Текст книги "Плывущая женщина, тонущий мужчина"

6. Империя наносит ответный удар

Мабодофу[26]26
  Мабодофу – блюдо китайской кухни: тофу и жареный мясной фарш, обильно приправленные красным перцем.


[Закрыть]

Часы разбиты, свет солнца и луны сюда не проникает, поэтому кажется, что отлучен от времени. Убаюканный качкой, Мицуру пробавлялся клочками сна, и время от времени, точно опомнившись, вскакивал и начинал расхаживать по трюму. На его биологических часах три минуты шли за час, за целый день набегало каких-нибудь четыре часа, так что полагаться на них было нельзя. Уже довольно долго двигатель корабля молчал. Поев, Мицуру начал засыпать, когда пол внезапно задрожал и у сумасшедшего корабля вместе с тихим стоном вновь забилось сердце. Число насельников грузового отсека возросло до четырех. Пресловутого Вельветмена постигла та же участь, что и Мицуру. Его каюту захватили «не понимающие человеческого языка японки» и украли багаж, деньги и паспорт. Карманы пиджака были разорваны, рубашку покрывали пятна машинного масла. У матери стало плохо с сердцем, и «из сострадания» ей предоставили кровать в каюте первого класса, посадив под домашний арест вместе с другими, не перенесшими шока стариками.

Среди узников оказалась девушка, которая, по ее словам, в поисках пропавшей собачки спустилась в трюм, была схвачена и посажена под замок. Первое время она колотила руками в противопожарную дверь, крича:

– Как вы смеете так обращаться с людьми, вам это даром не пройдет! Знаете ли вы, чья я дочь! Мерзавцы! – и прочее. Но появился надсмотрщик, прикрикнул:

– Цыц! Будешь шуметь, запру в машинном отделении! – После чего она льстивым голоском зашептала:

– Умоляю, выпустите меня отсюда, я вам щедро заплачу!

Но надсмотрщик соблюдал равенство в обращении с заложниками. Поняв, что ни угрозы, ни подкуп не возымели никакого эффекта, она стала плакаться собратьям по несчастью – Мицуру и Вельветмену. Мицуру сказал ей, что он более достоин жалости хотя бы потому, что уже много часов провел взаперти, но это было слабым утешением. Утомившись плакать, она, как Мицуру, заплатив, получила одеяло и прилегла на полке, отказавшись от тщетных попыток сопротивления и решив ждать, когда время принесет избавление.

Четвертым узником был господин почтенных лет. Он с самого начала не пытался протестовать, первым делом внимательно осмотрел полки, раскланялся со всеми, кто уже был до него, терпеливо выслушал надсмотрщика, расстелил на пустой полке одеяло и лег, не закрывая глаз.

Вероятно, пока в трюме раскачивался оранжевый свет лампочки, был день. Но, в отличие от тюрьмы, время отбоя и еды не подчинялось строгому распорядку. Вряд ли было случайностью, что все четверо оказались без часов и не имели возможности определить точное время. У всех часы либо намеренно разбили либо украли. Быть лишенным чувства времени в грузовом отсеке, отрезанном от внешнего мира, само по себе уже было пыткой. Когда надсмотрщик в очередной раз принес поесть, Мицуру спросил, который час, и получил от недруга ответ:

– Хочешь дрыхнуть – ночь. Проснулся – утро. Хочешь жрать – жри. Наслаждайся счастьем жизни вне времени.

– Я не прошу за бесплатно.

Выхватив блеснувшую в руке Мицуру монету, надсмотрщик сказал:

– Да я и сам не знаю, который час. У меня тоже нет часов. Но зато могу объяснить, почему не сообщаю вам о времени. О вас же забочусь, разве лучше, если вы будете постоянно маяться, сколько еще дней, сколько еще часов вам здесь находиться? Вместо того чтобы каждые пять минут смотреть на часы и нервничать, приятнее жить, вообще позабыв о времени. В море проходит вечность.

