Текст книги "Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника"

– А чем я не подопытный кролик? – сказал я радостно, проклиная себя за то, что мне всегда больше всех надо. – Завещаю свое тело вашей широкой кровати, а душу – хорошим сказочным экспериментам.

– А результаты экспериментов научно опишем и отправим в «Науку и жизнь». Ладно, ложись, – приказала хозяйка. – Василий, взбей ему подушки!

Подушки оказались на натуральном пуху, а перины без той самой сказочной горошины, которая мешает спать настоящим принцессам. Хотя, возможно, горошина была – просто в моем роду у кого-то была голубая кровь. Такая мысль согревала душу на фоне предстоящего научного эксперимента.

– Марья Ивановна, – попросил я, – вы бы наших отпустили. Перевоспитались они уже. Колобок в депрессии…

– Во вторник, – твердо сказала Ягудина. – Сразу после экзамена. «Машу и Медведя» сыграют, и пусть твой Колобок катится на все четыре стороны. Давай спи. Жар-Птица ждет!..

Я медленно погружался в сладкий сон.

Жар-Птица терпеливо сидела на еле видимой радуге, излучая сияние, и ждала момента, чтобы присниться.

И совершенно зря!

Разве можно заснуть, если вашу кровать качает огромный мохнатый кот и оперным баритоном поет:

 
Придет серенький волчок
И ухватит за бочок!..
 

* * *

А ТЕПЕРЬ НЕСКОЛЬКО РАССКАЗОВ О СЕБЕ И О ТОМ, КАК Я ВИЖУ ЖИЗНЬ.

ОДНО ИЗ САМЫХ МОИХ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫХ КАЧЕСТВ – ЭТО САМОИРОНИЯ.

Я ВООБЩЕ СЧИТАЮ, ЧТО ЭТО ГЛАВНОЕ КАЧЕСТВО, КОТОРОЕ ПОЗВОЛЯЕТ ТЕБЕ ЖИТЬ ТАК, ЧТОБЫ У ТЕБЯ ОТ ЗАЗНАЙСТВА И ЗВЕЗДНОЙ БОЛЕЗНИ НЕ ПОЕХАЛА КРЫША.

ВОТ ПОЧЕМУ В ЭТОЙ ЧАСТИ КНИГИ ВЫ ВСТРЕТИТЕСЬ НЕ С ДЖЕЙМСОМ БОНДОМ И ДЖОННИ ДЕППОМ, А С РЕАЛЬНЫМ ГАНАПОЛЬСКИМ.

С МОИМИ ЧУВСТВАМИ И ИСКРЕННИМ ОТНОШЕНИЕМ К ЖИЗНИ, КОТОРОГО Я НЕ СТЕСНЯЮСЬ. Я НЕ ЦИНИК, И ЭТО ТОЖЕ СЧИТАЮ СВОИМ ПЛЮСОМ.

В ЭТИХ СМЕШНЫХ И НЕМНОГО ГРУСТНЫХ РАССКАЗАХ Я ГОВОРЮ О СЕБЕ И МОИХ ДРУЗЬЯХ ОТКРОВЕННО И БЕЗ ПРИКРАС.

И КОНЕЧНО ЖЕ Я СМЕЮСЬ НАД СОБОЙ.

ЛУЧШЕ Я ПОСМЕЮСЬ НАД СОБОЙ ПЕРВЫМ!..

Ресторанные мучения

Однажды мы с женой бродили по Риму, пытаясь найти что-то вкусненькое. Внезапно в одной из улиц возле piazza Barberini мы увидели, что возле входа в ресторан стоит певец Паваротти, только в белой поварской одежде.

При ближайшем рассмотрении мы поняли, что этот человек просто очень похож на Паваротти, но ловко использует это сходство. Он оказался хозяином этого ресторана, и мы быстро подружились. Усевшись за столик, как-то сам собою начался разговор, и мы услышали от него удивительную историю этого ресторана.

Его прапрапрадед был конюхом у герцога, а в этом помещении была конюшня. Герцог был очень доволен своим конюхом и в конце концов подарил ему эту конюшню, но с условием – он не имеет права это место продать, иначе сразу потеряет право на собственность. Когда конюх ушел со службы, а из этого помещения увели лошадей, то он открыл там первую свою харчевню.

