Текст книги "Русская история с древних времен до конца XVIII века."

Но теория Костомарова не удержалась в исторической науке. Было указано, что прежние общественные союзы славян, существовавшие накануне призвания князей, хотя, быть может, и зародились в недрах отдельных племен, но уже вышли из рамок племенного деления восточных славян. Новгородский союз, например, обнимал собой не одних ильменских славян, но также часть кривичей (изборских) и финские племена чудь и весь. Полоцкий союз составился из кривичей и части дреговичей; Смоленский из кривичей и части радимичей; Черниговский из северян, части радимичей и вятичей и т. д. На почве этих наблюдений создались теории, совершенно отрицающие участие родственных начал в образовании древнерусских земель или волостей. Резче других этот взгляд проведен был Сергеевичем в его сочинении «Вече и князь». По его мнению, земли или волости сложились таким образом: группы предприимчивых людей из одного или разных племен и даже инородцев осаживались в известном определенном пункте и устраивали город. Жители таких укрепленных пунктов при благоприятных условиях могли стремиться к расширению своих владений и с этой целью захватывать чужие земли и подчинять себе разрозненное население этих земель. Для береженья своих приобретений им приходилось ставить пригороды, которые во всем зависели от главных городов. Так и создались земли, или волости, во главе которых стояли города. Так создался тот порядок, который лаконически изображен в известном заявлении летописи: «Новгородцы и смольняне, и полочане и все волости на веча, как на думу, сходятся, и на чем старшие положат, на том и пригороды станут».

Но после того как во всей крайности высказано было мнение, отрицавшее участие родственного начала в образовании волостей или земель, в науке произошла некоторая реакция против этой крайности, некоторый поворот в пользу прежних теорий родового и племенного быта. Стали указывать, что у восточных славян все-таки можно подметить остатки и родового быта, хотя бы, например, в виде кровной мести, и племенной организации, хотя бы, например, в виде племенных князей. Родовой и племенной быт должен был непременно существовать у восточных славян подобно тому, как он существовал и у славян западных и южных. Но несомненно, что ко времени появления варяжских князей этот родоплеменной быт уже не уцелел в чистом виде. Какая же общественная организация существовала у восточных славян в это время? Скорее всего, та же самая, которая сложилась у южных славян на почве родоплеменного быта, но которая по существу своему была уже не родоплеменной, – это организация задружно-общинная. Автор теории о задружно-общинном быте восточных славян Леонтович привел в пользу ее следующие аргументы. Чистая родоплеменная организация сохраняется только у кочевых народов. Но как скоро народ переходит к оседлой жизни, эта организация неминуемо разрушается и заменяется территориальной. Жизнь с ее потребностями устанавливает общение между чужеродцами, связывает их в общество. Таким образом, между родичами поселяются пришлые чужие люди; между родственными родами – роды других племен. Но юридические отношения между этими соседями на первых порах складываются по привычному типу родоплеменной организации. Являются таким образом как бы искусственные роды и искусственные племена. Таковыми искусственными родами были, по мнению Леонтовича, наши верви, мелкие общественные союзы, являющиеся в Русской Правде, такими искусственными племенами были группы славян, объединявшиеся в волости или земли вокруг главных городов. Таким образом, по этой теории, родственное начало не устраняется из формирования общественных союзов восточных славян. Теория отрицает только сохранение в чистоте родоплеменной организации.

Теорию Леонтовича обстоятельно развил и дополнил новыми соображениями Никитский в отдельных статьях и исследованиях, посвященных внутренней организации Псковской общины.

По мнению Никитского, так называемый род не был явлением естественным, чисто кровным, а заключал в себе и элемент фикции, был явлением до известной степени политическим. Сравнительная история показывает, что в пределах индоевропейской отрасли народов род обыкновенно заключал в себе, кроме лиц, связанных между собой узами родства, и посторонних членов. Кельтский клан, например клан горной Шотландии, на который обыкновенно указывали как на образчик естественного рода, по новейшим исследованиям оказывается не чуждым посторонней примеси. Индийские родовые союзы основываются не на одной только одинаковости происхождения, но и на допущении в свою среду людей совершенно посторонних. Относительно греческих родов уже Аристотель и Дикеарх отрицали существование строгой родственной связи; новейшие греческие историки также не задумываются считать греческие роды отчасти искусственными. В римской жизни как семья постоянно пополнялась посторонними лицами (adoptio), так точно и другие высшие единицы.