– Спасибо за заботу, но невозможно заставить себя убивать время, когда не знаешь, который час.

– Даже если б я сказал, который час, только уснешь, и – фьють! Кончай гнать порожняк, лучше пожри. Желудок – самый точный хронометр. Не беспокойся – выпустят раньше, чем ты свихнешься.

С этими словами надсмотрщик поднялся по лестнице и громко хлопнул железной дверью.

– Давайте и вправду, что ли, поедим! Ну-ка, что у нас здесь вкусненького к рису?

Вельветмен, он же Мицухико Китадзима, держа в руке эмалированную миску, заполненную сопревшим, пахнущим носками рисом, приподнял крышку с жестяного ведра. Внутри оказалось мабодофу.

– О, я это обожаю. Как они догадались?

– Похоже на собачий корм, – заметила девушка.

Пожилой господин дважды рассмеялся в нос. Один раз: «хэ-хэ», другой раз: «хо-хо». Мицуру его лицо показалось знакомым. Он был уверен, что никогда раньше с ним не встречался, но, возможно, видел на фотографии в каком-то журнале. Он решил, что вспомнит, поговорив с ним, но господин не выказывал желания вступать в беседу и, очевидно, не испытывал особого интереса к прошлому своих сокамерников.

– В настоящем мабодофу, как его готовят в Сы-чуани, обязательно много перца. Этот – настоящий.

Китадзима стал наворачивать мабодофу. И это несмотря на то, что, едва его заперли в трюме, он без конца твердил о «китайском заговоре», связывая его с голосами из космоса. Космические пришельцы говорят на китайском языке! Вот уже четыре тысячи лет космические пришельцы поддерживают тесные контакты с китайцами! Этот корабль управляется приказами с НЛО и т. д. Мицуру стал поддразнивать его, говоря:

– Мабодофу – тоже часть закулисных интриг? Не иначе как китайцы варят его по рецепту инопланетян! – Но Вельветмен продолжал уписывать за обе щеки.

– В тайных интригах я дока. Мабодофу – это своего рода наркотик. Пока его ем, я готов забыть про заговор. Но мне приятно, если вы и наши друзья поняли, что я имею в виду под заговором. Я-то давно их раскусил, но один был бессилен. Теперь же, когда вы в курсе и приобщитесь к мабодофу, нам нечего бояться.

– Легкомысленный вы человек! – сказала девушка и плюхнула мабодофу себе в миску.

Мицуру и пожилой господин не заставили себя ждать. Расставили под лампочкой ящики вместо стола и стульев, устроив нечто вроде гостиной.

– Неудобно, что мы не знаем, как кого зовут. Давайте представимся. А потом вместе подумаем, как отсюда выбраться, – предложила девушка и, будучи застрельщицей, начала с себя.

Сиори Минами. Двадцать один год. Собиралась с отцом плыть до Шанхая. Китадзима на два года ее старше, Мицуру – тридцать два. Пожилому господину пятьдесят семь, зовут Ли Мун Че, собирался плыть до Пусана и, по его словам, ежедневно участвовал в работе научного симпозиума, проводившегося на корабле. Услышав имя, Мицуру тотчас вспомнил. Это был тот самый корейский поэт, который в семидесятые годы уехал из Японии на родину предков, был арестован, брошен в тюрьму, много лет провел в заключении и только лет десять назад вышел на свободу. От неожиданности он переспросил:

– Ли Мун Че, поэт?

Тот молча кивнул и, окинув взглядом сокамерников, склонился над своей миской. На его лице заиграла отстраненная улыбка. Неприкаянный поэт. Куда б ни заносила судьба, чувствует себя узником. Но продолжает мыслить, не жалуясь на навязанную участь.

– У вас с кем-то назначена встреча? – неожиданно спросил поэт Мицуру.

– Почему вы так решили?

