Текст книги "Камилла"
Автор книги: Мэдлен Л`Англ
Жанр: Зарубежные детские книги, Детские книги
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Я думала: «С кем же он так разговаривает?» Я злилась на него за то, что он смеет так с кем-то разговаривать, когда еще недавно держал мою маму в объятиях и целовал ее.
Он повесил трубку и повернулся ко мне с улыбкой.
– Я не сказал ей, что ты пришла ко мне, пусть это будет нашим маленьким секретом. – И он погладил телефонную трубку, точно это был человек, с которым он только что говорил.
– Кому не сказали? – спросила я.
– Роуз. Твоей маме.
Я отозвалась ледяным голосом:
– Она не хочет вас видеть. Никогда.
– Она сама тебе это сказала? – спросил Жак, улыбаясь.
– Нет, – ответила я. – Ей незачем мне говорить. Я и так знаю.
Жак встал с красного кресла, подошел к черному шкапчику, достал оттуда хрустальный графин и два хрустальных стакана. Локон светлых волос упал ему на лоб.
– Как думаешь, ты не слишком мала для шерри? – спросил он и, не дожидаясь ответа, плеснул приятного цвета жидкость в стакан и протянул его мне. Затем наполнил второй стакан и поставил графин на черный квадратный столик.
– Камилла, – сказал он, – моя бедная маленькая милая Камилла. – И какая-то внезапная печаль отразилась в его взгляде. – Ты еще очень маленькая девочка, хоть и стараешься казаться взрослой. И ты меня ненавидишь всей душой, не так ли? И тебе хочется продолжать меня ненавидеть, правда?
Я ничего ему не ответила. Я просто держала стакан с шерри в руке и смотрела на него. Он выглядел несчастливым и каким-то очень добрым, каким я его никогда прежде не видела, и это меня напрягало.
– Не надо ненавидеть меня, Камилла, – говорил Жак. – Я попытаюсь кое-что объяснить тебе. То, что я хочу тебе объяснить, трудно выразить словами, потому что это сама жизнь.
– Мне надо скоро уходить, – сказала я.
– Ну, тогда побудь столько, сколько можешь. Я тебе расскажу сказку. Однажды в одном саду жила-была прекрасная роза.
– Мама, – сказала я.
– Да, аллегория слишком прозрачна, правда? Мамино назначение в жизни быть самой собой, и быть красивой, и быть любимой. Она не ждет восхищения, она ждет любви. Твой отец все время восхищался ею как бы на расстоянии, но это не то, что нужно Роуз.
Я не слушала его. Отключила слух. Пусть говорит что хочет, это будет сплошная ложь.
Он продолжал говорить, я улавливала его речь, а потом моментально стирала из памяти.
– Роуз нуждается в тепле, в нежности, в эмоциональной защите. Розы цветут только в ухоженных садах, их надо защищать от ветра и холода. А твой отец весь целиком принадлежит строительным лесам, и скорее ветер, а не женская рука, шевелит его черную шевелюру, твой отец в основе своей человек холодный, Камилла.
– Папа вовсе даже не холодный! – закричала я.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы он просто так, невзначай обнял маму? – спросил Жак.
– Конечно, – ответила я. И постаралась вспомнить. И не смогла. И все равно я продолжала ненавидеть Жака. Мне было легко его ненавидеть.
Жак взял графин с квадратного столика и подлил шерри в мой стакан, хотя я отхлебнула всего один глоток. Затем он наполнил свой.
– Я все сделал неправильно, – сказал Жак. – Я принес тебе куклу. И зачем я принес тебе куклу! А теперь я опять все не так говорю. Я только помог тебе возненавидеть меня еще сильнее. Но ты ведь не ненавидишь Роуз, а, Камилла?
– Ненавидеть маму! – воскликнула я. – Да как я могу ненавидеть свою мать!
– Так ты понимаешь ее?
– Дети не созданы для того, чтобы понимать своих матерей, – произнесла я с напором. – Это матери призваны понимать своих детей.
Так я думала до тех пор, пока не встретила Луизу. Теперь-то я знала, что это неверно, но подумала, если я скажу это твердо, то снова в это поверю.
– Но ты уже не ребенок, – сказал Жак.
– Нет, ребенок и не собираюсь переставать им быть, – сказала я таким ледяным голосом, точно он прозвучал с какой-то далекой, покрытой льдом планеты.
