Текст книги "Шесть дней Всемирного потопа"

– Ага! Сейчас! У нас половина фундамента не закрыта, подвал заливает! Так что хочешь не хочешь, а придется строить веранду! Говоришь, ну и пусть заливает? А если у нас подвал обвалится? А вместе с ним и фундамент? И вся работа и деньги – коту под хвост?

Да, вот так вот и рушатся все мечты и все фантазии, тщательно выстроенные и взлелеянные долгими зимними вечерами. Ну что ж, я смирила свои амбиции:

– Тогда на оставшиеся деньги мы можем съездить снова на Алтай. А куда еще? В Читу, что ли, ехать?

А что было поделать? Мы жили среди тайги: одна дорога шла на восток – через Улан-Удэ и Читу до океана. И не было там ничего кроме самой дороги. Вторая дорога шла на запад – через Красноярск и Новосибирск к Уралу и дальше. И не было больше никаких других направлений, разве что штурмовать бездорожье в тайге. То еще удовольствие, особенно вдвоем и без ружья.

– Значит, поедем на Алтай, – строгим тоном сказал Андрей. Он всегда говорил таким тоном, когда хотел, чтобы я с ним согласилась. И я согласилась. А у меня что, был выбор?

– Прокатимся по Чуйскому тракту, – продолжил Андрей. – Может, на этот раз доедем и до Колыванского озера. Увидим, наконец, что такое эти чилимы.[7]7
  Чилимы – водяные орехи.


[Закрыть]

Не очень-то и хотела я видеть эти самые чилимы, тем более что я их уже видела в Новосибирске. Правда, не в воде, а на книжной полке в комнате, но это уже мелочи. Спорить было бессмысленно. Он всегда был прав. Так что я стала готовиться к путешествию на Алтай. В конце концов, дорога – это всегда дорога. Даже знакомая. Но перед этим надо было расплатиться с кредитом, а следовательно, продать мой «Кавасаки». О том, что невозможно было с Андреем покупать мотоциклы, я уже говорила, теперь я в первый раз увидела, что и продавать мотоцикл с ним тоже было невозможно. Он был честным. Таким честным нормальный человек быть не может: он считал, что будущий даже не владелец, нет, претендент на покупку мотоцикла должен знать о нем абсолютно все: и то, что в паспорте указан 1989 год выпуска, а на ободе стоит истинный – 1988 год, и то, что он плохо заводится на холодную, и то, что карбюратор ремонтировали… В общем, через месяц я почти увидела над его головой святящийся нимб, а мотоцикл мы продали себе в убыток, потому что Андрей стоически соглашался со всеми претензиями покупателя – толстого парня, приехавшего на «RAF-4». Я дергала Андрея за рукав и шипела, но это никак не повлияло на сделку, потому что парень оказался ушлым, знающим, почем рубль, и воспользовался всеми преимуществами, которые предоставил ему Андрей.

Почему Андрей так себя вел? Дело в том, что он вдруг ни с того ни с сего решил, что перед ним такой же, как он, сумасшедший мотоциклист. Забегая вперед, скажу, что парень отъездил на мотоцикле два месяца, хлопнулся на нем где-то в Иркутске, вылетев на трамвайную остановку и зацепив кого-то из пешеходов, и продал мотоцикл обратно в Ангарск, налепив на него наклейки и срубив на сделке триста баксов.

Если не считать некоторого убытка, я не жалела, когда моего черненького коника уводили из стоила. Это был не мой мотоцикл. Нет, он был покладист, довольно прыток, ни разу не подвел меня на дорогах Хакасии и мог обогнать на трассе «Тенере», но не было в нем ни грамма того, что все мотоциклисты гордо именуют «драйвом». Если бы мне было пятнадцать лет, и вес мой был бы килограммов сорок – это было бы по мне. Но мне нужен был мотоцикл побольше. Такой, как «Артесия».