– Вы так беспокоились о времени…

– Разминулся со своей спутницей. Но если б знал, что меня могут запереть в трюме, конечно, договорился бы о встрече.

– Где она сейчас?

– Не знаю. Думаю, тоже ищет меня.

– Почти всех пассажиров постигла та же участь, что и нас. Молодых японцев, что побогаче, увы, заперли в машинном отделении. Грузовой отсек еще не худшее место. Сейчас, вероятно, около десяти часов вечера. Корабль стоит посреди моря. Хорошо бы, направились в Пусан. Если корабль зайдет в порт Пусан, я найду способ отсюда выбраться, прыгну в море и уплыву. Наверняка какая-нибудь рыболовецкая шхуна меня подберет. На худой конец, своими силами смогу доплыть до портового рынка. Я договорился встретиться с одним моим другом в Пусане, поэтому мне просто необходимо отсюда бежать. Но прежде надо как-нибудь раздобыть спасательный жилет… Побег ради встречи с другом? Что это – чувство долга? Или сила воли? Мицуру вопросительно посмотрел на поэта, и ему показалось, что тот вполне способен осуществить побег.

– Бы хорошо знаете порт Пусан?

– Как свои пять пальцев. От пристани, где бросают якорь многотоннажные суда, до рынка около двух километров. Затеряюсь в толпе, и пиши пропало. Я сразу сообщу в полицию и помогу вам спастись. Как говорит наш друг Китадзима, здесь зреет заговор. И члены экипажа, и чиновники заодно. Наверняка за их спиной есть закулисный руководитель. Если вести себя неосмотрительно, в два счета навесят ложные обвинения и, вполне вероятно, упекут уже не в трюм, а в настоящую тюрьму.

Слова поэта были бездоказательны, но убедительны. Девушка поникла, готовая в любую минуту расплакаться, и прошептала:

– Такой корабль достоин уйти на металлолом!

Китадзима, видимо что-то задумав, сказал:

– Отлично! – И, вскочив, провозгласил: – Поступим так, как говорит господин поэт. Когда корабль подойдет к Пусану, я вместе с ним прыгну за борт ради того, чтобы разоблачить заговор и спасти мать.

– И оба потонете, – сказала девушка.

– Что ж делать, если нет другого выхода обрести свободу. А пока давайте некоторое время понаблюдаем за обстановкой.

На этом обсуждение побега закончилось, с едой также разделались. Китадзима вызвал надзирателя и ушел в туалет. Поэт вернулся на свою полку, девушка витала в облаках.

Мицуру не собирался убегать, оставив Аои на корабле. Он оказался в заложниках, но и его Аои попала в плен. Вряд ли Китадзима и девушка решатся бежать, бросив своих родителей. Все было просчитано. Если содержать под арестом раздельно родственников и любовные пары, угасает решимость бежать. Враг хорошо понимал психологию заложников.

Китадзима долго не возвращался, и Мицуру внезапно стал нервничать, позвал надсмотрщика, но тот не отзывался. У девушки, видимо, появилась потребность посетить туалет. Прошло десять минут – тишина. Девушке уже было явно невмоготу. Мицуру вместо нее стал стучать в дверь, но прошло еще десять минут без каких-либо изменений. Вдруг за дверью послышался рассерженный крик надсмотрщика, и в ту же минуту показался Китадзима, похожий на вдрызг разбитый багаж. Из носа текла кровь, он стонал, держась за грудь и в то же время крепко прижимая к себе спасательный жилет.

– Мужайтесь, – обратился он к Мицуру, – мы вернемся в Японию!

Раздобыть даже один спасательный жилет было связано с риском для жизни. Впрочем, жилет не стоил таких побоев. Мицуру, обняв Китадзиму за плечи, повел его к полке. Поэт также взбежал по лестнице, чтобы поддержать его с другого бока, сказав:

– Молодец, отлично сработано!

