Текст книги "Компас"

Сара (тревожно выглядывая из своего рабочего кабинета). Что тут происходит? Жильбер, все в порядке?

Морган (громовержец с молнией в руке). Это скандал, Сара! Как, вы еще ничего не знаете? Нет, это невозможно! Какой позор для научного сообщества! Какой урон для литературы!

Сара (едва держась на ногах, испуганная, беззвучным голосом). Боже, я уже готова к самому худшему.

Морган (довольный, что она разделяет его тревогу). Вы не поверите: они только что выкинули из серии «Плеяды» Жермена Нуво!

Сара (в изумлении, недоверчиво). Выкинули? Но как же так? Из «Плеяды» не могут выкинуть просто так! Тем более Жермена Нуво!

Морган (сраженный). Могут. Именно это они и сделали. Exit Нуво. Прощай. Для переиздания берут только Лотреамона[398]398
  Лотреамон (наст. имя Изидор Люсьен Дюкасс; 1846–1870) – французский прозаик и поэт, поздний романтик, предтеча символизма и сюрреализма.


[Закрыть], одного, без Жермена Нуво. Это разгром.

Сара (машинально вытаскивает из волос карандаш, поддерживавший ее прическу; волосы падают и рассыпаются по плечам; она становится похожа на античную плакальщицу). Надо что-то делать, писать петицию, мобилизовать научное сообщество…

Морган (торжественно, смирившись). Слишком поздно… Вчера вышел Лотреамон. А издатель объявил, что на ближайшие годы издание Жермена Нуво не запланировано.

Сара (возмущенно). Какой ужас! Бедный Нуво! Бедный Humilis[399]399
  Humilis (лат.) – ничтожный, смиренный; один из псевдонимов Жермена Нуво.


[Закрыть]!

Франц (наблюдает за сценой, приоткрыв дверь кабинета иностранных ученых). Случилось что-то серьезное? Я могу вам чем-нибудь помочь?

Сара (срывая свое дурное настроение на несчастном иностранце). Не вижу, чем австриец или даже немец в такую минуту может быть нам полезен; нет, спасибо.

Морган (Idem, без малейшего признака иронии). Вам придется пережить наш национальный траур, Франц.

Франц (немного обиженный, прикрывая дверь в кабинет). Тогда примите мои соболезнования.

Я понятия не имел, кто такой этот Жермен Нуво, чья потеря места в «Плеяде» повергла науку в отчаяние и уныние; довольно скоро я это узнал – разумеется, от Сары, обрушившей на меня целый семинар на эту тему, семинар и упреки, ибо я, совершенно очевидно, не прочитал ее статью «Жермен Нуво в Ливане и Алжире», напечатанную в «Lettres françaises»[400]400
  «Les Lettres françaises» – литературное приложение, основанное во Франции во время оккупации участниками Сопротивления; до 2014 г. существовало в бумажном варианте, в настоящее время публикуется только в Интернете.


[Закрыть], газете, название которой я, к великому стыду, с трудом вспомнил. Спустя полчаса после объявления национального траура она пригласила меня на погребальный чай «наверху», в салон для гостей, чтобы пожурить: Жермен Нуво был спутником Рембо (вместе с которым он поехал в Лондон) и Верлена (вслед за которым он стал пить и обратился в католичество), спутником, не обладающим, разумеется, известностью ни того ни другого, но, будучи прекрасным поэтом, прожившим на удивление причудливую жизнь, он не имел оснований завидовать двум вышеназванным литераторам. Уроженец юга Франции, он приехал в столицу совсем юным, однако вполне взрослым для того, чтобы посещать кабачки Латинского квартала и Монмартра. Он хотел стать поэтом.

Сегодня сама идея, что в 1872 году можно было уехать из Марселя и приехать в Париж, чтобы стать поэтом, имея в кармане два-три сонета, несколько полновесных франков и зная названия кафе, где собирается богема, – «Табуре»[401]401
  «Табуре» – кафе в Париже на углу улиц Мольера и Вожирар; в кафе было два зала: один для почтенной публики, а другой – именуемый курительной, куда приходили покурить табак студенты и богема.


[Закрыть], «Полидор»[402]402
  «Полидор» – ресторан в Париже на улице Месье-ле-Пренс.


