Текст книги "Камилла"
Автор книги: Мэдлен Л`Англ
Жанр: Зарубежные детские книги, Детские книги
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
9
Днем перед концертом я спросила у мамы:
– Что это папа хотел мне сообщить?
– Он сам тебе скажет, дорогая.
– Но меня не будет дома, когда он вернется вечером. Ты не могла бы сказать мне сейчас?
– Ах нет, нет, дорогая, нет, я не смогу. Мне бы не надо упоминать об этом сегодня утром. Во всяком случае – ничего такого, из-за чего стоило бы расстраиваться.
И она стала говорить о том, что новенького из одежды стоило бы мне купить.
В тот день давали Третий фортепиянный концерт Прокофьева, и я старалась представить себе, что рядом со мной сидит не мама, а Фрэнк. Я подумала, может, мне разрешат в какое-нибудь воскресенье пойти на концерт с Фрэнком. Потом мало-помалу музыка захватила меня. Это была как раз та музыка, которую Фрэнк посчитал моей, но сейчас мне казалось, что это не только моя, а наша музыка, моя и Фрэнка.
– Тебе нравится, дорогая? – шепотом спросила мама.
– Да.
Фрэнк ждал нас после концерта.
– Мама, – сказала я, – это Фрэнк Роуэн. Фрэнк, это моя мама.
В толпе на ступеньках они с трудом пожали друг другу руки.
– Я позабочусь о ней, миссис Дикинсон, – сказал Фрэнк. – И постараюсь привести ее домой не поздно.
По тому, как мама улыбнулась, я поняла, что Фрэнк ей понравился.
Когда мы остались одни, Фрэнк сказал:
– Давай не откладывая пойдем поедим. Я обещал Дэвиду привести тебя пораньше.
Потом он посмотрел на меня в моем темно-зеленом воскресном пальто и зеленой шапочке и проговорил:
– Какая ты красивая сегодня, Камилла. Кажется, ты с каждым днем становишься все красивее и красивее.
Мы пошли в тот же самый ресторанчик, где были накануне.
Когда мы сели за столик, Фрэнк сказал:
– Мона и Билл сегодня опять подрались. Я просто начинаю ненавидеть свой дом. Мне бы так хотелось поехать учиться в колледж, но боюсь, на это не хватит денег. Придется поступать в Нью-Йоркский университет. Не то чтобы я был против университета, но мне хотелось бы оказаться в другом городе, чтобы не жить дома.
Владелец ресторана, который вчера не показывался, подошел к нам и сказал:
– Добрый вечер, Фрэнки.
– Добрый вечер, мистер Риччиоли, – отозвался Фрэнк. – Как идут дела?
Когда я услышала имя Риччиоли, у меня все захолодело внутри.
– Отлично, отлично, – сказал мистер Риччиоли, потирая руки. – Помпилия спрашивала, почему это ты больше не приходишь?
– Был занят в школе, – ответил Фрэнк. – Передайте ей, что зайду на днях.
Мистер Риччиоли посмотрел на меня с дружеским любопытством.
– У тебя новая девушка? – спросил он.
– Конечно, – сказал Фрэнк. – Вы же знаете, у меня каждую неделю новая девушка. А Помпилия остается королевой среди всех.
В ресторан вошли новые посетители, и мистер Риччиоли пошел их встретить. Я сидела, тупо глядя в тарелку.
– Какой же я дурак, что привел тебя сюда, – сокрушенно заметил Фрэнк. – Но обычно старика тут не бывает ни в субботу, ни в воскресенье. А зато тут все очень дешево.
– Вот как, – пробормотала я.
– Слушай, это все вздор, что я ему наговорил. Пойми, у меня никогда не было таких чувств, какие я испытываю к тебе, Камилла. А другие – ну, мне нравилась их внешность, то, что снаружи. В тебе мне нравится все – и то, что снаружи, и то, что внутри. Мы с Помпилией просто весело проводили время, но, в сущности, ей наплевать на меня, как и мне на нее. Иначе я не привел бы тебя сюда. Послушай, не заказать ли нам равиоли? Или ты предпочтешь пиццу?
