Текст книги "Эра смерти. Эра империи"

Если бы я не пошла, были бы мы с Тэшем сейчас вдвоем у меня в палатке, оплакивали бы Падеру и гадали бы, что произошло с Мойей и остальными? Я бы чувствовала себя такой несчастной? Наверное. Но со мной был бы Тэш, и я по-прежнему могла бы найти убежище и утешение во сне.

Беатрис ушла проведать отца. Так она объяснила, но Брин чувствовала, что принцесса хочет дать им передохнуть. Даже теням требовалось время, чтобы прийти в себя, все обдумать и собраться.

С той проведенной в болоте ночи они постоянно двигались, а Брин и тогда не выспалась.

Но она пришла к выводу, что иметь время на раздумья – не такая уж хорошая идея. Сидя в одиночестве в углу гостиной принцессы, Брин поняла, что, хотя она совсем выбилась из сил и чувствовала себя истончившейся и прозрачной, постоянное движение шло ей на пользу. Не имея времени на размышления и самокопание, она будто получила незримый дар. Теперь же, оказавшись в теплой, мягко освещенной комнате, она могла лишь размышлять. И думала она только об одном – о Тэше.

– Ты как?

Мойя подошла и села рядом. Как ни странно, она напомнила Брин Дарби, собаку, которая была у нее в детстве. Каждый раз, когда Брин грустила, Дарби подходил и ложился возле нее. Пастуший пес клал голову ей на ноги, и Брин обо всем ему рассказывала. Если высказать все, что наболело, вслух, становилось легче.

– Так себе, – призналась Брин.

Мойя подтянула колени и, словно длинный мост, перекинула через них Одри. Концы лука торчали по обе стороны нее, будто крылья.

– Мойя… Каково тебе было? – спросила Брин. – Ну… когда тебе придавило ногу и пришлось ее отрубить. Знаю, в Рэле ты не чувствовала боли, но когда пришла сюда… это… это было… ужасно?

В голосе Брин явственно слышалась мольба. Она надеялась, что ответ Мойи каким-то образом убедит ее, что Тэш не страдает.

Откинув голову, Мойя прислонилась к стене, обшитой светлым деревом, лакированным, цвета сливочного масла, простым и приятным. Комната вовсе не походила на гостиную принцессы или даже на покои взрослой женщины; это была детская. Брин стало интересно, всегда ли помещение выглядит так или же Беатрис поменяла обстановку ради них.

Мойя нахмурилась:

– Я знаю, что ты хочешь услышать, Брин. Но не знаю, что лучше – правда или ложь. Лучше скажу правду, ведь я уверена: ты достаточно сильна, чтобы ее выдержать. Может, тебе так не кажется, но я знаю, что это так. По-моему, если в Рэле нет никаких ощущений, то в Нифрэле все, напротив, сильнее, острее. Пирожные с корицей были потрясающие. Настоящая еда такой не бывает. С болью то же самое. – Она с сочувствием посмотрела на Брин. – Но слушай, не все так страшно. Моя нога в порядке. Тэш разберется. Он знает, что может сам себя исцелить. И, конечно, мы не можем снова умереть, помнишь? Он будет ждать тебя, когда мы вернемся через…

– Я не пойду дальше. – Брин приняла решение в ту же минуту, как произнесла эти слова. – Я должна найти его. Не на обратном пути, а сейчас.

– Нельзя, Брин. Там идет война. Она ведь не прекратится, и ты это знаешь.

Хотя грохот крепостных пушек оставался приглушенным и далеким, Брин все еще слышала его. Взрывы не замолкали ни на минуту.

– Когда все это кончится, я пойду искать Тэша. Не могут же они сражаться вечно.

Мойя изумленно уставилась на нее:

– Брин, это же Нифрэл. Конечно, могут и наверняка будут. К тому же нам нужно в Элисин.

– Как, Мойя? Как я могу? Я не могу бросить его… он умер ради меня, и не единожды, а дважды. Он вошел в омут. – Брин горько вздохнула и прижала руку к губам, чтобы скрыть дрожь. – Он сказал… сказал, что сделал это, чтобы перестать чувствовать боль, но я так не думаю. Он так сильно желал отомстить, но отказался от мысли об этом… он сделал это ради меня.