[Закрыть], кажется неожиданной… Представляю себе молодого человека из Инсбрука или Клагенфурта, едущего в наши дни в Вену, имея с собой лишь письмо своего учителя немецкого языка и собственные стихи в своем айпаде; ему придется изрядно потрудиться, чтобы найти собратьев, – чешский абсент и всевозможные наркотики, чтобы подстегнуть чувства, – это пожалуйста, но вот поэзию – ни за что. Возможно (к великому счастью для поэзии), я очень плохо знаю свой город, тем более что я не хожу по вечерам в кафе, а поэтов толком вообще не знаю, они всегда мне казались опасными искусителями, особенно в начале XXI века. Жермен Нуво был настоящим поэтом, он искал Бога в аскезе и молитве и сошел с ума, сраженный «меланхолическим бредом, сопровождаемым мистическим психозом», как записали врачи клиники Бисетра, где его в первый раз продержали шесть месяцев. Как отмечала в своей статье Сара, первый приступ белой горячки у Нуво полностью совпал с возвращением Рембо из Харара и продолжался до самой смерти поэта; Рембо скончался в ноябре 1891 года, тогда же Нуво покинул лечебницу. Разумеется, Жермен Нуво не знал о кончине своего бывшего спутника; не сумев устроиться в Ливане и после долгих странствий по Франции, Жермен вновь решил предпринять путешествие на Восток, в Алжир: он написал Артюру Рембо в Аден о своем желании поработать художником-декоратором в Александрии или Адене и просил его, во имя их прежней дружбы, организовать ему канал. «Скоро будет два года, как я не видел Верломпа», – писал он. Сара нашла это письмо к покойнику очень трогательным; Верломп – Верлен вполне мог сообщить ему о смерти Рембо, случившейся два года назад. Шепот в ночи. Приятно сознавать, что еще сегодня исследователи азартно – по причине отсутствия доказательств – пытаются доказать, что именно Жермен Нуво является автором «Озарений», а не моряк Рембо; собственно, мы никогда не узнаем правды.

Сара терпеливо прослеживала приключения (скорее, злоключения) Жермена Нуво в Бейруте и Алжире. Он тоже грезил о Востоке, так сильно, что даже пытался там обосноваться, поступив преподавателем в греческий католический коллеж Бейрута. Сара обошла все греческие католические учреждения Ливана, пытаясь отыскать в разрозненных временем и войнами архивах его заявление о приеме на работу, а главное, причину его увольнения с должности преподавателя уже через несколько недель после начала работы; безуспешно. Остается лишь полагаться на предание, согласно которому у Жермена началась связь с матерью одного из учеников. Но, принимая во внимание его места работы во Франции и множество впечатляющих рапортов от его французских начальников («Этот человек может быть кем угодно, только не преподавателем», – писал директор одного из лицеев), Сара считает, что, скорее всего, Жермена Нуво уволили по причине его некомпетентности. Он пробыл в Бейруте до осени, без денег, без работы, пытаясь оплатить свои долги. Рассказывают, что он влюбился в слепую девушку и посылал ее в Баб-Идрис[403]403
  Баб-Идрис – район Бейрута.


[Закрыть] просить милостыню для них обоих; возможно, это та самая женщина (слепая или нет), которую он описывает в одном из своих ливанских сонетов, наполненных восточным колоритом:

 
О! вкруг твоих волос пишу лазурный фон,
Тон кожи – золотой, неяркий и нерезкий,
 
 
Как роза чайная! – и белый твой хитон…
Ты ангел во плоти, сошедший с древней фрески[404]404
  Перевод А. Полякова.


[Закрыть].
 

В конце концов он, возможно, чего-нибудь и добился бы и даже получил бы некоторое возмещение убытков, и консульство Франции отправило бы его обратно в Марсель на «Тигре», пакетботе Компании морских перевозок, делающем остановку в Яффе, но наихристианнейший Жермен Нуво не мог устоять и, оказавшись рядом со святыми местами, пешком отправился в Иерусалим, а затем в Александрию, прося по дороге милостыню на пропитание; спустя несколько недель он сел на «Ла Сейн», идущий в Марсель, а в начале 1885 года вместе с Верленом снова пил абсент в парижских кафе.

Я открываю томик «Плеяды», соединивший Нуво и Лотреамона, Восток Жермена с Уругваем Изидора, тот самый томик, где сегодня Дюкасс де Лотреамон царит в одиночестве, избавившись от своего случайного соперника, – такова участь Humilis, вполне в духе избранного им для себя имени; нищенствующий поэт, Христов безумец, он никогда не хотел переиздавать те немногие из своих стихов, которые были опубликованы, но сегодня (по крайней мере, так считает Сара) Stella maris[405]405
  Морская звезда (лат.).


[Закрыть] блестит, словно звезда, спрятанная за тучами забвения:

 
Безумье, что умру, – и всё ж,
Увы, Мадам, сомнений нет.
Но прежде… бред: вот ты идешь…
Безумье… над землей плывешь
И оставляешь звездный след;
Летящих бедер каждый шаг —
Да, я безумен, от любви, —
В такой вгоняет ужас… страх,
Что сердце ухает в ушах
Под барабанный бой в крови[406]406
  Перевод А. Полякова.