Я увидела «Артесию» в первый раз в сервисе знакомого коммерсанта, который торговал мопедами. Мотоцикл, конечно же, был не этот, такой же. Его продавали. У мотоцикла сильно шумела цепь ГРМ и была отличная ходовая. Это был тот единственный раз, когда я клещом вцепилась в Андрея и настояла на том, чтобы он успокоился и присмотрел себе другой мотоцикл. Он ходил точно шалый и ни о чем не мог думать, кроме этого синего «коня», и далеко не сразу пришел в себя. Дело в том, что ему дали прокатиться на «Артесии». Он слез с мотоцикла счастливый. Я поездить не решилась, просто посидела в седле и сразу же поняла, что мне нужен такой мотоцикл – большой и довольно тяжелый. Его нужно было покорять, на нем нужно было научиться ездить. Здесь можно было сражаться не только с дорогой, но и с мотоциклом. Это было то, чего мне так не хватало на «Кавасаки» – ощущение ежесекундной победы над мотоциклом, а значит, и над собой.

Когда мы получили «Артесию» из Новосибирска и в гараже разобрали брусья упаковки, и мотоцикл, еще грязный, неухоженный выкатили на бетонный пол, он показался мне большим. Первая же поездка показала, что мои ноги еле касаются асфальта.

«Как я буду ездить?» – опасалась я, но все оказалось просто. Отличная развесовка, легкость в управлении делали мотоцикл послушным. Он прекрасно маневрировал на малой скорости, и мне вполне хватало того, что я могла дотянуться до земли носками.

К своему разочарованию, я быстро выяснила, что за «Тенере» мне не угнаться: четыреста кубов – не шестьсот. Но этот недостаток мотоцикла немного компенсировался тем, что Андрей, как я уже говорила, любил ездить неторопливо. Так что я вполне успевала. Приходилось кое-где кочегарить мою «сивку-бурку», что есть мочи, особенно на обгонах, но это лишь добавляло остроты в пресные поездки до дачи. В общем-то, мотоцикл представлял из себя давнюю мечту Андрея: мощь ураловского движка была втиснута в неплохую японскую ходовую. Жесткости рамы, правда, не хватало. Мотоцикл не был рассчитан ни на шоссейные гонки, ни на гонки по грязи. Это была рабочая лошадка. Надежная, неприхотливая. С ним я снова почувствовала себя в седле.

Утром в день отъезда мы вдруг обнаружили, что у нас не оплачен счет за телефон. Если не оплатим до пятнадцатого – телефон отключат. Нам он вроде бы и не нужен, но вот мама часто им пользовалась, поэтому надо было что-то срочно предпринять, и в десять часов утра вместо того, чтобы выезжать из гаража, мы томились в длиннющей очереди на переговорном пункте. Как назло, на днях кассиру установили новую программу на компьютер, компьютер отчаянно «тормозил», очередь гудела, как осиное гнездо, и я выпала из нее со счастливым квитком об оплате, когда был уже двенадцатый час. Так поздно мы не разу не выезжали.

Пока мы навьючивали вещи, пока выводили наших «лошадей» из «стойла», то есть из гаража, мы все время посматривали на небо. На самом деле поездка на Алтай была под большим вопросом: метеосводка предупреждала о грандиозном циклоне, который должен был накрыть всю Сибирь от Урала до Бурятии. Температура вот-вот должна была упасть до плюс десяти – плюс тринадцати, а небеса должны были разверзнуться, и воды всех океанов должны были упасть и поглотить всю землю от Иркутска до Перми… Не было такого на нашем веку. Не было и быть не могло, чтобы на протяжении четырех тысяч километров одновременно полились дожди, но вот – надо же! – нам такое обещали.

Раздумывали мы недолго.

«Раз такого не было, значит, такого быть не может!» – решили мы. Мы были по-своему правы. Иногда мы мокли по две недели где-то в горах, а рядом, буквально в двухстах километрах земля выгорала от засухи, и в городах от жары плавился асфальт. Мы знали, что погода везде разная. Это первое. А если погода везде одинаковая, и это циклон, то из любого циклона можно выехать за полтора-два дня. Это второе. Так что думать мы долго не стали. Распихали вещи по полиэтиленовым пакетам, дождевую защиту пристегнули сверху, чтобы в случае чего сразу надеть. И поехали!