– Послушай, Камилла…
Жак подошел ко мне, взял меня за подбородок и заставил взглянуть ему в глаза. Глаза его были печальными, как у зверя, загнанного в клетку. У меня в душе сквозь ненависть мелькнула жалость к нему.
– Послушай меня. Ты думаешь, что если бы ты оставалась ребенком, то тогда бы я не появился в жизни Роуз и, соответственно, в твоей жизни. Или, если бы ты оставалась маленькой, ты бы не могла осознать происходящее. И тогда тебе не было бы плохо. Но беда в том, что ты поняла, но поняла только частично. У французов есть поговорка: понять все – значит все и простить.
Я отодвинулась от него, чтобы не смотреть ему в глаза, и сказала:
– Это не имеет никакого значения, понимаю я или нет.
– Конечно же, имеет, – возразил Жак.
– Нет. Потому что мама с вами больше не будет видеться.
– Она не дала мне это понять, когда я говорил с ней по телефону, – сказал Жак.
– Не с мамой же вы говорили?
– А как ты думаешь, с кем же еще?
– Я не знаю.
О нет, я знала. Только мне почти удалось убедить себя, что это не так.
– Я пять раз звонил, – продолжал Жак. – Четыре раза прислуга сказала мне, что ее нет дома. А на пятый раз она взяла трубку сама.
Его слова точно тяжелые камни летели мне в голову.
Я уронила мой стакан с шерри на пол, не извинилась, не задержалась, чтобы поднять его, выбежала из квартиры и захлопнула за собой дверь.
До сих пор мне казалось, будто я знаю, что такое ненависть, когда я ненавидела Жака. Но на самом деле я узнала, что это такое, только сейчас. Я ненавидела свою мать.
4
У меня потемнело в глазах, точно огромное облако заслонило солнце. Это облако было в моем сознании, темнота была внутри меня. День снаружи по-прежнему оставался светлым. Я прошла по улице, миновав Музей современного искусства и даже не вспомнив про Луизу.
Я спустилась в метро, доехала до Восьмой стрит, хотя в голове я не держала ни Фрэнка, ни Луизу. Когда я поднялась наверх, я не двинулась к их дому на Девятую стрит, а повернула к западу, туда, где улицы не такие прямые. Какое-то время я бродила, не соображая ни где я, ни кто я есть. Потом остановилась, постояла, глядя, как тощая бродячая собака перебегает улицу перед носом у движущихся машин. Когда собака благополучно достигла противоположного тротуара, я как-то неожиданно пришла в себя, точно очнулась от кошмара. Не то чтобы я перестала ненавидеть свою мать. Но я хотя бы смогла себе сказать, что я ее ненавижу. Сформулировать это словами. Если бы вдруг я пошла домой, или в Музей современного искусства на встречу с Луизой, или к ним домой на Девятую стрит, я хотя бы уже осознавала бы, куда я иду. Но дело не в том, что идти мне никуда не хотелось. Я вспомнила, как Луиза, придя ко мне в дом впервые, сказала, что ей не хочется возвращаться домой вообще никогда. Я теперь, понимала, что она тогда испытывала!
«Что же мне делать? – думала я. – О, мамочка, что же мне делать?» Но никто мне не отвечал, и только тишина давила на плечи.
Я уселась на ступеньки чьего-то дома. День потихонечку покидал улицу, в витринах магазинов и в квартирах зажглись огни. Мимо меня торопливо шагали люди, стремясь поскорее попасть домой.
Я с трудом встала на ноги и, пошатываясь, побрела, сама не зная куда. Однако я даже не очень удивилась, когда ноги понесли меня к повороту на Девятую стрит. Я остановилась перед Луизиным домом и уже подняла было руку, чтобы позвонить в домофон и спросить, дома ли Фрэнк, но остановилась. А вдруг Луиза уже пришла домой? А я не могла, ну, прямо не могла в эту минуту говорить с Луизой. И пока я стояла перед дверью, ни на что не решаясь, дверь распахнулась, кто-то вышел, прошел мимо меня и вдруг произнес с удивлением:
– Камилла?
– Фрэнк, – отозвалась я, при этом зубы у меня стучали, как от холода.
– Кэм, я уже перестал тебя ждать. Что случилось?
– Ничего, – попыталась я ответить, все еще стуча зубами.
