там… городской псих, ищущий великого смысла. – Марк нервно усмехнулся. – У меня невеста пропала.

Ангелина отреагировала на его последние слова, как, должно быть, отреагировала бы на ее месте любая женщина. Кроме, конечно, Веры, которая считала ревность одним из высших проявлений пошлости.

– У тебя есть невеста?

Ее требовательный тон и как будто бы испуганное выражение лица даже немного рассмешили Марка. «Неужели я все-таки не так уж ей безразличен?» – подумал он.

– Была невеста. Давно. Пять лет назад. Вера получила в наследство старенький дом, здесь, в Верхнем Логе, поехала посмотреть, за сколько его можно продать, да так и не вернулась. А я, дурак, решил, что меня бросила.

– И ты даже не пытался искать ее? Хорош жених, – криво усмехнулась Ангелина.

– Ты не понимаешь, – покачал головой Марк. – Просто она была… ветреная. Это к ней и влекло. Вера была как сквозняк. Сразу предупредила меня, что ни с кем у нее ничего серьезного не складывалось, что, скорее всего, однажды она уйдет из моей жизни по-английски и чтобы я заранее был к такому готов и воспринимал ее как попутчика.

– Романтично.

– Я и считал, что она сбежала. Но вспоминал о ней. Если честно, все пять лет. Зацепила она меня чем-то… И вот когда мне случайно попалась на глаза эта статья, я не знал, что думать. А потом решил приехать сюда, чтобы разобраться на месте.

– А журналисту ты не пробовал позвонить? – подумав немного, спросила Ангелина.

– Знаешь, я бы все равно не усидел в городе. Хотел сначала поговорить со здешним народом, а уже потом…

– Так может быть, позвоним ему завтра? Имя автора есть, название газеты – тоже. Телефон узнать нетрудно, мой мобильный подключен к Интернету. Только вот…

– Что? – встрепенулся Марк.

– Да одно с другим не очень складывается, – задумчиво протянула женщина.

– А именно?

– В статье написано, что здесь произошло несколько кровавых убийств, люди какие-то исчезали, а улик толком и не нашли… Кстати, припоминаю, болтают в деревне разное. Будто бы женщину пьянчужка-муж изрубил топором. Лесник как-то странно пропал. И молодежь какая-то… Думаешь, тут замешаны они? Мертвые?

– Ну, не знаю… Мне вообще странно, что мы об этом говорим, – нервно усмехнулся Марк. – Чувствую себя немного сумасшедшим.

– И все-таки?

– Черт, наверное, я не исключаю такую возможность.

– Но тогда почему мы с тобою целы? Почему они не тронули мою дочь? Даша несколько дней подряд говорила, что видела мертвых. Но ведь… осталась жива. Дочка уехала в Москву, я разговаривала с мамой. И мы… Почему они не тронули нас?

– Понятия не имею, – вынужден был ответить Марк. – Постой, давай по порядку… Кто тебе рассказал сплетни о леснике, о пьянчужке-убийце?

– Да есть тут одна, – поморщилась Ангелина, – Ефросиньей зовут. Ее дурочкой все считают, блаженной. Живет отшельницей, но иногда выходит из дома и начинает нести ересь всякую… Вот и меня у продуктовой палатки подкараулила.

– Так, может быть, заглянем на чай к этой Ефросинье? Прямо сейчас?

Ангелина с сомнением посмотрела на старенькие настенные часы.

– Половина десятого уже.

– Самое то. Возьмем коробку зефира, поболтаем с ней.

– Ну, не знаю… Старики рано ложатся.

– А давай посмотрим, горит ли у нее свет. Если горит, пойдем.

Ангелина согласилась.