Текст книги "Пропавшая"

22

Я ненавижу больницы. В них полно ужасных болезней, названия которых оканчиваются на «-ия» и «-ома».

Я знаю, о чем говорю. Моя первая жена умерла в больнице от рака. Иногда я думаю, что, возможно, больница приносила ей еще больше страданий, чем сама болезнь.

Она умирала два года, но казалось, что дольше. Лора считала каждый новый день подарком, однако я не мог относиться к этому так же. Для меня это было медленной пыткой: бесконечные визиты к врачу, обследования, лекарства, плохие новости и бодрые улыбки, скрывающие правду.

Клэр и Майклу было всего лишь тринадцать, но они довольно хорошо это перенесли. А вот я сошел с колеи. Исчез и провел полтора года, перегоняя в Боснию и Герцеговину грузовики с медикаментами. Мне надо было остаться дома, рядом с детьми, а не присылать им открытки. Вероятно, поэтому они так меня и не простили.

Меня не пускают к Али. Врачи и сестры проходят мимо меня, как будто я – пластмассовый стул в комнате ожидания. Дежурная медсестра Аманда – полная деловитая особа. Когда она говорит, слова выпрыгивают у нее изо рта, как десантники.

– Придется подождать хирурга. Он скоро придет. В автоматах можете купить кофе и печенье. К сожалению, деньги не размениваю.

– Но мы ждем уже шесть часов.

– Осталось совсем недолго, – отвечает она, пересчитывая бинты в ящичке.

Родственники Али прислушиваются к нашему разговору. Ее отец подался вперед, опершись лбом на руки. Тихий, почтенный человек, он похож на подбитый корабль, который медленно погружается в пучину.

Ее мама держит в руках бумажный стаканчик с водой, куда периодически опускает пальцы и проводит себе по векам. Три брата Али тоже здесь и бросают на меня холодные взгляды.

От моей рубашки исходит запах пота. Тот самый запах, который наполняет самолет, когда бизнесмены снимают пиджаки. Я отхожу от медсестры и бреду к своему стулу. Проходя мимо отца Али, останавливаюсь и дожидаюсь, когда он поднимет на меня глаза.

– Мне очень жаль, что так случилось.

Из вежливости он пожимает мне руку.

– Вы были с ней, инспектор?

– Да.

Он кивает и смотрит куда-то мимо меня.

– Почему женщина должна ловить выродков и преступников? Это мужская работа.

– Она очень хороший полицейский.

Он не отвечает.

– Когда моя дочь была поменьше, она была замечательной спортсменкой. Спринтером. Однажды я спросил ее, зачем она так быстро бегает. Она сказала, что хочет догнать будущее – посмотреть, какой станет, когда вырастет. – Он улыбается.

– Вы можете ею гордиться, – говорю я. Непонятно, кивает он или качает головой.

Я иду в туалет и ополаскиваю лицо холодной водой. Снимаю рубашку и мою под мышками, чувствуя, как вода течет мне за пояс. Потом закрываю дверь кабинки, опускаю крышку унитаза и сажусь.

Это моя вина. Я должен был с самого начала подняться наверх и встретить Джерри Брандта. Я должен был поймать его, пока он не перепрыгнул через забор. Я до сих пор вижу выражение его лица, когда он взял Али за ноги и упал назад, разбив ее тело о стену. Он знал, что делает. Теперь я обязан его найти. Я его поймаю. И возможно, мне повезет и он окажет сопротивление при аресте.

В следующее мгновение я вздрагиваю и просыпаюсь. Я заснул в туалетной кабинке, прислонившись головой к стене. Шея одеревенела, и я с трудом поворачиваю ее.

Какой сегодня день? Понедельник? Нет, вторник, утро. Наверное, утро, хотя еще темно. Я даже не смотрю на часы.

