Текст книги "Беспощадная истина"

– Дезире ушла, и больше она уже не вернется. Я хочу назад свою дочь.

Даже некоторые присяжные начали плакать.

Затем представили отредактированную версию записи ее звонка по 911. Дезире словно вновь давала свидетельские показания, но мы при этом были лишены возможности подвергнуть ее перекрестному допросу:

– Той ночью я поехала с этим человеком в лимузине, и он сказал мне, что ему надо пойти забрать своих телохранителей. Он спросил, не хочу ли я зайти на минутку, и я ответила: «Хорошо, ладно». Понимаете, я ведь думала, что это хороший человек. Мы зашли, а он набросился на меня. Я только отлучилась в туалет, а этот человек уже оказался в нижнем белье. Одним словом, он делал все, что хотел сделать, и повторял при этом: «Не дерись со мной, не дерись со мной!» Я говорила что-то вроде: «Нет, нет, отстань от меня, убирайся, пожалуйста, отстань от меня!» Но он продолжал: «Не дерись со мной, не дерись со мной!» Этот человек был намного сильнее меня, и он делал то, что хотел, а я лишь повторяла: «Прекрати, пожалуйста, прекрати, пожалуйста!» Но он не прекращал.

Позже на этой записи диспетчер повторяла Дезире, что она стала жертвой, она стала жертвой, а затем у Дезире вырвалось нечто очень интересное.

– Я не пытаюсь указать вам, что надо делать, но вы не должны бояться, – произнесла диспетчер, тем самым побуждая Дезире составить отчет об изнасиловании.

– Но если кто-то, кого знает вся страна, против кого-то, как я, обычного человека, я имею в виду, что, скорее всего, подумают, что я собираюсь ради денег или как-то так, – сказала Дезире вдруг.

Позволить этой записи фигурировать в качестве вещественного доказательства в моем деле было весьма необъективно.

Многие правоведы считали, что данный шаг был недопустим, однако маленькую леди-судью это не остановило.

Теперь настало время нам представлять свою версию. Мы с Войлесом были совершенно обескуражены. Я никогда не верил нашей системе. Молодой Кеннеди был признан невиновным в изнасиловании в Палм-Бич[171]171
  Речь идет об Уильяме Кеннеди Смите, против которого в 1991 году выдвигалось обвинение в изнасиловании.


[Закрыть] всего за месяц до начала моего судебного процесса, но я знал, что я обязательно буду осужден. Так работала система. Я потомок рабов. Я до сих пор сомневаюсь в том, что меня могут уважать как человека. Я был ниггером, и прокурор с ковбойскими замашками был намерен пнуть своими ковбойскими сапогами со шпорами меня в лицо. Ни один из этих людей не был готов помочь мне. Меня вздрючили в тот день, когда вынесли мне обвинительный приговор. Они хотели поиметь меня, так или иначе.

Фуллер и Бэггс не помогли. Кэтлин Бэггс была «приветлива» со всеми, как сыч. Она несколько раз устраивала разборки с судьей Джиффорд, и та ее просто возненавидела. Когда Войлес попытался подсказать Фуллеру, что Бэггс следует как-то расположить окружающих к себе, Фуллер ответил ему: «Мы не нуждаемся в ваших советах такого рода».

Гениальная линия защиты Фуллера заключалась в том, что Дезире должно было быть известно, во что она ввязывается, потому что я был грубым, вульгарным, отвратительным сексуальным животным. Вот так характеризовал меня мой собственный адвокат. Даже Гаррисон не мог поверить, что в этом состояла стратегия Фуллера. Он знал, что, представляя меня в качестве секс-машины, Фуллер погубит мою репутацию и оттолкнет от меня жюри. Я представал «таким бесчувственным и грубым, что ни один добропорядочный человек не мог испытывать сочувствия к такому типу». Что еще хуже, Гаррисон назвал стратегию защиты Фуллера расистской. «Защита лишила Тайсона его индивидуальности и превратила его в стереотип из расистских мультфильмов категории «Х»[172]172
  (Мульт) фильм категории «Х» – порнографический, только для взрослых.