И вот уже почти две сотни лет тут работает ресторан. И даже настоящий Паваротти приходил сюда несколько раз обедать, о чем свидетельствуют фотографии на стенах.

Действительно, на стенах, в подтверждение слов хозяина, висели фотографии, где два одинаковых Паваротти весело улыбались в объектив.

Но главное произошло чуть позже.

Наш новый друг сел за соседний столик и сказал нам, что сейчас будет обедать.

Он отдал распоряжения, и черед минут пятнадцать наши глаза полезли на лоб.

Ему вынесли огромную миску спагетти. Именно миску, в которой обычно делают салат, когда принимают гостей.

Посыпав спагетти чуть ли не килограммом пармезана и отпив вина, наш друг принялся за дело.

Он опустошил миску до последней макаронины, но то, что произошло далее, вообще не вкладывалось ни в какие ворота.

Ему вынесли стейк.

Стейк был величиной с пиццу и толщиной в кирпич.

Я был во многих стейк-хаузах, но никогда не видел таких стейков.

Он снова отпил вино и принялся поглощать стейк с невероятной скоростью.

Вскоре его трапеза была закончена, он аккуратно вытер бороду салфеткой, и тут увидел наши вытянутые лица.

Усмехнувшись, он сказал, что сейчас обедать не будет – этой легкой закуски пока достаточно.

Жена восхищенно посмотрела на обжору «Паваротти» и заявила, что требует, чтобы я ее водил сюда ежедневно, ибо это лучший аттракцион из всех, которые могла подарить ей Италия.

Жена как всегда была права, но я заметил, что если бы между спагетти и стейком этот Паваротти еще глотал и жареные гвозди, то ему вообще бы не было цены.

После ресторана, попрощавшись с Паваротти и пообещав навещать его каждый наш приезд в Рим, что мы неукоснительно соблюдаем, я задумался о роли ресторанов в моей жизни.

Мысли были невеселые.

По идее я должен быть завсегдатаем ресторанов, ибо журналистская профессия как бы навевает простую мысль – парень, а не устал ли ты сидеть за компьютером? Ведь ты уже написал целые полстраницы текста, не пора ли подкрепиться. Кроме того, меня, как известного журналиста, должны бесконечно пытаться коррумпировать. А передавать миллионы за проплаченные материалы лучше всего в дорогих ресторанах – во всяком случае, я подобное видел в кино.

То есть, независимо от повода, вняв призыву собственного организма, я должен встать и отобедать в каком-то ресторане, причем не жалкий комплексный обед, а какое-то серьезное блюдо. Блюдо, требующее благородной сосредоточенности над тарелкой и пары литров светлого пива, которое, с каждым глотком, делает серый день цветным, а тяготы журналистики менее ощутимыми.

На фоне этих вполне ясных планов остается не совсем понятным, почему мой поход за едой всегда заканчивается какой-то жалкой сосиской в тесте или в крайнем случае шаурмой, в которую по знакомству мне кладут чуть больше салата, чем другим.

Я чувствую, что что-то не так, но не могу понять что именно.

Понятно, что я должен сидеть в мягком кресле в окружении вышколенных официантов и накрахмаленных салфеток.

Я должен долго изучать меню, а официант с благородной сединой должен терпеливо ждать, пока я кивком разрешу принести мне хотя бы обычную воду с кубиками прозрачного льда.

Кстати, а почему обычную воду?

Разве я не должен потребовать ту самую воду, которая красивыми струями стекает с горных вершин французских Альп.

Вода должна быть без газа – воду с газом в ресторане пьет только «офисный планктон».

Сам ресторан обязательно должен быть французский или итальянский – картошка с селедкой или мягкие мамины котлеты с гречкой должны быть выкинуты из головы, как эстетически устаревшие.

Я все это понимаю. Я не понимаю только, почему при этих мыслях в голове все заканчивается сосиской в тесте или шаурмой в желудке.

Ведь меня не отнесешь к рестораноненавистникам.