– Тебе что, эта чертова Луиза не передала мою записку? Я хотел встретиться с тобой сразу же после школы.
– Я не могла, – сказала я. – Я хотела, но не могла…
Фрэнк, склонившись ко мне, старался заглянуть мне в лицо.
– Камилла, ты выглядишь так, точно тебя только что пырнули ножом. Лучше давай поднимемся ко мне. Хотя нет. Ничего не выйдет. Мона и Билл дома.
– А Луиза вернулась? – спросила я.
– Нет еще. И нам ведь не очень-то охота с ней столкнуться. Пошли.
– Но ведь ты куда-то направлялся… – Мой голос срывался.
– Да в библиотеку за книжкой. Я очень на тебя разозлился. Я решил, что ты меня просто надула.
Он взял меня под руку и пошел с такой скоростью, что мне почти что пришлось бежать.
– Извини, – сказал он, – но ты выглядишь такой замерзшей, что мне показалась, надо идти быстрее, чтобы тебя согреть.
Я его даже не спросила, куда мы идем. Самое главное было, что Фрэнк держал меня под руку и проявлял заботу обо мне.
Мы остановились перед обшарпанным кинотеатром на какой-то плохо освещенной улочке. Фрэнк купил билеты и повел меня внутрь. В фойе было темновато, душно и дышалось тяжело. Какая-то женщина с торчащими седыми волосами ругалась на конфетный автомат, который не давал ей ни конфет, ни денег обратно. Фрэнк подошел, нажал на нужный рычажок, и коробочка конфет плюхнулась на подносик. Женщина осыпала Фрэнка благодарностями на ломаном английском языке.
На полу в фойе был постелен вытертый ковер, весь замусоренный конфетными обертками и окурками сигарет. Я стояла, тупо уставившись в пол, пока Фрэнк не повел меня по лестнице – два пролета наверх. Мы вошли на верхний балкон. На экране какие-то мужчина и женщина целовались. Мне на мгновение показалось, что меня сейчас вырвет. Потом женщина отлепилась от своего партнера и стала что-то кричать по-итальянски. Мы с Фрэнком уселись на самом верхнем ряду. Балкон был почти пуст. Только на первом ряду поместились несколько человек.
Между нами было несколько рядов пустых кресел.
– Это неплохая картина, – сказал Фрэнк. – Мы с Моной ее уже смотрели.
Я глядела на экран, но никак не могла сосредоточиться. Казалось, люди на экране просто бестолково мечутся туда-сюда. Мне даже не удавалось прочесть английские субтитры – такой сумбур был у меня в голове. Я перегнулась и положила голову к себе на колени. Меня снова начало трясти.
– Послушай, Камилла, – сказал Фрэнк, – ты живая, и это самое главное. Я хочу сказать, ничего не может быть слишком ужасным до тех пор, пока человек жив.
Я повернулась и поглядела на Фрэнка, и хотя меня все еще трясло, я вдруг сделалась совершенно спокойной. Я смотрела на его лицо, по которому бегали отсветы от экрана, и казалось, точно я вижу его во сне или гляжу на него со дна океана сквозь миллионы тонн воды.
– Моя мама умерла, – сказала я каким-то спокойным стеклянным голосом.
– Что?! – воскликнул Фрэнк.
И тут я точно проснулась, и страшно смутилась, и замотала головой:
– Нет, нет, не умерла, она просто… – Я сама не знала, что я хочу сказать.
Мне казалось, будто мама умерла, но она не умерла. Мне так казалось не потому, что она пыталась перерезать себе вены, а потому, что она говорила с Жаком по телефону.
– О, Фрэнк! – воскликнула я. – Я не знаю, что мне делать!
Сидя рядом со мной, Фрэнк какое-то время пристально смотрел на экран. Потом он спросил меня:
– Хочешь рассказать мне?
– Не знаю, – ответила я. – Я просто… О, Фрэнк, я не знаю, что мне делать!
– Послушай, Камилла, – сказал Фрэнк. И он повторил то, что уже говорил прежде: – Послушай, Камилла, ты жива. Ты жива, и это самое главное на свете. Люди умирают, и даже молодыми, вот о них-то и надо печалиться. Не важно, что случается. До тех пор, пока человек жив, – все в порядке.