Когда я выхожу в приемную, мое сознание начинает проясняться, хотя облегчения это не приносит. Выгляжу я отвратительно: волосы прилипли ко лбу, кожа на носу пересохла и шелушится.

Врач говорит с родственниками Али. Внезапно ослабев от страха, я пересекаю пространство, лавируя между рядами пластмассовых стульев. По сравнению с узкими яркими полосами света тени в углах кажутся еще темнее.

Я мгновение колеблюсь, не уверенный, что стоит вмешиваться, но мое беспокойство слишком велико. Когда я подхожу к собравшимся, никто не обращает на меня внимания. Врач говорит:

– У нее трещины и смещения двух позвонков вследствие очень сильного удара. Пока не сойдет отек, мы не можем сказать ничего конкретного о характере паралича и установить, пройдет ли он. У меня есть другой пациент, жокей, с такой же травмой. Он замечательно поправляется и скоро сможет ходить.

Я покрываюсь холодным потом, перед глазами во всех направлениях разбегаются пустые коридоры.

– Она находится под действием обезболивающих, но вы можете ее навестить, – говорит врач, почесывая небритый подбородок. – Постарайтесь ее не расстраивать.

Тут у него пищит пейджер, отдаваясь эхом в моих ушах. Он виновато смотрит на родителей Али и удаляется по коридору, стуча каблуками.

Я жду своей очереди у палаты Али. Когда ее родители уходят, я не решаюсь поднять глаза. Ее мать все время плачет, а братья мысленно ищут виновных. Мне негде спрятаться.

Когда я открываю дверь и делаю несколько шагов в темноте, на меня накатывает тошнота. Али лежит на спине, глядя в потолок. Ее шея и голова зафиксированы в жестком каркасе, чтобы она не могла повернуться.

Я не подхожу к ней слишком близко, желая избавить ее от своего неприятного запаха и безобразного внешнего вида. Но уже поздно. Она видит меня в зеркале над головой и говорит:

– Доброе утро.

– Доброе утро.

Я окидываю взглядом комнату и беру стул. Сквозь занавески проникают золотые лучи солнца, ложась вокруг ее кровати.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– В настоящее время летаю вместе с Люси и ее бриллиантами[87]87
  …летаю вместе с Люси и ее бриллиантами. – То есть «нахожусь под кайфом»; фраза отсылает к скандально знаменитой песне «Битлз» «Люси в небе с бриллиантами» (альбом «Оркестр Клуба одиноких сердец под управлением сержанта Пеппера», 1967), в оригинальном названии которой («Lucy in the Sky with Diamonds») первые буквы именных слов были интерпретированы прессой как намек на популярный в 1960-е гг. галлюциноген ЛСД (диэтиламид лизергиновой кислоты).


[Закрыть]. Ничего не чувствую. – Она издает полувздох-полустон и вымучивает улыбку. Следы высохших слез заметны у нее на висках. – Говорят, что мне нужна операция на позвоночнике. Они прибавят мне несколько дюймов. Я всегда мечтала быть ростом шесть футов.

Она хочет, чтобы я засмеялся, но у меня выходит только жалкая улыбка. Али молчит и закрывает глаза. Я тихо встаю, чтобы уйти, но она удерживает меня за руку.

– Что вам сказали врачи?

– Они ничего не смогут сказать в ближайшие несколько дней.

Она с трудом выдавливает слова:

– Я смогу ходить?

– Они полагают, что да.

Она сильно зажмуривается, и в уголках ее глаз собираются слезы.

– У тебя все будет хорошо, – как можно убедительнее говорю я. – Скоро вернешься на работу – да еще шести футов ростом.

Али хочет, чтобы я остался, и я смотрю, как она спит, пока меня не выгоняет медсестра. Почти полдень. На моем телефоне десяток непринятых звонков, большинство от Кэмпбелла Смита.