Более того, я, к примеру, обожаю наблюдать в фильмах сцены, где гости сидят в ресторане. Особенно эти сцены великолепны в фильмах про Джеймса Бонда.

Пристрелив очередного злодея, Бонд идет в ресторан, прихватив какую-то новую сексуальную подружку.

Там он сидит в шикарном костюме с бабочкой и, аккуратно отрезая крохотные кусочки фуагра, кладет их в рот.

Вино Бонд выбирает безошибочно, хотя это не трудно, ибо когда на деньги английского бюджета ты покупаешь его по цене от тысячи долларов за бутылку, тебе плохого вина не дадут.

При этом Бонд ведет со своей девушкой беседу, намекая на секс после чизкейка, одновременно наблюдая за негодяем, который хочет его пристрелить еще до секса и до чизкейка.

Эти сцены из «Бондианы» всегда остаются для меня недостижимым идеалом, потому что из всех правил ресторанного этикета я помню только то, что вилку нужно держать в левой руке, а бифштекс в правой.

Что касается проявлений истинного гурмана, то я умудряюсь каким-то непостижимым образом принести с собой, даже в самый элитный ресторан, привычки завсегдатая какой-то низкопробной забегаловки, потрясая официанта полным незнанием меню и считая, что главное блюдо в любом меню – это кетчуп.

К примеру, мою жену почему-то возмущает, что я, с невинной улыбкой, пытаюсь прояснить у двух японцев за соседним столиком, что именно они заказали, и потом говорю официанту, чтобы он принес мне «вот то, что у них на тарелках».

Но я не могу с собой ничего поделать. Более того, я считаю, что веду себя как настоящий мужчина, который не тратит время на поиск подходящего соуса к копченой гусиной грудке, а заказывает большой кусок мяса на кости и грызет его, сопровождая процесс довольным урчанием.

Так что, если говорить о моих попытках в ресторане выглядеть как-то естественно, то все они были неудачны.

Однако известно, что изобретательный человек обязательно найдет виновного в своих бедах. Я тут не исключение. Насмотревшись триллеров, где кровавые маньяки объясняют, что они совершают свои злодеяния исключительно потому, что в детстве испытали стресс, облившись горячей манной кашей, я осознал, что в моих ресторанных неудачах виновен стресс, который я испытал, находясь в Америке.

Это была жуткая история, и произошла она в городе Денвере, штат Колорадо.

Мой денверский приятель спросил меня, бывал ли я когда-нибудь в настоящем американском стейк-хаусе. Я честно ответил, что не бывал и буду рад там побывать, особенно если меня угостят.

Мой приятель был состоятельным человеком, у него был «Мерседес»-кабриолет и зубная практика, поэтому кусок мяса его не разорял.

Мы договорились, что он заберет меня из гостиницы в семь вечера и повезет в лучший стейк-хаус города, в котором, кроме прекрасных стейков, живут еще и прекрасные традиции.

На мой вопрос, а что это за традиции, приятель ответил, что нужно надеть костюм и галстук – без них туда не пустят.

Такой поворот событий меня несколько озадачил, ибо костюм в этой поездке у меня был один, а жирных пятен на этом костюме во время любого обеда я привык оставлять много.

Об этом моем свойстве оставлять пятна на одежде можно написать поэму.

Она заключается в том, что, объятый ужасом, я вначале тщательно прилаживаю индивидуальную салфетку к своей груди, чтобы предотвратить появление центрального пятна.

Это пятно обязательно в моей ресторанной программе.

Еще ни разу мне не удалось избежать его, хотя сам момент его посадки на дорогую рубашку всегда неуловим – такое ощущение, что за столом мне дают какое-то снотворное и, пока я сплю, какие-то злодеи прокатывают по мне центральное горячее блюдо.

Интересно, что форма пятна всегда соответствует содержанию тарелки.

Если я ем шашлык, то пятно имеет продолговатую форму с несколькими утолщениями, а если спагетти с морепродуктами, то пятно представляет собой широкую расплывчатую синюю ширь с цветными равномерными вкраплениями.

Видимо, синяя ширь – это море, а вкрапления – это морепродукты, пока они еще были живыми.