– Пусть будут равиоли, – сказала я. И добавила: – Луиза говорила, в прошлую субботу ты ходил на ланч с Помпилией.
Я тут же пожалела о том, что сказала. Какую глупость я сморозила и только разозлила Фрэнка!
– Вот как? – сказал он. – Вообще-то это никого не касается. Но, к твоему сведению, я был у Дэвида.
– Я не хотела… – начала было я. – Прости, Фрэнк.
– Ладно, забудем, – сказал Фрэнк. – Луиза, она… Ладно, забудем. Расскажи мне что-нибудь про звезды. Мне так нравится, когда ты говоришь о звездах.
И я долго рассказывала ему, что знала о звездах и о планетах.
– Этим летом, – сказал Фрэнк, – нам надо выбраться за город и посмотреть на звезды вместе.
И мне подумалось, что если Фрэнк строит планы на лето, то я не могу оказаться очередной Помпилией Риччиоли.
Как только мы покончили с едой, Фрэнк отвел меня на Перри-стрит.
– Мне надо вернуться домой, Кэм, – сказал он. – Ты мне звякни, как будешь готова, я за тобой тут же приду, мне тут пять минут ходу.
– Хорошо, – согласилась я. Фрэнк поздоровался с миссис Гаусс и сказал, уходя:
– Я зайду к Дэвиду, когда приду за Камиллой.
Миссис Гаусс провела меня в гостиную.
– Не будьте у него слишком долго, мисс Дикинсон, – предупредила она. – У него сегодня плохой день. Я было хотела позвонить вам и отложить ваш визит, но он настоял на том, чтобы вы пришли.
Я пересекла холл и вошла в комнату Дэвида. Он находился на больничной кровати. Кровать была приподнята, он сидел, опираясь на подушки. Дэвид выглядел усталым, было заметно, что его мучает боль.
– Спасибо, что пришла, – сказал он. – Или заставила себя прийти?
– Да нет, я сама хотела, – возразила я.
– Что ж, хорошо. Прости, что принимаю тебя в постели, у меня сегодня плохой день. Если мама тебе там наговорила, чтобы не утомлять меня и все такое, так ты не обращай внимания. Я сам скажу, когда устану.
Я пододвинула к нему больничный столик, так, чтобы он мог легко дотянуться до карт и до шахмат.
– Карты и шахматы в нижнем ящике письменного стола, – сказал он.
Я достала то и другое, села к нему на кровать. Как здорово было с ним играть! Когда я играю с Луизой или с девочками из класса, то мне очень легко выигрывать. Они соображают так медленно, что мне делается скучно. У Дэвида оказался острый и ясный ум. Я забыла, что сижу на больничной кровати на том месте, где должны бы быть его ноги, так я была поглощена игрой.
Через некоторое время он сказал:
– Теперь немножко отдохнем и просто поговорим. А потом поиграем в шахматы. Налей мне, пожалуйста, водички в стакан и достань таблетку вон из той коробочки.
Я протянула ему таблетку и стакан воды.
– Спасибо, дорогая.
Насколько по-другому звучало это слово «дорогая», произнесенное Дэвидом. Совсем не так, как когда его произносила мама или Жак. У Дэвида оно согревало теплотой и нежностью и слегка пугало.
– А теперь давай сыграем партию в шахматы, – предложил Дэвид.
Когда мы стали играть, я поняла, что все успела перезабыть. Пока мы играли, я стала кое-что вспоминать, но Дэвид довольно быстро разбил меня в пух и прах.
Он сказал:
– Все в порядке, Камилла. Тебя я не мог бы обыграть с закрытыми глазами, как я это обычно делаю с другими. Сыграем несколько раз, и у нас будут получаться настоящие серьезные партии. Попробуем еще раз?
– Хорошо, – согласилась я. Но пока мы расставляли фигуры на доске, вошла миссис Гаусс.
– Дэвид, – сказала она, – тебе уже пора готовиться в постель.
– Ох, ма, – отозвался Дэвид усталым голосом. – Какая разница, когда я лягу в постель? Разве и так я все время не нахожусь в постели?
– Ты знаешь, что бывает, когда ты переутомишься, – продолжала она. – Особенно если у тебя такой плохой день, как был сегодня.
