Текст книги "Пропавшая"

32

Синоптик Пит отирает с усов молочную пену и показывает бумажным стаканчиком на реку:

– Канализация – не место для маленькой девочки.

Его фургончик припаркован в тени Патни-бридж, где на поверхности, как гигантские водяные жуки, торчат восьминогие опоры. Крот спит на заднем сиденье фургона, свернувшись по-собачьи и приоткрыв один глаз.

– Где они могли ее прятать?

Пит медленно выдыхает, так, что у него дрожат губы.

– Куча мест. Заброшенные станции метро, служебные тоннели, бомбоубежища, акведуки, люки… А почему вы думаете, что он прячется где-то там?

– Он боится. Его разыскивают.

Пит бормочет:

– Чтобы жить под землей, надо быть уникальным человеком.

– А он уникальный.

– Нет, вы не понимаете. Возьмем Крота. Если бы он спрятался под землей, вы его и за сто лет не нашли бы. Видите ли, ему нравится темнота, как некоторым людям нравится холод. Понимаете, о чем я?

– Нет, этот парень не такой.

– Тогда как он там ориентируется?

– По памяти. Ему показали, где можно спрятаться и как туда попасть. Бывший черпальщик по имени Рэй Мерфи.

– Сахариновый Рэй! Боксер!

– Вы его знаете?

– Да, знаю. Рэй никогда не был хорошим боксером. Делал больше нырков, чем Юрген Клинсманн[109]109
  Юрген Клинсманн (р. 1964) – немецкий футболист, нападающий, чья профессиональная карьера пришлась на 1981–1998 гг., игравший во многих немецких и европейских клубах. Чемпион мира (1990) и Европы (1996). В 2004–2006 гг. – тренер сборной Германии. С 2007 г. – тренер сборной Австралии.


[Закрыть]. Я не припомню, чтобы он работал в канализации.

– Это было давно. А потом он служил в комитете по предотвращению наводнений.

Медленная улыбка растекается по лицу Пита, как варенье по тосту.

– Старая штаб-квартира комитета находится под землей – под трамвайными путями Кингсуэй.

– Но в центре Лондона трамваи не ходят уже пятьдесят лет.

– Точно. Тоннель был заброшен. Если хотите знать мое мнение, глупо было устраивать там центр по предотвращению наводнений. Это место первым оказалось бы под водой, если бы Темза вышла из берегов. Просто идиотизм!

Линия Кингсуэй – одно из тех странных, почти тайных мест, которые иногда встречаешь в городах. Десятки тысяч людей проходят и проезжают мимо него каждый день, даже не представляя, что оно существует. Все, что видно, – забор и посыпанный гравием подъезд, исчезающий под землей. Эта линия идет под улицей Кингсуэй – одной из самых оживленных улиц в Западном Лондоне – к Олдвичу[110]110
  Олдвич – улица и район в Вестминстере.


[Закрыть], где поворачивает направо и заканчивается под мостом Ватерлоо.

Синоптик Пит останавливает фургон на подъезде, игнорируя красные полосы и знаки, запрещающие парковку. Он протягивает мне каску и достает знак строительных работ.

– Если кто-нибудь спросит, мы работаем на муниципалитет.

Остатки трамвайных рельсов засыпаны камнем, большие ворота охраняют вход в тоннель.

– Мы можем попасть внутрь?

– Это незаконно, – говорит Пит, вытаскивая самые большие клещи, которые мне приходилось видеть. Крот стонет и закрывается с головой одеялом.

Пытаясь остудить пыл Пита, я сообщаю ему, что Джерри Брандт опасен. Из-за него Али попала в больницу, и я не хочу, чтобы пострадал кто-то еще. Как только мы поймем, что он там, я позвоню в полицию.

– Мы можем запустить в дырку Крота. – Пит пихает одеяло на заднем сиденье. Появляется голова Крота. – Поднимайся.

Мы идем к люку и, наверное, выглядим со стороны троицей инженеров, собирающихся что-то осмотреть. Замок на воротах кажется вполне надежным, но кусачки справляются с ним так легко, будто он из дерева. Мы проскальзываем внутрь.

Видны только двадцать футов тоннеля, но кажется, что он расширяется, прежде чем погрузиться в абсолютную темноту. В глаза бросается множество табличек у стен: названия улиц, дорожные знаки, заграждения для транспорта и пешеходов. Видимо, муниципалитет использует это место как склад.

– Мы подождем здесь, – шепчет Пит. – Какой смысл бродить в темноте. – Он передает Кроту что-то напоминающее сигнальную лампу. – На всякий случай.

Крот прижимается ухом к стене тоннеля и секунд пятнадцать прислушивается. Потом тихо перебегает вперед и прислушивается опять. Через несколько мгновений он исчезает из виду. Я слышу только биение собственного сердца и гул транспорта в сорока футах над нашими головами.