Девушке уже было невтерпеж. Железная дверь вновь была заперта. Со словами:

– Все, больше не могу, – девушка забилась в угол трюма. Верхний свет погас, горела лишь сигнальная зеленая лампочка. В темноте послышалось приглушенное журчание.

И вновь кошмар стал по третьему, по четвертому разу прокручивать свою фильму.

Мицуру только задремал, когда к нему обратился Китадзима. То ли из-за запекшейся крови, то ли из-за слез говорил он гундосо:

– Если человек умирает на корабле, его хоронят в море?

– Судя по фильмам, заворачивают труп в холстину, прицепляют груз и бросают за борт. В присутствии капитана.

– Значит, так оно и есть? Мне только что приснилось, что меня заживо похоронили в море. Кричу, что я еще не умер, но ни матросы, ни мать не слышат. Когда пошел ко дну, вокруг меня собрались рыбы. Я подумал, что сейчас они меня съедят, и заплакал.

– Не забудьте надеть спасательный жилет в случае, если вас похоронят в море, сумеете выплыть.

– Правильно, так и сделаю.

Некоторое время все молчали в темноте.

– А что, господин Ли, – обратилась к поэту девушка, – нельзя ли вызвать помощь по радио или по телефону?

– Да, – кивнул поэт, – давно б уже так и сделали, будь телефон доступен… Но, увы, все телефоны на корабле повреждены. На капитанском мостике есть радиопередатчик, и где-то еще должны быть передатчики для экстренной связи. Например, в женской раздевалке или еще где… Милая барышня, нам остается только поручить свою судьбу небесам. Может быть, когда утром проснемся, нас освободят, и все вернется в нормальное русло. Кошмар хорош тем, что долго продолжаться не может.

В этот момент открылась дверь, ведущая к каютам матросов, дорожкой протянулся бледный свет. Пожаловали новые гости. На этот раз их было несколько больше. Осматривая кладовую, точно во время экскурсии по кораблю, они стали подыскивать свободные места. В разговоре мешались китайский и японский. В противоположность без умолку трещавшему китайскому, японский ковылял на полусогнутых.

Кара безденежьем

Спустившись по лестнице, надзиратель что-то крикнул по-китайски. Китайцы внезапно рванули вверх по ступеням. Надзиратель, размахивая палкой, останавливал тех, кто хотел прежде других пробиться наверх, и сортировал «груз», злобно покрикивая:

– Ты потом! Женщину пропустите!

В грузовом отсеке, как и везде, развернулось сражение за захват полок и мест на полу. Всюду, где только находилось свободное место, сваливали багаж, втискивали свои тела, отпихивая чужие вещи и корабельный инвентарь, яростно отстаивая свою территорию. Устроенная узниками «гостиная» была поделена между тремя новоприбывшими. Стоило зазеваться, и старожилы наверняка лишились бы своих спальных мест и одеял, поэтому и Мицуру, и девушка, и поэт забились на свои полки.

– Но отчего вся эта толкотня? Что это за люди? – Девушка была на грани истерики, суча ногами и пытаясь отбиться от ребенка, подползшего к ее полке. – Пошел отсюда!.. Я не хочу спать вповалку с этим сбродом! От них воняет!

Мицуру, обхватив руками голову, уполз под одеяло, собираясь оставаться там до тех пор, пока в трюме не минует буря.

Уже прошел по меньшей мере час, в грузовом отсеке по-прежнему стоял шум, но в сражении за территорию наступила передышка. Мицуру высунул голову и огляделся. Мужчины, женщины, дети, всего девятнадцать человек, видимо, успокоились каждый на своей территории. Дети спали в гамаках, повешенных в два яруса между полками, пассажиры, бывшие, судя по одежде, японцами, растерянно сидели вдоль стен, обхватив колени. Две девочки, устроившиеся у основания лестницы, также, судя по всему, были японками. Мужчина и женщина, расстелившие на полу циновки и лузгавшие семечки, скорее всего, были семейной парой – возле них спала девочка лет пяти или шести. Видимо, эти трое только что попали на корабль. Две циновки в углу грузового отсека стали их новым домом.