Я звоню в оперативную группу и пытаюсь узнать последние новости о Джерри Брандте, которого все еще не нашли. Никто не хочет со мной разговаривать. Наконец мне попадается офицер, который меня жалеет. Под половицами в спальне Брандта нашли триста таблеток экстази, а в трубе туалета были обнаружены следы «скорости»[88]88
  «Скорость» (speed) – в жаргоне наркоманов обозначение амфетамина.


[Закрыть]. Поэтому он убежал?

Около двух я приезжаю в участок на Харроу-роуд и прохожу по забитому людьми коридору, где два автомобилиста в рубашках, заляпанных кровью, орут об аварии.

Кэмпбелл закрывает за мной дверь. Он очень похож на будущего главного констебля: руки сложены за спиной, лицо жесткое, как картонка от рубашки.

– Боже милостивый, Руиз! Два треснувших позвонка, сломанные ребра и разрыв селезенки. Она могла оказаться в инвалидной коляске. А где был ты? Тебя переехал молоковоз…

Я слышу, как народ в коридоре смеется. Шутки пока не начались, но это только потому, что Али еще очень плохо.

Кэмпбелл открывает ящик стола и извлекает листок с напечатанным текстом.

– Я тебя предупреждал. Я велел тебе не лезть в это дело.

Он протягивает мне прошение об отставке. Мое. Я должен немедленно отойти от дел по состоянию здоровья.

– Подпиши это.

– Что вы делаете, чтобы найти Джерри Брандта?

– Это не твоя забота. Подпиши заявление.

– Я хочу помочь его найти. Я подпишу его, если ты разрешишь мне помочь.

Кэмпбелл закатывается от возмущения, пыхтя и надуваясь, как волк из детского спектакля. Я не вижу его глаз. Они спрятались под насупленными бровями, достающими аж до ушей.

Я рассказываю ему о требовании выкупа и ДНК-тестах, сообщаю все, что мне удалось вспомнить о передаче бриллиантов. Я знаю, это звучит неубедительно, но я подбираюсь все ближе к истине. Мне надо идти по следу. Джерри Брандт имеет к этому какое-то отношение.

– Какое?

– Пока не знаю.

Кэмпбелл недоверчиво трясет головой.

– Послушал бы ты себя. Просто одержимый.

– Ты меня не слушаешь. Кто-то похитил Микки. Я думаю, что Говард ее не убивал. Она еще жива.

– Нет, это ты послушай меня. Все это полная чушь. Микки Карлайл погибла три года назад. Ответь-ка мне на один вопрос: если ее кто-то похитил, то зачем ждать три года, чтобы потребовать выкуп? В этом нет никакого смысла, потому что это неправда. – Он снова подталкивает ко мне прошение об отставке. – Тебе надо было уйти, когда представилась такая возможность. Ты разведен. Бросал пить. Ты почти не видишь своих детей. Живешь один. Посмотри на себя! Боже, ты просто развалина! Раньше я советовал молодым следователям брать с тебя пример, а теперь я тебя стыжусь. Ты слишком подзадержался, Винсент…

– Нет, даже не проси.

– Ты уже на той стороне.

– На какой стороне? Не вижу никакой стороны.

– Подпиши прошение.

Я отворачиваюсь и закрываю глаза, пытаясь отделаться от чувства горечи. Чем больше я об этом думаю, тем больше злюсь. Я чувствую, как гнев наполняет меня, подобно пару в двигателе, приводящему в движение поршни.

Кэмпбелл убирает ручку обратно в ящик.

– Ты не оставил мне выбора. Я с сожалением сообщаю вам, что ваш договор с Лондонской полицией расторгнут. Было решено, что вы доставляете слишком много хлопот. Вам не позволят давать показания в статусе сотрудника полиции.

– Какие показания, о чем ты?

Кэмпбелл достает из ящика еще один листок. Это повестка в суд.