Через пятнадцать минут Крот возвращается.

– Там кто-то есть. В ста ярдах впереди стоят два домика на колесах. Он в первом. У него горит масляная лампа.

– Что он делает?

– Спит.

Я знаю, что должен об этом заявить. Я могу позвонить прямо «новичку» Дэйву, тогда, надеюсь, мне удастся миновать Мелдрана и Кэмпбелла. Дэйв ненавидит Джерри Брандта так же, как я. У нас здесь личный интерес.

Но какая-то моя часть жаждет другого. Я не могу избавиться от воспоминания о взгляде Джерри, когда он поднял на спину Али, а потом упал назад и сломал ей позвоночник. Вот в таком-то месте я и мечтал его повстречать: темном и безлюдном.

Полицейские явятся производить арест вооруженными до зубов. В таких ситуациях людей ранят и убивают. Я не подозреваю никого в заговоре, я просто знаю, как это бывает – люди вляпываются. Я не могу потерять Джерри Брандта. Он жестокий и неуправляемый тип, который продает несчастье, запечатанное в фольгу, но он нужен мне ради Али и ради Микки. Он знает, что с ней случилось.

– Ну, как поступите? – шепчет Пит.

– Позвоню в полицию. Но я хочу сам поговорить с этим парнем. Не хотелось бы, чтобы он сбежал или чтобы его застрелили.

Свет от входа создает нимб вокруг головы Крота. Он склоняет голову набок и смотрит на меня с пониманием и вместе с тем выжидательно.

– Он сделал что-то плохое, этот парень?

– Сделал.

– Вы хотите, чтобы я вас туда провел?

– Да.

Пит обдумывает положение секунд пять и кивает. Возникает ощущение, что он занимается подобными делами каждый день. Вернувшись в фургон, я звоню «новичку» Дэйву. Смотрю на часы и понимаю, что Али сейчас делают операцию. Я не знаю подробностей, но ей собираются что-то вставить в позвоночник и вправить несколько ребер.

Синоптик Пит взял из фургона амуницию: еще несколько сигнальных ламп и свое «тайное оружие». Он показывает мне два шарика для пинг-понга.

– Я сам их делаю. Черный порох, магниевая стружка, магниевая фольга и капелька воска.

– Как они работают?

– Бу-ум! – Он усмехается. – Ничего особенного, кроме шума и ярости[111]111
  …кроме шума и ярости. – Реминисценция слов шекспировского Макбета, утверждавшего в финале одноименной трагедии (1606), что жизнь —
«сказка в пересказе идиота,наполненная яростью и шумом,и смысла нету в ней»(V, 5, 26–28. – Пер. С. Антонова).  К шекспировской строке восходит и заглавие известного романа Уильяма Фолкнера «Шум и ярость» (1929).


[Закрыть]. Послушали бы вы, что они устраивают в канализации.

План достаточно прост. Крот убедится, что других выходов нет. Оказавшись на месте, взорвет шарики и подаст сигнал лампой.

– Мы запугаем этого сукина сына до смерти, – возбужденно говорит он.

Пит смотрит на меня.

– Вот темные очки – не снимайте их. И не смотрите на свет. У вас будет несколько секунд, чтобы схватить его, пока он оглушен и ослеплен.

Мы с Синоптиком Питом даем Кроту десять минут. Сами идем к противоположному концу тоннеля, нащупывая дорогу по стенам и время от времени наступая в маслянистые лужи и груды листьев.

Тоннель медленно меняет конфигурацию. Потолок уходит вниз под тем местом, где в землю врезается дорожное полотно. Домики стоят прямо передо мной. Я вижу бледно-желтый свет фонаря, струящийся из щели в занавешенном или закрытом окне.

Скрючившись, я жду Крота. Он может быть рядом со мной, и я все равно этого не узнаю. У меня пересохло во рту. Уже два дня я глотаю кодеин, мечтаю о морфине и убеждаю себя, что нога у меня не болит, что это просто мое воображение.

То, что происходит потом, никогда не попадет в учебники. Шум взрыва так внезапен и оглушителен, что мне кажется, будто в меня выпалили из пушки. Тьма становится светом, бриллиантовые искры чертят дуги над головой и опускаются неподалеку.

Мои глаза жалит ослепительный свет. Я ничего не вижу, все белым-бело. Отворачиваясь, я преодолеваю последние десять футов до двери первого домика. Взрывается вторая бомба, и из дверей выпадает фигура, болтая ногами в воздухе, словно пытаясь на лету придать себе правильное направление. Ослепленный светом, мужчина врезается прямо в стену и почти теряет сознание.

