Текст книги "Сломай меня"

Это верно. Не на одном.

Маленькая Бишоп: Он здоровается первым…

Я фыркаю от смеха.

Эта девчонка, я клянусь…

Маленькая Бишоп: Так что да, честно тебя предупреждаю. Я собираюсь здороваться, когда вижу тебя, потому что я так хочу, но я не буду делать это напоказ. Обещаю. Никто никогда и не подумает, что мы с тобой перекинулись хоть словом.

Последнее предложение не должно привести меня в бешенство.

По правде говоря, я чертовски уверен – оно должно иметь противоположный эффект, но, как я уже говорил, сегодня я, видимо, на взводе.

Раздражение опаляет мои легкие.

Просто еще один человек в коридорах школы, с которым мы не связаны, которого не защищаем и за которым следят остальные наемники Брейев, как за одним из своих.

Наемники Брейев типа тех, с которыми она болтала в столовой, которые ей улыбались и смеялись, потому что они знают, как выглядит честная девчонка, видят избитую душу, когда такую встречают, и впитывают свет, когда могут дотянуться.

До нее они могут дотянуться.

И, черт меня подери, в этой девчонке очень много света.

– Ройс.

Я поднимаю глаза на брата.

Мэддок катает между пальцами баскетбольный мяч, не сводя с меня взгляда.

Я сжимаю телефон в руке, и он прищуривается.

Смотрю на Кэптена, потом на наших девчонок, что болтают на скамейке в пяти футах от нас.

Кивнув, сую телефон в карман и хлопаю в ладоши, готовый принять мяч.

Мэддок пасует, и я медленно веду мяч вперед.

И… Отбрасываю мяч в сторону и разворачиваюсь.

Боковым зрением замечаю, как за мной поворачиваются головы девчонок.

Распахиваю дверь в столовую, зная, что она с грохотом ударится о стену, а потом отлетит обратно и еще громче хлопнет о раму. Этот шум привлекает внимание всех в зале.

Всех, кроме серебряноволосой штучки в углу.

Ее смех разносится по залу, перекрывая все остальные звуки и выбешивая меня.

Перед ней сидит Джона, один из наших парней, – он поднимает на меня глаза, когда я подхожу ближе.

Все вокруг ждут и смотрят. Задержав долбаное дыхание. Они притворяются, будто это не так, но это так. Все до одного, мать их.

Бриэль наконец замечает, что внимание всех сидящих за столом теперь привлечено к чему-то у нее за спиной, и оглядывается через плечо.

Воздух в зале меняется, все вокруг еще больше напрягаются в ожидании, едва ли не дрожа.

Но только не она.

Бриэль не съеживается, не замирает, не трясется. Не усмехается нахально и не наклоняется вперед, чтобы выставить на мое обозрение свою грудь. Не совершает ошибки, попытавшись придать пикантности.

Ни страха, ни напряжения.

Девчонка разворачивается на стуле и, мать ее, улыбается – широко и приветливо.

С обрадованным, а не самовлюбленным, знающим видом.

Проклятие. Мне приходится постараться, чтобы не замедлить свой размашистый шаг.

Я чувствую тяжелую пульсацию в ладонях, меня вдруг прожигает адреналин, из-за чего конечности будто наливаются свинцом. Усталостью.

Этого почти достаточно, чтобы уйти. Но я не ухожу.

Какого хрена тут вообще происходит?

Локоть Бриэль на столе, и она кладет голову на кулак. Очки подняты надо лбом.

Приложив просто неимоверные усилия, я отрываю от нее взгляд, обвожу глазами стол и киваю парням. Некоторые из них выставляют кулаки, и я ударяю по ним своим.

Эти засранцы прикрывают наши спины, и мы платим им деньги. Здесь царит уважение, преданность, и это обоюдно.

Они не знают, что Бриэль – запретная зона.

Да что за фигня!

Я смотрю на Бриэль.