[Закрыть].
 

Бедняга действительно умер безумцем, безумным от любви и безумным от Христа, и Сара – возможно, не без основания – считает, что месяцы, проведенные в Бейруте, и его паломничество в Иерусалим положили начало (совсем как «встреча» святого Бенедикта Лабра[407]407
  Бенедикт Иосиф Лабр (1748–1783) – католический святой, бывший при жизни нищенствующим монахом и юродивым.


[Закрыть], его патрона и патрона Верлена) печальным изменениям, приведшим к кризису 1891 года: он языком рисовал знаки креста на земле, постоянно бормотал молитвы и сдирал с себя одежды. Охваченный слуховыми галлюцинациями, он перестал отвечать на увещевания окружающих. Его изолировали. Но то ли ему удалось скрыть признаки своей святости, то ли прошло действие абсента, однако через несколько месяцев его отпустили; тогда он схватил заплечный мешок и посох и пешком отправился в Рим, как святой Бенедикт Лабр в XVIII веке:

 
Посох странника в руку вложил.
Тот святой был бедным, худым,
Словно вольная птица жил:
Он покинул земли уголок,
Свою келью, где был одинок,
Монастырского корма шматок
И, к оракулам века глухой
И понятный лишь для Небес,
Наделенный даром чудес,
Через дол он пошел и лес, —
Алый нимб над его головой[408]408
  Перевод А. Полякова.


[Закрыть].
 

Практика нищеты – вот так Сара назвала устав святого Жермена Нуво. Свидетели рассказывают, что в последние годы, прежде чем уехать на юг, он жил в Париже, в мансарде, где спал на картонных коробках, и несколько раз видели, как он, вооружившись крюком, искал пропитание в мусорных баках. Он велел своим друзьям сжечь его произведения и начал дело против тех, кто опубликовал их вопреки его воле; последние десять лет жизни он провел в молитве и безрассудных постах, довольствуясь только хлебом, который ему давали в богадельне, и в конце концов умер от истощения, от слишком долгого поста, как раз накануне Пасхи, на убогом ложе, в окружении блох и пауков, оставшихся единственными его приятелями. Сара совершенно не могла понять, почему из его большого сборника под названием «Теория любви» известны только те стихи, которые его друг и почитатель граф де Ларманди[409]409
  Леонс де Ларманди (1851–1921) – французский поэт, романист и драматург.


[Закрыть] выучил наизусть. Ни одной рукописи. Ларманди говорил: «Подобно исследователям мертвых городов, я похитил их и спрятал у себя в сердце, чтобы вернуть солнцу сокровища угаснувшего короля». Такое возвращение, бросавшее тень сомнения на автора сборника (разве Нуво, обнаружив, что «его» сборник похищен, не писал Ларманди: «Вы заставляете меня нести чушь!»?), сближало Нуво с великими авторами древности, ранними мистиками и восточными поэтами, стихи которых сначала заучивали наизусть, а уж потом записывали, зачастую много лет спустя. Сидя в знаменитых иранских креслах, Сара за чашкой чая объясняла мне, что любовь, которую она питала к Нуво, без сомнения, объяснялась предчувствием, что немного позднее она сама также придет к аскезе и созерцанию, даже если трагедия, которая станет причиной такого выбора, еще не свершилась. Она уже интересовалась буддизмом, следовала наставлениям, практиковала медитацию, но я не мог воспринимать это всерьез. Где у меня может лежать статья Сары «Жермен Нуво в Ливане и в Алжире», вчера вечером я вытащил бо́льшую часть оттисков ее статей и положил в сердце шкафа – на полку Сары. Положить Пессоа на подставку для книг, поставить Нуво рядом с Леве – но почему тексты Сары оказались среди работ музыкальных критиков, я не помню. Быть может, чтобы ее труды стояли за компасом из Бонна, да нет, это глупо, чтобы Сара находилась в центре книжного шкафа, как она находится в центре моей жизни, это тоже глупо, а вот из-за формата и веселеньких расцветок книжных обрезов уже больше похоже на правду. Заодно бросим взгляд на португальский Восток, фотографию острова Ормуз[410]410
  Ормуз – остров в Ормузском проливе; в 1507 г. португальцы под предводительством Афонсу де Албукерке захватили его и построили на нем Ормузскую крепость. В 1622 г. остров перешел под контроль Персии.