– Значит, Мик говорил правду? – Лицо Мойи посуровело. Брин кивнула: – Как ты узнала?

– Тэш сам сказал. Признался, когда пытался помешать мне войти в омут. Это Тэш их убил – перебил галантов одного за другим из мести. – Опустив глаза, она заговорила тише: – Думаю, он поэтому хотел пойти в болото – и поэтому не хотел, чтобы шла я. Думаю, выпади ему шанс, он бы попытался убить Тэкчина. – Брин взяла подругу за руку: – Прошу тебя, Мойя, не нужно его ненавидеть. У него была причина. Дьюрию и Нэдак уничтожили не просто фрэи, а Нифрон и его галанты. Знаю, ты любишь Тэкчина, но он принимал в этом участие. Тэш их видел – всех и каждого. Они истребили всю деревню, стариков, женщин и детей. И у Тэша, и у Тэкчина руки в крови.

– Нифрон говорил, он был единственным, кто отказался выполнять приказ фэйна. Из всех инстарья только он и его галанты не убивали рхунов.

– Не было никакого приказа, Мойя, – сказала Брин. – Напали только на Дьюрию и Нэдак. Их принесли в жертву, чтобы убедить нас в необходимости сражаться. Фэйн никогда не хотел этой войны. Зато Нифрон хотел.

– Хочешь сказать, Нифрон развязал войну? – Мойя содрогнулась.

Брин посмотрела ей в глаза:

– Я… я так думаю. Он хочет отомстить фэйну, но его бог запрещает фрэям убивать фрэев, поэтому он заставил нас это сделать. Он испачкал в крови наши руки, чтобы самому остаться незапятнанным.

Мойя перестала раскачиваться на месте и уставилась на Брин.

– Тэш знал об этом, но никому не сказал? Не сказал Персефоне? Если бы он рассказал правду, вместо того чтобы лично мстить, она могла бы… – Мойя покачала головой. Блуждая взглядом по комнате, она пыталась осознать больше, чем хотела знать. – О, Брин… они женаты, и у них ребенок!

Брин закрыла глаза, по щекам потекли слезы. Мойя права. С тех пор как Брин узнала о том, что сделал Тэш, у нее не было времени обдумать, что это значит. Теперь, когда она все поняла, она ощутила себя потерянной и обессилившей от ужаса.

Брин почувствовала, как ее обнимают руки Мойи.

– Тихо, тихо, Брин, все в порядке. Все хорошо. – Мойя гладила ее по волосам, и они раскачивались вместе. Движение смягчало боль потрясения. – Не… не поступай так с собой. Ты не могла об этом знать.

– Мама была права – мир сломан. Это как лавина, и она становится все больше с каждым падающим камнем. Лотиан жестоко убил отца Нифрона, поэтому Нифрон взбунтовался. До встречи с тобой Тэкчин считал рхунов животными, поэтому ему не составило труда последовать приказам друга. Тэш считал, что обязан отомстить за семью, и теперь Персефона родила ребенка от мужчины, на совести которого смерти тысяч человек из ее народа. Когда этому придет конец? Если нам удастся вернуться к Персефоне… стоит ли рассказывать ей правду? Или станет только хуже? Станет ли это очередным камнем, из-за которого сорвется огромный валун?

– Это поставит ее в тупик, – сказала Мойя. – Она не может закрыть глаза на преступления, но Нифрон доказал, что слишком опасен, чтобы заточить его в темницу или отправить в изгнание. Так что ей делать? Казнить отца своего ребенка? Не вспыхнет ли в его отсутствие борьба за власть между кланами? И как мы выиграем войну без его командования? Ох, не знаю, что и… – Она замолчала и сама заплакала.

Они обнимались и качались из стороны в сторону, качались и обнимались. Брин не знала, сколько это продолжалось. Наконец, снова обретя способность соображать, она отстранилась от подруги, вытерла глаза и сказала:

– Я все равно люблю его, Мойя. Да простит меня Мари, но я люблю его. Несмотря на то, что он сделал, я ничего не могу с собой поделать.

Мойя печально кивнула:

– Я чувствую то же самое по отношению к Тэку. – Обхватив руками лицо Брин, она наклонилась вперед и прижалась лбом ко лбу Брин. – Тэш и Тэкчин явно умом не блещут, но их возлюбленные ничем не лучше.