Ее улыбка становится еще шире.

На грудь мне давит груз, прямо в центр, где висит моя цепь, на семейный крест.

Запретная зона?

– Что такое, чувак? – улыбаясь, подходит ко мне Мика.

Я дергаю подбородком, не удостоив его взглядом. Потому что если я на него посмотрю, то мне, возможно, захочется дать ему по яйцам – и мне пофиг, почему.

– Да ничего. Просто пришел кое за чем.

В ее глазах вспыхивает веселье, бирюза светлеет, напоминая мне воды в Панаме, куда отец возил нас на последний семейный отдых больше десяти лет назад, прежде чем запахло жареным и ситуация вышла из-под контроля.

– Да что угодно, чувак, – Мика кивает, готовый угодить, показать себя. – Скажи, что тебе нужно.

Бросаю на него взгляд, и он выпрямляется, гордый, словно солдат перед генералом.

Он молодец, отличный жест от нового парня, но я здесь не из-за него.

Я смотрю на Бриэль.

Весь стол смотрит на Бриэль.

А Бриэль – она смеется.

Мне нет нужды говорить ей встать – она встает сама, и только тогда мне удается как следует на нее посмотреть.

Не знаю, почему я не заметил этого утром. Может, потому что я был занят, пытаясь нагнать на нее страху. Может, потому что весь страх, который она могла испытывать, исчез в ту же секунду, как ее глаза нашли мои.

Я быстро пресекаю эти мысли, сосредоточив взгляд на ее сандалиях и накрашенных розовым ногтях в двух шагах от моих, на дорожке загорелых ног.

Пухлые ягодицы обтянуты короткими белыми шортами с низкой посадкой на широких бедрах. Свободный зеленый топ с логотипом магазина скейтбордов в правом углу чуть не доходит до верха шорт.

Она наклоняется вбок, чтобы поднять с пола рюкзак, и полоска кожи между поясом и топом на мгновение расширяется. Я вижу отблеск серебра, но он скрывается так же быстро, как и показался.

Что это… пирсинг?

Я борюсь с соблазном задрать подол ее топа и рассмотреть получше, но, бросив взгляд влево, замечаю, что Мика тоже это увидел и сейчас задается тем же вопросом. Он не отводит взгляд, так что я решаю этого не делать.

– Спасибо, что разрешили мне с вами посидеть. – Она останавливает взгляд на Мике, потом поворачивается к столу и, помахав рукой, добавляет: – Еще увидимся, ребят, я уверена.

Я готов отвести ее туда, куда мне надо, но Бриэль не стоит в ожидании, пока я покажу направление.

Она вообще не ждет от меня никакого знака.

Она просто с улыбкой разворачивается, и какого-то хрена я иду за ней следом к выходу.

В ту секунду, как мы оказываемся на улице, на теплом воздухе, и нас больше не окружают десятки чертовых глаз и ушей, я обхожу ее, заставляя остановиться.

Она улыбается, но улыбка исчезает, когда она понимает, что я не улыбаюсь в ответ.

Я раздражен.

Почему?

Да кто бы, мать вашу, знал!

Но я раздражен.

И я нахожу, о чем рявкнуть:

– А ты как будто тут уже неплохо втянулась.

Ее губы кривятся в сторону.

– Я подумала, будет хорошо, если Мика представит меня некоторым ребятам, с которыми уже познакомился.

– Была жалкой маленькой одиночкой, а теперь тебе вдруг понадобилась банда вокруг – и ты нашла ее всего за полдня.

Бриэль кивает, а потом отводит взгляд.

– Да, Ройс, именно так.

– Не притворяйся, что это не так, никто не любит кривляк.

В глазах у нее вспыхивает сердитый огонек, грудь приподнимается.

– А еще никто не любит парней, что ведут себя как придурки, пытаясь заглушить собственные внутренние проблемы.

Я стискиваю челюсть, мой тон звучит еще грубее. Предупреждающе.