– Сегодня в десять утра адвокаты Говарда Уэйвелла прислали запрос о вызове вас для дачи показаний на слушание дела об его освобождении завтра в полдень. Они знают о требовании выкупа и о ДНК-тестах. Они собираются заявить, что, если старший офицер полиции одобрил передачу выкупа за Микаэлу Карлайл, мы должны поверить, что она еще жива.

– Откуда они узнали?

– Это я тебя должен спросить. Они требуют освобождения. Говард Уэйвелл может завтра выйти из тюрьмы.

Внезапно я понимаю. Мое увольнение должно смягчить потенциальный ущерб. На суде я предстану не офицером полиции, а изгоем.

В комнате воцаряется полная тишина. Кэмпбелл что-то говорит, но я его не слышу. В настоящий момент я либо опережаю на десять секунд реальный ход времени, либо на десять секунд отстаю от него. Где-то звонит телефон, к которому никто не собирается подходить.

23

Покачиваясь на старых пружинах переднего сиденья фургончика, я смотрю в лобовое стекло на сгущающуюся темноту. На щитке взад-вперед, словно танцуя, раскачивается фигурка Элвиса.

За рулем – Синоптик Пит, в шерстяной шапке с усами, как у моржа. Его челюсть постоянно движется, пережевывая здоровый комок жвачки, который он перед этим извлек, как мне показалось, откуда-то из уха.

За моей спиной в фургончике сидят четыре его партнера, называющие себя «исследователями города». Первый – это Барри, кокни, у него только два передних зуба и совсем нет волос. Он спорит с Энгусом, бывшим шахтером, о том, у кого из тяжеловесов-чемпионов самая слабая челюсть. Напротив них сидит Фил, который пытается присоединиться к их разговору, но из-за того, что он заикается, его слишком легко перебить. Самый тихий член команды – Крот – сидит на полу и проверяет веревки и лампы.

– Это последний рубеж, – обращается ко мне Пит. – Сорок тысяч миль труб, некоторым из них сотни лет – торжество инженерного искусства, сравнимое с Суэцким каналом, только о трубах никто не задумывается. Люди просто извергают из себя свою отраву и смывают ее…

– Но зачем их изучать?

Он разочарованно смотрит на меня.

– А разве Хиллари[89]89
  Эдмунд Хиллари (р. 1919) – новозеландский альпинист, в 1953 г. вместе с Норгеем Тенцингом (1914–1986) первым в мире достигший вершины Эвереста.


[Закрыть] спрашивали, зачем он взбирался на Эверест?

– Еще как.

– Ладно, ладно. Так вот, эти трубы – все равно что Эверест. Это последний рубеж. Сами увидите. Это другой мир. Спустись вниз на сотню футов – и вокруг так тихо, что слышно, как у тебя поры открываются и закрываются. И темнота – совершенно неестественная. Это не то, что здесь, наверху, когда, если подождешь, глаза привыкнут и смогут различать очертания. А там, внизу – чернее черного.

К нам подается Барри:

– Это словно затерянный город. Там есть реки, желоба, фундаменты, гроты, могилы, крипты, катакомбы, укрытия, о которых правительство не хочет распространяться. Это другой мир. Один слой покрывает другой, как горные породы. Когда умирает великая цивилизация: египетская, хеттская, римская – единственное, что сохраняется, – канализация и уборные. Через миллион лет археологи будут копаться в нашем окаменевшем дерьме, поверьте мне.

– И там столько всего лежит, – добавляет Энгус – Чего только мы не находим: драгоценности, вставные челюсти, очки, фонарики, золотые цепочки, слуховые аппараты, губные гармошки, ботинки…

– Однажды я видел взрослого п-п-поросенка, – вмешивается Фил. – Здоровый такой к-к-кабанчик.

– Счастливый, как свинья, лежащая в дерьме, а? – хихикает Энгус. Барри присоединяется к нему, но Синоптик Пит хочет вернуться к более возвышенному тону.

– Вы знаете, кто такие черпальщики?