Схватив упавшего сзади, я сцепляю руки на его животе. Он подается влево, размахивая руками, и мы оба падаем в лужу. Я не ослабляю хватку. Потом, заведя ему руки за спину, пытаюсь надеть наручники. Он бьет меня головой в подбородок.

Джерри борется вслепую, поэтому у меня есть некоторое преимущество. Я заламываю ему руки так, что он ревет. А когда Джерри выгибается, снова пытаясь достать головой до моего подбородка, я хватаю его за горло, не давая дышать. Не отпуская рук, наваливаюсь на него и вдавливаю лицом в землю. Он не может дышать и из последних сил судорожно дергает ногами.

Я мог бы убить его прямо сейчас, это так просто. Я мог бы держать его до тех пор, пока он не задохнется, или сломать ему шею. И что, если он умрет? Это не потеря для человечества. После него не останется нереализованных достижений или неполученных наград. Единственным следом, оставленным Джерри Брандтом в истории, будет кровавое пятно.

Я ослабляю хватку и отпускаю его голову. Она с глухим стуком ударяется о землю. Брандт, как рыба, вытащенная на берег, хватает ртом воздух.

Заломив ему за спину вторую руку, я застегиваю наручники и откатываюсь в сторону. Поднявшись на ноги, секунду смотрю на него. Темные волосы торчат в разные стороны, к щеке прилип кусок стекла. Тонкая струйка крови течет у него из уха. Потом вспышки в тоннеле начинают гаснуть.

Вдали слышны полицейские сирены.

– Пойдемте, давайте вытащим его отсюда.

– У нас будут неприятности? – спрашивает Крот, появляясь следом за Синоптиком Питом.

– У вас все будет в порядке. Идите в фургон и предоставьте мне вести переговоры.

Мы приблизились к выходу из тоннеля. Ворота распахиваются, гулко звякнув. К фургонам подъезжают два бронированных автомобиля. Полицейские вооружены карабинами. Из полицейской машины без мигалки выходит «новичок» Дэйв, а за ним Кэмпбелл, который шагает так, словно ему под пиджак запихнули шары для боулинга.

– Арестуйте его! – орет он, указывая на меня.

Джерри Брандт поднимает голову:

– Я не хотел этого делать. Я ее отпустил.

– Где она?

Он качает головой.

– Я ее отпустил.

– Что ты сделал с Микки?

– Вы должны передать мистеру Кузнецу, что я ее отпустил.

Красная точка появляется у него на щеке, как раз над тем местом, откуда идет кровь, секунду дрожит на глазу, отчего он моргает, потом перемещается на лоб. Я понимаю, что это значит, но ничего не успеваю сделать. Джерри отбрасывает в сторону, и он оседает на землю.

Пуля, выпущенная откуда-то сверху, прошла через щеку, шею и вышла у основания позвоночника. Я не могу его удержать. В нем шесть футов роста и больше двухсот фунтов веса. Он тянет меня вниз. Я отпускаю его, откатываюсь, удерживая голову за камнями, и прижимаюсь к стене.

Площадка пуста. Люди разбежались, как тараканы. Только Джерри Брандта уже ничто не беспокоит: он лежит, голова его наполовину прикрыта курткой, которая быстро пропитывается кровью.

Выстрелов больше нет. Одного было достаточно.

33

Эксперты говорят, что наш мир закончит свое существование через пять миллиардов лет, когда Солнце раздуется и поглотит ближние планеты, а остальные сожжет дотла. Но я всегда представлял себе конец света, как двойное Второе Пришествие, когда Иисус и Чарльтон Хестон вступят в поединок за право сказать последнее слово[112]112
  …Иисус и Чарльтон Хестон вступят в поединок за право сказать последнее слово. – Отсылка к религиозно-эпической драме режиссера Уильяма Уайлера «Бен-Гур» (1959), в которой американский актер Чарльтон Хестон (наст. имя Чарльз Картер, р. 1924) сыграл заглавную роль современника и приверженца Иисуса Христа, на чью долю выпали нечеловеческие страдания.


[Закрыть]. Сомневаюсь, что буду при этом присутствовать.

Вот о чем я размышляю, сидя на заднем сиденье полицейской машины и глядя, как фотографируют тело Джерри Брандта. Команды вооруженных полицейских обходят дверь за дверью, обыскивают магазины, крыши и квартиры. Они ничего не найдут. Снайпер давно исчез.

Кэмпбелл тоже смылся, спасаясь от меня. Я шел за ним до самой машины и орал: «Кому ты сказал? Кто знал?»

Когда я позвонил в участок и вызвал подкрепление, кто-то сделал частный звонок, введя в курс дела Алексея.

Откуда еще снайпер узнал, где найти Брандта? Это единственно возможное объяснение.