Самое интересное, что появление центрального ресторанного пятна огорчает только меня. Жена смотрит на это снисходительно, так как дома всегда есть большой запас мощных пятновыводителей.

Теща заявляет, что в пятне проступают не столько море и морепродукты, сколько мое пролетарское происхождение и отсутствие ресторанной культуры.

Что касается Кати и Саши, то они всегда радуются появлению центрального пятна, потому что тут же, за ресторанным столом, начинают увлекательную игру «Угадай образ».

Смысл игры в том, что нужно придумать наибольшее количество предметов, на которые мое пятно похоже.

Таким образом, скучное сиденье за ресторанным столом в ожидании официанта превращается в веселую научно-популярную игру, развивающую детскую фантазию не хуже какого-то канала «Дискавери».

Никогда не забуду, как сорок пять минут ожидания чая с чизкейком в каком-то дурацком ресторане превратились в увлекательную игру «По следам легенды!».

Пока полумертвый официант ползал по залу, видимо в поиске чайной плантации, я успел рассказать пораженным детям о Минотавре – древнегреческом чудовище с телом человека и головой быка, которого Минос скрывал в Кноссийском лабиринте, куда Минотавру бросались на пожирание преступники, а также присылаемые изАфин семь девушек и семь юношей.

– А иногда, – тут я делал страшные глаза, – Минотавру приводили семь маленьких детей, и он ими обедал.

В этом месте рассказа Катя и Саша начинали прятаться под стол, но я им говорил, что еще не все потеряно и впереди рассказ о герое, который победил Минотавра!..

В этом образцовом, с точки зрения воспитательного процесса, похода в ресторан важным был не только сам рассказ, но и его визуальное сопровождение – большое цветное спиралевидное пятно на моей рубашке, оставленное порцией ароматных купат, закрученных на тарелке в спираль, что загадочным образом точно отразилось на форме пятна.

Дети с нескрываемым интересом следили за самим пятном и движением вилки, служащей указкой. Вилка двигалась по рубашке, демонстрируя путь, по которому древнегреческий герой Тезей прошел по лабиринту, нашел там злобного Минотавра и убил его.

Окончание рассказа о Минотавре было встречено детскими радостными криками, что свидетельствовало о том, что учебный процесс может идеально сочетать классическое наполнение и нетрадиционную аудиовизуальную форму.

Однако ресторанное достижение, о котором я могу говорить с гордостью, – это история, когда жена однажды попросила меня снять с себя лист салата. Она сказала, что подобная форма рекламы здорового образа жизни в принципе неплоха, однако слишком вызывающа и привлекает всеобщее внимание.

Я оглянулся.

Действительно, остальные посетители ресторана с интересом смотрели на меня, ехидно улыбаясь и что-то шепча друг другу.

Я немедленно стал осматривать себя, однако никакого салата на себе не нашел.

Тогда жена, даря остальным посетителям ресторана извинительную улыбку, элегантным движением сняла упомянутый лист… с макушки моей головы.

Моему потрясению не было предела!

Я не понимал, как лист салата, величиной с половину почтовой открытки, мог оказаться на моей голове, и предположил, что кто-то зло надо мной подшутил.

Однако тут в разговор вмешалась теща, которая пояснила, что лист попал мне на голову в момент активного размахивания вилкой во время лекции о правильном поведении в ресторане, которую я читал детям.

Сами дети лист салата на моей макушке видели, но мне ничего не сказали, так как думали, что это естественная часть ресторанного ритуала.

Так что, как следует из приведенного выше рассказа, у меня довольно непростые отношения с ресторанным миром.

Вот почему приглашение посетить настоящий американский стейк-хауз было воспринято мною двояко – мне хотелось большого куска жареного мяса, но я боялся опять как-то опозориться.

Однако, что меня возмутило, так это попытка моего приятеля нацепить на мою шею галстук.

Если учесть, что на моей шее круглосуточно сидят мои милые детки, то цеплять туда еще и галстук мне показалось сильным перебором.

Однако мой приятель был непреклонен!