[Закрыть] в рамочке, где Франц Риттер, гораздо моложе, чем теперь, сидит на стволе старинной, утопающей в песке пушки, под стенами форта; футляр с компасом лежит прямо перед «Женщинами в странах Востока», первой книгой Сары, дальше стоят «Восток: потеря ориентиров», краткая версия ее диссертации, и «Съедено», ее сочинение о съеденном сердце, сердце-разоблачителе и всякого рода праведных ужасах символического каннибализма. Книга почти венская и, по-моему, заслуживающая перевода на немецкий. Действительно, по-французски можно говорить о ненасытной страсти, которой посвящена книга, и это будет и страсть, и обжорство. Впрочем, продолжением этой книжечки, чуть-чуть более жестоким, является загадочная статья о Сараваке. Вино трупов. Трупный сок.

Снимок, сделанный на острове Ормуз, действительно прекрасен. Сара одаренный фотограф. В наши дни фотография – загубленное искусство, все фотографируют всех на телефоны, компьютеры, планшеты, и получают миллионы жалких изображений, испорченных неуместными бликами на лицах, выражение которых хотели подчеркнуть, смазанных кадров, далеких от совершенства, бессмысленных снимков, сделанных против света. Мне кажется, в эпоху пленочных аппаратов мы снимали аккуратнее. Но, скорее всего, я лью слезы над тем, что ушло навсегда. Похоже, моя ностальгия не лечится. Надо сказать, на этой старой фотографии я кажусь себе вполне привлекательным. Настолько привлекательным, что матушка отдала увеличить ее и вставила в рамку. Синяя рубашка в клеточку, коротко подстриженные волосы, солнечные очки, правый кулачок подпирает подбородок, настоящий мыслитель на фоне ослепительно-голубого неба, а впереди плещутся синие воды Персидского залива. Вдали виден иранский берег и порт, наверняка Бендер-Аббас; справа от меня остатки красно-коричневых стен разрушенной португальской крепости. И пушка. Насколько я помню, там была еще одна пушка, но на фотографии ее нет. Это было зимой, и мы очень радовались, что уехали из Тегерана, где несколько дней подряд шел густой снег, а затем волна холода сковала город ледяной броней. Джуб, канавки по краю тротуаров, заполнились снегом и стали невидимы, превратившись в отличные ловушки для пешеходов и даже для автомобилей: то тут, то там виднелись завалившиеся «пайканы»[411]411
  «Пайкан» – марка иранского автомобиля, самого популярного и распространенного в стране.


[Закрыть], въехавшие на вираже передними колесами в эти маленькие речушки. На севере Ванака[412]412
  Ванак – один из 112 районов Тегерана.


[Закрыть] при порывах ветра на улице Вали-Аср высокие платаны теряли тяжелые, покрытые ледяной коркой плоды, больно ударявшие прохожих. В Шемиране[413]413
  Шемиран – один из 112 районов Тегерана.


[Закрыть] царила расслабленная тишина, пропитанная запахами горящих дров и угля. На маленьком базаре на площади Таджриш все искали укрытия от ледяного ветра, что, стекая с гор, струился по долине Дарбанд. Даже Фожье отказался от прогулок по паркам; вся северная часть Тегерана, начиная от проспекта Энгелаб, замерзла и покрылась снегом. На этом проспекте, ближе к площади Фирдоуси, находилось туристическое агентство; Сара взяла билеты на прямой рейс до Бендер-Аббаса на самолет новой авиакомпании с поющим названием «Ария-Эйр», эксплуатирующей потрясающий Ил тридцатилетней давности, переоборудованный «Аэрофлотом», где надписи все еще оставались на русском; я укорил Сару за идею экономить на спичках, рискуя собственной жизнью, чтобы выиграть несколько сот риалов на разнице цен; вспоминаю, как в самолете талдычил ей, что на спичках не сэкономишь, что ты мне это напишешь, напишешь не меньше сотни раз: «Я больше никогда не буду путешествовать левыми авиакомпаниями, использующими советскую технику», она смеялась, холодный пот, которым я обливался, вызывал у нее смех, а меня при взлете охватил мандраж, потому что самолет дрожал так, словно готов был развалиться на части уже на взлетной полосе. Но все обошлось. На протяжении двух часов полета я внимательно прислушивался к окружающим шумам. Когда же этот утюг с легкостью индюшки, свалившейся с насеста, наконец приземлился, меня снова прошиб пот. Бортпроводник объявил, что за бортом двадцать шесть градусов по Цельсию. Солнце нещадно палило, и Сара очень скоро начала проклинать свое исламское пальто и черный платок; Персидский залив являл собой белесое скопище тумана, чуть синеватое книзу; Бендер-Аббас, плоский город, вытянувшийся вдоль берега, широким, высящимся над водой бетонным молом уходил далеко в море. Мы пошли в гостиницу, оставить багаж; здание выглядело абсолютно новым (лифт, высветивший десять этажей, яркая роспись), но комнаты оказались совершенно запущенные: старые шкафы со сломанными дверцами, потертые ковры, покрывала, испещренные прожогами от сигарет, шаткие ночные столики и помятые ночники у изголовья. Позже мы выяснили историю этого отеля: он действительно занимал новое здание, но его оборудование (стройка, вероятно, съела все деньги его владельца) просто перекочевало как есть из прежнего заведения, и, как мы узнали у портье, мебель еще и пострадала при переезде. Сара тотчас усмотрела в этом великолепную метафору современного Ирана: постройки новые, рухлядь прежняя. Я бы не возражал против бо́льшей благоустроенности, даже красоты, которая в центральной части города Бендер-Аббаса отсутствовала полностью: требовалось недюжинное воображение, чтобы признать в нем античный порт, где останавливался Александр Македонский по дороге в страну ихтиофагов, бывший португальский Порто-Коморао, пристань для индийских товаров, портовый город, отбитый при поддержке англичан и названный Порт-Аббас в честь шаха Аббаса[414]414
  Аббас I Великий (1571–1629) – шах Персии (1587–1629) из династии Сефевидов.