И вдруг мне расхотелось быть живой. Я подумала, что если бы я умерла, я бы не знала, что мама разговаривала с Жаком, или не знала бы, что она резала вены, и не видела бы, как она целовалась с Жаком в гостиной. Тогда у меня не было бы ощущения, что я живу в каком-то кошмарном сне, и не пришлось бы думать, что же мне теперь делать.
– Я не хочу быть живой, – сказала я. И предпочла бы умереть.
Тогда Фрэнк сгреб меня за плечи и стал изо всех сил трясти и тряс до тех пор, пока я не расплакалась.
– Прости, – сказал Фрэнк сердитым голосом. – Но ты меня вынудила. Просто вынудила.
Мы довольно долго сидели молча. Фрэнк смотрел на экран. Постепенно и я стала смотреть, хотя слезы все еще туманили мне глаза.
Через какое-то время Фрэнк накрыл мою руку ладонью. Он ничего не сказал, но я поняла, что между нами все хорошо опять.
И тут вдруг я вспомнила про Луизу. Я же оставила ее в Музее современного искусства! И я почувствовала, как кровь бросилась мне в голову от того, что я наделала.
– Луиза, – пробормотала я. – Луиза!
– Что «Луиза»? – спросил Фрэнк.
– Я же оставила ее в Музее современного искусства! Я обещала, что зайду за ней, и забыла зайти. Я совсем про нее забыла.
– Да не тревожься ты о Луизе. Она, должно быть, уже дома.
– Но… Но… Я была… в одном месте… и она сказала, что если я не приду через полчаса, она пойдет за мной туда… и это было бы ужасно… А если она забеспокоилась и позвонила ко мне домой, то это еще ужаснее.
Фрэнк вздохнул:
– Думаю, лучше пойти позвонить. Пошли. Мы спустились вниз по лестнице. В фойе нам встретилась девушка с копной черных курчавых волос. Она дожидалась, пока парень в красной водолазке извлечет коробку конфет из автомата.
– Привет, Фрэнки, лапочка, – проговорила она, поглядывая в мою сторону.
– Привет, Помпилия, – ответил Фрэнк и кивнул парню в красной водолазке, а потом быстро потащил меня к выходу.
Воздух на улице был чист и приятен, и мы минуточку просто постояли и подышали. Потом направились к лавочке, где продавали сигары. Там была телефонная будка, я бросила монетку, набрала номер, и почти мгновенно:
– Але! – громким голосом, потому что в комнате гремела музыка, ответила Луиза. – Погоди, я выключу радио.
– Ой, Луиза, ой, Луиза! – закричала я с облегчением.
– Камилла, где ты? – Похоже, она не сердилась. – Где ты есть? Твои папа и мама в истерике.
– Ты не сказала им, что я была у Жака?
– Что ты думаешь, я совсем кретинка? Конечно же, не сказала. Но где ты есть? Что с тобой случилось? Я все ждала и ждала, а потом пошла к Жаку на квартиру и позвонила в дверь. Я притворилась, будто кого-то разыскиваю и ошиблась, но я сумела заглянуть в квартиру и поняла, что тебя там нет. Так что не волнуйся, я тебя перед Жаком не скомпрометировала. Он и понятия не имеет, кто я такая и что мне было нужно.
– А что папа и мама? Ты им-то ничего не сказала?
– Послушай, ты за кого меня принимаешь? Они все звонят и звонят сюда с тех самых пор, как я вернулась домой. И бог знает, где Фрэнк шляется, так что я в квартире одна и никакой информации они от меня не получили. Но ты лучше позвони им, что ты цела и невредима, твоя мама рыдала как сумасшедшая.
– Хорошо, – сказала я. – Я ей позвоню. Спасибо тебе, что ты ничего не сказала, и вообще за все.
– Не за что. Но что случилось и где ты теперь? – требовательно спросила Луиза.
– Потом расскажу, – сказала я. – Пока. Я лучше поскорее позвоню домой.
– Ладно. Когда увидимся?
– Завтра в школе.
– Завтра суббота.
– Ну, когда-нибудь завтра. Сходим в кино.
Если бы мы пошли в кино, то не пришлось бы много разговаривать.
Но Луиза возразила:
– У меня нет ни цента.
– Я тебя приглашаю.
– Нет, – отрезала Луиза. – Нам надо поговорить. Тебе от меня не отделаться. Приходи ко мне, пойдем погуляем с Оскаром. Ему надо побегать.
– Ладно, – согласилась я, – постараюсь.