В древней Германии сторонние примеси рода характеризовались названиями sui, vicini, gegyldan. История славян представляет также несомненные доказательства существования фиктивных родов еще в XV веке. Никитский идет в этом направлении так далеко, что утверждает: «Род вообще создается посредством фикции, распространяющей узы родства и на посторонних лиц. Семья превращается в род лишь единственно тем, что она уже перестает довольствоваться физическими и нравственными отношениями и вместе с тем приобретает сознание о юридическом или политическом принципе жизни и сообщает этому принципу обязательное или объективное значение. Поэтому получаемая через усиление юридического сознания новая общественная единица, род, есть не что иное, как государство; новое начало, сообщаемое жизни фикцией родства, есть начало государственное; при рассмотрении родового быта историк присутствует при зарождении государства. В семье вся власть исходит от отца семейства и не нуждается в признании со стороны подчиненных. Иное дело в родовом союзе – там вся власть исходит из рода, опирается на своем происхождении, на немом или явном договоре всех потомков, короче говоря, основывается на выборе. Поэтому если власть отца семейства является по своей сущности неограниченной, то власть родоначальника, наоборот, доступна для всякого ограничения». Родовой быт не ограничивался, по мнению Никитского, одним только устройством простого рода, но за пределами последнего создавал новые, более обширные единицы общежития. Эти единицы образовывались вокруг городов. Внешняя опасность заставляла соседние роды создавать укрепленные, огороженные места, куда можно было бы укрываться с имуществом в случае нападения. Город и служил первоначально связью отдельных родов. При этом выдвигался один какой-либо род и фактически приобретал власть над всеми остальными, делался старшим между ними; а через это самое и родоначальник его становился на место родоначальника всей группы родов, их князем. Фикция родства объединила все ближайшие жившие роды в одно племя, которое считало себя идущим от одного родоначальника: радимичи от Радима, вятичи от Вятка. Так создались патриархальные княжения, которыми была покрыта вся Русь: княжения были у полян, древлян, дреговичей, новгородцев и полочан. Власть князей в этих княжениях была еще более ограничена, чем власть простых родоначальников. Во-первых, ее ограничивали старейшины других родов, кроме княжеского, а во-вторых, народные собрания или веча, которые были источником всякой власти.

Мнение о том, что славяне накануне появления варяжских князей не жили уже чистым родоплеменным бытом, в конце концов возобладало в исторической науке. Оставалось только невыясненным, какая же сила сплотила восточных славян в новые общественные соединения. У Аксакова, Сергеевича и Леонтовича на этот счет даны только самые общие и неопределенные указания на хозяйственные интересы. Детально этот вопрос подвергся разработке в сочинении В.О. Ключевского «Боярская дума Древней Руси». В.О. Ключевский исходит из того положения, что при расселении славян по Восточной Европе их прежняя родовая и племенная организация разрушилась. Славяне разбросались по нашей стране отдельными семьями, отдельными дворами. Следы их первоначальных поселений в виде так называемых городищ указывают именно на такой характер их расселения. Эти городища столь незначительны, что они могли бы быть территорией поселения одного, много двух дворов. И в летописи мы находим намеки на такие именно поселки; Киев, по сказанию летописи, был первоначально городком трех братьев. Расселившись такими мелкими поселками, славяне принялись заниматься охотой и бортничеством и сбытом добычи на иноземные рынки при помощи прибывавших к ним иноземных, а позже и своих купцов. С развитием торговли между их разбросанными дворами стали возникать сборные пункты, места промышленного обмена, куда сходились звероловы и бортники для торговли, для гостьбы, как говорили в старину. Такие сборные пункты получили название погостов. Некоторые из этих погостов, расположенные по судоходным рекам, сделались пунктами наиболее крупных оборотов, и к ним как к рынкам экспорта стали тяготеть мелкие сельские погосты как пункты первоначального сбора и сбыта товаров. Но установившиеся экономические связи отдельных поселков с погостами и погостов с главными городами неминуемо должны были повести к установлению политических связей как для урегулирования взаимных отношений, так и для охраны общих интересов. Так создались на Руси городовые волости, обнимавшие известные торгово-промышленные районы, с центральным средоточием в главном торговом городе, к которому тяготели погосты с окружающими их поселками. В конце IX века общий торговый интерес заставил эти городовые волости соединиться для борьбы с кочевниками, пересекшими главные торговые пути. Так и появилась первая форма государственного союза восточных славян – Киевское княжество.

Какое же положение занять нам во всем этом ученом споре? Нужно ли пристать к какой-нибудь из высказанных теорий и уже от нее отправляться в дальнейшем уяснении русской истории? Я лично держусь того мнения, что в этом нет надобности. На мой взгляд, в каждой из названных теорий есть доля истины, и нам надобно только выделить эти доли и скомбинировать из них связное и цельное воззрение. Каждая из перечисленных теорий отправлялась от наблюдений над некоторыми фактами, каждая уловила и подметила действительные черты времени. Спор произошел в науке от того, что каждая теория стремилась быть исключительной, обобщала свои частные наблюдения и переносила свои обобщения на все явления эпохи. Все перечисленные мной теории, так сказать, искусственно упрощали быт восточного славянства накануне его политического объединения, предполагали его однородным и не считались совсем с возможной сложностью его. Это – постоянная методологическая ошибка, от которой не уберегаются и самые талантливые исследователи нашей старины. Поясним это примерами на рассматриваемом случае.