Каркас кровати Беатрис был высечен из камня в форме огромных саней. На нем лежали удобный матрас, штук шесть разноцветных подушек, две куклы и мягкая игрушка в виде дракона. Покрывалом служило ярко-желтое стеганое одеяло, в верхнем правом углу которого была вышита стая синих птиц, а в нижнем левом – горный пик.

Зачем ей вообще кровать? – задумался Гиффорд. – Разве в Нифрэле спят?

Когда Брин расплакалась и Мойя пошла ее утешать, Гиффорд и Роан молча вытолкали остальных в спальню, чтобы дать женщинам побыть наедине. Теперь все, стоя в дверях, неловко переминались с ноги на ногу. Сесть на кровать никто не осмелился.

Стены украшали полки, заставленные симпатичными безделушками – стеклянными сферами с жидкостью и миниатюрными сценками внутри: крошечной горой, домиком или прогуливающимися по лесу гномами. Гиффорд взял один такой шарик в руки. Внутри поднялась метель из искусственного снега.

– Кто-нибудь еще заметил, как тут все… ну, по-детски, что ли? – Гиффорд обвел рукой спальню. – Как-то странно, что спальня провидицы, пользующейся уважением такого числа важных особ среди приближенных Мидеона, настолько…

– Похожа на детскую? – подхватила Тресса.

Она наконец присела на сундук в изножье кровати, где лежала прелестная подушка с кисточками.

Роан тоже села, но на пол, и, сунув в рот прядь волос, начала ее жевать.

– Не совсем, но выглядит, как комната девочки, правда? – сказал Гиффорд. – Может, она рано умерла.

– Да, рано, – подтвердил Дождь. – В легендах говорится, что она выглядела ребенком, когда Мидеон выдал ее замуж. Война шла плохо, и ему нужно было заключить союз. Многие верят, что он обменял ее на оружие.

– Вряд ли она была совсем маленькая, – сказала Тресса. – Дочку-то она родила.

– Это спорный вопрос, – ответил Дождь. – Учитывая, что она умерла при родах.

– Долго нам еще тут торчать? – проворчала Тресса. – Как-то тесновато для всех нас. Дождю вон даже негде вышагивать как следует, и этот его ритм – шаг-шаг-поворот – уже начинает действовать мне на нервы.

Дождь остановился и нахмурился:

– Это помогает мне думать.

– Правда? Ну а меня сводит с ума.

– Мойя здесь, – пробормотала Роан, не вынимая волос изо рта.

Остальные озадаченно обернулись. Мойя так и оставалась с Брин. Гиффорд слышал, как они шепчутся и время от времени всхлипывают.

– Нет, Роан. Она в соседней комнате.

– Да… да, верно. – Роан медленно кивнула, поднеся руку ко рту. – Бедная Брин…

Гиффорд окинул взглядом спутников – может, они поняли, в чем дело? Видимо, нет.

– Роан, что происходит?

– Мойя и Тэш, – ответила Роан. – Они пошли за нами в Нифрэл.

– Но ведь это хорошо?

Она покачала головой:

– У них не было ключа.

На всех лицах отразилось понимание.

– Как им это удалось? – спросил Гиффорд.

– Здесь их место, – сказала Роан. – Река приносит каждого к Вратам Рэла. Те, чей путь лежит в Нифрэл, идут по дороге из белого кирпича и проходят сюда сквозь врата.

– Плохие люди, – с грустью сказала Тресса. – Ну, Мойя – я еще понимаю, но вот про Тэша не подумала бы…

Гиффорд вспомнил слова Фенелии.

– Нифрэл создан не для плохих людей. Это не наказание. Это царство целеустремленных, храбрых, мужественных душ. И это хорошо, значит, Тэкчин тоже сумеет войти. Он сможет найти нас.

Роан кивнула:

– Да, сможет, и пока это хорошо. Я рада за Мойю. Но со временем, когда все закончится и мы умрем по-настоящему… в смысле, попадем в Пайр навечно… Брин отправится в Рэл.

– Но это ведь тоже хорошо? – спросил Гиффорд. – Она будет с родными.

Роан посмотрела на дверь, из-за которой доносился плач.

– Но не с Тэшем. Мы с тобой, Мойя с Тэкчином – мы навсегда будем вместе, но Брин… никогда больше его не увидит.