– Скажите, пожалуйста, который час? – спросила я.
– Уже больше девяти.
– О! – воскликнула я. – Мне пора домой.
– Ладно, – сказал Дэвид. – Позвони Фрэнку. Ма, скажи, что Камилла готова. И Бога ради не устраивай тревог по моему поводу. Я уже давно не проводил такого прекрасного вечера. Мы с Камиллой побеседуем, пока придет Фрэнк, а потом я специально для тебя почищу зубы, покорный, как ягненок.
Миссис Гаусс улыбнулась так, словно улыбка далась ей не без труда, и оставила нас.
– Придешь еще ко мне, Камилла? – спросил Дэвид.
– Да, конечно.
– Потому что сама хочешь или из жалости?
– Сама хочу.
– Жалеешь меня?
– Да, – сказала я.
Он протянул руку, взял меня за кисть, подвинул ближе к кровати.
– Ты откровенна со мной. Спасибо. Люди не всегда в этом признаются. А я ненавижу жалость. Если бы меня меньше жалели, я бы справлялся со своим положением легче. Я довожу до истерики свою мать, стараясь вытравить из нее жалость. Вы с Фрэнком жалеете меня меньше. Или как-то по-другому. Знаешь, Камилла, – заметил он, помолчав, – ты станешь очень красивой женщиной.
– Мне это говорили в последнее время.
– А сама ты это знаешь?
– Не уверена, – сказала я. – Когда смотрюсь в зеркало, я стараюсь это увидеть, но ничего не вижу, кроме того, что там, в зеркале, я – Камилла Дикинсон. А когда я не перед зеркалом, я просто не думаю о том, как выгляжу. Я чувствую себя красивой рядом с Фрэнком.
– А со мной?
– Тоже.
– Ты радость, Камилла. Большая радость для меня. Сделаешь то, о чем я тебя попрошу?
– А что?
– Поцелуешь меня на спокойной ночи?
– Да.
– Тебе не противно поцеловать такого, как я?
– Нет. С чего бы это?
Он притянул меня к себе мягко, но и решительно и поцеловал меня. Я ждала, что он поцелует меня в лоб или в щеку, но он легонько прижал свои губы к моим губам, потом сильнее и сильнее.
Я вдруг подумала: «Это мой первый поцелуй. И я получила его не от Фрэнка!»
Тут из холла донесся голос Фрэнка. Я отодвинулась от кровати, взяла со стула пальто и шапку.
– Привет, Кэм, привет Дэйв, – сказал Фрэнк, входя в комнату.
Он поздоровался с Дэвидом за руку.
– Ну, кто кого побил? – спросил он.
– Никто никого не побил, – сказал Дэвид. – Камилла замечательный партнер.
– Ты готова, Кэм? – спросил Фрэнк.
– Да.
– Придешь в субботу, Камилла? – спросил Дэвид.
– Да, – пообещала я. – В следующую субботу.
Мы попрощались с миссис Гаусс и пошли к метро. У меня все вертелось в голове: «Дэвид поцеловал меня, а Фрэнк – нет. Только во сне. Только во сне».
Фрэнк спросил:
– С тобой все в порядке, Кэм?
– Да.
– Тебя словно что-то заботит. Дэвид ничем тебя не расстроил?
– Нет.
– Ну что ж, помолчи, если тебе хочется помолчать.
Я знала, что Фрэнк больше не будет приставать ко мне с вопросами. Каждый раз, когда Луизе кажется, будто у меня что-то не так на душе, она пристает и пристает, трясет меня, пока не вытрясет и не узнает, что со мной происходит.
Когда мы вышли из метро, я вспомнила вчерашний вечер на этой улице, как мы стояли среди свежевыпавшего снега близко-близко и наши щеки касались друг друга. И я поняла, что это было для меня гораздо важнее, чем Дэвидов поцелуй.
Когда мы подходили к нашему дому, кто-то вышел из подъезда, пожелал привратнику спокойной ночи и зашагал в нашу сторону. Это был Жак.
Я застыла на месте.
– Что случилось? – спросил Фрэнк.