– Нет.

– В восемнадцатом веке канализацию перекапывали, просеивая дерьмо, словно песок при поисках золота. Только подумайте! А еще были рабочие, которые чинили и чистили трубы. Они и сейчас есть. Иногда по ночам слышно, как они работают.

– А почему они работают по ночам?

– Тогда меньше дерьма плывет по трубам.

Лучше бы мне не спрашивать! Жена Рэя Мерфи упоминала, что он работал черпальщиком. Пит рассказывает мне, как бригады из шести человек во главе с бригадиром прочищают засоры, отводя грязь через шланг.

– Знаю, это кажется совершенно устаревшим, но у них есть и некоторые высокотехнологичные штучки. Например, такие лодочки – на воздушной подушке, на них установлены камеры, которые снимают коллекторы изнутри, проверяя, нет ли проблем. Их надо остерегаться. Не хотелось бы там застрять.

Фургончик резко останавливается, шурша по гравию на заброшенной парковке. Открывается задняя дверь, Крот выбирается первым и протягивает мне комбинезон и резиновые сапоги, доходящие почти до пояса. Затем дело доходит до страховки и резиновых перчаток. Тем временем Синоптик Пит раскрывает пластиковый портфель и достает складной алюминиевый штатив с флюгером наверху.

– Это переносная метеорологическая станция, – объясняет он. – Она определяет скорость ветра, температуру, относительную влажность воздуха, давление, солнечную радиацию и осадки. Данные передаются на компьютер. – Он открывает лэптоп и нажимает на клавишу. – Вот сейчас видна картина на четыре часа.

Крот дает мне в придачу к костюму каску и респиратор на случай необходимости. В последний раз скребет у себя под мышкой и вворачивается в сапоги.

– Есть открытые раны? Заклейте их водостойким пластырем, – говорит Барри, протягивая мне коробку. – От крысиной мочи можно подхватить болезнь Вейля[90]90
  Болезнь Вейля – острое инфекционное заболевание, вызываемое микроорганизмами лептоспирами (отсюда второе название болезни – лептоспироз), проникающими через слизистые оболочки и поврежденную кожу; характеризуется поражением печени, почек и кровеносных капилляров. Основной источник инфекции – мелкие млекопитающие, преимущественно грызуны. Названа по имени исследовавшего ее немецкого медика Адольфа Вейля (1848–1916).


[Закрыть]. Попадает через царапину и проникает в мозг. – Он проверяет мою страховку. – Сейчас я расскажу вам, что там может случиться: пожар, взрыв, удушье, отравление, инфекция и крысы, которые могут обглодать вас до костей. Никто не знает, что мы там, поэтому нельзя быть уверенным, что трубы вентилируются. Там могут оказаться метан, аммиак, сульфид водорода, углекислый газ, а также газы, названия которых я не знаю. Не прикасайтесь перчатками к глазам и ко рту. Держитесь поближе к Кроту. Никто не ориентируется под землей так, как он. – Барри прикрепляет к моему ремню газовый счетчик.

Синоптик Пит поднимает пальцы вверх, и Крот отодвигает в сторону крышку люка. Потом освещает фонариком маленькую круглую шахту, уходящую вниз. Энгус и Фил спускаются первыми, цепляясь за железные кольца. Я проскальзываю между Барри и Кротом.

Оказавшись внизу, я вынужден согнуться, поскольку труба меньше пяти футов высотой. В воздухе пахнет экскрементами и гнилой сыростью. По сторонам выгибаются кирпичные стены, исчезая внизу под мелким потоком. Наши искривленные тени падают на кирпич.

– Не забудь поставить крышку на место, – говорит Энгус, мочась на стену.

Крот смотрит на меня, блестя белками глаз. Он ничего не говорит, но я знаю, что он дает мне последний шанс вернуться.

Синоптик Пит закрывает крышку, запирая нас снаружи.