[Закрыть], государя, отвоевавшего для Персии порт на берегу Ормузского пролива вместе с одноименным островом, положив, таким образом, конец лузофонии[415]415
  Лузофония (от названия древнеримской провинции Лузитания, располагавшейся на большей части территории сегодняшней Португалии) – употребление португальского языка.


[Закрыть] в Персидском заливе. Португальцы называли Бендер-Аббас портом креветки, и, когда наши чемоданы доставили в эти ужасные номера и Сара надела более легкое, хлопковое мусульманское пальто кремового цвета и спрятала волосы под цветастым платком, мы отправились на поиски ресторана, где можно попробовать огромные белые креветки из Индийского океана, которые мы видели, когда их, блестящих от сковавшего их льда, выгружали на прилавок торговца рыбой на базаре Теджриш в Тегеране. Tchelow meygou — рагу из этих десятиногих водоплавающих – оказалось действительно пальчики оближешь. Пройдясь по берегу, мы убедились, что в Бендер-Аббасе нечего смотреть, кроме череды более-менее современных жилых домов; на берегу повсюду встречались женщины в традиционной одежде и масках из расписной кожи, придававших им грозный вид коварных участников зловещего бала-маскарада или злодеев из романов Александра Дюма. Базар ломился от множества сортов фиников из провинций Бам и Керман, горы фиников, сушеных и свежих, темно-коричневых и светлых, чередовались с красными, желтыми и черными пирамидами острого перца, куркумы и кумина. Посреди мола тянулся пассажирский причал, понтон, выдававшийся на сотню метров в море, где песчаное дно с легким уклоном препятствовало судам с глубокой осадкой подходить к берегу. Самое интересное, что тяжелогруженые суда туда и не приставали, только маленькие катера и оснащенные огромными навесными моторами узкие лодки, похожие на те челноки, которые, как мне кажется, Стражи революции[416]416
  Стражи революции (Пасдаран) – элитное иранское военно-политическое формирование, созданное в 1979 г. из военизированных отрядов исламских революционных комитетов, сторонников лидера Исламской революции аятоллы Хомейни.


[Закрыть] использовали во время войны для нападения на танкеры и грузовые суда. Чтобы сесть в лодку, приходилось спускаться в нее с понтона по металлической лесенке. Набережная служила лишь местом сбора потенциальных пассажиров. По крайней мере, тех, кто хотел (а таких было немного) отправиться на остров Ормуз: желающие ехать на Киш или Кешм, два больших, расположенных по соседству острова, занимали места на комфортабельных паромах, что побудило меня осторожно спросить Сару: «Послушай, а почему бы нам не поехать на Кешм?», но она не удостоила меня ответом и с помощью матроса начала спускаться по трехметровой лестнице в подпрыгивавший на волнах баркас. Чтобы придать себе мужества, я вспомнил об австро-венгерской судоходной компании Ллойда, гордые корабли которой уходили из Триеста бороздить моря земного шара, а также об одномачтовых спортивных швертботах, которые я когда-то пару раз швартовал на озере Траунзее. Единственное преимущество запредельной скорости нашего баркаса, у которого вал двигателя и винт касались воды, а нос высоко задирался к небу, заключалось в сокращении времени в пути, которое я провел, вцепившись в кромку борта и изо всех сил стараясь не упасть то назад, то вперед, и так каждый раз, когда крохотная волна угрожала превратить нашу лодку в своенравный гидроплан. Совершенно очевидно, что капитан-камикадзе – он же единственный член экипажа – раньше пилотировал реактивный самолет и провал задания (самоубийство) не давал ему покоя даже спустя двадцать лет после окончания конфликта. Я совершенно не помню, как мы пристали к острову Ормуз, что подтверждает мое волнение, но зато прекрасно помню португальский форт, куда ужасно хотела попасть Сара, его широкую, квадратную, с провалившейся крышей башню из красных кирпичей, светлых и темных, две невысокие стены со стрельчатыми арками и старинные ржавые пушки, развернутые к проливу. Остров напоминал большой засушливый холм, скалу, с виду пустынную; и все же там отыскалась деревушка, несколько коз и Стражи революции; вопреки нашим опасениям пасдарановцы в песочного цвета форме не стали обвинять нас в шпионаже, а, напротив, оказавшись словоохотливыми, объяснили нам, по какой дороге можно обогнуть форт. Представь себе, говорила Сара, каково было португальским морякам в XVI веке жить здесь, на этих камнях, и охранять пролив. Или напротив, в Порто-Коморао, откуда доставляли продукты, необходимые солдатам и ремесленникам, все, включая воду. Не сомневаюсь, именно здесь впервые прозвучало слово ностальгия. Провести несколько недель в море, чтобы потом оказаться на этом островке, во влажном жарком климате Залива. Очень одиноко…