На мгновение Мицуру встретился взглядом с отцом семейства. Тот, зачерпнув горсть семечек, протянул их Мицуру. Мицуру взял, сказав: «Се-се».[27]27
  Спасибо (китайск.).


[Закрыть]

– Вы японца? – неожиданно заговорил мужчина на ломаном японском с сильным акцентом. Его японский, наверняка освоенный самостоятельно, сопровождала на удивление радушная улыбка. Мицуру ответил утвердительно и замолчал. Мужчина продолжал:

– Хочу работать Япония. Вместе плыть Япония.

– Значит, в Японию, всей семьей…

– Семья вместе. С тобой вместе. Ты плыть Япония. Вместе со мной.

– Я тоже хочу в Японию. Но уже не надеюсь, что смогу туда попасть.

– Все хорошо. Со мной вместе ты можешь плыть Япония. Ты мне искать работа. Будешь моя поручитель.

В словах его забрезжило нечто осмысленное. Он явно хотел сказать, что Мицуру сможет вернуться в Японию, если согласится стать его поручителем. Для Мицуру это была новость.

– Кто подучил вас?

– Поручитель – китаец, зарплата – низкий, работа – тяжелый. Ты стать японский поручитель. Хороший иметь работа. Зарплата высокий. Ты можешь возвращаться Япония.

К поэту и девушке также подсели китайцы со сходными предложениями. Девушка продолжала кукситься. Поэт писал ответы на бумажке.

– Странные они выдвигают условия, – обратился Мицуру к поэту. – Как вы это понимаете?

– Если мы согласимся стать их личными поручителями, нас, заложников, освободят.

– Спешат, пока суд да дело, обзавестись покровителями.

– А между тем операция по высадке в Пусане осложняется. Многие из этих беженцев, как и я, собираются ночью прыгнуть в море и вплавь добираться до рынка. Получается, чтобы вернуться на родину предков, я должен подружиться с нелегальными иммигрантами. На этом корабле даже туристы превратились в бесправных беженцев!

Какое-то время Мицуру вновь блуждал между неглубоким сном и печальным пробуждением. Верхняя дверь оставалась незапертой, появилась возможность беспрепятственно ходить в туалет, но путь на палубу по-прежнему был закрыт. Вельветмен и барышня продолжали спать, поэт, подставив блокнот к тусклому свету лампочки, что-то писал.

– Стихи пишете? – спросил Мицуру.

– Я только в таких условиях и могу писать, – ответил тот. – Увы, я стал законченным «поэтом-узником». А впрочем, тюрьма – хорошее место, чтобы думать и писать. Разумеется, сидя в тюрьме, я страстно хотел выйти на волю, но чем сладостней мечты о воле, тем горше последующее разочарование. Мне лучше быть запертым внутри себя. В своем собственном мире я чувствую себя более свободным, чем на воле, более раскрепощенным. Однако чем глубже уходишь в себя, тем труднее выйти наружу. Поэтому не стоит в тюрьме засиживаться. Самое лучшее – туда и обратно, туда и обратно, нигде надолго не задерживаясь.

Мицуру вначале принял его слова за шутку, но поэт явно говорил со всей искренностью. Что ж, попробуем сопоставить тюрьму и трюм. Выбраться из трюма – сейчас предел мечтаний, но еще неизвестно, в каком направлении плывет корабль, и вообще, смогут ли они обрести свободу. Может, и впрямь, пока не видно никакого выхода, начать писать стихи? Этак и он станет «поэтом трюма»!..

– Вы, господин Ли, можете писать стихи, где бы вы ни находились. А я здесь только бездарно маюсь.

– Предпочитаете, чтоб вас содержали в библиотеке?

– Библиотека стала притоном быдла.