К обеду стало жарко, и мы рассовали теплые вещи по карманам дорожных сумок. Светило солнышко, справа и слева от дороги расстилались нагретые пригорки и поля, позади оставались душные города с броуновским движением мечущихся в них автомобилей. Мы то и дело пришпоривали своих иноходцев, потому что впереди была все та же проклятая всеми водителями гравийка, а уже завтра мог пойти дождь. Дорога только казалась песчаной. На самом деле строители навозили сюда глины, которая в сухую погоду вполне могла сойти за песок. Но стоило пройти ливню, как дорога превращалась в кашку-малашку, на которой из стороны в сторону возило фуры и по кустам раскидывало легковые авто. Вполне невинный «песочек» превращался вдруг в жирный, красный глинозем. Ехать по такому месиву на мотоцикле я не любила. На «Урале» еще как-то можно было удержаться: мотоцикл был низкий, дорожная резина – зацепистая. Но на «Кавасаки» я здесь упала, сильно ударившись коленкой о камень. До сих пор, как вспомню, начинает ныть чашечка. Ну конечно же, шоссейная резина японца, на которой протектор был практически нарисован шариковой ручкой, не могла удержать мотоцикл, а реакции выровнять дорожник не хватило. Это было не последним аргументом при продаже «Кавасаки».

Недавно редактор газеты, в которой я работаю, велел мне освещать приезд в город одного ну очень важного чиновника. Словно кучка служек, мы с блокнотиками и диктофонами весь день бегали за чиновником, который барственно разъезжал по городу в сопровождении сияющего кортежа из городских подлиз и гаишников. К вечеру, когда все уже порядком устали, в здании мэрии прошла пресс-конференция, которая должна была подвести некую черту под поездкой высокого чина. По настоянию пресс-службы администрации я была вынуждена надеть старый, тесный, жаркий пиджак, и в тот момент, когда мне – уже последней! – милостиво разрешили задать вопрос, я была готова упасть от духоты в обморок. Я знала, ради чего терплю мучения. Мой вопрос заключался в том, когда же высокий чин соблаговолит посмотреть в сторону Тайшета, и когда же здесь будет построена дорога.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – не сморгнув глазом, ответило чиновничье лицо. – Я, знаете ли, этим летом ездил в Европу на автомобиле. Дорога отличная.

Зал замер от нахальной лжи, а потом взорвался аплодисментами. Ай да чиновник, ай да молодец! Сидевший рядом со мной депутат, усмехаясь, наклонился ко мне и спросил, шевеля усами:

– А вы что, тоже по Европам ездите?

Я что-то пробормотала в ответ, понимая, что по проклятой дороге мне ездить, по-видимому, до конца жизни. У нас, русских, все не просто так. На танке он ездил, что ли? Или просто не мог признать, что на подведомственной ему территории нет дорог?

Как поведет себя «Артесия» на глине, я не знала и гнала, что есть мочи, стараясь во что бы то ни стало проехать этот участок дороги сегодня, до дождя. А на асфальте и дождь не страшен.

Глава третья
Сумерки

….Первый день путешествия – всегда нервотрепка. Ты не так сложил вещи, и поэтому все, что нужно, оказывается на самом низу сумки. Ты забываешь купить то воды, то еды, потом вспоминаешь, что ты забыл купить фотопленку или не взял с собой репеллент, а купить нормальный репеллент на дороге невозможно. Это раздражает. Раздражает и то, что я на остановках то и дело забываю как следует застегнуть куртку или затянуть ремешки рукавов, или не так повяжу бандану на голову, и шлем начинает давить там, где узел. Раздражает и Андрей. Мне кажется, что он слишком медленно едет, то и дело жестом показывает, чтобы я его обогнала, все время поправляет что-то в мотоцикле слева, под баком. Барахлит бензокран? Еще что-то? Я знаю, должно пройти какое-то время, прежде чем мы войдем в ритм дороги. Да, мы будем ругаться, иногда до крика, до визга и до сжатых кулаков, да, мы будем останавливаться из-за пустяков, а потом, наоборот, ехать так, словно за нами черти гонятся, мы будем не понимать друг друга и злиться из-за того, что кто-то кого-то не подождал. Но потом – такой момент наступит обязательно, и с каждым годом он наступает все быстрее, – потом все станет хорошо. И тогда Андрей будет ехать впереди, и солнечный зайчик от зеркала заднего вида будет послушно бежать следом по асфальту. И тогда наши мотоциклы, словно сами, вдруг одновременно выберут для себя самую комфортную скорость в сто десять километров в час. И тогда для того, чтобы одновременно свернуть с дороги на понравившийся съезд, нам не нужно будет махать друг другу руками, и, срывая голос, перекрикивать работающий двигатель, мы сделаем это почти одновременно, просто переглянувшись. Этого надо было подождать.