– Осторожнее, малышка.

Эта девчонка – она или не замечает, или ей пофиг.

Она шагает ко мне.

– Будь мужчиной, малыш.

Я нависаю над ней.

– Клянусь богом…

– Если тебя напрягает то, что я делаю, скажи, – перебивает она меня тихо. – Ну, или хотя бы прорычи, раз это, похоже, твой любимый способ общения.

– Ты меня выводишь.

– У меня складывается впечатление, что ты постоянно взбешен, – у нее вырывается печальный смешок, но тут же она снова становится серьезной. – Если ты хочешь, чтобы я что-то знала, расскажи мне об этом. Если ты хочешь, чтобы я прекратила что-то делать или, наоборот, делала больше, скажи мне. Если тебе что-то от меня нужно – попроси. Я дам тебе то, что смогу, а если не смогу, то найду способ.

Что-то стягивает мне грудь, сжимает. Давит.

Готов поклясться, что слышу хруст.

Мне это не нравится.

Она сделает, что может, все, на что способна, ради меня.

Потому что именно для этого я ее и нанял, верно? Потому что так делает хороший работник?

Мои легкие наполняются воздухом.

Верно?

Бриэль опускает руки.

– Я хочу лишь быть той, кем ты надеялся меня видеть в ту минуту, когда решил, что я достойна этого места, – намеренно шепчет она. – Но у меня ничего не получится, если ты не поможешь мне понять, какой я должна быть.

Я выставляю грудь вперед, пытаясь вытянуться и сбросить тяжесть, что все растет и растет.

И растет, мать твою.

Она хочет быть той, какой я хочу, чтобы она была.

Какой я хочу, чтобы она была.

Я хочу, чтобы она стала успешнее, чем была, потому что это было предназначено ей судьбой.

Я хочу, чтобы она стала всем тем, чем не хотел ее видеть брат.

Я хочу, чтобы она делала все то, что он ненавидит.

Увидела все то, от чего он пытался ее спрятать.

Боль и гнев, опасность и решимость.

Я хочу, чтобы она оказалась в центре неприятностей и сама пробила себе выход.

Я хочу, чтобы она перестала быть тем, кем является сейчас, и стала всем тем, чем не является.

Именно для этого я и привез ее сюда – чтобы изменить ее, дать ей больше и использовать, чтобы вывести из себя ее брата?

Разве не так?

Создать что-то новое для младшей сестренки Баса Бишопа.

Уничтожить мягкость, похоронить яркий свет и привести в темноту?

Стереть все то, чем она была, и переписать ее заново.

ВЕРНО?!

Я не осознаю, что задерживаю дыхание, пока мне на плечо не опускается твердая рука.

Я встречаюсь взглядом с Мэддоком, он опускает подбородок.

«Возьми себя в руки, брат», – вот что он говорит.

С его помощью у меня это получается. Я заставляю себя расслабить мышцы и выдавливаю из себя смешок.

Хватаю мяч, который он подает, и начинаю отходить назад. Бриэль пристально на меня смотрит.

– Это… – Я умолкаю, встаю в стойку и забрасываю трехочковый. Потом поворачиваюсь обратно, не останавливаясь, пока не оказываюсь прямо перед ней. – Самая жалкая речь из всех, что я слышал.

Она смотрит мне в глаза.

– Сильно в этом сомневаюсь.

– Не сомневайся.

– И тебе пора, – мягко произносит она. – Тебя ждет твоя девушка Брей.

Девушка Брей?

Я оглядываюсь.

Рядом с двойными дверями, ведущими в пустую раздевалку, стоит Кэти Кей, делая вид, что не подслушивает.

Она далеко не моя, просто одна из тех, с кем мне нравилось играть, но этого я не говорю.

Я облизываю губы.

– Ты ошиблась, знаешь, – мы встречаемся глазами. – Ты сказала, что девушки Брей достаточно хороши для нашей постели, но не для сердца.