[Закрыть], – писал Гаррисон в своей книге.

Я посмеялся, когда одна из девушек, которых мы вызвали в качестве свидетеля защиты, сказала суду, что она случайно услышала, как я говорил другой конкурсантке: «Я хочу трахнуть тебя, и приводи свою соседку по комнате тоже, потому что я знаменитость, а ты знаешь, что мы поступаем таким образом».

Я и сам не помог себе в своем деле. Когда меня вызвали для дачи показаний, я вел себя высокомерно и враждебно. К тому же произошло дурное предзнаменование. Там, где остановились присяжные, случился пожар, и один из черных присяжных сказал судье, что он слишком взволнован, чтобы продолжать заседания. Этот парень всегда жаловался то на еду, то на жилье. Когда судья отпустила его, Гаррисон был в восторге. Он был убежден, что этот парень мешал бы работе жюри. Таким образом, в составе присяжных осталось только двое черных.

У нас было много свидетелей, показания которых противоречили имиджу Дезире. Так, одна из конкурсанток показала, что Вашингтон говорила ей о своем желании «получить много денег и стать такой, как Робин Гивенс». Она также сообщила, что Дезире материлась и делала сексуальные намеки. Согласно ее словам, я сказал: «Хочешь пойти ко мне в номер? Я знаю, что ты, скорее всего, откажешься, но все равно спрашиваю». Это было похоже на то, что я в действительности сказал.

Другая девушка показала, что, когда она увидела меня, она сказала Дезире:

– Сюда идет твой муж. Он не слишком гладко говорит.

– Майку не требуется говорить. Он будет делать деньги, а говорить буду я, – ответила на это Дезире. Обе девушки сказали, что не заметили никаких изменений в Дезире после предполагаемого изнасилования.

Еще одна девушка сообщила, что мы с Дезире обнимались, словно парочка на театрализованном представлении. Одна из конкурсанток упомянула, что Дезире наградила меня «взглядом, способным убить», когда я похлопал сзади другую девушку. Кэролайн Джонс дала свидетельские показания о том, что Дезире, увидев меня на репетиции, сказала ей: «А вот и двадцать миллионов долларов».

Я предстал перед судом для дачи показаний 7 февраля. Я рассказал, в основном, ту же историю, которая уже была изложена здесь. Разве что, когда я пересказывал свои слова Дезире о том, что хочу трахнуть ее, присяжных словно ударило молнией, как будто они никогда раньше не слышали слово «трахнуть». Фуллер паршиво подготовил меня к даче показаний. Когда они были завершены, судья Гиффорд объявила перерыв до следующего дня, что позволило обвинению изучить мои показания и подготовить свои ловушки.

На следующий день Гаррисон поднял шум, заявив, что в ответ на мои слова: «Я хочу трахнуть тебя» восемнадцатилетняя девушка никогда бы не ответила: «Хорошо, позвони мне». Полагаю, он жил во тьме веков. Но следует принять во внимание, что тот же самый человек, услышав мое утверждение, что у меня с Дезире оральный секс продолжался двадцать минут или около того, написал: «Его описание события разительно противоречило всему тому, что мне было известно о сексе».

Он также потратил много времени, чтобы заставить меня признаться, что мой успех на ринге стал результатом моей хитрости и коварства, моей способности к обманным действиям, что, конечно же, означало, что я лжец.

После того как я закончил свои показания, вызвали Джонни Гилла, который заявил, что, когда я сообщил Дезире о намерении трахнуть ее, она даже не вздрогнула. Фуллер вызвал также других конкурсанток, которые повторили слова Дезире о том, что я был «хорошо сложен» и что у меня был «зад, за который было приятно ухватиться». Вообще же действия стороны защиты были настолько неорганизованными и спонтанными, что даже мне было очевидно отсутствие в них слаженности и единой тактики. Основной изъян заключался в том, что Фуллер и Бэггс были слишком чопорными, чтобы вникать в мельчайшие детали полового акта. Они не предоставили присяжным реальных фактов для принятия решения при вынесении приговора.