– Я не могу идти домой, – проговорила я. – Не могу.
– Что происходит, Кэм? – На его лице, освещенном уличным фонарем, отразилось беспокойство. – Что с тобой?
– Пожалуйста, – умоляла я, – пожалуйста, пошли… Не спрашивай…
Но тут Жак поравнялся с нами. Он увидел нас и тоже остановился, воскликнув:
– О, Камилла!
А я, точно онемев, не в силах произнести ни слова, смотрела то на Жака, то на Фрэнка.
– Это, должно быть, Фрэнк Роуэн? – с приветливой улыбкой спросил Жак. – Рад познакомиться. Я – Жак Ниссен.
– Как поживаете? – смущенно пробормотал Фрэнк, обмениваясь с Жаком рукопожатием.
– До чего изумительно ты сегодня выглядишь, Камилла, – весело проговорил Жак. – Надеюсь, ты провела приятный вечер.
Ко мне вернулся дар речи.
– Да, спасибо, – пробормотала я.
– Спокойной ночи, дорогая, – пожелал мне Жак. – Спокойной ночи, Фрэнк.
– Спокойной ночи, – ответили мы с Фрэнком в один голос, и Жак двинулся вдоль по улице.
Я поняла, что я должна Фрэнку объяснить, иначе он может все неправильно понять.
– Это Жак Ниссен. Я видела, как они… – Но я не могла сказать даже Фрэнку, что видела, как они целовались. – Моя мама часто встречалась с ним. Это она сказала ему про тебя. Она говорила, что больше не будет с ним видеться. Она мне солгала.
– А может, он был у кого-нибудь другого?
– Может быть. Только вряд ли. Если б у него тут были другие знакомые, я бы знала. И откуда же ему известно про тебя, если не от нее? Фрэнк, я не хочу идти домой.
– Послушай, – сказал Фрэнк. – Я готов бродить с тобой хоть всю ночь. Но ты лучше пойди в холл и снизу позвони маме. Я обещал, что приведу тебя домой. Я не хочу, чтобы они запретили тебе со мной видеться.
– Ладно, позвоню, – согласилась я.
Я позвонила по домашнему телефону. Картер уже вернулась, и она ответила на звонок.
– Ах, это вы, мисс Камилла, – сказала она. – Жаль, что вы так задержались. Мистер Ниссен только что ушел, и он очень огорчался, что не застал вас дома.
Ух, как я ненавидела Картер в эту минуту.
– Я хочу поговорить с мамой.
Мама взяла трубку.
– Камилла, дорогая, уже так поздно. Я… Ты где сейчас?
– Внизу.
– Поднимайся же, дорогая, тебе уже давно пора спать.
– Где папа?
– Он задерживается. Придет поздно.
– Вот как! – сказала я.
– Иди, дорогая. Я хочу услышать, как ты провела вечер.
– И ты расскажешь мне, как провела его ты?
Я даже не знала, что умею говорить таким ледяным тоном. Она на секунду замолчала. Потом ответила, точно у нее перехватило дыхание:
– Конечно, дорогая. Что ты там делаешь внизу?
– Я звоню, чтобы сказать, что я не иду домой. Я пойду погуляю.
– Одна? В такую поздноту?
– Я не одна. Я с Фрэнком. И я не хочу идти домой.
На другом конце провода раздалось:
– Пожалуйста, пожалуйста, иди домой! Позволь мне поговорить с тобой!
– Ладно уж! Ладно! – закричала я и швырнула трубку.
Фрэнк молча крепко взял меня за руку. Когда мы поднялись на лифте и я попыталась открыть дверь, мои руки так дрожали, что ключ не попадал в скважину. Фрэнк взял его у меня из рук и отпер дверь. Мама ждала под самой дверью. Она слегка удивилась, увидев Фрэнка.
– Камилла, дорогая, – сказала она, но потом улыбнулась Фрэнку. – Я рада, что ты поднялся, Фрэнк. Теперь у меня есть случай рассмотреть тебя хорошенько. Там после концерта была такая толпа…
– Добрый вечер, миссис Дикинсон, – сказал Фрэнк, протягивая ей руку. – Простите, что Камилла припозднилась. Они с Дэвидом не успели закончить партию пораньше, как собирались.