Она представляла себе – надо признать, гораздо красочней, чем я, – сражения португальских авантюристов, бросивших вызов мысу Бурь и гиганту Адамастору[417]417
  Адамастор – мифический персонаж, гигант, выведенный Луисом Камоэнсом в песни пятой эпической поэмы «Лузиады» (1572). Здесь речь идет об опере «Африканка» (1864–1865), посвященной Васко да Гаме, где индиец Нелуско уверяет, что из-за Адамастора, бога штормов, разбились те два корабля. Со зловещей радостью он грозит европейцам гневом грозного владыки морей и, созвав матросов, поет свою балладу «Adamastor, roi des vagues profondes» («Адамастор, грозный царь океана»).


[Закрыть], «грозному царю океана», как поется в опере Мейербера, чтобы захватить эту круглую скалу, жемчуг, добываемый в Заливе, пряности и шелковые ткани из Индии. Как поведала мне Сара, Афонсу д’Албукерке претворял в жизнь замыслы португальского короля дона Мануэла I[418]418
  Мануэл I (1469–1521) – король Португалии с 1495 г.


[Закрыть], монарха гораздо более честолюбивого, чем можно себе представить, глядя на скромные руины форта: обустраиваясь в Заливе, отбивая атаки египетских мамлюков, чей флот они уже разбили в Красном море, португальцы хотели не только основать несколько торговых портов на пространстве от Малакки[419]419
  Малакка – полуостров на юго-востоке Азии.


[Закрыть] до Египта, но и совершить последний Крестовый поход, освободив от неверных Иерусалим. Португальская мечта совпадала со средиземноморской, ибо, перестав быть единственной ставкой в политическом и экономическом соперничестве морских держав, Средиземное море постепенно утрачивало прежнюю значимость. В конце XV века португальцы мечтали сразу об Индии и о Леванте, желая властвовать (по крайней мере, дон Мануэл I и преданный ему авантюрист Албукерке) между двумя океанами, двумя мечтами и двумя эпохами. В начале XVI века Ормузский пролив было невозможно удержать, не имея поддержки на континенте, будь то с персидского берега, как сегодня, или с оманского берега, как в эпоху Ормузского султаната, существованию которого положили конец пушки двадцати четырех кораблей правителя Индии Афонсу д’Албукерке.

Мне казалось, что саудади[420]420
  Саудади – специфическая черта культуры и национального характера португальцев и галисийцев, эмоциональное состояние, которое можно описать как сложную смесь светлой печали, ностальгии по утраченному, тоски по неосуществимому и ощущения бренности счастья. Саудади выражает тоску от невозвратимой утраты чего-либо дорогого сердцу; это пустота, утрата, горестная, но сладкая.


[Закрыть], как свидетельствует название, является чувством, свойственным также арабам и иранцам, и молодые пасдарановцы, выходцы из Шираза или Тегерана, проводящие на острове много дней подряд, наверняка собираются вокруг костра и читают стихи, чтобы заглушить тоску, но, разумеется, не стихи Камоэнса, которые читает Сара, примостившись возле ржавой пушки. Мы сидели на песке, в тени старой стены, лицом к морю, погруженные каждый в свое саудади: я в саудади о Саре, сидевшей так близко, что у меня не могло не возникнуть желания заключить ее в объятия, а она в саудади о печальной тени Бадр Шакира Ас-Сайяба, витавшей над северной оконечностью залива, где-то между Кувейтом и Басрой. Спасаясь от репрессий в Ираке, сухопарый поэт прибыл в Иран в 1952 году, скорее всего в Абадан[421]421
  Абадан – город на юго-западе Ирана, на границе с Ираком.


[Закрыть] или Ахваз[422]422
  Ахваз – город на западе Ирана, административный центр.