Ощутив всю тяжесть этих слов, остальные тоже посмотрели на дверь, за которой слышался женский плач.

– Да, это и впрямь паршиво, – сказала Тресса.

Глава девятнадцатая
Жертвы

Я думала, что, если Сури сообщит фэйну тайну до того, как мы доберемся до нее, в небе над Рхулином будет столько драконов, что они затмят солнце. Но меня не было в кузнице в тот день, поэтому я ничего не понимала.

«Книга Брин»

– Придется тянуть жребий, – выкрикнула Имали.

В камерных помещениях Айрентенона в этом не было бы необходимости, но здание не могло вместить собравшуюся толпу. Имали произносила речь со ступеней Айрентенона, обращаясь к народу, собравшемуся внизу на площади Флорелла. Мовиндьюле сомневался, слышат ли они ее. Последовавшая тишина дала ответ на этот вопрос.

Мовиндьюле стоял на ступеньку выше членов Аквилы, занявших нижнюю лестничную площадку. К ним присоединился Видар, но рядом с ним не было младшего советника. В городе осталось так мало миралиитов, что выполнить эти обязанности никому не позволили. Единственным свободным миралиитом был Мовиндьюле, а Видар отказался его брать. Принц уперся взглядом в седовласую макушку своего бывшего наставника.

Очередной политический промах, дурак ты этакий. Когда этот кризис кончится, я непременно напомню отцу, что тебя пора заменить.

– Будут исключения, – продолжала Имали в зловещей тишине. – Принц, разумеется, не будет участвовать, равно как и старшие члены Аквилы.

Это заявление вызвало тихий ропот со стороны младших членов, не пришедших на вчерашнее собрание. Никто не высказал недовольства словами, слышались только вздохи, стоны и отдельные возгласы. Это решение никому не нравилось, но никто даже не пытался бороться за собственную жизнь. Как странно. Аквила была известна своим пренебрежением к указам фэйна, однако сегодняшним утром все молчали.

Отчаянные времена. Отчаянные меры.

Так выразился отец, когда лично объяснил старшим членам Аквилы, что кого-то необходимо будет принести в жертву. Это произошло вчера, а сегодня собрали всех жителей Эстрамнадона, и те заполнили площадь до отказа, желая узнать, что их ждет. Фэйн выяснил, как создавать драконов, но за это взималась плата. Ради сотворения каждого зверя придется отнять чужую жизнь – жизнь фрэя. Все пришли узнать, кто станет первой жертвой.

– Кроме того, – сказала Имали, – из отбора исключены те, кто служат во дворце, а также… – Имали помедлила, – все миралииты.

Собравшаяся толпа взревела от негодования. Фрэи трясли кулаками и топали ногами. Имали даже не пыталась их утихомирить. Она ждала. Откуда-то из задних рядов сквозь возмущенные крики прорвался один голос. Говорил гвидрай.

– Почему? – воскликнул он. – Почему фэйн исключил собственное племя? Это несправедливо!

– Потому, что миралииты незаменимы на войне, – сказал Видар, прикрываясь двойной защитой. – Если они не будут охранять реку, никто из нас не выживет. Поверьте, рхуны жаждут нашей крови. Это дикари, ужасные варвары, которые обесчестят наших детей и получат удовольствие от нашего унижения. Медленно, с кровожадной жестокостью они изрубят всех нас до последнего. Они разделают нас, как тушу животного, поджарят на костре и станут пить кровь наших сыновей и дочерей, поднимая за победу кубки, украденные со стола фэйна. Если бы вам грозило замерзнуть насмерть в деревянном доме, что бы вы сожгли сначала: стены или мебель?

Мовиндьюле нахмурился от удивления, смешанного с любопытством. Видар говорил дело. Хотя то, что он сравнил их с мебелью, прозвучало как-то бесчувственно.

– Как член Аквилы и глава племени нилиндов я не беспристрастна, – сказала Имали. – Немногие здесь могут судить справедливо. А тех, кому можно доверить столь тягостное задание, наверное, и того меньше. Поэтому я предлагаю, чтобы жребий тянул Мовиндьюле, принц Эриана, сын фэйна Лотиана. Я считаю его единственным, кому мы действительно можем верить.

Видар презрительно фыркнул, выказывая не только несогласие, но и полное неуважение.