Он заявил, что если я не надену галстук, то никогда не попробую ребрышки с чарующим мексиканским соусом. Более того, мне никогда не встретиться с фирменным стейком «Счастливый Джон», толщиной в руку и размерами с полстола, подаваемый с горой жареной картошки, тазом салата и бочкой пива.

Услышав детали меню, я заверил приятеля, что поеду в стейк-хаус даже голый, на что приятель сказал, что голым туда приходить не рекомендуется – там нудистов не любят.

Просто обязательно нужен галстук.

Через пять минут я был уже при полном параде, а еще минут через десять кабриолет приятеля свернул на стоянку стейк-хауса.

Над входом в заведение горела какая-то разухабистая надпись, над которой скакал световой ковбой, набрасывающий лассо на быка. В момент набрасывания лассо на шею быка, последний, несколько игриво и загадочно, подмигивал входящим посетителям.

Мне бы обратить внимание на это подмигивание, но может ли на что-то обратить внимание мужчина, если он входит в дверь, за которой стейк толщиной в руку.

Мужчина самонадеян, что часто заканчивается неприятностями…

Итак, мы вошли в дверь и оказались в коротком коридоре, ведущем вглубь.

Я сделал пару шагов и вышел в зал, который меня поразил.

Представьте себе, огромное помещение, обклеенное пестрыми обоями и наполненное несколькими сотнями посетителей. Они не только внизу, но и наверху, на широком балконе, опоясывающем зал по кругу.

Среди посетителей мечутся официанты, одетые в ковбоев.

Громко играет кантри-музыка – она идет со сцены, где живой ансамбль наяривает песенку про какую-то Дэзи, которая обязательно должна дождаться какого-то парня и не смотреть на других, а то ей оторвут ноги.

Удивительно, но практически весь зал подпевал музыкантам – видимо, несчастной Дэзи готов был оторвать ноги не только ее парень, но и все, кто сейчас заказал стейки.

Но главное было в центре зала.

Там стояла огромная печь, весьма хитро устроенная: представьте себе сетку из толстого металла, висящую на цепях. На сетку бросаются огромные куски мяса, заказанные посетителями.

Мясо начинает жариться немедленно, ибо из нижнего этажа вверх, сквозь сетку, почти до потолка вырываются воистину адские языки пламени.

Однако этот апокалипсис немедленно укрощается – одним движением главный повар дергает за цепь, и гигантская сеть уходит куда-то вниз, где мясо переворачивают, солят, перчат, натирают приправами, превращая в кулинарный шедевр.

Через минуты три звучит мелодичный звонок, и сеть выныривает из огненной преисподней.

Ее снова внимательно осматривает главный повар и, выловив готовые куски мяса, сбрасывает их на тарелки, чтобы официанты быстро разнесли это ароматное блаженство, пока оно не остыло.

Всю эту картину я наблюдал меньше чем десяток секунд.

Больше времени у меня не было, потому что дальнейшие события развивались стремительно.

Итак, мой приятель сделал пару шагов и, оказавшись возле стойки, где сидел менеджер, что-то быстро шепнул ему на ухо, указав пальцем на меня.

Тот немедленно схватил микрофон и что-то закричал в него на весь зал.

Музыканты на сцене немедленно перестали играть, и все посетители повернулись в мою сторону.

Те, кто поглощали стейки на втором этаже, немедленно побросали вилки и угрожающе свесились через перила.

Почувствовав себя в центре внимания, я стыдливо зарделся.

Я не совсем понимал, откуда в городе Денвере узнали о моих выдающихся журналистских качествах и высокохудожественных книгах.

Внезапно свет в зале погас и включился яркий прожектор, который, однако, осветил почему-то не меня, а противоположную сторону зала.

Менеджер что-то снова выкрикнул, все зааплодировали, а я подумал, что, возможно, сейчас придется танцевать «Kazachek» вприсядку, что мне категорически противопоказано в связи с возрастным остеохандрозом в суставах.

Однако плясать не пришлось, ибо устроители шоу имели совсем другие планы.