– Камилла, – сказала Луиза на другом конце провода. – Совсем нехорошо, что ты все стараешься спрятать в себе. Так у тебя будет нервный срыв. Про твою маму и Жака мне пришлось догадываться самой. Ты ничего никогда мне не рассказывала.
– Раз уж ты догадалась, – сказала я, – так нечего мне было и рассказывать.
– Но я не могу догадаться, что сегодня случилось, и если ты вздумаешь молчать, то у тебя будет моральная травма и все такое в этом роде. Я совершенно уверена – сегодня у тебя был стресс. И если ты мне все расскажешь, у тебя не будет психологической травмы. Я хотела бы провести с тобой сеанс психоанализа, уверена, тебе бы это помогло.
– Нет, – отрезала я.
– Ну, ладно. Когда ты завтра ко мне придешь?
– Не знаю. Созвонимся.
– Камилла, я думала, мы с тобой лучшие подруги.
– Так и есть.
– Тогда завтра прямо с утра приходи ко мне.
– Хорошо, – сказала я, потому что иначе мне было никак от нее не отделаться.
– Значит, до завтра.
– О'кей, до свидания. – И я повесила трубку.
Я приоткрыла дверь телефонной будки и сказала Фрэнку:
– Мне надо позвонить маме.
Он кивнул, потом спросил:
– Сказала Луизе, что ты со мной?
– Нет. Я не сказала ей, где нахожусь.
– Молодец, – сказал Фрэнк.
Я прикрыла дверь телефонной будки и набрала домашний номер. К телефону подошел папа.
Я сказала:
– Папа, это Камилла.
Он тут же закричал:
– Роуз, это Камилла! – Потом сказал в трубку: – Камилла, мы так тревожились о тебе. Где ты была?
Потом заговорила мама, и я представила себе, как она вырвала у него из рук телефонную трубку:
– О, Камилла, дорогая, дорогая! Я схожу с ума! Где ты… Что с тобой случилось?
Я не могла соврать, что была у Луизы, они же ей без конца звонили. Я просто сказала:
– Ничего не случилось. Со мной все в порядке.
Я говорила холодно и в душе не испытывала жалости к маме, еще не оправившейся от волнения.
– Где ты находишься? – кричала она. – Иди домой, сейчас же иди домой!
– Приду домой ночевать, – сказала я.
– Камилла, что происходит? Почему ты так разговариваешь? Где ты? Иди домой, иди домой!
Мне хотелось заткнуть уши или повесить трубку, чтобы прекратить этот разговор. Потом снова трубку взял папа:
– Камилла, я не знаю, что за ерунду ты творишь, но ты должна сейчас же прийти домой.
– Хорошо, приду.
Я повесила трубку и выбралась из будки.
– Мне надо домой, – сказала я.
Фрэнк выудил свои перчатки из карманов и надел на руки.
– Я провожу тебя. Пошли.
– Спасибо, – сказала я.
Когда мы поравнялись с моим домом, Фрэнк сказал:
– Я буду ждать тебя завтра утром в девять в Метрополитен-музее.
– Не могу, я обещала Луизе, что я…
– О, черт бы драл Луизу! Ладно, тогда я спасу тебя из ее когтей сразу после ланча.
– Спасибо, – сказала я, а сама подумала: «Если б только я могла сейчас остаться с Фрэнком! Если б только мне не надо было от него уходить!»
Когда я вернулась домой, то получилась так, точно я консервная банка, а мои родители – консервные ножики, которые стараются меня открыть. Почему я не пошла после школы домой? Да почему я не пришла домой к обеду? Почему я им не позвонила? И о чем только я думала? Если я не умею распорядиться своей свободой разумно, так эта свобода будет мне запрещена.
А я стояла, уставившись на свои ноги, и на все вопросы тупо отвечала: «Не знаю».
Потом папа позвал меня в свой кабинет, сел в кожаное кресло, а я стояла рядом, точно он профессор, а я провинившийся студент, которому делают втык. Папа сказал мне мрачным голосом:
– Камилла, я не могу объяснить себе твоего поведения.
Я ответила:
– Прости, пожалуйста.
Затем он сказал, как бы с трудом выговаривая слова:
– Я обвиняю себя. Я не должен был задавать тебе все те вопросы, когда мы с тобой обедали в ресторане в тот вечер. Я был… Я был не в себе.