– Ничего, все в порядке, – сказала мама. – Может быть, ты зайдешь?
– Нет, спасибо, мне пора. А можно я завтра встречу Камиллу после школы и мы вместе пообедаем? Я приведу ее пораньше, она успеет сделать уроки.
– Я думаю, да, – сказала мама, слегка колеблясь. – Я не знаю… Впрочем, да, хорошо, Фрэнк.
– Большое спасибо, миссис Дикинсон. До свидания. До свидания, Кэм.
И несмотря на слепую ярость, которая бушевала во мне, оттого что я встретила Жака, у меня внутри раздался крик радости: «Я завтра опять увижу Фрэнка!»
Мы пошли с мамой в ее комнату.
– Ты знаешь, что я виделась сегодня с Жаком, – сказала она. Это не был вопрос. Она сказала это утвердительно.
– Да.
– И ты думаешь, это был ужасный поступок с моей стороны?
– Да.
– Дорогая, – сказала она. – О, дорогая моя, я понимаю, что это может выглядеть ужасно, но на самом деле это не так ужасно, как может показаться.
– Почему? – спросила я.
– Потому что я уезжаю, и после того, как я уеду, мы уже больше никогда не увидимся. Я не люблю Жака. Во всяком случае, не так, как люблю Рефферти. И он это знает… Я имею в виду – Рефферти знает.
– Тогда зачем же ты видишься с Жаком?
– Но я не вижусь… Я хочу сказать… О, Камилла ты пугаешь меня, твои зеленые глаза глядят на меня с таким упреком. Я подумала… Мне показалось, я должна с Жаком хотя бы попрощаться… Дорогая, ты слишком молода, чтобы понимать, что такое любовь. Это не такая простая вещь, как ты думаешь.
– Я так не думаю, – возразила я.
– Но ты не знаешь, – сказала мама. – Человек сам должен быть влюблен, прежде чем он все поймет и осознает.
Но я была влюблена. Влюблена во Фрэнка. И тут я стопроцентно осознала, что это именно так. Дэвид все сразу понял. Может быть, любовь с большой буквы и может оказаться не простой вещью, но тот факт, что я влюблена во Фрэнка, показался мне самым простым и самым непреложным фактом на свете.
– Мама, – проговорила я резко, – ты сказала, что уезжаешь. Куда ты едешь?
– О, дорогая, теперь Рефферти на меня страшно рассердится… Но, думаю, я должна сказать тебе, раз уж я начала… Мы едем в Италию.
– Когда?
– На следующей неделе.
– Но я не хочу ехать в Италию! – закричала я.
В этот момент я забыла и про маму, и про папу, и про Жака. В моей голове вертелась только одна мысль – если я поеду в Италию, то не смогу видеться с Фрэнком.
– Но дело обстоит так, – сказала мама. – Мы с Рефферти уезжаем одни.
– О! – произнесла я с облегчением. – Я совсем не против остаться в Нью-Йорке.
– Но, дорогая, ты не остаешься в Нью-Йорке.
– Что ты хочешь сказать?
– Дорогая моя, мы с папой… Я, знаю, частично это моя вина, я не была такой хорошей матерью, как следовало бы… Но ты в последнее время совсем отбилась от рук… Мы решили, что лучшим выходом будет, если ты на остаток года поедешь в пансион.
– Нет! – завопила я и вскочила так резко, что мама, потеряв равновесие, села на ковер у моих ног.
– Дорогая, все уже решено, все устроено, – сказала она тихим голосом.
– А со мной вы не могли посоветоваться? – спросила я сердито. – Я не хочу уезжать из Нью-Йорка, мне нравится моя школа. Найди мне гувернантку или компаньонку и оставь меня здесь, пожалуйста, мама.
Но она сказала:
– Камилла, дитя мое дорогое, я ничего не могу с этим поделать. Я бы хотела все сделать для тебя, все на свете, но Рефферти…
– Ты хочешь сказать, что вы отсылаете меня из-за Фрэнка и Луизы?