А потом пошла гравийка, и раздражаться стало некогда. Пришло время испытать мотоцикл, и первые же испытания показали, что мотоцикл – хороший, а вот мотоциклист никуда не годится. Ну а что я могла сделать, если от песка не видела, куда ехать? Только я успевала проморгаться, только-только успевал осесть песок, и впереди появлялся прогал, и я хотела было поддать газу, чтобы догнать Андрея, как меня обгоняла или попадалась навстречу очередная огромная фура, которая снова поднимала песчаную бурю, и я снова вынуждена была тормозить. Андрей орал, я отругивалась, как могла, а когда мы выехали на участок дороги с продольными песчаными гребнями, я и вовсе загрустила.

– Ну что же ты! – крикнул мне в окно запыленный водитель фуры, которая долго «кралась» за мной, приводя меня в некоторое замешательство, потому что мне все время казалось, что я могу упасть ей под колеса. – Я ж тебя специально не обгоняю – жалко, но ты уже совсем не едешь!

В ответ я скорчила рожицу и сплюнула на дорогу слюну, смешанную с песком. Тоже мне благодетель… Он нажал на акселератор и обрушил на меня очередной «водопад». Спасибочки.

Когда мы выехали к Тайшету, смеркалось. От нашего щегольского вида, от цветных курток и ярких мотоциклов не осталось ничего. Ничегошеньки. Все было покрыто толстым серым слоем пыли. Зачем, спрашивается, мы стирали одежду перед поездкой? Моя голубая ветровка превратилась в серенькую, застиранную тряпочку. Неужели я так и буду теперь в грязной куртке до самого конца путешествия?

Вы, наверное, решили, что свежая, яркая одежда – это пижонство, подтверждение статуса «крутого мототуриста», что это прихоть, чтобы больше быть похожими на иностранцев? Нет, это необходимость. Времена изменились, и на военную форму защитного цвета, как и на мотоциклы «Урал» уже смотрят с настороженностью. Камуфляж в быту – это олицетворение низкого социального статуса, а низкий статус – это почти всегда непредсказуемое, неадекватное поведение. Это желание во что бы то ни стало утвердиться за счет другого, это опасность, которую чуют более благополучные люди. Мы это отлично поняли в поездке по Хакасии.

Дело в том, что наша экипировка – камуфляж и кожаные черные косухи, была предназначена совсем не для курортной зоны. В этой одежде было хорошо покорять бездорожье в тайге. Военная форма вообще удобна для экстремального туризма. В ней тепло в холод и не жарко в жару. Ее практически не нужно стирать, такое ощущение, что она сама очищается от глины, грязи и песка.

Чтобы лишний раз не мыть голову, мы оба тогда коротко постриглись. У меня это вышло даже по-пижонски, а вот Андрей промахнулся. Вернее, промахнулась парикмахерша, но расхлебывать-то пришлось ему. В общем, когда он смыл с себя укладку, которую ему зачем-то соорудили, оказалось, что он похож на заключенного. Единственное, что его еще как-то отличало: он не был таким худым. Последнее оказалось поправимо. В дороге он оброс, осунулся. Тогда мы здорово «попали» на серпантине за Красноярском. Вечерело, с неба, не переставая, лило, я замерзла так, что уже не могла ехать больше пятидесяти километров час. По-моему, от холода трясся даже мотоцикл. Мы долго не могли найти съезд с дороги и нашли его, когда уже стало темнеть. Через два десятка метров дорога закончилась крохотной поляной под сводом вековых сосен. Мы быстро раскинули палатку и уже хотели было нырнуть внутрь, как вдруг со стороны шоссе послышался шум машины: кто-то свернул с трассы и остановился, отъехав от дороги всего несколько метров. До ближайшего жилья было километров семьдесят, встреча с незнакомцами не сулила ничего хорошего, и поэтому Андрей, взяв топор, решил сходить посмотреть, кто там.