Фуллер был так скучен во время своего заключительного слова, что один из присяжных фактически прервал его, чтобы отпроситься в туалет. Это было нехорошим знаком. Когда он должен был, по идее, добраться до изложения решающего эпизода – когда я якобы набросился на Дезире, она ответила мне отказом и покинула номер, но на самом деле пошла в туалет и сняла с трусиков прокладку, а затем вернулась в постель, – и я ожидал, что он сделает это, но этого так и не произошло.

Затем с заключительным словом выступал Гаррисон. Он не сказал ничего нового, но смог таким образом подать присяжным свое по-деревенски простоватое дерьмо, как Фуллер сделать не смог:

– Весь мир смотрит на нас, не отводя глаз. Все хотят знать, достаточно ли у граждан округа Марион мужества, чтобы решиться на этот непростой шаг. Я не хочу, чтобы этот человек был признан виновным только потому, что за нами наблюдает весь мир. Я хочу, чтобы он был признан виновным только в том случае, если вы считаете, что доказательств достаточно, чтобы без доли обоснованного сомнения быть уверенным в том, что этот красивый, честный ребенок приехал в город и был обманут профессиональным обманщиком, обманут, введен в заблуждение пустыми обещаниями и одурачен, оторван от людей и побежден, изнасилован и унижен, став объектом отклонения от норм поведения. Если это то, в чем вы уверены, и если этому имеются подтверждения, тогда вы должны вынести соответствующий приговор. Только и всего.

Последний гвоздь в мой гроб был вбит непосредственно перед тем, как жюри ушло на совещание. Фуллер заявил ходатайство о том, чтобы судья в своем напутствии присяжным перед их уходом упомянула «инструкцию о подразумеваемом согласии». Это означало, что я не мог быть признан виновным в изнасиловании, если «поведение потерпевшего во всех обстоятельствах расценивается как указывающее на согласие с рассматриваемыми действиями». Но бывший прокурор по вопросам изнасилования прервала Фуллера, и жюри так и не узнало об этой принятой судебной практике.

10 февраля в час с четвертью пополудни жюри, восемь мужчин и четыре женщины, приступило к обсуждению моего дела. Неудивительно, что бывший морской пехотинец, а ныне продавец компании IBM Тим был избран старшиной. После пятнадцати минут, без обсуждения доказательства, они проголосовали с результатом шесть голосов против шести. Менее чем девять часов спустя они пришли к единогласному вердикту.

Мы все вернулись в зал суда. Когда жюри входили гуськом, они не могли смотреть на сторону защиты. Все было ясно. Когда я услышал «виновен» по первому пункту, я почувствовал себя так, словно пропустил удар. «О-о, приятель», – прошептал я. Но я не был удивлен нисколько.

При выходе нам пришлось столкнуться с прессой. До назначения мне наказания я был отпущен на поруки.

– Это ни в коей степени не является справедливым решением, – сказал я. – Я знаю, что я невиновен, но я знаю также, что приговор должен был быть быстрым, потому что таков менталитет суда и прокурора. Прокурор – расист. Это слабый, наслаждающийся шумихой вокруг себя, ничтожный маленький человек. Я нервничаю, потому что знаю, что это оторвет меня от людей, которых я люблю, но я готов к этому.

Тим, моя судьба в лице бывшего морпеха, мой главный противник, сообщил прессе: «Когда мы собрали все вместе, вопрос о подразумеваемом согласии явно не прошел».

Марк Шоу написал об этом в своей книге прямым текстом: «К разочарованию Тайсона, (система уголовного правосудия) нанесла ему удар судьей, разделявшей позицию обвинения, прокурорами, способными утаить важные доказательства, адвокатом защиты на грани некомпетентности, чья неумелая защита, возможно, несет больше ответственности за обвинительный приговор, чем все остальное, вместе взятое, и присяжными заседателями, которые уделяли больше внимания общественному имиджу Тайсона как плохого мальчика, чем неполноте фактов по этому делу. Лучшим достижением Гаррисона в ходе судебного разбирательства была его стратегия успешно представлять Дезире Вашингтон в качестве застенчивой, неопытной, наивной, чопорной, пристойной студентки колледжа, какой она, в действительности, не была. Прибегнув к закону об информационной защите жертв изнасилования и зная, что Вашингтон уже фактически подписала соглашение о возбуждении иска к Тайсону и о продаже прав на фильм и книгу, прокуроры, которые также были в курсе сомнительного сексуального прошлого Вашингтон и необходимости ее лечения, сделали все возможное, чтобы жюри не увидело никаких признаков, что Вашингтон – это что-то другое, кроме богомольной паиньки».