Не уверен, что Бриэль это осознает, но она отступает на шаг назад, прежде чем спросить:

– То есть ты смог бы полюбить девушку, что отдалась бы тебе, хотя ты этого не заслужил?

– Нет.

Она хмурится, но недолго.

Она понимает, о чем я говорю.

Не только сердца Брейшо – закрытая зона для девушек, с которыми они спят. Но и их постели.

После этого я отхожу, беру Кэти Кей за руку и на хрен сматываюсь отсюда.

Мне следовало понять уже там и тогда, что Бриэль Бишоп станет для меня проблемой.

Но я не понял.

Глава 12
Бриэль

Я пересекаю футбольное поле и выхожу через задние ворота, вместо того чтобы пройти через передние.

Понятия не имею, будут ли меня ждать на выходе Ройс, Мика или девочки из общежития, но это вряд ли.

Что подтверждается – проходит полчаса, и мне никто не звонит и не пишет с вопросами о том, куда я, черт побери, делась. Я всегда могу сказать, что осталась помогать своему учителю, но, если они спросят его, сомневаюсь, что он солжет им ради ученицы, которую даже не знает.

Впрочем, вряд ли они спросят, да и у меня нет причины врать.

Технически я тут свободный игрок, пока меня не вызовет устроитель игр, а именно Ройс чертов Брейшо со своим бесконечно меняющимся настроением.

Следуя именно этой логике, я сажусь в городской автобус и проезжаю сорокапятиминутный маршрут до края города.

До линии, где заканчивается мир Брейшо и начинается реальный. Сразу за этими кварталами – сады с миндальными деревьями и маленькие частные виноградники. Они простираются на мили, и в самом конце за ними находится шоссе. Оно тоже тянется несколько миль – до следующего настоящего города, и именно по этой причине город, в котором я нахожусь сейчас, функционирует именно так.

Ну, по этой причине и из-за денег, которые через него текут.

Деньги – это власть.

Но деньги – это не всегда хорошо.

Вряд ли кто-то мог бы догадаться, но мы с моим братом не были бедными.

До богатства Брейшо нашей семье, конечно, было далеко, но бедными мы не были.

Голодали ли мы с братом? Да, но только в качестве наказания.

Имели меньше, чем хотелось бы, побрякушек и были чемпионами по донашиванию одежды? О да, но опять же в наказание.

Мы были хилыми и молчаливыми – как и хотелось нашим родителям.

Мой брат по-прежнему не особо разговорчив, но далеко не хил, хотя его внешний вид обманчив.

Если наш отец чему-то и научил его, так это тому, как прятать то, что не должны увидеть остальные.

Я тоже в этом поднаторела, но что касается силы, то я пока еще пытаюсь выяснить, в чем заключается моя.

Я не могу изменить доброте.

И именно за это меня больше всего ненавидел отец. Он говорил, что у меня душа нараспашку и однажды ее разорвут в клочья, если этого не сделает он сам.

Вот только он не понимал, что я была такой, какая я есть, потому что он был таким, какой он есть.

Это была не слабость. Это был выбор.

Моя душа всегда была нараспашку, чтобы мой брат знал – я все еще могу любить. И, признаюсь, чтоб досаждать нашим родителям. Мне нужно было показать им, что я не ожесточилась и не сломалась, как они того хотели. Я видела то, что они пытались скрыть. Я очень рано поняла, что наши родители не были нормальными, хорошими или даже приличными, и я знала, что никогда не стану такой, как они.

И за это я более чем признательна своему брату. Мы с ним, несмотря на все происходившее, любили друг друга. И одного только этого было достаточно, чтобы пережить завтра, которое, мы знали, будет точно таким же, как сегодня.

Мой брат… Кстати, где он?