Раздался удар гонга, люди, стоящие напротив, расступились, и из толпы появился чудовищного вида детина, одетый, как я понял, в костюм рестлера. Тем, кто забыл, что такое «рестлинг», я напомню – на арену выходят немыслимые бугаи, которые сначала угрожают и проклинают друг друга, после чего дерутся на сцене, под гогот и свист публики, используя стулья, столы, выдернутую осветительную аппаратуру, огромные динамики и даже нетяжелых зрителей, которые подходят для удачного метания во врага.

Итак, публика в ресторанном зале взревела, а рестлер, схватив микрофон, что-то стал говорить в мой адрес, сопровождая монолог жестами, означающими мою смерть.

Восторженные крики окружающих американцев подтвердили их желание наблюдать за кончиной гражданина Российской Федерации, причем немедленно.

Я стал искать глазами моего приятеля и, к ужасу, обнаружил его на противоположной стороне возле детины-рестлера.

Мой приятель радостно смеялся, делая жест рукой по горлу, видимо объясняя мне, как именно меня убьют, после чего бросят на сетку и зажарят с тмином и картошкой по-домашнему.

То, что мне, как Берлиозу, действительно отрежут голову, стало понятно по дальнейшим действиям детины.

Ему немедленно подали огромные ножницы, и он стал двигаться ко мне, широко и недружелюбно ими размахивая.

Я понял, что мне конец, причем я сам в этом виноват!

Любовь к джинсам и «Кока-коле», к фильмам со Шварценеггером и Брюсом Уиллисом, переоценка «Бигмака» и недооценка отечественного борща со сметаной привели к моему закономерному моральному падению и недооценке врага.

Я в последний раз вспомнил символы Родины: Царь-пушку, которая никогда не стреляла, Царь-колокол, который никогда не звонил, двуглавого орла, головы которого смотрят в разные стороны, и конечно же родной гимн, переделанный в тридцать восьмой раз.

И тут со мной произошла метаморфоза, которая происходит со всеми героями эпоса, когда им грозит неминуемая смерть, – я стал широко и презрительно улыбаться, демонстрируя этим врагам цивилизации превосходство и мужество гражданина России.

Видимо, точно так, в свое время, улыбался Минотавр, когда Тезей готовился нанести ему смертельный удар кулаком.

Да что Минотавр!

Я чувствовал себя одновременно Зоей Космодемьянской, Александром Матросовым, летчиком Гастелло, молодогвардейцами, причем всеми сразу, и даже Павликом Морозовым, правда, до того, как он предал своего отца.

В моей улыбке читалось презрение к врагам с их сочными стейками, холодным пивом и горами жареной картошки.

Моя улыбка свидетельствовала – презираю их, хотя от голода и вкусного запаха захлебываюсь слюной.

– А может, они хотят именно этого, – вдруг ужаснулся я. – Они задумали провокацию, они хотят, чтобы я захлебнулся, но потом объявят, что «русский либерал покончил жизнь самоубийством, не выдержав ужасов кровавого режима в собственной стране».

Безусловно, это был бы эффектный заголовок, хотя меня больше бы устроил другой: «Известный журналист подавился куском стейка, узнав, что ему, на его радиостанции, опять не повысили зарплату».

Тем временем моя жизнь, несомненно, вступала в завершающую фазу: детина приблизился ко мне и, выкрикивая какие-то проклятия, схватил меня за галстук.

Я что-то пискнул, на что зал ответил новой волной восторженного рева.

Убийца раскрыл ужасные ножницы и стал приближать их к моему горлу.

Я закрыл глаза и стал читать про себя, в качестве прощальной молитвы, основные положения «Хартии журналистов».

Ножницы щелкнули!..

Я ожидал услышать стук моей падающей головы, однако его не последовало.

Раскрыв глаза, я увидел следующую картину: мой убийца шел по залу, победно держа в руках мой галстук, который он отрезал почти по узел. Навстречу ему уже шел менеджер, неся большой молоток и гвоздь.

Я подумал, что гвоздь будут вбивать в меня, но им воспользовались для того, чтобы прибить мой галстук к стене.

И тут я осознал, что пестрые обои на стенах – это собственно не обои, а сотни, если не тысячи, галстуков, отрезанных у горла каких-то других несчастных, которые, как и я, ничего не подозревая, купились на дешевую шутку так называемого «свободного мира», где ради наживы могут растоптать честь и достоинство маленького человека.