Оказалось, местный водитель, хорошо зная, насколько опасно останавливаться прямо на трассе и даже на обочине, – красноярские сумасшедшие автомобилисты меньше чем сто пятьдесят по этому серпантину не ходили, съехал с дороги, чтобы проверить и долить масло.

– Как-то он странно себя вел, – растерянно сказал Андрей, вернувшись. – Ну, говорит, как в лесу орехи? Есть? А какие сейчас с лесу орехи – июнь на дворе?

Я посмотрела на него и покатилась со смеху: стриженый под зэка, худой, заросший, в зеленых штанах химзащиты и в резиновых сапогах, в военном кителе типа «зеленка», в лыжной, защитного цвета шапочке, скатанной на уши, с топором и с бешеными от усталости глазами, он был похож на террориста-смертника, но никак не на бедненького, несчастненького мотоциклистика, который ой как боится встретиться в лесу со злым автомобилистом! Он посмотрел на топор, что-то сообразил, потом пошел к мотоциклам – смотреть на себя в зеркало. И тоже захохотал.

Он хохотал, хлопая себя по коленкам, я каталась по почти сухой хвое перед палаткой. Смеялись до слез, до икоты.

– А я думаю, чего он на меня так странно посмотрел! И еще отвечаю: какая, мол, шишка, нет в лесу шишки… А он смотрит, как заяц на удава! Канистра с маслом дрожит. Быстренько так масло залил! А я думаю: во мужик устал, руки трясутся, как же он дальше поедет-то?

В Хакасии мы попали в самую натуральную курортную зону: пляжи по берегам соленых озер, палаточные городки, местные, торгующие пирожками. Красноярские пижоны на дорогих машинах, в прицепах которых стояли миникатера и гидроциклы. Дамочки в розовых шляпках небрежно тыкали из окна пальчиками: «Глядите, какие грязные эти мотоциклисты! Фу!» Толчея на заправке у озера Шира, какой-то наглый юнец бампером выталкивал меня с заправки, и даже поверх своих темных очков глядеть на нас не хотел. Чувствовали мы себя среди довольно богатой, как нам тогда казалось, публики отвратительно. И поняли одно – чтобы не было так мучительно стыдно, надо все же потратить немного денег на приличную одежду для путешествий. По ней встречают.

Отлично. Теперь мы в своих дорогих куртках выглядели так же, как и раньше – черными и грязными.

Мы миновали Тайшет, когда смеркалось. Дорога здесь была превосходной. Было странно, когда среди трассы вдруг попадались такие ухоженные участки асфальта – с заботливо нанесенной разметкой, со всеми нужными знаками, и с обязательными гаишниками, которые бдели даже сейчас, поздним вечером. Нас не остановили, мы остановились сами.

– Пойду спрошу, может, подскажут, где здесь заночевать можно, – сказал Андрей.

Здешние гаишники уже один раз помогали нам найти хорошее место для ночлега, может, повезет и на этот раз? Гаишник долго размахивал руками, что-то объясняя Андрею, и он вернулся назад нескоро.

– Где-то впереди сворот налево есть – там турбаза недорогая «Дом рыбака», там и заночуем.

Сворот мы наши нескоро. Раскисшая дорога уходила меж серых полей и квелых деревьев куда-то далеко в сумерки. Я посмотрела направо: вдоль дороги в темноте поблескивала черная, стоячая вода. Наверное, здесь был рукав реки. Вода подтопила берега, и в тишине, взрываемой только шумом наших мотоциклов, тихо стояли черные деревья, погруженные в воду по пояс. Я присмотрелась: хватит небольшого дождика, и вода хлынет на дорогу и дальше – в поля. Если ночью пойдет дождь, нам не выбраться с турбазы. Я остановилась и посмотрела вверх: низкие облака цеплялись за верхушки тополей. Было тоскливо и одиноко. Звук «Тенере» уже почти растаял в вечернем воздухе.