Десяток полицейских, блестя начищенными сапогами, ходят по площадке, вглядываясь в гравий и размокшие листья. Группа муниципальных рабочих наблюдает за процедурой, как будто потом их заставят писать о ней контрольную работу.

Все это попахивает подставой. Виновных уничтожают, а невиновные попадают под горячую руку. Говард один из них. Я до сих пор не понял, каково его место в плане, но представляю себе, как он лежит сейчас на тюремной койке и обдумывает, чем будет заниматься в свой первый день на свободе.

Детоубийцы плохо спят в тюрьме. Они прислушиваются, словно хотят уловить, как их имя передается из камеры в камеру, сначала шепотом, потом все громче и громче, пока наконец шум не звучит как симфония, от которой все трепещет у них внутри, подобно крыльям бабочки.

Эксперты в белых комбинезонах установили переносные прожекторы, которые отбрасывают на стены причудливые тени. Нунан работает, чересчур громко выкрикивая в диктофон: «Наблюдаю тело хорошо развитого упитанного белого мужчины. На левой стороне лба и на переносице видны следы ударов. Возможно, это следствие падения после выстрела, или же повреждения были получены ранее…»

«Новичок» Дэйв приносит мне кофе со вкусом мокрого картона, напоминающим мне о слежках в предрассветные часы.

Нунан переворачивает тело и осматривает карманы и белье. В его руке поблескивает маленькая упаковка – что-то завернутое в фольгу.

Дэйв строит гримасу:

– Я рад, что он сдох.

Думаю, его можно понять, если вспомнить, что случилось с Али. Он не догадывается, зачем Джерри был мне нужен живым. Дэйв ослабляет галстук и расстегивает пуговицу на рубашке.

– Говорят, ты пытаешься опротестовать приговор, вынесенный Говарду Уэйвеллу.

– Нет.

– И еще говорят, что ты украл бриллианты у Алексея Кузнеца. Говорят, ты здорово вляпался.

– А ты что думаешь?

– Али так не считает…

Мимо, горя красными и желтыми огнями, проезжает двухэтажный автобус. Из наполненного ярким светом аквариума выглядывают тоскливые лица, прижавшиеся к стеклу. Сейчас Лондон совсем не привлекателен. Памятники архитектуры скрыты во мгле, так же как и магия названий, словно взятых из «Монополии»[113]113
  …магия названий, словно взятых из «Монополии». – «Монополия» – одна из наиболее известных и популярных настольных игр, изобретенная в 1933 г. американцем Чарльзом Брэйсом Дэрроу (1889–1967) и уже к 1935 г. ставшая самой продаваемой игрой в США. Играющий должен, рационально используя стартовый капитал, купить или обменять максимальное количество домов, гостиниц, железных дорог, компаний и др. активов (представленных квадратами на игровом поле), разорить соперников и стать монополистом. Вся топонимика игры позаимствована у реальных объектов г. Атлантик-Сити. В настоящее время существуют многочисленные компьютерные варианты «монополии».


[Закрыть].

Я под арестом. На этом настоял Кэмпбелл. Но, по крайней мере, Дэйв не надел на меня наручники – значит, годы моей службы прошли не зря. Я мог бы даже пообщаться с полицейскими, которые присматривают за мной, если бы среди них была Али, если бы она не оказалась по моей вине на больничной койке.

Когда эксперты заканчивают изучать место преступления, меня отвозят в полицейский участок на Харроу-роуд и проводят через заднюю дверь в комнату для задержанных. Я знаю процедуру. Пряди моих волос запечатывают в пакеты. Образцы слюны и кожи переходят на ватные тампоны. Пальцы мажут чернилами. Потом меня отводят в комнату для допросов, а не в камеру.

Наклонившись вперед, опершись локтями на колени, я изучаю гвозди в столе. Меня заставляют ждать. Это тоже часть процедуры. Тишина иногда действует сильнее, чем сами вопросы.

Когда наконец прибывает Кибел, он приносит с собой внушительную стопку папок и, усевшись, начинает листать бумаги. Большая их часть не имеет ко мне никакого отношения, но он хочет, чтобы я поверил, будто против меня набралась целая гора улик. Сегодня каждый развлекается, как может.

Кибел любит изображать из себя невозмутимого человека, но это все ерунда. Возможно, сказывается моя цыганская кровь, но я способен целый день просидеть напротив другого человека и не сказать ни слова. Цыгане похожи на сицилийцев. Мы можем с кем-нибудь пить, расплываясь в улыбке, и при этом целить собеседнику в живот из пистолета или готовиться вонзить нож.

Наконец Кибел включает диктофон, сообщая дату и время допроса и имена присутствующих.

Поправляя свои тщательно уложенные волосы, он задает вопрос куда-то в сторону:

– Я слышал, к тебе вернулась память.