Гаррисон еще в ходе судебного разбирательства получил по заслугам: он потерял жену. Она, едва родив ребенка, сбежала с полицейским, который был назначен охранять ее во время судебного процесса.

Глава 9

Некоторое время между вынесением мне приговора и назначением наказания я провел в своей квартире в Нью-Йорке. Однажды я возвращался от девушки и уже собирался войти в свой дом, как увидел человека, стоявшего снаружи. Я прошел мимо него и вдруг услышал:

– Эй, сынок, как дела?

Я посмотрел на него и сразу же узнал своего отца. Я не виделся с ним после похорон матери десять лет назад.

– Привет, а у тебя как? – ответил я.

Вначале он меня слегка напугал, но он мне не померещился. У меня была уже вполне нормальная жизнь, так что я не сердился на него. Он выглядел несколько неуверенным и смущенным. Я знал, что он уже слышал разные плохие вещи о моем аморальном облике. Но когда я улыбнулся и обнял его, он расслабился.

– Пойдем наверх, – предложил я и повел его в холл.

– Здравствуйте, мистер Тайсон, – сказали мне швейцар и парковщик.

– Ого, я вижу, ты большой человек! – воскликнул отец.

– Да нет, не такой уж и большой, это просто так кажется, – ответил я.

Уже несколько лет отец хотел встретиться со мной. В октябре 1988 года издание «Нью-Йорк пост» направило к нему в Бруклин репортера, который взял интервью.

– Я не хочу идти к Майку с протянутой рукой, – сказал отец репортеру. – Я не хочу от Майка денег. Не скажу, что я не взял бы их и не смог бы их потратить, но я возьму их только в том случае, если Майк захочет их дать.

В то время я был слишком сосредоточен на боксе, чтобы поддерживать с ним связь. Но за эти годы я слышал от людей из Бруклина много историй о своем отце. Он был весьма ловким уличным парнем – карманником, картежником и сутенером/дьяконом. Отец был одним из тех фанатичных проповедников христианства, которые готовы убить тебя за Иисуса. Он был из города Шарлотт, Северная Каролина, расположенного как раз в библейском крае[173]173
  Районы на юге и среднем западе США.


[Закрыть]. Когда он был моложе, то пел в группе, исполнявшей «госпел»[174]174
  Негритянская религиозная музыка, сочетающая элементы спиричуэл, блюза и джаза.


[Закрыть]. Он верил в Иисуса всю свою жизнь, но одновременно занимался и грязными делами. Он был то, что надо. Он хорошо одевался и овладевал всеми женщинами в своей церкви, когда они приходили к нему за советом. Когда я рос в Бруклине, женщины останавливали меня на улице и говорили мне: «Твой отец со своим братом были сутенерами, и мы работали на них». У него была репутация самого крутого карманника и сутенера в Бруклине.

Я никогда не был таким крутым, как мой отец. Я всегда хотел казаться таким же крутым, но на самом деле был человеком иного склада. Я слышал, что отец должен был уехать из Северной Каролины после ссоры с белым парнем. Его дядя, который был типичным дядей Томом, выступал в этом деле посредником и спас отцу жизнь, пообещав, что тот уедет из города. Поэтому-то он и появился в Нью-Йорке. Когда он попал сюда, он пошел в бар и начал разговаривать с хорошенькой девушкой. Появился парень с шикарной большой шляпой, один из нахальных черных парней известного типа, спихнул отца с барного табурета и сам заговорил с девушкой.