Ждать пришлось долго.

– Ну ты что тормозишь, – закричал вернувшийся Андрей, – я нашел турбазу, уже со сторожем переговорил. За пятьсот рублей можно снять домик.

Я жестом попросила его заглушить мотоцикл. Он повернул ключ, и на нас обрушилась тишина. Мне почему-то хотелось вот так вот посидеть, отдохнуть, послушать…

– Посмотри на воду, – попросила я Андрея.

– Ну что?

– Ничего. Если ночью пойдет дождь, мы не выедем.

Андрей оглянулся вокруг.

– Не может быть, чтобы там не было другой дороги… Выберемся!

Я упрямо покачала головой.

– Не поеду!

Конечно, хотелось заночевать в домике, поставить мотоцикл куда-нибудь под навес и ни о чем не думать, но опыт показывал, что предчувствия не обманывают. Дождь будет обязательно. Сильный или не очень – будет. Выезжать по затопленной дороге будет неприятно, еще неприятней будет, если здесь все затопит как следует. Уж лучше палатка где-нибудь на пригорке…

Мы нашли место для ночевки через десять километров, свернули за густую лесополосу, немного проехали по влажной лесной дороге. Слева от нас был большой сенокосный луг. Мы поставили мотоциклы прямо на дороге, быстро, пока не стало совсем темно, установили каркасную палатку, скидали в нее вещи. Темнота сгущалась, но несмотря на это, мы еще раскочегарили крохотный примус, вскипятили чаю.

Я не очень люблю ночевать в палатке. Если бы на мотоциклах была установлена сигнализация, мне было бы спокойнее, но Андрей не доверяет импортной электронике и не хочет устанавливать хотя бы «ревун», который реагировал бы на изменение положения мотоцикла. Он считает, что электроника может «сглючить» где-нибудь в глуши. Поэтому полночи я прислушиваюсь к тому, что происходит у палатки и засыпаю обычно к утру. Через два часа меня будит Андрей, заявляет, что пора ехать, и никак не может понять, отчего я такая сонная и недовольная. Впрочем, один раз мое бодрствование пошло на пользу: кто-то хотел поживиться нашими вещами, и я услышала, как с «Урала» с коляской скручивают запаску. Запаску мы спасли, и Андрей шутливо приставил меня к картофельной медали «За спасение запчастей». Так что толк от моего бодрствования конечно же был, но давалось мне это тяжело: пока втянешься ехать и почти не спать…

А между тем было в этих сумеречных бодрствованиях какое-то необычайное очарование. Запах хвои, травы, запах березы и росы был по ночам особенно сильным. Лесное отишие нарушал только писк комаров и шум проезжавших по трассе машин. Этот звук рождался где-то далеко, задолго до приближения машины, – казалось, что его рождает ветер, несущийся вдоль трассы, дождевое небо или ночная поющая трава. Потом машина подъезжала ближе, и становилось понятно, что это просто шум двигателя, а потом она отдалялась, и ее звук еще долго висел на дороге, постепенно растворяясь в охлажденном воздухе. А еще было слышно, как бьются залетевшие под тент палатки насекомые, как стрекочут крылышками мотыльки.

Один раз особо жарким летом мы остановились у кустов боярышника. Ночью я услышала какие-то странные звуки и никак не могла понять, откуда они идут. Я вышла из палатки и поняла, что это – бабочки. Огромные ночные бабочки, словно тяжелые бомбардировщики, то и дело слетали с листьев боярышника, кружились в воздухе, щелкая крыльями по жестким листьям, и снова, трепеща, садились на боярышник. Быть может, у них был сезон любви, а может, они что-то искали? Там шла какая-то своя, ночная, тайная, бурная жизнь. Она не предназначалась ни для моих, ни для чьих-либо еще глаз. Ночные бабочки исступленно бились в листьях, совершая какой-то свой загадочный ритуал. Торжественно звучали цикады. Я постояла в темноте, слушая этот безумный, слепой танец, и нырнула обратно в палатку.