– Может, отложим допрос? Разве у тебя не назначен визит в салон красоты?

Он перестает охорашиваться и смотрит на меня.

– Двадцать четвертого сентября примерно в шестнадцать часов тебе передали портфель, в котором находилось девятьсот шестьдесят пять бриллиантов, каждый размером свыше одного карата и безупречного качества. Это так?

– Да.

– И когда ты в последний раз видел эти бриллианты?

Я чувствую, как у меня внутри разливается холод. Воображение рисует картину, в которой свертки вываливаются из спортивной сумки и рассыпаются возле моего бельевого шкафа. В голове раскатывается сухой гром – начинается мигрень.

– Не знаю.

– Ты их кому-нибудь отдал?

– Нет.

– Кому предназначались эти бриллианты?

– Ты знаешь ответ.

– Пожалуйста, ответь на вопрос для протокола.

– Это был выкуп.

Он тупо смотрит на меня, не моргнув глазом. Я делаю то, что ему надо, – закапываю себя еще глубже. Ну и пусть. Глубоко вдохнув, я начинаю рассказ. Мне терять больше нечего, а так я, по крайней мере, оставляю след. Если со мной что-нибудь случится, останется эта запись.

– Кто-то потребовал выкуп за Микки Карлайл. Они прислали ее волосы, купальник, похожий на тот, что был на ней, и информацию, которую мог знать только человек, близкий к семье.

– Выкуп за девочку, которая умерла три года назад?

– Я не верю, что она мертва.

Он делает заметку. Это игра. Я ему подыгрываю. И следующие полтора часа рассказываю все подробности. События сотни часов фильтруются и выкладываются перед ним, как камушки для переправы через реку. Но все равно это больше похоже на исповедь, чем на допрос.

Кибел смотрит на меня так, словно собирается предложить мне купить подержанную машину или страховку.

– Ты признаешь, что был на лодке, когда погиб Рэй Мерфи?

– Да.

– И утверждаешь, что бриллианты в свертках находились на борту?

– Да.

– В них был маяк?

– Да.

– Когда ты прыгнул за борт, ты взял бриллианты?

– Нет.

– Где они теперь?

– С чего ты взял, что я знаю?

– То есть они могут быть у тебя дома под матрасом?

– Могут.

Он изучает мое лицо, пытаясь понять, не лгу ли я. Я лгу, просто он этого не видит.

– Давай-ка я тебе помогу, – говорит он. – В следующий раз, как решишь украсть выкуп, не забудь вытащить маяк. Иначе кто-нибудь отследит сигнал и поймет, что ты сделал.

– Как там Алексей? Сколько он платит тебе за то, чтобы ты нашел его бриллианты?

Кибел поджимает губы и выпускает воздух через нос, словно я его разочаровал.

– Скажи-ка мне вот что, – говорю я. – Снайпер всадил мне пулю в ногу, я едва не истек кровью. Восемь дней пролежал в коме. Ты думаешь, что бриллианты взял я. Как? Когда?

На его лице появляется торжествующее выражение.

– Я расскажу тебе как: они никогда не покидали твой дом. Ты помог провернуть всю эту историю – письма о выкупе, ДНК-тесты… Ты всех одурачил. А теперь люди, которые знали правду, начинают погибать, когда ты находишься в непосредственной близости от них. Сначала Рэй Мерфи, потом Джерри Брандт…

Не может быть, чтобы Кибел в это верил. Это безумие. Я всегда знал, что он фанатик, но, оказывается, он по-настоящему чокнутый.

– Меня ранили.

– Может, потому, что ты пытался перейти им дорогу.

Теперь я на него кричу:

– Это ты позвонил Алексею! Ты сказал ему, где найти Джерри Брандта! Все эти годы ты доставал честных копов, а теперь стала видна твоя истинная природа: ты прогнил до основания.

В наступившей тишине я слышу, как шуршит моя одежда. Кибел все знает. Знает.

Профессор забирает меня сразу после пяти.

– Как вы себя чувствуете?

– Пока не калека.

– Хорошо.

Я вслушиваюсь в стук своих каблуков по асфальту, наслаждаясь свободой. Кибел не нашел достаточных доказательств, чтобы задержать меня, а в стране нет такого судьи, который не выпустил бы меня под залог при моем послужном списке.

В офисе Джо все еще толпится наша добровольная оперативная группа: разговаривают по телефонам, стучат по клавишам компьютеров. Проверяют списки избирателей и роются в телефонных справочниках. Кто-то прикрепил у окна фотографию Микки – чтобы все помнили, зачем мы здесь.

Меня приветствуют знакомые люди: Роджер, Маргарет, Джин, Эрик, Ребекка, а также новые лица – два брата Али.

– Как давно они здесь?

– С обеда, – говорит Джо.