– Этот ублюдок – ниггер, деревенская задница, – сказал парень девушке. – Не трать на него свое время.

Тогда мой отец сел в автобус, съездил в Шарлотт, взял свою винтовку, вернулся в Нью-Йорк, нашел этого парня и выстрелил в него. Если у него возникал конфликт с полицией в Бруклине, он со своим братом запросто устраивал перестрелку с копами. Отец пользовался большим уважением в общине Бруклина.

Моя мать встретила отца в Шарлотт. Она ходила в школу в Уинстон-Сейлеме, где встретила сестру отца, которая, по существу, была его вербовщицей. Она забирала для него наркотики и находила симпатичных женщин. Вот она и привела мать на встречу с отцом. Пока я рос, отец появлялся не часто, он приходил лишь время от времени. Мы не особенно доверяли ему, потому что мама была на него сердита, но я считаю, что в отношении семьи он делал все, что было в его силах. В то время черному было нелегко иметь семью.

Итак, мы пошли наверх, и ему понравилось мое жилище. Мы заказали перекусить и просто поговорили. Похоже, он был удивлен, что я так по-доброму отнесся к нему. Я понял, что ему были нужны деньги, поэтому я дал ему немного. Я действительно, хотел узнать о нем побольше, поэтому я предложил ему навестить меня в Огайо. Я предложил купить ему машину, чтобы он смог приехать туда, и спросил, как он отнесется к «Мерседес-Бенц».

– О боже, нет, сынок, пожалуйста, не надо, – стал он протестовать. – Я умею водить только «Кадиллак», я не умею водить «Мерседес».

У него, как у любого сутенера/проповедника, была такая любовь к «Кадиллакам».

Он приехал в Огайо спустя несколько недель вместе с двумя детьми моей сестры. В то время он был очень интересным человеком. Весь день, с девяти утра до пяти вечера, он провел в церкви. Затем он пришел домой, чем-то перекусил и вернулся в церковь, где пробыл до одиннадцати.

Ему, очевидно, нравился мой образ жизни. Через несколько дней он освоился и пригласил в дом одного из своих друзей-проповедников, парня, который был одет очень круто. Они сидели и обсуждали разную хрень. Я наблюдал за ним, изучал его характер. Я заметил, что он любил леденцы. Шестидесятивосьмилетний мужчина любил леденцы! И я подумал: «Ух! Я ведь тоже леденцовый парень[175]175
  В оригинале – candy guy, что также можно перевести как «продавец наркотиков» или «любовник», «любитель женщин».


[Закрыть]. Вот откуда у меня это пристрастие!»

В известном смысле я завидовал тому, как он строил свои отношения с женщинами. На его фоне я смотрелся просто жалко. Но он вынужден был применять к женщинам силу. Отец был весьма успешным сутенером, но в семье не могли распутничать сразу двое. У отца было семнадцать детей, и все они стали замечательными людьми. Позже я встречался с некоторыми, и никто из них не превратился в такого психа, как я.

Как-то я посадил отца и сказал ему:

– Научи меня чему-нибудь. Что ты знаешь о жизни? Что можешь передать мне? Быть мне отцом.

– Я не могу научить тебя ничему, сынок, – ответил он. – Я знаю лишь Библию и сутенерство. А это не для тебя. Я знаю это, я видел тебя с женщинами.

Я попытался произвести на него впечатление своими очаровательными девушками.

– Ты простофиля, сынок. В этом нет ничего плохого, некоторые ведут себя так же, когда дело доходит до женщин, – сказал он. – Некоторые мужчины никогда не достигают такого уровня, чтобы держать женщин под контролем. Ты один из таких парней. Ты не знаешь, как разговаривать с женщинами. Ты не знаешь, как следует это делать. Ты целуешь их в рот. Б… дь, а ты знаешь, чем они занимаются в твое отсутствие? Они, б… дь, сосут мой член, или кто-то ссыт им в рот. А ты целуешь их, запуская свой язык в их рот, сынок.

Когда отец впервые пришел в гости, он вел себя весьма скромно. Но как только он увидел, что я с ним откровенен и дал ему денег, он стал более заносчивым.