– Нет, – сказала я. – Не в этом дело.
– А в чем же?
– Я не знаю.
Потом он сделал попытку объяснить мне все по-своему, как Жак днем тоже по-своему старался мне объяснить:
– Камилла, твоя мама очень красивая женщина.
– Да, – отозвалась я.
– А Ниссан очень умный мужчина. Он много льстил твоей маме, и, возможно, на какое-то время у нее закружилась голова. Но это не так уж и серьезно, и кругом виноват Ниссен, а не мама. Во всяком случае между твоей мамой и Ниссеном все кончено. То немногое, что было, – оно позади.
Я смотрела на него и думала, верит ли он в то, что говорит, или просто произносит те слова, которые, по его мнению, я хочу или должна услышать. Но лицо его было неподвижно, как у статуй римских сенаторов в Метрополитен-музее, и глаза были такими же невидящими, как у этих статуй. Он продолжал:
– Камилла, я знаю, ты в том возрасте, когда все сильно на тебе отражается. Но ты должна помнить: все, что ты делаешь, так же сильно отражается на других людях. После того… после того, что случилось с мамой вчера вечером, убегать из дому было с твоей стороны по меньшей мере недобрым поступком. Я хочу, чтобы ты сейчас пошла к ней, сказала бы ей, что ты ее любишь, и принесла свои извинения.
И тут я задала своему отцу странный вопрос, который как-то непроизвольно у меня вырвался, и я сама удивилась не меньше, чем он.
– Папа, я была случайностью?
Он помолчал, потом спросил:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Вы с мамой хотели иметь детей или это просто случилось?
– Конечно же, мы хотели ребенка, – ответил папа. – Я очень хотел. – Но он не смотрел на меня. Он смотрел на промокашку на своем столе и при этом рисовал на ней какие-то странные закорючки. – Мне кажется, – продолжал он, – в последнее время ты слишком много видишься с Луизой Роуэн. Ты набралась от нее всяких странных идей. Почему ты не дружишь с другими девочками в школе?
– Я дружу, – ответила я и пожалела, что задала этот вопрос. Теперь ответ на него был мне совершенно ясен.
Папа пристально на меня посмотрел.
– Камилла, – сказал он, – ты не должна так переживать. Увидишь, все будет в порядке.
Он положил мне руку на плечо, и мне так хотелось его обнять и сказать ему, как я его люблю. Нет, он никогда не узнает, что на пятый звонок мама сама взяла трубку. Но я ничего не сказала, а он попросил:
– А теперь иди к маме.
Я отправилась в мамину комнату.
– О, Камилла, – воскликнула она, – как же ты могла, как могла так поступить?
– Прости, – сказала я.
А мама попросила:
– Скажи мне, что ты меня любишь.
– Мама, – спросила я, – ты когда-нибудь еще будешь видеться с Жаком?
– О, конечно же, нет, конечно же, нет, – ответила она, перекатывая голову по подушке…
Она была бледная, выглядела такой хрупкой, и слезы стояли в ее красивых глазах.
– О, Камилла, дорогая, там же не было ничего серьезного, совсем не из чего получилась вся эта история. Я просто… О, мое дорогое дитя, скажи мне, что ты меня любишь.
А я подумала: «Как я скажу ей, что я ее люблю, если я ее не люблю? «Я смотрела на ее бледное лицо, но в душе у меня был холод, точно там гулял ледяной ветер. Я уже не испытывала ненависти. Я вся застыла, словно мне сделали инъекцию новокаина и погрузили в наркоз. Я повернулась и вышла из комнаты. Я понимала, что поступаю ужасно, только я не могла иначе. Я пошла к себе в комнату и разделась. Я чувствовала себя такой усталой, что мне не по силам было не только принять ванну, но даже вымыть руки и почистить зубы. Я надела пижаму и влезла под одеяло. Я лежала в постели с открытыми глазами. Дверь моей комнаты была плотно закрыта. Я попыталась молиться. Я произнесла «Отче наш», но у меня дальше ничего не выговорилось.
Я уже почти засыпала, когда дверь открылась и в комнату вошла мама.
– Я не могла не поцеловать тебя на ночь, – прошептала она, склоняясь надо мной.
Когда она вышла, в комнате остался запах ее духов. Так она душилась для Жака. Каким-то странным образом я воспринимала ее как мертвую.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.