– Частично – да. Но и вообще, мы с папой подумали – это то, что тебе сейчас нужно. Мы подумали, тебе понравится в пансионе. Многим девочкам нравится.
Возможно, так и было бы год назад. Или полгода. Но тогда я еще не встретила Фрэнка. Тогда я не знала, что значит полюбить.
– Дорогая, – сказала мама. – Уже страшно поздно. Тебе пора быть в постели давным-давно. Если хочешь, поговори с папой завтра, но от этого все равно ничего не изменится.
Ясно. Ничего не изменится. Они все решили. Мне придется уехать.
– Спокойной ночи, – сказала я и ушла в свою комнату.
Я разделась, легла в постель, но не могла уснуть. Я лежала и думала, хваталась за мысль о Фрэнке, как потерпевший кораблекрушение хватается за дощечку в безбрежном океане. Мысль о нем – это то единственное, что не давало мне опуститься в пучину темных холодных вод. Позади меня не было видно земли, впереди – тоже. И только надежда на то, что завтра я увижу Фрэнка, держала меня на плаву.
10
На следующее утро Луизы не было в школе. Луиза никогда не болеет, и я ужасно о ней тревожилась, когда от меня отступали тревожные мысли о моих собственных проблемах. Как только раздался звонок с последнего урока, я опрометью кинулась в раздевалку. Фрэнк ждал меня снаружи за дверью. Я удивилась, хотя и надеялась, что, может быть, может быть, он окажется там. Но вообще-то я знала, что в его школе уроки кончаются позже.
– Привет, – сказал он.
– Привет. Что случилось с Луизой?
И тут я сразу увидела, что Фрэнк как-то необычно мрачен. Сердце у меня подпрыгнуло, как выпрыгивает рыба из воды.
Фрэнк взял меня за руку, и мы пошли по улице.
– Мона оставила ее сегодня дома, чтобы поговорить с ней. Я не знаю, о чем. У нас дома опять была целая кутерьма вчера вечером. Нас с Луизой это не касалось, но когда Мона и Билл затевают небольшую дискуссию, тогда уже всем соседям не до сна. В общем, я удрал с тригонометрии, чтобы поговорить с тобой. Дело в том, что фирма Билла посылает его в Цинциннати.
– Ой, – произнесла я с испугом.
– Я еще не знаю, поедет он или нет. Это хорошее повышение в заработке, что, конечно, очень бы даже пригодилось. Только тогда Моне пришлось бы бросить работу в журнале, а ей этого совсем не хочется.
Я кивнула. Я знала, что работа для Моны больше, чем работа. Она служит определенным символом.
– Я думаю, Билл должен поехать в Цинциннати, – сказал Фрэнк. – Его работа… он до сих пор зарабатывал так, ерунду. Может, ее хватало только на еду и плату за квартиру. Мона сама платит и за школу, и за нашу одежду. И за свою, конечно. И каждый раз, как она купит ему рубашку, галстук или пижаму, она подчеркивает, что без нее он вообще бы остался голышом. Паршивое положение для мужика, и Мона делает это по-глупому.
Фрэнк говорил спокойным ровным голосом, и я снова почувствовала, что учусь у него говорить о родителях, любя их и понимая. Потому что не возникало сомнений: Фрэнк любил и Мону и Билла.
– Как бы там ни было, думаю, ему стоит переехать в Цинциннати и взять Мону с собой.
– А как же ты и Луиза? – спросила я.
– Нам, наверно, тоже придется ехать. Мне не хочется, но я считаю, мы должны это сделать ради Билла.
– Я тоже уезжаю, – сказала я тихо, уставившись на тротуар. Мне показалось, что все, все кончено и что в той жизни, которая теперь начнется, все, чем я дорожила, приходит к концу.
– Ты? Куда? – поразился Фрэнк. Я не отвела взгляда от тротуара.
– Мама и папа уезжают в Италию до конца зимы. А меня отправляют в какой-то пансион.
– Когда? – спросил Фрэнк.
– Скоро. На той неделе.
Фрэнк произнес то, о чем я и сама подумала:
– Зима только что началась, и вот вдруг она разом кончилась. И теперь должна начаться где-то в другом месте. А мне так нравилось, как она начиналась здесь, и очень бы не хотелось что-нибудь менять.