– Честно говоря, я не знаю, действительно ли ты мой сын. Ты берешь женщину, затем еще кто-то берет ее, мы практически встречаемся друг с другом, – заявил он мне в конце своего пребывания. – А иногда ты просишь их собраться вместе. У меня было пять или шесть девушек в одном доме с твоей мамой…

Вон как! Он становился слишком бестактным и давал мне слишком много информации. Я не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы справиться с этим.

– Эй, приятель, остынь, – сказал я. – Я люблю свою мать. Ты мой отец, и я люблю тебя. Давай не будем говорить о тебе и о ней. Давай просто общаться, как отец и сын.

* * *

Были некоторые вещи, которые следовало завершить до начала исполнения наказания. Я был убежден, что мне предстоит угодить в тюрьму, поэтому я позвонил Натали, матери моего сына Д'Амато.

– Слушай, я сейчас собираюсь послать тебя сто тысяч долларов. Потом, пока я буду в тюрьме, я распоряжусь, чтобы тебе каждый месяц посылали некоторую сумму.

Как только она получила эти деньги, она пошла, наняла адвоката и предъявила мне иск на несколько миллионов. И это было замечательно, потому что много лет спустя, когда дело продвинулось, мой адвокат добился проведения по постановлению суда теста для определения отцовства, и оказалось, что малыш не был моим ребенком. Я заслужил это. Вот что случается, когда ты трахаешься с шлюхой. Это было еще одно жестокое предательство. Когда пришел результат этого теста, я был раздавлен. Я ведь, действительно, считал, что это мой ребенок. Я провел с ним много времени. Я даже гордо позировал с ним на обложке журнала «Джет». Та женщина несколько лет мучила и преследовала меня после этого теста на отцовство. Думаю, что в ее жизни больше не случится ничего светлого. Я не удивлюсь, если узнаю, что кого-то, кто был связан с ней, нашли в доме мертвым, или что-то в этом роде.

После того как мне определили меру наказания и провели необходимые процедуры, меня направили в Молодежный центр штата Индиана. Это была тюрьма среднего уровня безопасности, такие были созданы в 1960-х годах для богатых белых молодых правонарушителей, совершивших ненасильственные преступления. К 1992 году тюремная система штата Индиана была настолько переполнена, что в такие тюрьмы начали отправлять и взрослых правонарушителей, в основном осужденных за сексуальные преступления и правонарушения, связанные с наркотиками, которым было сложно находиться в настоящих суровых тюрьмах. Но время шло, и сюда стали направлять некоторых убийц и других лиц, совершивших насилие. Когда я здесь появился, в этой тюрьме было около 1500 заключенных, более 95 процентов из них – белые.

Меня распределили в сектор М, один из новых блоков. Мы там размещались в камерах на двух человек с армированными дверьми и небольшим окном вместо решетки. При входе в камеру налево были две койки, а направо – туалет и шкафчик для хранения своих вещей. Был также стол для занятий. Вся камера была восемь на девять футов[176]176
  То есть 2,4 на 2,7 метра.


[Закрыть].

В то время я не понимал, что находиться в тюрьме, даже за преступление, которого я не совершал, для меня было неприятностью, обернувшейся благом. Если бы я остался на воле, бог знает, что могло бы случиться со мной. Оказавшись запертым, я в первый раз в своей жизни мог отдышаться и успокоиться. Безусловно, было бы неверно полагать, что я сразу же обрел просветление и весь день пел христианские гимны. Когда я здесь оказался, я был зол, как черт. Я знал, что мне предстоит тут находиться не менее трех лет. Если бы на месте Дезире была белая девушка, меня бы заперли лет на триста.

Первые несколько недель тюремного заключения я находился в ожидании кого-то, кто испытает меня, проверит на слабость. Мне не терпелось доказать этим психопатам, что я так же одержим мыслью об убийстве, как и они, если не больше. Все эти звери должны были уяснить, что нельзя даже приближаться к моей камере или прикасаться к моему дерьму. Я был агрессивен, я готов был к войне.