Сейчас бабочек не было, не было и кустов боярышника, но по-особому, уютно попыхивал примус, звенели комары, и ветер шуршал березовой листвой. Иногда он вдруг взвывал в кронах высоких, черных сосен, тент палатки дергало, в лицо било холодным. Мы ежились, жались друг к дружке. Андрей вздремывал прямо над кружкой горячего чаю. Я подсвечивала себе фонариком, нарезала бутерброды. Пока пили чай, изо рта пошел пар. Потом мы убрали примус и кружки, Андрей подкатил мотоциклы поближе к палатке, закрыл рулевые замки, сцепил мотоциклы тросиком. Мы спрятали вещи в тамбур и нырнули в холодное палаточное нутро.

Кажется, не надо было покупать новую палатку. Раньше мы все время возили с собой большую, брезентовую палатку. От дождя ее приходилось накрывать полиэтиленом. Полиэтилен на ветру шуршал, бился о палатку, и мне мерещилась всякая нечисть. Чтобы ее поставить, надо было обязательно залазить в нее с алюминиевыми колышками наперевес. Она верой и правдой служила нам на протяжении многих лет: на севере Байкала, в Бурятии, в Хакасии и в горах Алтая. Она была теплой. Или это только казалось?

Мы с головой нырнули в сдвоенный спальник, обнялись и принялись ждать, когда станет настолько тепло, что можно будет снять с себя носки и термобелье.

….Ветер снаружи шумел все сильнее, палатка временами дергалась, где-то над ухом саднил комар. Андрей уснул сразу, а я лежала рядом, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи в лесу и на дороге, и завидуя крепким нервам мужа. Ночь я провела в дреме: то и дело вскидываясь, когда мне мерещилось, что у палатки кто-то ходит, или ворочаясь с боку на бок, потому что на жестком коврике быстро затекали бока. Каждый раз, когда я переворачивалась, холодный воздух снова проникал в спальный мешок, и снова приходилось накрываться с головой и ждать, пока воздух в мешке нагреется.

Под утро рядом вдруг зафырчал УАЗик. Он остановился, увидев на дороге наши мотоциклы, а потом объехал нас по лугу. Наверняка это были какие-то сумасшедшие охотники или рыбаки. Таки же больные на всю голову, как и мы. А перед рассветом по тенту палатки умиротворяюще забарабанил дождь, которого мы ждали, и я наконец-то заснула…

Мы проснулись одновременно часов в девять, прислушались к редким каплям дождя, перевернулись на другой бок и снова заснули. Так негласно было решено, что лучше как следует выспаться после вчерашней гонки и подождать, быть может, дождь прекратится. Конечно, разумней было не нарушать сложившейся традиции и выехать пораньше, но вдруг нам обоим стало лениво, к тому же собираться под дождем неприятно, можно вымокнуть, поэтому было решено подождать.

С места ночевки мы выехали в одиннадцать. Забегая вперед, скажу, что в этом путешествии это стало печальной традицией. И кто знает? Быть может, в сложившейся ситуации это было единственно верным. Кто может сказать, что ждало бы нас на дороге, если мы выезжали пораньше?

«И все же надо было выехать раньше!» – ругала я себя, когда мы подъехали к знаку «Опасный участок дороги – 3 км». Асфальта здесь не было. Все утро по размокшей глине шли фуры и гнали свои залепленные скотчем по самую крышу автомобили рехнувшиеся на скорости перегонщики. Моему опечалившемуся взгляду предстала перемешанная глина. Точно на такой я и хлопнулась в последний раз. Словно застенчивый подросток, я стояла и смотрела на нее, в тщетной надежде, что эти «три кэмэ» вдруг окажутся миражом, исчезнут, испарятся, пропадут, сгинут. И тишина заполняла ложбину, и слышно было только, как барабанят тяжелые капли дождя по шлему, по куртке дождевика, по мотоциклу. Я ощущала запах влажной глины, земли, запах мокрой листвы и травы. Капли дождя затекали по рукавам в перчатки. Впрочем, перчатки и так уже насквозь промокли. Когда они были у меня сухими во время дождя? Да не было такого!