Родовой быт, говорят нам, уже не существовал на Руси накануне политического объединения славянства. Так говорил в свое время Аксаков, так позже говорил Ключевский. Как на доказательство разрушения родовых союзов указывали на наше древнейшее наследственное право, как оно отразилось в договорах Олега и Игоря с греками и в Русской Правде. «Уже в Олеговом договоре с греками, – говорит Ключевский, – наследование по завещанию является господствующим среди Руси. Это, как известно, не служит доказательством свежести и крепости родового союза». Ключевский указывал далее, что и порядок наследования без завещания по договорам с греками и в Русской Правде свидетельствует о том же: имущество переходит к своим, то есть к семье в тесном смысле, к сыновьям, а при неимении их – к дочерям, и только при неимении своих переходит «к малым ближикам», то есть боковой родне, братьям и племянникам. У князей, замечает названный автор, «родственные отношения по женской линии не только ставятся наравне с отношениями по мужской линии, но даже иногда как будто бы берут над ними перевес». «Итак, – заключает он, – расселение восточных славян по Русской равнине сопровождалось юридическим разрушением родового союза».

На мой взгляд, это утверждение страдает двумя недостатками. Во-первых, оно исходит из чисто схематического представления о роде как субъекте права собственности, представления выработанного главным образом при наблюдениях над переживаниями родового быта у греков и римлян. Как показывают наблюдения над пережитками родового быта у славян, к славянскому роду совершенно неприменимо это схематическое представление: и при общем родовом владении и пользовании каждый член рода считался субъектом права собственности в известной доле, которой в известных случаях он мог распоряжаться по своей воле. Это во-первых. Во-вторых, если даже подмеченные явления и служат признаками разрушения родового союза, то нельзя обобщать их в такой мере, в какой сделано это Ключевским. По договорам с греками, по Русской Правде, по княжеским отношениям нельзя умозаключать о том, как обстояло дело с родовыми союзами в народной массе. Договоры с греками отражают те юридические отношения, какие существовали в городском, торговом классе, ибо договоры разумеют именно торговую русь, ездившую в Царьград. В торговых городах родовой строй действительно мог очень рано разложиться, ибо такие города по самому происхождению своему были скопищами разного люда, сошедшегося с разных сторон, между прочим и из Скандинавии. Точно так же и указываемая статья Русской Правды говорит о порядке наследования, существовавшем в верхах общества в княжеской дружине. Но то, что существует на верхах общества, не непременно существует и на низах, в народной массе. В народной массе в различных местностях родовые союзы могли еще оставаться в полной силе и неприкосновенности. Это предложение можно подтвердить как общими соображениями, так и некоторыми фактами более позднего времени.

При своем расселении славяне, в силу естественных условий страны и своих промышленных занятий, должны были разбрасываться по стране мелкими поселками. Ключевский справедливо указал, что при таком расселении должны были нередко порываться установившиеся родовые связи. Но вместе с тем, добавим от себя, должны были нарождаться и новые: семьи, отделившиеся от родов, с течением времени ведь размножались, сами превращались в роды. У этих разросшихся семей много было причин жить вместе и сообща действовать. Вместе легче было обороняться от любого зверя, от чужого человека; вместе легче было теребить пашню из-под леса, сообща можно было шире развернуть экономическую деятельность, полнее воспользоваться благами окружающей природы: одному члену рода можно было пахать, другому следить за пчелами, третьему – за ловищами и перевесищами, четвертому – за рыбьими язами и т. д. При разнообразии промыслов, при разносторонней эксплуатации природных богатств соединение рабочих сил необходимо. Род был естественным, природным соединением таких сил. Поэтому родовые союзы в народной массе крепко держались у нас на Руси. Особенно крепки они были там, где крестьяне были первыми заимщиками земли, где создалось известное крестьянское право на землю и где ни развитие крупного землевладения, ни другие обстоятельства не заставляли их кочевать с место на место. Так было, например, на Крайнем Севере и в западнорусских землях. Почитайте акты XV–XVI веков, относящиеся к крестьянам Западной Руси, и вы на каждом шагу встретите родовые крестьянские гнезда, которые сообща владеют землей, сообща эксплуатируют ее со всеми «ухожаями», сообща отправляют повинности. В Украине, то есть Киевщине, такой порядок вещей прослеживается до самого конца XVIII века. Этим объясняется и факт существования в Западной Руси множества сел с именами на – ичи, – овичи. В рассматриваемое древнейшее время, надо думать, родовые союзы в сельской народной массе были частым явлением, и села, и деревни были сплошь и рядом родовыми поселками или селениями нескольких родов. Родовая организация могла оставаться и при синойкизме, совместном жительстве родов. Чем же иначе объяснить, что родовая месть сохранилась у нас до половины XI века, пока ее не отменили дети Ярослава? Поэтому я думаю, что летописец, писавший, что славяне по расселении в нашей стране стали жить каждый с родом своим, отправлялся в этом утверждении от того, что давала ему и современная жизнь. По быту населения сел и разных глухих местностей, которое по культуре стояло ниже населения торгово-промышленных центров, летописец естественно заключал о том, что было в старину повсеместно на Руси.