– Ну, куда ни кинь, всюду клин. На палубе вроде бы свобода, но там на каждом шагу азартные игры, оргии, драки, водка и наркотики, которые ведут пассажиров к моральной деградации и падению. Мне предпочтительней запереться внутри себя, чем, как призрак, бродить по этому кладбищу капитализма.

На висках поэта вздулись синие жилы, глаза, запавшие еще глубже, чем накануне, были устремлены куда-то вдаль. Такая уж у него привычка – сочинять стихи в минуту отчаяния.

Когда корабль набрал скорость, вновь открылся выход на палубы и появился надсмотрщик. Вначале гаркнул что-то по-китайски. Затем, кажется, то же самое прокричал по-английски:

– Пошли все вон! До следующей стоянки все свободны. Жрите, что хотите. Трахайте красивых баб, отдавайтесь сильным мужикам. Подмойтесь, разомнитесь.

Посреди морских просторов, где не видать и клочка суши, почему бы и не побаловать заложников свободой. Где следующая стоянка? Высока вероятность, что первоначальный курс изменен. Операция по высадке в Пусане, задуманная поэтом, похоже, так и останется мечтой. И все же у него есть стихи, есть богатый внутренний мир…

Беженцы, похватав свой багаж, стали покидать грузовой отсек. Ушла девушка – обняться с отцом, ушел Китадзима – справиться о здоровье матери, ушел поэт – поискать место, где ничто не нарушит его одиночества. Мицуру в поисках Аои направился на верхнюю палубу, но куда он ни заходил, всюду околачивались какие-то сомнительные личности, как стервятники, выжидающие добычу. В коридоре цеплялись через каждые десять шагов: «Баба нужна?», «Стань моим поручителем!», «Развлечемся в теплой постельке?», «Угости рюмкой!» Торговцев здесь было больше, чем покупателей. Покупатель – тот, кто сорит карманными деньгами. Иметь деньги – уже само по себе преступление. Торговцы подвергают покупателя наказанию безденежьем. Однако, если ряды покупателей редеют, продавцов ожидает сходная участь.

Увертываясь от навязчивых стервятников, Мицуру заскочил в туалет – проверить, сколько еще осталось денег, этой последней соломинки. В кошельке двадцать четыре тысячи шестьсот семьдесят иен наличными и три кредитки. Мицуру пришел в смятение и поспешил к корабельному банку. У окошка выстроилась очередь из заложников, так же, как и Мицуру, впавших в панику, вокруг роились стервятники. К Мицуру тоже тотчас подскочил парень в кожаной куртке.

– Эй, привет, ты в норме? – в глаза Мицуру заглядывал, ухмыляясь, Харуо Минами. На бедре у него болталась сумка с инструментами. – Немного осунулся. Неужто и тебя заперли в трюме? Тоже в банк – охота поразвлечься? Еще бы, назад в трюм не тянет…

Мицуру молча смотрел в сторону.

– Кстати, ты, кажись, искал какую-то чувиху. Ее, случаем, не Аои звать?

Мицуру схватил парня за руку, надвигаясь на него:

– Ты о ней знаешь?

Харуо, высвободив руку, ответил:

– Да. Она сейчас в фаворе.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Скоро поймешь.

– Ты знаешь, где она? Говори!

– В ближайшее время встретитесь.

– Где мы можем встретиться? Я заплачу за информацию.

– Ну что ж, по рукам, снимай деньги.

Мицуру, предвидя траты, решил снять двести тысяч иен и сунул кредитку в окошко. Тотчас служащий со словами:

– Обслуживание приостановлено! – швырнул ее обратно. Мицуру протянул вторую кредитку. И эта не сработала. Последняя карточка… Тот же ответ.

– Этого не может быть. Вставьте еще раз! – настаивал он, но служащий заявил:

– От владельца вклада поступила просьба – приостановить обслуживание. В последнее время участились случаи, когда пытаются воспользоваться крадеными кредитками.