Наверное, им позвонила Али. Значит, операция закончилась. Интересно, слышала ли она о Джерри Брандте?

Рэйчел смотрит на меня из угла комнаты. Она глядит на меня с надеждой, нервно поправляя воротник.

– Вы с ним говорили? То есть… он что-нибудь сказал?

– Он сказал, что отпустил Микки.

Ее дыхание прерывается.

– Что с ней случилось?

– Не знаю. Он не успел сказать. – Я поворачиваюсь к остальным и обращаюсь ко всем: – Теперь особенно важно найти Кирстен Фицрой. Может быть, она осталась единственной, кто знает, что случилось с Микки.

Сдвинув стулья в круг, мы проводим «совещание».

Маргарет и Джин удалось разыскать нескольких бывших сотрудниц Кирстен. Это женщины от двадцати двух до тридцати четырех, многие с иностранными именами. Они нервничали, когда говорили: никто обычно не афиширует, что занимался такого рода работой. Ни одна из них не видела Кирстен с того времени, как агентство закрылось.

Тем временем Роджер посетил ее бывший офис. Управляющий показал ему две коробки документов, оставшихся после того, как агентство прекратило свое существование. Среди бумаг есть чеки из клиник. Женщин проверяли на наличие венерических болезней.

В одной из папок находятся зашифрованные сведения о кредитных карточках и чьи-то многочисленные инициалы. Вероятно, Кирстен вела дневник, где использовала эти коды. Я провожу пальцем по странице, надеясь найти инициалы сэра Дугласа. Нет.

– На данный момент мы обзвонили четыреста клиник и операционных, – говорит Рэйчел. – Никто не заявил о жертве огнестрельного ранения, но двадцать пятого сентября обокрали аптеку в Саутуорке. Украли бинты и анальгетики.

– Перезвоните аптекарю. Спросите, не нашли ли полицейские отпечатки пальцев.

Маргарет передает мне кофе. Не успеваю я сделать глоток, как Джин выхватывает чашку у меня из рук и бежит ее мыть. Кто-то достает бутерброды и напитки. Я чувствую прилив сил, и на душе удивительно светло.

Джо выходит на лестницу и присаживается рядом со мной.

– Вы не сказали о бриллиантах. Что вы с ними сделали?

– Положил в надежное место.

Я вспоминаю, как бархатные футляры зашивались в животе шерстяного мамонта в старой комнате Али. Наверное, стоит сказать Джо. Если со мной что-то случится, никто не узнает, где они. Но, с другой стороны, я не хочу подвергать его опасности.

– Вы знаете, что слоны с поднятыми хоботами символизируют удачу?

– Нет.

– Это мне Али сказала. У нее пунктик на слонах. Не знаю, принесли ли они ей удачу.

У меня пересохло во рту. Я просовываю руки в рукава куртки.

– Вы ведь собираетесь встретиться с Алексеем? – спрашивает Джо.

Я готов поклясться, что он умеет читать мысли.

Мое молчание само по себе ответ.

– Вы знаете, что это безумие, – говорит он.

– Безумие – то, что устроил Алексей, и я должен это прекратить.

Знаю, это кажется глупым и старомодным, но я одержим идеей, что есть нечто достойное и благородное в том, чтобы взглянуть в лицо своему врагу и встретиться с ним взглядом, а потом вонзить ему в сердце ятаган.

– Вам нельзя идти одному.

– Иначе он со мной не станет говорить. Я назначу встречу. Когда люди назначают встречу, их не убивают.

Джо обдумывает мои слова.

– Я поеду с вами.

– Нет, но за предложение спасибо.

Не знаю, почему люди постоянно предлагают мне помощь, в то время как должны бежать от меня без оглядки. Али говорит, что я внушаю доверие, но мне кажется, я просто пользуюсь добротой других, даже не надеясь им когда-либо отплатить. Я не безупречный человек. Я циник и пессимист, и иногда мне кажется, что меня заперли в этой жизни благодаря нелепой случайности рождения. Но бывают минуты, когда добрый поступок или нежное прикосновение другого человека заставляют меня поверить, что я могу измениться, исправиться, очиститься. Вот Джо, например, всегда оказывает на меня такое влияние. Нищий не имеет права так много брать в долг.

Мой звонок Алексею перебрасывают с линии на линию, и наконец из трубки доносится его голос. Я различаю шум воды. Река.

– Я хочу поговорить. Без адвокатов, полиции и третьих лиц.

Кажется, я слышу, как он думает.

– И где собираетесь встретиться?

– На нейтральной территории.

– Нет. Если хотите меня увидеть, приходите ко мне сами. Гавань Челси. Вы меня найдете.

Черное такси высаживает меня у входа в гавань незадолго до десяти. Я смотрю на часы и отсчитываю последние минуты. Нет смысла торопиться на собственные похороны.