Продолжай рыть себе могилу, старик.

Имали протянула Мовиндьюле руку:

– Поможешь нам?

Принц медленно поднялся по ступеням. Советники захлопали в ладоши. Последним к ним присоединился Видар, явно без особого желания. От Аквилы аплодисменты перешли на площадь, где все присутствующие демонстрировали одобрение.

Мовиндьюле остановился на верхней ступеньке перед огромной вазой размером с бочку.

– В этой вазе имена всех подходящих жителей Эстрамнадона. Сейчас его высочество выберет одно.

Мовиндьюле посмотрел на гигантскую керамическую вазу. Внизу она была расписана геометрическим узором, а по краю виднелось изображение гуся в полете. Ваза была ему хорошо знакома. Годами она стояла в вестибюле Тэлвары. В детстве он часто прятал в ней игрушки. С помощью Искусства отец наполнил ее камешками, на которых были выбиты имена кандидатов. Заглянув внутрь, он увидел несколько тысяч камешков. Сначала его поразило, что отец нашел все имена. Потом – то, как их на самом деле мало.

Это все, кто остался в городе?

В небольших городках и деревнях, в лесных чащах и дальше на восток наверняка было еще много тысяч фрэев.

А может, это и правда все.

Мысль едва не сбила его с ног.

Вдруг эти камни представляют всех оставшихся фрэев за исключением жалкой кучки миралиитов и членов Аквилы?

Вполне возможно. Какой ужас!

Насколько же мы близки к исчезновению?

С этой нерадостной мыслью он опустил руку в урну и порылся в ней, как следует перемешав камешки. В массе своей даже крошечные камешки казались тяжелыми. Затем, не сводя взгляда с фресок, изображавших Гилиндору и Каратака, он ухватил один камешек и вынул руку.

Отказываясь смотреть на него, он передал камешек Имали. Та приняла его с торжественным почтением, будто он только что вырвал сердце из груди невинного ребенка.

Может, так и есть.

Имали подняла камешек, держа его двумя пальцами, и показала собравшимся.

– Кто-нибудь желает оспорить это решение?

Некоторые покачали головой, но все молчали.

– Имя, которое я назову, останется в памяти как имя великого героя, который отдаст жизнь ради спасения нашего народа. – Имали поднесла камень к лицу и сосредоточилась. Нахмурившись, кивнула: – Амидея из племени гвидрай.

Из толпы донесся крик. Все замотали головами и повернулись, чтобы посмотреть, чем вызван случившийся переполох. В толпе уже появились дворцовые стражи.

Амидея оказалась женщиной средних лет – ее возраст явно перевалил за полторы тысячи, – стройной, в рабочей одежде, с заплетенными в косы волосами и полными ужаса глазами. Она продолжала кричать и отбиваться ногами, а солдаты в львиноголовых шлемах, подхватив ее под руки, волокли женщину прочь. Одна из кос распустилась, пока она сопротивлялась. К тому времени, как ее вытащили с площади, она уже обмякла, и ее ноги безвольно волочились по мрамору.

Толпа вновь затихла, но настроение явно улучшилось. Все почувствовали облегчение. Длань Смерти указала на кого-то другого.

Имали ненавидела себя, но не могла подавить радостное чувство облегчения. Выбрать могли кого угодно, а у нее было много знакомых. Амидею она не знала. Гвидрай – рабочая пчелка – жужжала в другом улье, нежели куратор Аквилы. Гвидраи находились на самом дне, хотя так быть не должно. В мире, каким его воображала Гилиндора, все были равны, но с тем же успехом она могла представить себе реальность, в которой масло смешивалось с водой, а сливки не поднимались на поверхность.

Возможно, Амидея была замечательной: доброй, любящей и всегда готовой помочь соседям. Но Имали не хотелось о ней так думать. Лучше представлять Амидею злодейкой. Возможно, поэтому Феррол выбрал ее. Возможно, Амидея втайне пинала собак и мучила белок. Вот тогда все хорошо, все вполне приемлемо.

Ну и чушь лезет в голову, – думала Имали, возвращаясь домой по тонкому слою снега, который таял, едва коснувшись земли. Всю жизнь Имали принимала участие в публичных дискуссиях, нередко находя смысл там, где его не было. Она использовала логику даже тогда, когда аргумент строился на зыбком основании, а опыт придавал ее заявлениям определенную твердость. Она всегда преуспевала в изменении чужого мнения. Была только одна трудность: зная все свои трюки, себя Имали обмануть не могла.