Если исходить из предположения, что родовой быт держался в народной массе восточного славянства ко времени появления князей, то легко будет объяснить и существование в то время многочисленных городков в южных областях Руси. Здесь города и городки, можно сказать, были преобладающим типом поселков. Вот почему и неизвестный географ Баварский IX века так своеобразно описывает нашу страну: «Уличи, – читаем у него, – народ многочисленный: у него 318 городов; бужане имеют 231 город, волыняне (Veluncani) – 70, северяне – 325». Скандинавам, приезжавшим на Русь, она представлялась страной городов, и они так и величают ее в своих сагах – Гардарикия. С этими показаниями вполне согласуются и показания нашей летописи о городах уличей и тиверцев, о многих городах, существовавших в Черниговской и Рязанской землях и т. д., а также и археологические данные о многочисленных городищах на юге нашей страны. Но кто мог строить эти городки? Едва ли семьи, как думает Ключевский. Для отдельных семей эта работа в большинстве случаев должна быть непосильной. Скорее всего, городки воздвигались объединенными усилиями нескольких семей, и именно таких, которые соединены были друг с другом уже ранее поселения, то есть родственных. Другими словами, многочисленные городки, скорее всего, были не чем иным, как именно родовыми поселками. Так смотрит на дело отчасти и составитель сказания о начале Руси. Киев, по этому сказанию, был первоначально городком трех братьев, которые поселились в нем со своими родами, то есть семьями. Утверждая это, автор сказания, очевидно, имел перед глазами некоторые современные ему данные о маленьких городках и перенес эти данные в отдаленные времена.

Итак, на основании всех вышеприведенных соображений мы не будем отрицать существования родового быта у восточных славян накануне объединения их под властью князей. Не будем только подобно Эверсу и его последователям обобщать наши наблюдения и отрицать существование в то время и других общественных союзов. Весьма вероятно, что уже и в то время в некоторых местах были мелкие общественные союзы чужеродцев, организовавшиеся по типу родовых. Такое предположение можно сделать по аналогии с тем, что приходится наблюдать в позднейшем быту западнорусского крестьянства. Наряду с чисто родовыми организациями можно встретить там и товарищества чужеродцев, организовавшиеся по типу родовых, наряду с родичами так называемых сябров, или шабров, или чужеродцев.

Несомненно затем, что рядом с мелкими союзами у восточных славян накануне их объединения были и крупные союзы, включавшие в себя мелкие, и притом разных типов. Во-первых, кое-где, несомненно, были племенные организации, союзы родственных родов, под началом племенных старейшин или князей. Такая организация была, быть может, у древлян. У древлян не было крупного города в качестве политического средоточия, и земля древлянская не была городовой волостью, как, например, Новгородская, Смоленская, Полоцкая, Киевская. И тем не менее в рассказе летописи она выступает политически объединенной, с общим вечем, со своим племенным князем Малом. С такой же организацией выступают и вятичи, у которых также не было крупных торговых городов, но которые являются объединенными. Составитель сказания о начале Руси представляет вятичей именно как родственный союз, происходящий от одного родоначальника – Вятка. Таким же союзом он считает и радимичей, идущих от Радима. Имея в виду аналогичные названия у славян южных и западных для обозначения именно племен, союзов родственных родов, мы можем вполне поверить и приведенному объяснению составителя сказания о начале Руси. Не чем иным далее, как наблюдением над уцелевшими племенными организациями, объясняется и утверждение названного составителя, что у полян было свое княжение, у древлян свое, у дреговичей свое и т. д. Этим же наблюдением подсказана была и теория Костомарова о племенном происхождении крупных общественных союзов, существовавших у восточных славян накануне их объединения. В этой теории, таким образом, есть доля правды, но не вся.