– И мне тоже, – прошептала я, готовая вот-вот расплакаться.
Фрэнк распрямил плечи и показался выше ростом.
– Ладно, – сказал он. – Раз ты уезжаешь на следующей неделе, то эта неделя наша. Пусть это будет замечательная неделя, Кэм. Хорошо? Мы сделаем ее неделей Камиллы и Фрэнка.
– Да, – сказала я, внезапно вновь почувствовав себя счастливой. Особенно потому, что провести всю неделю вместе предложил Фрэнк.
– Что будем делать, Кэм? У меня на что-нибудь сверхъестественное не хватит денег. А давай прокатимся на пароме?
– Давай, – согласилась я.
– Просто съездим на острова и обратно. Знаешь стишок Эдны Милли? «Мы молоды были, как это приятно, мы плыли паромом туда и обратно». Мне бы хотелось прокатить тебя в коляске на лошадях по Центральному парку, но мне это не осилить.
– Я предпочитаю паром, – сказала я, хотя мне бы очень хотелось прокатиться в коляске рядом с Фрэнком.
Когда мы вернулись с парома, то просто пошли бродить по улицам города. Улицы быстро наполнялись людьми, возвращавшимися с работы. Дул холодный ветер, и у меня мерзла голова, потому что на пароме с меня сдуло мой красный берет в воду. Фрэнк взял меня под руку, и мы шли в толпе, пока толпа не начала редеть. Мы оказались на спокойной улочке, где были всего один-два прохожих, которые шли быстрыми шагами, наклоняя головы от встречного ветра. Мое хорошее настроение стало понемногу улетучиваться. Я шла рядом с Фрэнком, и мне хотелось крикнуть ему: «Скажи что-нибудь утешительное!» – хотя я и сама не знала, что хотела услышать. Фрэнк и Луиза уедут в Цинциннати, а я поеду в пансион, и все будет кончено, кончено. И это из-за Жака! В своей печали я забывала, что Жак уж точно никакого отношения не имеет к Цинциннати. Все из-за папы, который не так… а что не так, я и сама не знала хорошенько. Но я знала, ведь из-за чего-то мама плакала и страдала и однажды так глупо пыталась порезать себе вены. Я знала точно, что маме вовсе не хотелось умирать.
– Фрэнк, – спросила я, – что бы ты сказал о человеке, который попытался бы совершить самоубийство?
Фрэнк схватил меня за обе руки.
– Камилла, ты не…
– Нет, я не о себе, – сказала я. – Правда. Это я не о себе.
– Но ты же говоришь о ком-то?
– Конечно. Нельзя говорить ни о ком, не правда ли?
Фрэнк все еще держал меня за руки. Он пристально смотрел мне в глаза.
– Я считаю, что это непростительный грех, Камилла, – сказал он. – Если Бог даровал нам жизнь, то он не ждет от нас, что мы кинем ему этот дар обратно в лицо. Суицид – это убийство.
– Ты не думаешь, что в иных случаях оно может быть правомерно?
– Нет, – отрезал Фрэнк. – О, Кэм, ты не имеешь в виду Дэвида?
– Нет, – сказала я. – Я не имела в виду Дэвида.
– Но почему ты спросила об этом? Я не хочу совать нос в твою жизнь, но меня очень тревожит, когда ты говоришь о таких вещах.
– Это была моя мама, – произнесла я, и ветер пробрал меня до дрожи. – Моя мама попыталась – пару недель тому назад.
– Кэм! – Его пальцы впились в мои руки аж через пальто.
– Фрэнк, я не понимаю взрослых. Я не понимаю мою мать и моего отца. Я что-то вижу… О чем-то догадываюсь… Это все сбивает меня с толку.
– Я знаю, – сказал Фрэнк. – Я знаю, Кэм, дорогая.