[Закрыть], чтобы никто не знал о его побеге в Иран. «Я обращаю голос свой к Заливу. /О Залив, ты даришь жемчуг, ракушки и смерть / И эхо возвращается, словно рыдание. / Ты даришь жемчуг, ракушки и смерть»; я повторяю эти стихи, и они эхом возвращаются ко мне, «Песнь дождя», написанная иракским поэтом, который после смерти матери расстался с детством и родным селом Джайкур[423]423
  Село Джайкур – селение в Ираке.


[Закрыть] и отправился в мир, полный горя, в бесконечное изгнание, подобно острову в Персидском заливе, усыпанному ракушками мертвых моллюсков. В его стихах слышно эхо Т. С. Элиота, которого он перевел на арабский: он поехал в Англию, где, судя по письмам и стихам, очень страдал от одиночества; он познал жизнь в «Призрачном городе», стал одной из теней Лондонского моста. «Вот ваша карта, утопленник, финикийский моряк. (Стали перлами глаза. Видите?[424]424
  «Стали перлами глаза» – слова из песни Ариэля в «Буре» Шекспира.


[Закрыть])»[425]425
  Перевод А. Сергеева.


[Закрыть] Рождение, смерть, возрождение, поле под паром, бесплодное, словно нефтяная равнина Залива. Сара мурлыкала «Песнь дождя» на мою мелодию, протяжно и торжественно, и простые слова Сайяба звучали печально и возвышенно. К счастью, я прекратил сочинять мелодии, мне не хватало смирения Габриэля Фабра, его сострадания. И без сомнения, его страсти.

Устроившись перед бывшим португальским фортом, мы читали стихи Сайяба и Элиота до тех пор, пока две козы не вывели нас из состояния созерцательности; коз с красновато-коричневой шерстью сопровождала девочка с блестящими любопытными глазами: козы были смирные, от них сильно воняло, они принялись толкать нас своими мордами, потихоньку, но вполне настойчиво; столь неожиданное нападение положило конец нашему уединению: ребенок и его живность совершенно явно решили провести вторую половину дня вместе с нами. Они так далеко зашли в своем заискивании, что решили сопроводить нас (ничего не говоря, не отвечая ни на один наш вопрос) до пристани, откуда отплывали лодки в Бендар-Аббас; девчушка показалась Саре смешной, она не подпускала нас к себе и, в отличие от представителей козьей породы, убегала, как только к ней протягивали руку, но через несколько секунд снова приближалась к нам на метр или два, что меня, скорее, пугало, особенно ее непонятное молчание.

Вид девчонки с козочками, следовавшими за нами по пятам, нисколько не обеспокоил пасдарановцев, дежуривших на пристани. Обернувшись, Сара помахала девочке рукой, но та никак не отреагировала, даже не пошевельнулась. Мы долго обсуждали, чем вызвано поведение девочки; я полагал, что она (лет десять-двенадцать или чуть больше), должно быть, немного не в себе или, возможно, глухая; Сара считала, что она просто робкая и наверняка впервые услышала иностранную речь, но мне это казалось маловероятным. Как бы там ни было, эта странная компания да еще военные оказались единственными живыми существами, которых мы увидели на острове Ормуз. На обратном пути нас вез другой лодочник, не тот, что доставил нас сюда, но его моторка ничуть не отличалась от предыдущей, равно как и ее мореходные качества, с той разницей, что, подняв мотор и посадив лодку на песчаное дно мелководья, он высадил нас в нескольких метрах от берега. Так мы получили шанс омочить ноги в водах Персидского залива и убедиться в двух вещах: во-первых, иранцы не столь неукоснительно соблюдают правила, нежели можно подумать, так как из-за камней не выскочил ни один полицейский и не бросился к Саре с требованием спрятать лодыжки (по мнению цензоров, исключительно эротическая часть женского тела,) и опустить подвернутые брюки; во-вторых, стоило мне на миг усомниться в наличии нефти в регионе, как, к прискорбию, мои сомнения оказались немедленно опровергнуты: вся моя подошва покрылась жирными липкими пятнами, которые, несмотря на яростные попытки оттереть их, предпринятые в гостиничном душе, надолго оставили противные коричневые следы на коже и пальцах ног, – я очень сожалел об отсутствии специальных чистящих средств, какие держала у себя матушка, а именно маленьких бутылочек доктора-не-помню-какого, эффективность которых, как мне кажется, – впрочем, совершенно безосновательно – проверена годами преступных испытаний по выведению пятен с нацистской формы, которую, как говорила матушка о белых скатертях, трудно привести в божеский вид.