Все это из-за меня. Я этого добилась. Я убедила Сури научить Лотиана создавать драконов, хотя знала, что погибнут невинные. Я считала, что принимаю правильное решение, но видеть, как Амидею волокут прочь, а она кричит и сопротивляется, – это слишком…

Теперь у нее руки в крови. И крови станет только больше, прежде чем все закончится.

– Кого выбрали? – спросила Макарета, как только Имали вошла в свой перенаселенный дом.

Когда-то одиночество успокаивало ее и помогало быстро восстановить силы. Теперь же она жила вместе с упрямой девчонкой, которой еще и тысячи нет, и рхункой-миралиитом.

Жизнь – сплошной абсурд.

– Гвидрая, – сказала куратор, не глядя вешая плащ на крюк возле двери.

Она промахнулась, плащ упал. Имали гневно посмотрела на крюк, словно тот вместе с остальным миром задался целью помучить ее. Оставив плащ на полу, она подошла к камину, где едва тлели догорающие угли. В доме было холодно. Макарета не удосужилась подкинуть дров.

Во имя Феррола, еще бы! Для этого ведь пришлось бы сделать что-то полезное руками.

– Как зовут? – спросила Макарета.

В ее голосе слышалось волнение, как будто выбрать могли ее. Странно, ведь она и так жила под угрозой смертной казни.

Имали изогнула бровь.

– Тебе есть дело до гвидрая?

Появилась Сури в подогнанной по размеру синей ассике Имали. Она выскользнула из ниши у окна – рхунка предпочитала большие окна, которые открывались наружу. Поначалу Имали беспокоило, как уживутся две могущественные соперницы в Искусстве, представительницы разных культур, оказавшиеся взаперти в одном доме, однако, судя по всему, девушки поладили, как сестры; присутствие одной успокаивало другую.

– Кто это? – настаивала Макарета.

– Амидея.

На мгновение задумавшись, Макарета покачала головой:

– Я ее не знаю.

– Так я и думала. – Имали потерла руки и поежилась от холода.

Услышав их разговор, Сури нахмурилась – брови, разрисованные странными узорами, беспокойно сошлись у нее на переносице.

– А ваш фэйн знает того, кого собирается принести в жертву?

Имали взяла полено из большого ящика и подбросила в затухающий огонь.

– Сомневаюсь. Может быть, он о ней слышал. Я определенно видела ее раньше, может, даже слышала ее имя. По прошествии нескольких веков почти любой кажется знакомым, но, если не видишься с ними часто, об этом легко забыть. И все же я сильно сомневаюсь, что фэйн знаком с Амидеей. Представить не могу… то есть… каково было бы казнить близкого знакомого?

– Сури? – произнесла Макарета, и отчетливое беспокойство в ее голосе заставило Имали обернуться.

Рхунка бросилась к выходу. Отыскав щеколду, она рывком распахнула дверь и выбежала из дома.

– Сури! – закричала Имали. – Что ты делаешь?

Сури бежала со всех ног.

Падал снег, наверное, было холодно, но она этого не чувствовала. Мир, пусть и бесцветный и размытый, выглядел ярким, но она едва это замечала. Она бежала во дворец – единственное место, куда знала дорогу. Сури предполагала, что именно там найдет фэйна. Если бы она остановилась и подумала, то поняла бы, что вряд ли фэйн пожелает создавать дракона в помещении. Однако она не сомневалась, что фэйн приступит к делу без промедления. Жестоко заставлять жертву ждать. Сури не слишком высоко оценивала Лотиана, но не думала, что он опустится так низко.

До дворца она так и не добралась.

Фрэй в сине-золотом одеянии поймал ее неподалеку от площади, которую оцепили солдаты в доспехах. Один из них задержал Сури. Теперь ее, возможно, изобьют, выместят злость на единственном рхуне, до которого могут дотянуться. Вот почему Имали не велела ей выходить из дома, но Сури должна была попытаться.

Грубо схватив ее, солдат крепко держал Сури за запястье, но больше ничего не делал.

– Отпустите! – крикнула она, и, к немалому ее удивлению, он послушался.