Свет прожекторов отражается от белых яхт и катеров, рассыпаясь по воде разноцветными пятнами. По сравнению с открытым пространством реки внутренние доки выглядят темными и ветхими, на сваях, торчащих из грязи, болтаются ржавые буйки.

Лодка Алексея, залитая легким светом, пришвартована к пирсу при помощи двух канатов. Это изящная двухпалубная яхта с плавными линиями корпуса. На верхней палубе установлены радиоантенна и тарелка спутниковой системы слежения.

Я пять лет промотался на лодках и знаю, что они высасывают уйму денег. Говорят, что чем лучше у человека чувство равновесия, тем больше вероятность, что он заболеет морской болезнью. Я могу поручиться за свой вестибулярный аппарат, но час в дурную погоду на пароме через Канал[114]114
  Канал (Английский канал) – принятое в Англии именование пролива Ла-Манш.


[Закрыть] все же кажется мне годом.

На сходнях с бронзовыми перилами лежит толстый резиновый коврик. Когда я ступаю на палубу, судно едва заметно покачивает. Через открытую дверь видна кают-компания с большим столом красного дерева и восемью сидячими местами. Справа находится бар, напротив плоского телеэкрана укреплено несколько кресел.

Спускаясь по ступенькам, я пригибаю голову, что делать совсем не обязательно. Алексей Кузнец сидит, склонившись за письменным столом и читает что-то на экране лэптопа. Он поднимает руку, выставив вперед ладонь и удерживая меня этим жестом на месте. Дочитав, поворачивает руку, подзывая меня движением пальцев.

Подняв глаза, Алексей смотрит сквозь меня, словно я забыл что-то принести. Выкуп. Ему нужны бриллианты.

– Красивая лодка.

– Это моторная яхта.

– Дорогая игрушка.

– Напротив, это мой офис. Я построил ее по американским чертежам на Черном море возле Одессы. Видите ли, я беру все лучшее от разных культур: американский дизайн, немецких инженеров, итальянских плотников, бразильский тик и славянских рабочих. Люди часто критикуют Восточную Европу за то, что там якобы не умеют жить при капитализме. Но правда заключается в том, что именно там исповедуют чистейшую форму капитализма. Если бы я захотел построить такую лодку в Англии, мне бы пришлось тратиться на премиальные, компенсации рабочим, национальную страховку, оплату дизайна и взятки, чтобы договориться с профсоюзом. То же самое происходит, когда строишь дом. Тебя могут остановить на любой стадии. А в России, Латвии или Грузии это не имеет значения – были бы наличные. Вот это я называю истинным капитализмом.

– Так вы поэтому продаете имущество? Собираетесь домой?

Он презрительно смеется.

– Инспектор, вы зря считаете меня патриотом. Я нанимаю русских на работу, спонсирую их школы и больницы, покупаю их политиков, но не ждите, что я стану с ними жить.

Он подходит к бару. Я лихорадочно оглядываю каюту, напряженно ожидая, когда же захлопнется ловушка.

– Так почему же вы продаете имущество?

– Захотелось пастбищ позеленее. Новых возможностей. Может, куплю футбольный клуб. Это теперь, кажется, в моде. Или просто подамся на зиму в теплые края.

– Никогда не понимал людей, любящих жаркие страны.

Он смотрит в темноту за окном.

– У каждого человека свое представление о рае, инспектор, но любить Лондон нелегко.

Он протягивает мне стакан скотча и придвигает ведерко со льдом.

– Вы хороший моряк?

– Нет, в общем-то.

– Жаль. А мое слабое место – полеты. Вы помните тот эпизод из «Сумеречной зоны», когда Уильям Шатнер смотрит в иллюминатор на высоте двадцать тысяч футов и видит, как гремлин отрывает крыло самолета? Потом его повторили в фильме, но там он не столь хорош.[115]115
  Вы помните тот эпизод из «Сумеречной зоны», когда Уильям Шатнер смотрит в иллюминатор на высоте двадцать тысяч футов и видит, как гремлин отрывает крыло самолета? Потом его повторили в фильме, но там он не столь хорош. – «Сумеречная зона» – научно-фантастический сериал канала Си-би-эс, впервые показанный в 1959–1964 гг. и имевший два продолжения (1985–1989, 2002–2003). Подразумевается 123-й эпизод исходного сериала – «Кошмар на высоте 20 000 футов», – поставленный режиссером Ричардом Доннером по рассказу (1961) Ричарда Мэтисона и впервые показанный в телеэфире 11 октября 1963 г. В 1983 г. Стивеном Спилбергом, Джо Данте, Джоном Лэндисом и Джорджем Миллером был снят полнометражный фильм «Сумеречная зона», включавший три сюжета из сериала 1959–1964 гг. (в том числе «Кошмар на высоте 20 000 футов», поставленный Миллером) и одну оригинальную историю. Роль коммивояжера Боба Уилсона, во время полета увидевшего в иллюминатор гремлина на крыле самолета, которую в сериале исполнил вышеупомянутый канадский актер Уильям Шатнер (р. 1931), в фильме исполняет Джон Литгоу. Эта сцена впоследствии неоднократно пародировалась в различных теле– и кинопроектах – в частности, в мультсериале «Симпсоны» (эпизод «Страх на высоте 5,5 футов»), в комедийном сериале «Третья планета от Солнца» (1996–2001), где Шатнер и Литгоу обмениваются впечатлениями о пережитом на борту самолета ужасе, в фильме Стива Эдекерка «Эйс Вентура: Когда зовет природа» (1995) и др.