Кстати, о козах и прикидах: мне совершенно необходимо отдать укоротить этот халат, в конце концов я психану и разобью башку об угол стола, прощай, Франц, прощай, наконец-то с тобой покончит Ближний Восток, а не мерзкий паразит, не черви, которые пожирают глаза изнутри, а всего лишь слишком длинный бедуинский бурнус, возмездие пустыни; уже так и видится заголовок в прессе: «Убит из-за полного неумения одеваться: сумасшедший университетский профессор нарядился, как Омар Шариф в „Лоуренсе Аравийском“». Как Омар Шариф или, скорее, Энтони Куин, сыгравший в фильме Ауду Абу Тайи[426]426
  Ауда Абу Тайи (1874?–1924) – вождь (шейх) одного из родов бедуинского племени ховейтат, участвовавший в великом арабском восстании. Энтони Куин исполнил роль Ауды в фильме «Лоуренс Аравийский» (1962) Дэвида Лина.


[Закрыть] – Ауду, гордого бедуина из воинственного племени отважных ховейтатов, которые вместе с Лоуренсом в 1917 году отвоевали Акабу у османов, Ауда неистовый, находивший удовольствие в войне, бессменный проводник по пустыне всех востоковедов, – он сопровождал и Алоиса Музиля из Моравии, и Лоуренса из Англии, и отца Антонена Жоссана[427]427
  Антонен Жоссан (1871–1962) – доминиканский монах, этнолог и археолог, специалист по Ближнему Востоку.


[Закрыть] из Ардеша. Этот доминиканский монах, получивший образование в Иерусалиме, встретил двух своих предшественников, и они стали тремя мушкетерами востоковедения вместе с Аудой Абу Тайи в качестве д’Артаньяна. Два священника, один искатель приключений и один бедуинский воин, великий истребитель турок… к несчастью, непредсказуемой международной политике было угодно, чтобы Музиль сражался в стане врагов Жоссана и Лоуренса; Ауда начинал Первую мировую с одним, а закончил союзником двух других, когда принц Фейсал[428]428
  Принц Фейсал – Фейсал I ибн Хусейн (1883–1933) – основатель и первый король (с 1921 г.) современного Ирака, первый и последний король Сирии.


[Закрыть], сын шерифа Мекки Хусейна, сумел убедить его поставить свою воинскую доблесть на службу арабского восстания[429]429
  Арабское восстание (великое арабское восстание) – освободительное движение арабов в 1916–1918 гг. на Ближнем Востоке.


[Закрыть].

Однако, если бы страна Жоссана спросила его мнение, он бы наверняка предпочел встать на сторону австрийского священника-исследователя, с которым во время долгих странствий на верблюдах по каменистым равнинам Леванта он имел удовольствие беседовать о теологии и арабских древностях, а не на сторону поджарого британца, чей заморский мистицизм опасно попахивал язычеством и чье правительство источало тлетворные запахи скрытой измены. Антонена Жоссана и Алоиса Музиля обстоятельства вынудили (вынудили относительно: рясы защищали их от военной службы, оба отправились служить добровольно) выступить друг против друга в борьбе за господство на Арабском Востоке, точнее, на территории между сирийской бадией и Хиджазом, где воинственные племена враждовали друг с другом и шла война кланов. Ауда (alias Энтони Куин) прекрасно относился и к одному и к другому; это был прагматик, увлекавшийся баталиями, оружием и воинственной поэзией древних. Говорят, его тело, покрытое шрамами от полученных ран, возбуждало любопытство местных женщин; согласно легенде, у него было, наверное, не меньше двадцати жен и множество детей.

Стоп, я забыл выключить радио. Я так и не купил себе инфракрасные наушники, позволяющие слушать музыку, не подключаясь к розетке. Я мог бы дойти до кухни, слушая Резу Шаджариана[430]430
  Реза Шаджариан (р. 1940) – иранский певец.


[Закрыть] или Франца Шуберта. Когда я включаю электрический чайник, лампочка на потолке начинает мигать. Это связанные между собой вещи. Чайник сообщается с потолочным светильником, даже если теоретически у этих двух предметов нет ничего общего. На столе незакрытый ноутбук разевает рот, словно серебряная лягушка. Куда же я положил пакетики с травяным чаем? Я не прочь послушать иранскую музыку, когда играют на таре – на таре[431]431
  Тар – струнный инструмент, на котором играют с помощью металлического плектра – мезраба, вставленного в шарик воска.


[Закрыть] и на зарбе. Радио – друг страдающих бессонницей. Только те, кто страдает бессонницей, идут на кухню слушать «Klassiknacht»[432]432
  «Klassiknacht» (нем.) – «Ночь классической музыки», передача австрийского музыкального канала «Ö-1».


[Закрыть] на «Ö-1». Я уже протянул руку к приемнику, чтобы выключить его, но узнал Шумана, трио для струнных инструментов. Невозможно ошибиться.