Я сижу на краю пластикового, обитого войлоком автобусного сиденья и смотрю в окно. Достаю телефон, но ехать осталось недолго, мне нужно сосредоточиться, так что сую его обратно в сумку.

Поднимаю руку, чтобы дернуть за провод, протянутый над окнами, – так водитель поймет, что нужно остановиться на следующей остановке. Но когда моя ладонь касается провода, я трушу. Кто-то еще тянет за него.

Полагаю, дело сделано.

Мы останавливаемся.

Я бы могла и не выходить из автобуса, но все же выхожу.

Спускаюсь по ступенькам и иду по своей старой улице – впервые спустя четыре года. В тот день, когда я уехала, я пообещала себе, что ноги моей здесь больше не будет. Что я никогда больше и не вспомню про это место.

Но «никогда» длилось всего несколько месяцев.

Как в поговорке: мы хотим того, чего иметь не можем, только в извращенном понимании.

Я видеть не могла свой дом, но, когда меня отослали и я лишилась этой возможности, мне захотелось постоять на улице перед ним.

Я представляла себе это тысячу раз, и каждый раз рядом со мной был Бас.

Я проигрывала в голове всю эту ситуацию и неизбежный разговор.

Мы бы ждали здесь, через дорогу, пока наша гостиная заполнится дымом. Отцу понадобится свежий воздух, чтобы раскурить сосновый табак. Он выйдет на крыльцо и замрет, заметив нас – днем, когда на нас могут пялиться все соседи.

Что бы он сказал…

Что бы мы ответили…

Что бы наш отец попытался сделать, и как бы мы его остановили.

Я представляла, как нырнула бы за руль «Кутласа» своего брата, как ударила бы по газам, и как коричневый гараж окрасился бы в красное, если, конечно, отец вообще способен истечь кровью, как мы.

Нет, не способен.

Мы с Басом истекаем кровью изнутри, и никто этого не видит.

Боль превращается в жалость, а мы никогда не хотели жалости, поэтому и не показывали, что нам больно.

Мы ходили на физкультуру с отбитыми ребрами и бледными лицами, потому что выказать боль значило спровоцировать вопросы, а спровоцировать вопросы значило спровоцировать отцовские кулаки.

Лучше было молчать.

Нужно было хранить секреты.

Доверия не существовало.

У нас не было убежденности, что отец не убьет нас или что наша мать нас спасет. Мы не доверяли сами себе, а это значило, что не могли доверять и друг другу. Не потому, что думали, будто можем причинить друг другу вред, а потому, что могли сделать что угодно ради друг друга. Что угодно. В любой момент. Неважно, что именно.

Люди постоянно твердят, что готовы умереть за тех, кого любят. И глазом не моргнув, обычно добавляют они, но большинство из них никогда не сталкивались и не столкнутся с ситуацией, когда им бы пришлось подкрепить свои слова делом.

Легко говорить «я за тебя умру» в момент душевного подъема или в попытке доказать свою любовь и преданность.

Но сделали ли бы они это на самом деле?

Если бы вы смотрели в дуло изготовленного на заказ «глока» со снятым предохранителем – они бы встали перед ним, загородив вас?

Наверняка нет.

– Ты в порядке?

Мой локоть поднимается, отлетает назад, но парень успевает отскочить, чтобы не получить в челюсть.

Он осторожно отступает назад.

– Эй, прости. Не хотел тебя напугать. Но мы вышли из автобуса почти пять минут назад, и ты все это время стоишь и смотришь на знак «Стоп».

Отворачиваюсь от знака – я и понятия не имела, что таращилась на него.

Однажды отец ударил меня об него головой.

Бас учил меня кататься на велосипеде. Мама вышла из дома, делая вид, будто гордится, и отец вышел вслед за ней.

Я упала, и отец подошел ко мне.

Именно так поступил бы идеальный отец, да? Поднял бы свою маленькую девочку с земли, когда та лежит, распластавшись.