Первый раз он назвал меня не просто Камилла или Кэм. Слово «дорогая» такое привычное, такое затертое! А теперь оно зазвучало так, словно его никогда не произносили раньше. Ни Дэвид, ни мама, ни Луиза – она, кстати, всегда с саркастическим оттенком. Это было совершенно новое слово, только что родившееся на этой просквоженной ветром улице, оно было теплым, ласковым. Я почувствовала такое же тепло, как тогда, когда Дэвид провел рукой по моим волосам. И мне захотелось обвить шею Фрэнка руками и крикнуть: «О, Фрэнк, поцелуй меня, поцелуй меня!»
Но Фрэнк отвел свои руки и запрятал их глубоко в карманы пальто.
– Меня иногда брала тревога насчет Моны, – сказал Фрэнк. – Иногда ночами, когда мы с Луизой слышали, как она плачет, я боялся, как бы она не натворила глупостей. Но она ни разу не пыталась.
На пустынной улице Фрэнк обнял меня, и наши щеки, как тогда, были тесно прижаты одна к другой, и мы прижимались друг к другу все теснее и теснее, точно боялись, что кто-то вдруг появится и растащит нас в разные стороны.
Потом он сказал:
– О, Кэм. – И снова: – О, Кэм. И мы отодвинулись друг от друга и пошли дальше.
– Теперь нам надо пойти поесть, – сказал Фрэнк, – а после я провожу тебя домой, иначе они могут запретить нам провести вместе эту неделю. Завтра я зайду за тобой после школы. Раз мы уезжаем, то ничего страшного, если я пропущу какие-то уроки. И я собираюсь попросить у Билла пять баксов. Я никогда его ни о чем не просил. Но сейчас попрошу.
– Фрэнк, – сказала я, – я никогда не знаю, на что мне потратить мои карманные деньги. У меня много скопилось. Позволь мне одолжить тебе пять долларов. Я бы предпочла, чтобы ты занял у меня, а не просил у Билла.
Фрэнк помолчал, и я испугалась, не рассердился ли он. Но наконец он взял меня за руку.
– Хорошо, Кэм, – сказал он. – Спасибо. Я, пожалуй, возьму их у тебя. Но только в долг. Понимаешь?
– Да, – ответила я. – Понимаю, Фрэнк.
– Мне с тобой все на свете интересно, – сказал Фрэнк. – Ты единственный человек, который вызывает у меня это чувство. Я ни с кем никогда не разговаривал так, как с тобой. Сколько же времени потеряно! Мы и знакомы-то всего две недели. Почему мы не узнали друг друга раньше?
– Не знаю.
– Это все Луиза! – воскликнул Фрэнк. – Конечно, Луиза. Луиза самая большая собственница из всех, кого я знаю. Возьми хотя бы эти ее куклы. Чего она до сих пор с ними возится? А потому, что они ее собственность, и она не может ни с чем, что ей принадлежит, расстаться. Как она всегда говорила о тебе, так можно было подумать, будто тебя создала. И должен тебе сказать, в ее передаче ты выглядела навроде дурочки. Надо было мне соображать, надо было самому с тобой поговорить. Ох, Камилла, как мне хочется, чтобы я поскорее достиг совершеннолетия – чтобы мне исполнился двадцать один год. Родители здорово могут портить жизнь, правда? Если бы не родители, я бы не переезжал в Цинциннати, а ты бы не ехала в пансион. Я полагаю, они о нас и не думают, когда устраивают всю эту кутерьму. Мы для них – то, что можно переставлять с места на место, как мебель. Мона погрузит всю мебель в контейнер, одежду запихнет в чемоданы, а нас с Луизой – в поезд. Вот так. Никому нет дела, что мы с ней почти в истерике оттого, что должны покинуть Нью-Йорк и что вся наша жизнь летит кувырком. Будь мы несколькими годами постарше, я бы сказал: да пошли они, давай с тобой поженимся. Ну, вот, – добавил он. – Мы пришли. Мы тут поужинаем, а потом я провожу тебя домой.
Как-то мы ни о чем не говорили, пока ели и пока шли к моему дому. Возле подъезда Фрэнк взял обе мои руки в свои, стиснул их и сказал:
– До завтра, Кэм.
И ушел.
Я поднялась наверх и подумала, что это был самый прекрасный день в моей жизни. И только когда уже легла в постель, я вспомнила, что Фрэнк так меня и не поцеловал.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.