Мои протестные размышления были прерваны приятелем, который, смеясь, подошел ко мне и спросил, понравилось ли мне шоу.

Криво усмехнувшись, я сказал, что на его примере вижу, как погоня за «желтым дьяволом» может изменить человека.

Однако приятель объяснил мне, что в этом стейк-хаусе отрезать галстуки новичкам – это такая многолетняя традиция. Он рассказал, что тут побывали разные популярные личности, были даже пару президентов, правда, ножницы к их горлу не приставляли, так как они галстуки отрезали сами.

– Кстати, – подмигнул приятель, – новичкам, за муки и испуг, стейк полагается бесплатно. Более того, все уже на столе…

Последние слова несколько примирили меня с действительностью, и через пару минут я уже хрустел вырезкой, убеждая себя, что отвечать на вызов нужно, как советуют отечественные политики, асимметрично.

И я знаю, как ответить!

Я дождусь, когда мой приятель приедет в Россию, и устрою ему небольшое шуточное шоу с представителями одной знакомой организованной преступной группировки.

Думаю, что после пятнадцатиминутного висения вниз головой с моста над широкой и полноводной русской рекой, с последующим выкладыванием этого видео в Youtube, он поймет, что шутки с гражданами великой России не остаются без последствий.

Эта история меня многому научила – в частности, тому, что ресторан может быть другом человека и пребывание в нем может быть легким и приятным.

Более того, когда я позже жил в Америке, то главное, чему я поражался в тамошних ресторанах – это их непафосность.

Конечно в Манхэттене есть рестораны, где существует суровый дресс-код, но в основном даже в дорогом ресторане нет того лживого пафоса, что твое присутствие тут – это членство в каком-то элитном клубе, а поданный салат из креветок – это членская карточка в высшее общество.

И возможно, что булочка в тесте, которую я съедаю на ходу, это мой неосознанный протест против лживого пафоса ресторанов.

Но есть то, что в ресторанном процессе меня раздражает больше всего.

Это процесс выбора вина.

Ребята, недавно торговавшие мелким оптом на Черкизовском рынке, старательно суют бутылку себе под нос, выдавая себя за ресторанных критиков с Елисейских полей.

Хотя, иногда наблюдать за процессом выбора вина мне доставляет истинное наслаждение.

Ведь главный вопрос тут – кто выбирает это вино, не так ли?

У меня есть знакомый. Он начальник, но, впрочем, очень хороший парень.

Почти каждую неделю, в субботу, он собирает своих друзей в ресторане на вечеринки, и я там довольно часто бываю.

На эту вечеринку все приходят с большой охотой, потому что он всех кормит. К тому же он выбирает весьма недурные рестораны.

И все, что требуется взамен, – это поддержать беседу и, подняв бокал, сказать, какой он хороший.

А поскольку лицемерие и журналистская профессия неразделимы, во всяком случае, так заявляют те, кто журналистов ненавидит, то лесть в его адрес льется легко и без усилий.

Однако не следует думать, что все собираются лишь поесть. Дело в том, что наш приятель на деле осуществляет призыв древних – «Хлеба и зрелищ!».

Но если в качестве хлеба выступает нежная телячья вырезка или куриные крылышки в терпком, чуть сладковатом соусе, то, что касается зрелищ, в этом качестве выступает лично он.

Каждый раз, как только мы усядемся за стол, наступает то самое восхитительное шоу, которое мы ждем с затаенным дыханием и которое называется «Хочу то, не знаю что!».

Первая часть шоу спокойна и размеренна.

Наш друг держит в руках винную карту и долго изучает ее, хотя мы в этом ресторане в двадцатый раз.

После чего он просит вызвать сомелье и спрашивает, есть ли сегодня в ассортименте чилийские вина.

Сомелье, с плохо скрываемым раздражением, отвечает, что чилийских вин нет.

Раздражение сомелье понятно, ибо наш друг задает этот вопрос постоянно, хотя еще во время первого визита в этот же ресторан этот же сомелье долго объяснял, что вина из Нового Света им не поставляются.