Лужи пузырились, показывая, что ждать, в общем-то, нечего, и мне в очередной раз надо стиснуть зубы и повернуть ручку газа, доказывая, что «я это могу». Пока я раздумывала, Андрей скрылся за поворотом, потом вдруг вернулся. Он остановил «Тенери» рядом, приподнял стекло новенького итальянского шлема.

– Долго стоять будешь?

Я обреченно кивнула. Я готова была плакать. Я думала, что на эндуро будет легче, но оказалось, что падать с высокого мотоцикла еще страшнее. Особенно с японского: у него не было дуг безопасности, и он мог подмять под себя. Это я уже испытала на «Кавасаки». Единственный мотоцикл, на котором мне не страшно было падать даже на скорости был «Уралом»: с него меня просто катапультировало, то есть я кувырком и почти безболезненно летела подальше от мотоцикла, а он уж совершал кульбиты без меня.

– Да… – я слизнула с губ капли дождя.

Андрей раздраженно махнул синей перчаткой у меня перед лицом.

– А зачем мы тогда покупали такую дорогую резину?

Я продолжала с отчаянием смотреть на дорогу.

– Она ведь создана специально для этого! Смотри – она превосходно держит! Да и мотоцикл сделан для грязи! – Андрей непринужденно развернул мотоцикл прямо на склизкой глине, поддал газу и побросал мотоцикл по дороге, привстав на подножках. Он даже ласточку сделал, чтобы убедить меня.

Ему-то что: он с мотоциклом, как монгол с лошадью: ухватил за гриву и айда на спину, даже седла не надо. Он и запрыгивает на свою «Тэнэру» сходу, словно бы и не касаясь подножек.

Меня убедило не это, хотя и это тоже. Просто мне как-то надоело стоять посередине дороги, чувствовать, как с шлема за ворот стекает ледяная вода и слушать дождь. Ехать ведь все равно надо было…

Как оказалось, резину мы купили отличную, она волшебным образом держала мотоцикл на глине даже лучше, чем на песке. Заднее колесо было словно приклеено к дороге. Но все-таки я вздохнула с облегчением, когда «три кэмэ» наконец-то остались позади. Но радоваться было рано: дорога с каждым годом становилась все хуже и хуже, и такие разбитые участки то и дело попадались нам на пути почти до самого Красноярска. Я осторожничала, вцеплялась в руль, со страху путала передачи, но все же ехала вперед.

К Красноярску мы были похожи на два комка грязи.

Весь день мы ехали под дождем. Мало приятного, если при этом не знаешь, где будешь ночевать. Тянущиеся за фурами шлейфы из воды и грязи залепляли стекло шлема, мокрой пылью покрывали одежду и мотоциклы. Весь день были только серое, блестящее от воды шоссе, хмурые тучи, жиденький, противный дождик да словно лакированные автомобили, что проносились мимо нас по дороге. А еще был холод. Стекло шлема запотевало, мне приходилось поднимать его, и капли дождя ледяными иголками нестерпимо кололи лицо. Перчатки я отжимала на каждой остановке, но это помогало ненадолго: через пять минут они снова были мокрыми. Мы все время поглядывали на небо, стараясь найти в нем хоть какие-нибудь признаки того, что дождь не навсегда, но отчаяние настигало нас, потому что от горизонта до горизонта все было затянуто тучами. Палатку в такую погоду поставить, конечно же, можно. Можно даже ухитриться и сделать так, чтобы вещи остались сухими, пока мы будем устраивать бивуак. Но тут нас настигла еще одна беда: вдруг обнаружилось, что дождевики промокают.

Это была катастрофа!

Дело в том, что мы в первый раз поехали, не взяв с собой уродливые, зато проверенные временем и испытаниями серо-зеленые костюмы химзащиты, а взяли пижонские балоневые дождевики. Дождевики были черные со светоотражающими полосами. Но дело было даже не в этом: беда была в том, что привычные к надежной химзащите, мы не взяли с собой второго комплекта одежды, а значит, ночевать в палатке мы могли, но спать пришлось бы в нижнем белье, а высушить вещи вообще было бы невозможным. Попробуйте с утреца напялить на себя мокрую одежду, и вы сразу же поймете, о чем я говорю. Особенно, если ночью плюс три градуса!