– Сюда нельзя. – Фрэй слегка оттолкнул ее. – Вход на площадь закрыт по приказу фэйна.

Она заметила, как стражник, брезгливо скривившись, вытер руку о бедро.

Все дело в новом платье. Он не сразу понял, кто я, кого он схватил.

Из-за спины стражника, с площади донесся ужасный крик. Стражник обернулся, и Сури метнулась мимо него. Перескакивая через вечнозеленую живую изгородь и каменные скамейки, она добралась до края мощеной площади, и тут фрэй вновь схватил ее. Но и для стражника, и для Амидеи было уже слишком поздно.

Фэйн стоял посреди пустой площади. У ворота и на рукавах его кремовой ассики темнели кровавые отпечатки ладоней. Рукавами он неаккуратно отер кровь с лица. В большой темно-красной луже лежал труп с мечом в груди.

– Ты меня обманула! – вскричал фэйн, увидев Сури.

Догнавший ее стражник попытался было оттащить Сури, но в оцепенении застыл на месте при виде кровавой сцены.

– Вовсе нет, – ответила Сури, стараясь говорить как можно спокойнее, хотя держать себя в руках рядом с трупом было очень трудно. – Вы меня не послушали!

– Нет никакого дракона! Нет гиларэбривна! Ничего не получилось. Ничего! Я сделал все, как ты сказала, и почти ощутил его, но не смог коснуться глубинных струн.

Сури вырвала руку из хватки стражника, который больше не пытался остановить ее, и, не сводя глаз с тела, шагнула вперед. Фрэя лежала на спине, раскинув ноги и руки. Одета она была не в ассику, а в простую рубаху без застежек и жилет, красиво расшитый цветами.

– Кто она?

– Что? – не понял Лотиан.

– Та, кого вы убили. – Сури указала на труп. – Она. Кто она?

Он покачал головой:

– Какая разница?

– Это очень важно. Я вам говорила, но вы не послушали. Вы хоть знаете, как ее звали?

Фэйн оглянулся, посмотрел на труп и покачал головой:

– Кажется, Амидея.

– Кажется? Значит, вы ее не любили?

Фэйн выглядел озадаченным.

– Я же сказала, нужна жертва!

– Я принес жертву! Я убил женщину из моего народа!

Сури помотала головой:

– Разве это трудно, если вы и имени ее толком не знали?

– Как ты смеешь…

– Уверена, это было неприятно, но мощь, необходимая для создания гиларэбривна, превышает весь запас Авемпарты. Она рождается не из неудобства или сожаления. Я же говорила, нужно разбить себе сердце. Так не бывает, если убиваешь незнакомца. Так не бывает, если приносишь в жертву случайного знакомого. Чтобы сделать все правильно… – Голос Сури надломился, горло сжалось. Она поднесла руку ко рту. Губы задрожали, перед глазами, на которые навернулись слезы, стоял туман. – Необходимо убить обоих – жертву и часть себя. Принести в жертву частицу собственной души. Ты больше не сможешь чувствовать себя целым, потому что тебе пришлось отрезать часть себя, чтобы сотворить чудовище. Важна потеря. Жертва – это не столько тот, кого убиваешь, сколько ты сам. Чтобы плетение сработало, чтобы дать ему необходимую силу, вы должны убить кого-то, кто важен для вас. Кого вы любите. Ради кого при других обстоятельствах пожертвовали бы жизнью. Боль должна быть сильнее любой боли, которую вы испытывали раньше, настолько сильной, что вы никогда больше не пожелаете ее испытать.

Фэйн продолжал смотреть на нее, но в глазах его уже не было ненависти. Ушли недоверие, подозрение, злоба. Он окинул взглядом площадь и уставился на свои окровавленные руки.

– Да… да… – При каждом слове он медленно кивал. – Понятно. Смерть, боль, страдание – конечно.

В его открытии не было ни радости, ни торжества.

Снег повалил сильнее. Снежинки кружились в безветренном воздухе. Тишина окутала все вокруг фэйна и Сури.

Фэйн вгляделся в Сури. Он впервые смотрел на нее как на личность.

– У меня не так много близких, которых я могу позволить себе лишиться.

Сури кивнула:

– Теперь вы понимаете, почему против вас всего один дракон.