[Закрыть] Так вот, нечто подобное чувствую и я, когда вхожу в самолет. Я единственный человек, знающий, что он рухнет.

– Значит, вы не летаете?

Он поднимает ладони вверх, показывая, что это очевидно.

– У меня есть моторная яхта.

Глоток скотча приятно обжигает горло, но послевкусие не так хорошо, как бывало прежде. Морфин убил мои вкусовые ощущения.

Алексей – деловой человек, привыкший заключать сделки. Он знает, как составить баланс, как уменьшить риск и увеличить доход.

– Возможно, у меня есть что продать вам, – заявляю я.

Он снова поднимает руку, но на этот раз подносит палец к губам. Появляется русский: кажется, что его заперли в плохо сидящем костюме.

– Я уверен, вы поймете, – извиняется Алексей и, пока его телохранитель проводит металлоискателем по моей одежде, отдает по рации указания. Начинают работать моторы, лед стучит о стенки моего стакана.

Алексей знаком приглашает следовать за ним по проходу к кубрику, где узкая лестница выходит на нижнюю палубу. Мы подходим к тяжелой двери, которая ведет в машинное отделение. Меня оглушает шум.

Блок цилиндров двигателя – высотой в шесть футов, с трубами, клапанами, счетчиками, пружинами и лакированной сталью. На металлических мостках, идущих по обеим сторонам помещения, укреплены два стула. Алексей усаживается, словно пришел на концерт, и ждет, когда я последую его примеру. Все еще сжимая в руке стакан, он смотрит на меня с холодным любопытством.

Повышая голос, чтобы перекричать моторы, я спрашиваю его, как он нашел Джерри Брандта. Он улыбается. Это та же дерзкая, всезнающая улыбка, которую я видел у него на лице перед «Уормвуд-Скрабз».

– Я надеюсь, вы не обвиняете меня ни в каких правонарушениях, инспектор?

– Значит, вы знаете, о ком идет речь?

– Нет. О ком?

Для него это игра: мелкий раздражитель по сравнению с более важными делами. Если я не перейду к делу, я просто ему наскучу.

– Кирстен Фицрой еще жива?

Он не отвечает.

– Я здесь не для того, чтобы обвинять вас, Алексей. Я хочу обсудить одну гипотетическую сделку.

– Гипотетическую? – Теперь он уже открыто смеется, и я чувствую, как испаряется моя решимость.

– Я готов обменять ваши бриллианты на жизнь Кирстен Фицрой. Оставьте ее в покое и получите бриллианты назад.

Алексей проводит пальцами по волосам, оставляя дорожку в своей идеальной укладке.

– Мои бриллианты у вас?

– Гипотетически.

– Тогда гипотетически вы обязаны вернуть их мне. Почему я должен торговаться из-за своей собственности?

– Потому что пока все только гипотетически, но я могу превратить это в реальность. Я знаю, что вы подбросили бриллианты ко мне в дом, чтобы подставить меня. Кибел должен был получить ордер на обыск, но я нашел их первым. Вы думаете, что я что-то видел той ночью. Думаете, что я могу вам как-то навредить. Я вам клянусь в обратном. Никто не должен пострадать.

– Правда? – саркастически спрашивает он. – Не советую вам идти в торговлю.

– Это реальное предложение.

– Гипотетическое. – Алексей смотрит на меня, облизывая губы. – Позвольте мне говорить прямо. Мою дочь похищают, и вам не удается ее найти. Ее убивают, но тело вы тоже не находите. Потом из меня пытаются выкачать два миллиона фунтов, и вы не можете поймать этих людей. Вы крадете мои бриллианты и обвиняете меня в том, что я вам их подбросил. И в довершение всего этого вы хотите, чтобы я все простил и забыл. Такие люди, как вы, – это мерзость. Вы нажились на горе моей бывшей жены. Вы воспользовались моей добротой и желанием исправить ситуацию. Не я начал всю эту историю…