Внезапно я ощущаю беспокойство.

– А как он даст нам знать, если пойдет дождь? – спрашиваю я.

– Старым добрым способом, – отвечает Барри. – Поднимет крышку дюймов на шесть и отпустит ее. Мы услышим звук за мили.

Энгус хлопает меня по плечу:

– Ну, что скажете?

– Не так уж сильно здесь воняет.

Он смеется:

– Приходите сюда в субботу утром. По пятницам люди едят карри.

Крот уже направился вдоль потока. Барри идет за мной, сгорбившись больше всех, потому что его квадратная фигура со всех сторон стянута страховкой. Вокруг моих коленей бурлит вода, влажный кирпич кажется серебряным в свете фонарей.

– Мы называем их дерьмоктитами, – говорит Барри, указывая на некие подобия сталактитов, задевающие наши каски.

Несмотря на холод, я уже начал потеть. Еще сотня ярдов, и меня охватывает дрожь, которую я не в силах унять. Каждый звук здесь усиливается, и из-за этого я нервничаю. Пытаюсь как-то объяснить себе, каким образом то, что я делаю, может быть связано с Микки, но это удается мне все с большим трудом.

Одновременно я представляю себе Али: как она в больнице смотрит на свое искалеченное тело и думает о том, сможет ли ходить. Я все это затеял. Я позволил ей помогать мне, хотя она рисковала больше, чем я. Теперь я бреду через грязь и дерьмо, и это кажется заслуженным. Если посмотреть на то, в каком состоянии находятся моя жизнь, моя карьера и мои отношения с другими людьми, то сам собой напрашивается вывод, что здесь мне и место.

– Место, которое вы показывали нам на карте. Мы прямо под ним, – говорит Барри, и фонарик у него на лбу на мгновение ослепляет меня.

Я разглядываю большое отверстие над головой и боковой тоннель. Труба, прорвавшаяся в ночь передачи выкупа, послала галлоны воды в канализацию и на улицы – этого было вполне достаточно, чтобы унести выкуп, возможно, даже достаточно, чтобы унести меня.

– Если бы что-то сюда смыло, то куда бы это вынесло?

– Система действует за счет течения, все уносит вниз, – говорит Энгус.

Крот кивает в знак согласия.

– Его б-б-бы унесло, – заикается Фил.

Барри начинает объяснять:

– Эти маленькие местные канализационные трубы впадают в центральные, которые потом разделяются на пять очистных труб, идущих с запада на восток и сверху вниз. Труба на верхнем уровне начинается в Хэмпстед-хилл и пересекает Хайгейт-роуд возле Кентиш-тауна[91]91
  Кентиш-таун – район в округе Кэмден.


[Закрыть]. Дальше на юг идут две трубы среднего яруса. Одна начинается возле Килберна, идет под Эджвер-роуд к Юстон-роуд мимо Кингс-кросс[92]92
  Кингс-кросс – вокзал в центре Лондона


[Закрыть]. Вторая идет из Кентиш-тауна под Бэйсуотером и вдоль Оксфорд-стрит. Затем есть две трубы нижнего уровня: одна пролегает под Кенсингтоном, Пиккадилли и Сити, а вторая прямо под набережной Темзы, вдоль северного берега.

– И куда они все ведут?

– К очистной станции в Бектоне[93]93
  Бектон – район в Восточном Лондоне.


[Закрыть].

– И система промывается дождем?

Он качает головой:

– Центральные канализационные коллекторы проложены вдоль рек, откуда и берется вода.

Единственная известная мне река, впадающая в устье Темзы с севера, – это река Ли, но она далеко к востоку отсюда.

– Да их тут до черта, – отрезает Энгус. – Нельзя уничтожить реку. Ее можно прикрыть и спрятать в трубы, но она все равно будет течь, как всегда.

– А где они?