Однажды, вскоре после того, как я попал в тюрьму, я прогуливался, и один парень заорал на меня: «Эй, Тайсон, гребаный прыгун из-за дерева!» Я понятия не имел, о чем он говорит. Я подумал было, что это такой комплимент, что я был великим спортсменом, способным демонстрировать удивительные проявления физической силы, например перепрыгивать через деревья. Но потом я решил уточнить.

– Прыгун из-за дерева, Майк, – это педофил-насильник, – пояснили мне. – Речь идет о парне, который поджидает за деревом гуляющих маленьких детишек, затем выскакивает из-за дерева и хватает их.

– О господи! – воскликнул я.

Несколько дней спустя я сидел в общей комнате, и рядом со мной сел один потрясающий заключенный. Он был чрезвычайно вежливым христианином, постоянно улыбался, его любили и уважали в тюрьме.

– Майк, ты не насильник, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Я был рядом с тобой. Ты большой глупый парень, который любит повеселиться, но ты никого не насиловал. Я знаю это, потому что я сам – насильник. Я сделал это. Я зверски изнасиловал и оскорбил женщину. Ты когда-нибудь видел белую женщину, которая приходит ко мне на свидание? Это не моя девушка, это моя жертва.

– Что?

– Теперь я пришел к богу, Майк. Я написал ей, и мы стали общаться. Она навещает меня. Так что я знаю, кто насильник, Майк, я знаю это.

В то время как я осваивался в тюрьме, снаружи разгорелись споры. Согласно опросам общественного мнения, значительное число людей подвергало сомнению вынесенный мне вердикт, в основном женщины. Подавляющее большинство черных также считало, что в моем деле не было справедливого судебного разбирательства. Даже один из присяжных, участвовавших в моем процессе, сказал журналисту, что никто из черных в пуле присяжных заседателей не хотел принимать участия в этом деле, потому что они боялись.

Я каждый день говорил с Доном по телефону, и он уверял меня, что работает над моим немедленным освобождением. Так что, можете представить мои чувства, когда 31 марта, через шесть дней после того, как я отправился в тюрьму, судья отклонил мою апелляцию. Я перестал принимать твердую пищу, ограничившись жидкостями. Затем я начал получать замечания от администрации. Меня наказали за то, что я дал автограф некоторым заключенным. Я стал весьма агрессивным, и мне записали нарушение дисциплины за угрозы в адрес охранников и других заключенных.

У меня как-то случилась перебранка с крупным молодым светлокожим негром по имени Боб. Вначале мы дурачились, но затем дело приняло более серьезный оборот, и он совсем уже собирался уходить, когда я поставил ему на макушку здоровенную шишку. Один из заключенных, Уайно, подошел к нам и посоветовал мне остыть.

– Ты ничего не сможешь доказать этим придуркам, – сказал мне Уайно. – Эти парни намерены здесь торчать еще долго, а тебе надо постараться как можно скорее вернуться домой, брат.

И он был прав. К счастью для меня, когда подошел охранник, Боб не сдал меня. Он сказал, что споткнулся. Иначе мне могли бы добавить еще несколько месяцев тюрьмы.

В таком месте, как это, трудно было сохранить человеческие качества. Я видел то, что не мог понять. Я не мог понять, зачем одно человеческое существо поступает так по отношению к другому. Я видел, как резали друг друга за сигарету. Как заливали бензин в чужой сотовый телефон, пытаясь сжечь его. Как набрасывались на женщину-охранника, чтобы затащить ее в туалет и там изнасиловать. Как охранникам наносили ножевые ранения в голову и избивали их степлером. Тех, кто так поступал, уже ничего не волновало. Они уже были осуждены на сорок, пятьдесят, сто лет. Им не могли дать срок больше, чем у них уже был. Поэтому ничего не оставалось, кроме как общаться с этими, по существу, психопатами. Это было все равно что ходить по лезвию бритвы. Этих людей следовало бы скорее направлять в больницу, а не в тюрьму.