Мицуру пришел в ярость.

– Это моя именная кредитка. Владелец перед вами! – закричал он, но тут же вспомнил, что при нем нет ни паспорта, ни какого-либо другого удостоверения личности, и уныло отошел от окошка. Как это могло произойти? Все три кредитные карточки снимают деньги с банковского счета, открытого на имя Мисудзу. Не в этом ли загвоздка? Не она ли ухитрилась сделать эти карточки недействительными? Наверняка по наущению матери, при посредничестве Итару. Мать поставила заслон, чтобы отцовское наследство не перешло к сомнительной женщине. Из-за этого он, Мицуру, в течение ближайших дней обречен на безденежье. Вряд ли получится вернуть то, что украли из каюты.

– Ну что, пошли. Чего медлить! Устрою встречу с любой бабой, какую пожелаешь.

Стервятник вообразил, что карманы Мицуру набиты деньгами.

Харуо привел его в каюту на третьей палубе, в ту самую каюту, которую тот прежде, до захода в Шанхай, занимал с Аои.

– Меня отсюда выгнали, – сказал Мицуру.

– Ага, роковая каюта номер триста тринадцать! – заметил Харуо.

В каюте никого не было, на столе стояли чашки, эмалированные миски и термос с цветочным узором.

– Подожди здесь немного. Небось проголодался? И хочешь переодеться?

Получив его согласие, Харуо, позвякивая болтающимся на поясе железом, побежал добывать все необходимое. Пока Мицуру смывал в душе въевшуюся в тело двухдневную порцию грязи и вонь машинного масла, Харуо доставил сменное нижнее белье, носки, застиранные джинсы, тенниску, бефстроганов, вино, рисовые колобки, а также десятилетнего мальчугана.

– Можешь вновь пожить, как подобает японцу. Да еще в той же самой каюте. Осталось подождать, когда вернется милашка Аои… Вот привел пацана, будет прислуживать. Это тебе не японские разгильдяи – он честный и трудолюбивый. И спину умеет помять, и постирать, и прибраться, если понадобится, и еду принесет. Если будет мешать, гони в коридор. Тот чудесный возраст, когда чертовски хочется работать. Используй на все сто. Пацан тоже входит в плату. Извини, но придется выложить двадцать тысяч. Как своему соотечественнику уступаю себе в убыток.

– Если приведешь Аои, заплачу. Это ведь и есть торговля? Как соотечественник ты должен знать.

– Не пори чушь! Аои – наложница Брюса Ли.

– Что?

– Уж очень она понравилась хозяину этого судна. Наверно, сумела ему хорошо угодить. Поэтому я и говорю: все что хочешь, но ее привести – уволь. Впрочем, случается, по ночам она бродит одна по кораблю, так что поставь парня на стреме. И, как по заказу, здесь та самая каюта, в которой ты с ней жил. Она наверняка вскорости сюда заглянет. Ну что, по рукам? Я все для тебя сделал. Не исключено, что ночью тебе придется опять вернуться в трюм. Парни из гвардии начинают охоту на заложников. Если будешь бродить по палубам, как пить дать изобьют и швырнут в грузовой отсек. А пока ты в трюме, сколько ни жди, Аои тебе не видать. Поэтому я и привел тебя сюда. В этой каюте мы с друзьями-гвардейцами обычно трахаем телок и курим травку. Вот я и решил спрятать тебя здесь.

– Понятно, – сказал Мицуру, достал из бумажника десять тысяч иен и дал Харуо.

Оба остались неудовлетворенными. Харуо взял деньги, щелкнул с досады языком и, бросив на прощание:

– Если Аои появится, заплатишь остальное! – покинул каюту.

Мальчуган исподлобья пожирал глазами Мицуру. Тот передал ему один рисовый колобок, а остальное одним махом запихнул в себя. Набив желудок и опьянев от вина, он почувствовал, как отяжелели чресла, и тотчас потонул в качающейся постели.