– Жаль, – с легким высокомерием говорит наш друг. – А французские вина есть?

– Французские есть! – багровеет сомелье, ибо нашему другу это также хорошо известно.

– Тогда принесите… – Тут наш друг делает значимую паузу, как бы подчеркивая, что выбор будет нелегок, что он до последней секунды сомневается, какое именно вино будет соответствовать сегодняшнему настроению и погоде.

Однако мы знаем, что будет выбрано именно то вино, которое он заказывает всегда, ибо оно ему понравилось еще четыре года назад, во время очередной поездки в его любимый Париж.

– Пожалуйста, вот это… – палец друга, наконец, повелительно опускается на давно ожидаемую строчку в меню.

– Какой прекрасный выбор! – злобно говорит сомелье и неожиданно с ехидной улыбкой добавляет. – А вот и ваш заказ!

Он дает команду официанту, который давно стоит рядом и держит бутылку именно этого вина. Он держал ее в руке с момента, когда увидел нашего друга, ибо знал, что именно он закажет, а два раза ходить туда-сюда дураков нет.

Однако на этом шоу не заканчивается, ибо начинается вторая его часть, которая по своей уморительности значительно превосходит первую.

Звучит громкий хлопок пробки, журчит струя вина, наливаемого в бокал, и наш друг начинает исследование – годится ли к употреблению именно эта бутылка.

Вначале он долго наклоняет бокал, наблюдая, как рубиновые струи стекают по тончайшему стеклу.

Потом начинает вращать вино, чтобы пары напитка, согреваемые его руками, наполнили бокал.

При этих операциях он все время бросает на сомелье подозрительные взгляды, как будто тот именно сегодня сбежал из тюрьмы, где просидел четыре года за постоянный и злостный обман посетителей.

– Ну что ж, цвет неплох, – говорит наш друг, – а теперь попробуем!..

Эта фраза произносится с такой интонацией, как будто он давно определил, что в бутылке вместо вина обычная вода с гуашью и осталось только отпить глоток, чтобы убедиться в обмане и надеть на сомелье наручники.

Еще раз, подозрительно понюхав бокал, путем засовывания в него своего большого носа, наш друг делает глоток и долго перекатывает напиток из-за одной щеки в другую, от чего создается впечатление, что у него появился флюс.

Наконец, он делает глоток и закатывает глаза, как бы доверяя своим тончайшим рецепторам исследовать сей подозрительный напиток, после чего открывает глаза и заявляет, что вино отдает пробкой.

Первая бутылка вина почему-то у нашего друга всегда отдает пробкой, поэтому сомелье, который уже давно близок к обмороку, командует открыть другую бутылку, которую захватили с собой сразу же.

Вторая бутылка проходит всю церемонию с начала, только гораздо медленней.

Наш друг показывает явное недоверие к сомелье и свою полную готовность оградить приглашенных гостей от некачественного пойла.

Что касается сомелье, то он всем своим видом демонстрирует готовность стукнуть нашего друга по голове первой забракованной бутылкой, а потом полить лежащее тело вином из второй.

А что касается пробки, которой якобы пахло вино, то он бы эту пробку засунул… Ну, в общем, по его глазам видно куда.

Внезапно наш друг вдруг удовлетворенно крякает и коротко произносит: «Эта подходит!..» – после чего вино разливается, и мы приступаем к трапезе.

Однако любое развлечение должно иметь свою пикантную сторону, делающую его экстремальным.

И наш друг этой пикантной стороной несомненно обладает, ибо не только не различает цвета, являясь дальтоником, но и почти не чувствует запахов, страдая хроническим ринитом.

На фоне этих физиологических аномалий издевательство над сомелье доставляет нам двойное наслаждение.

Однако иногда поход в ресторан преподносит особый урок, поднимая поданное блюдо, да и все происходящее, до метафоры.

Однажды один русский миллиардер, который любил слушать мои программы, пригласил меня поговорить с ним о политике и одновременно отобедать.

Он проявил ко мне особое уважение и лично заехал за мной на работу – у дверей здания остановился его бронированный автомобиль, а за ним пристроились несколько черных автомобилей охраны.