Первые несколько месяцев я был очень подозрителен. Я подозревал, что кто-либо, заключенный или охранник, мог подставить меня, подбросив мне в камеру наркотик, или спровоцировать меня на драку, чтобы мне добавили к моему сроку. Я хотел просто выжить, поэтому все время проводил в своей камере, никого не желая видеть. Иногда я заходил в кабинет начальника тюрьмы Тригга и спрашивал:

– Послушайте, я готов вернуться домой. Вам не кажется, что мне уже пора выйти отсюда?

– Нет, мне кажется, что вам уже пора возвращаться к себе в камеру, – отвечал он, вызывал охрану, и меня отводили обратно.

В один прекрасный день, когда я вернулся в камеру и закрыл дверь, один из белых заключенных закричал мне:

– Убирайся отсюда! Тебе нечего стыдиться! Я уже десять раз отсидел твой срок! Ты должен восстановить форму и заняться чем надо! Тебе надо опять драться! А ты проводишь время с алкашами!

Однажды у меня был скандал с белым охранником-расистом, и все заключенные стали выскакивать из камер, пытаясь вмешаться. Прибежали сторонники превосходства арийской расы из камеры на четверых, решив, что пострадал один из их парней. Поэтому охранник вызвал группу физического воздействия, и начался полный хаос. Народ кричал: «Вздрючь их, Майк! Убей, нах… й, эту свинью!» Это был настоящий бунт. Охрана вынуждена была запереть камеры, а меня отправили в карцер.

Карцер – это было еще то приключение. Меня бросили в камеру шесть на девять футов[177]177
  То есть 1,8 на 2,7 метра.


[Закрыть], где был только туалет и матрас на полу. Днем матрас убирали и заставляли меня спать на бетонном полу, чтобы мне было некомфортно.

Находиться в камере, где двадцать три часа в сутки горел свет, – достаточно жестокое испытание, но к этому можно привыкнуть. Ты сам составляешь себе компанию. Парадоксально, но в карцере ты обретаешь свободу. Никто не контролирует каждый твой шаг, как это бывает в общей массе. Карцер – это худшее, что может быть, но я через это прошел.

Первый год в тюрьме я был возмутителем спокойствия. На меня налагали взыскания за недостаточно быстрый шаг, грубость, угрозы в адрес охранников, толчки. За мое поведение меня чуть было не отправили в камеру «Р», по существу, изолятор. Туда направляли по-настоящему опасных заключенных, которые не хотели работать или выполнять приказы. Они были изолированы от остальных заключенных. Я считал, что я один из этих гребаных психов, поэтому стал вести себя, как они. Они находились взаперти в камере весь день, и охранники постоянно следили за ними.

– Да пошел ты нах… й, ты, е… ный мудак! – кричали парни из камеры «Р» на охранников.

На окнах их камеры были экраны, и когда мы проходили мимо них, они кричали и на нас.

– Эй, чемпион, расслабься! Я слышал, ты там совсем одичал! Не стоит попадать к нам сюда, чемпион! Не связывайся, б… дь, с нами! – орали они.

– Эй, когда научишься вести себя, тогда и общайся с другими, – крикнул я в ответ.

– Х… й тебе, ты, чванливый любитель голубей, ты, ублюдок! – ответил мне парень.

После этого я успокоился. Я не хотел жить, как какое-нибудь животное. Ведь дошло до того, что в камере «Р» с окон сняли экраны и взамен поставили прочное стекло, чтобы нельзя было плеваться на проходящих мимо.

Я смирился с карцером. Почему бы и нет? Я вырос там, где воняло, словно в канализации.

Я был родом из выгребной ямы.

* * *

В декабре мы выяснили, что Дезире еще до судебного процесса по изнасилованию обсуждала вопросы о книге и фильме с адвокатами по гражданским делам. Теперь некоторые присяжные высказывали обеспокоенность тем, что они приняли неверное решение.

– В связи с тем, что я узнал, я не считаю ее надежным свидетелем, – заявил прессе Дэйв Валь, один из присяжных заседателей. – У нас было впечатление, что мужчина изнасиловал женщину. Оглядываясь назад, понимаешь, что, похоже, это женщина изнасиловала мужчину.