– Ну, у нас тут есть Уестбурн, Уолбрук, Тайберн, Стэмфорд-брук, Каунтерс-крик, Флит…

Все названия хорошо знакомы. Их носят десятки улиц, парков и кварталов, но я никогда не соотносил их с замурованными реками. По спине у меня бегут мурашки. Постоянно слышишь рассказы о секретных подземных городах: о тоннелях, которые связывали премьер-министра с кабинетом военного времени[94]94
  Кабинет военного времени – коалиционное правительство 1940–1945 гг., возглавлявшееся Уинстоном Черчиллем.


[Закрыть], о проходах, по которым любовницы спешили на свидания к королям, но я никогда не думал о мире воды, невидимых тайных реках, что текут под улицами столицы. Неудивительно, что стены здесь сочатся водой.

Крот хочет, чтобы мы двигались дальше. Тоннель идет прямо, периодически прорезаемый вертикальными шахтами, создающими миниатюрные водопады. Мы пробираемся в середине потока, и наши сапоги вязнут в иле и омываются холодной сероватой водой. Проходы постепенно становятся шире и выше, и наши тени больше не корчатся по стенам.

Связанные вместе, мы спускаемся по шахте и медленно проходим более широкую трубу. Иногда поскальзываемся на бетонных склонах, разбрызгивая вонючую воду, или поднимаемся ближе к поверхности, где блеклые лучики света пробиваются сквозь железные решетки.

Я пытаюсь представить, как запечатанные в полиэтилен бриллианты проплывают по этим тоннелям, низвергаются водопадами, проносятся мимо крипт…

Еще час мы идем, скользим и ползем, пока не оказываемся наконец в кирпичной пещере вполне викторианского вида, свод которой поддерживают стропила и арки. Помещение около тридцати футов высотой, хотя в темноте трудно сказать точно. У моих ног словно кипит бело-зеленая вода, кружась перед тем, как обрушиться вниз и унести с собой пенящиеся кучи отходов.

Повсюду заржавленные железные решетки, с потолка свешиваются цепи.

Посреди помещения устроен большой бетонный бассейн со стальными воротами, плотно прижатыми к дну с помощью системы противовесов.

Энгус садится на край колодца, вытаскивает из кармана сандвич и снимает с него пленку.

– Вот там – очистительная труба нижнего уровня, – указывает он, держа сандвич в руке. – Начинается в Чизуике и идет на восток под набережной Темзы к водонапорной башне Эбби-миллс на востоке Лондона. Отсюда все уносится на очистную станцию.

– А зачем этот колодец?

– На случай ливня. Если в Лондоне пойдет сильный дождь, то воде отсюда некуда будет деться, кроме как обратно в трубы. Тысячи миль местных труб соединяются с водопроводными. Сперва порыв ветра, а потом – уууух!

– Уууух, – откликается Крот.

Энгус стряхивает крошки с груди.

– Система может вместить ограниченное количество воды. Никто не хочет, чтобы политики в Вестминстере оказались по колено в дерьме. И я говорю буквально. Поэтому, когда вода достигает определенного уровня, она просто переливается через шлюз и выходит через эти ворота. – Он указывает на железные створки, каждая из которых весит не меньше трех тонн.

– И куда она уходит?

– Прямо в Темзу со скоростью хороших десяти узлов.

Внезапно мне в голову приходит новая мысль, разливаясь вокруг меня, как запах миндаля. Рабочий Водного управления сказал, что трубу «разорвало», из-за чего немедленно начался потоп. Это преградило бы путь любому, кто следовал за выкупом, но могло послужить и другой цели – перенести свертки в колодец.

– Мне нужно попасть в эти ворота.

– Нельзя, – говорит Крот. – Они открываются только во время наводнений.

– Но вы можете провести меня к ним с другой стороны. Вы знаете, где выход?

Крот чешет под мышкой и качает головой из стороны в сторону. Все мое тело начинает зудеть от нетерпения.