Он поднял. И мой велосипед тоже. Он даже помог мне снять шлем, пока Бас настороженно наблюдал за этой сценой с извинением в глазах. А потом, когда мы пересекли улицу, отец сделал вид, будто споткнулся. И моя голова «совершенно случайно» ударилась прямо о металлический знак. В центре лба выросла огромная шишка.

Для всех вокруг это была безобидная случайность. Я бы и сама так подумала, если б он не наклонился ко мне и не сказал: «Теперь ты знаешь, каково тебе будет, когда ты снова упадешь». В ту же ночь он выбросил мой шлем в мусор.

Парень прокашливается, и я моргаю, чтобы стереть воспоминание.

И говорю первое, что приходит в голову:

– Мне не нравится этот знак.

Он издает смешок и окидывает меня взглядом.

– Ага, я тоже не в восторге от знака «Уступи дорогу», что в квартале отсюда, – шутит он. – Тебе туда? – он указывает вперед.

Я киваю.

– Ну, я был скаутом, а скауты нужны, чтобы помогать людям переходить через улицу.

– Пожилым людям.

Он улыбается.

– Я надеялся, что ты не знаешь.

У меня вырывается легкий смешок, и мы оба ступаем на край тротуара.

Он не извращенец, не пытается взять меня под руку или за руку, не притормаживает, чтобы взглянуть на мою задницу. Мы просто переходим улицу бок о бок.

Я ничего не говорю, пока мы идем мимо первых домов, но, когда мы доходим до следующего квартала, он поворачивается ко мне.

Я смотрю на его русые волосы, в его светлые глаза.

Он приподнимает голову.

– Ты как будто не особо хочешь туда, куда идешь.

– Так и есть.

Он кивает и отводит взгляд.

– В паре улиц отсюда есть фургончик с тако, – парень указывает туда, откуда мы пришли. – Я бы поел.

Ага.

– Я бы тоже.

Он улыбается, и мы идем к фургончику. Заказываем буррито и садимся друг напротив друга за уличным столиком.

– Итак, – он смотрит на меня.

– Итак, – у меня вырывается смешок. – Надеюсь, я тебя ни от чего не отвлекаю.

– Совсем нет, я именно сюда и направлялся.

Я сдвигаю брови и улыбаюсь.

– Но ты же шел в противоположном направлении.

Он открывает рот, но потом просто смеется.

– Ага, нет. В смысле, я планировал заработать изжогу в обед. Решил, что можно сделать это и пораньше.

Я тоже смеюсь.

– Так куда ты шел?

– О, эм, я пропустил свою остановку. А ты? Ты как будто знаешь этот район.

– А с чего ты взял, что я тут не живу?

– Я бы уже увидел тебя как-нибудь по дороге домой, если б ты тут жила.

– Так ты же вышел не на той остановке? – шучу я.

Он хмурится, но издает смешок.

– Ага, нет, я…

Его прерывает звонок моего телефона.

Достаю его, смотрю на экран и вижу на нем имя Ройса.

– Можешь ответить, – говорит парень.

Бросаю на него взгляд и вижу, что он смотрят на мой экран.

– Поверь мне, я должна, – шучу я, хоть он и не понимает.

Поднимаюсь со стула и отхожу на пару шагов.

– Привет, – говорю Ройсу.

– Тебя нет ни дома, ни в школе, ни между ними. А значит, остается только одно место, маленькая Бишоп.

Ага, верно. Как будто он ожидает…

– Твоей мамы там больше нет.

Я замираю.

– Мы избавляемся от мусора, как только о нем узнаем. Никаких исключений.

– Она… – я умолкаю. – Где она?

– Где ты?

Я кошусь на… черт, а он вообще назвал мне свое имя?

Погодите.

Я разворачиваюсь.

– А где ты?

Ройс умолкает, я держу телефон возле уха, а сама с улыбкой поворачиваюсь к столику.

– Мне пора.

В уголках глаз парня появляются маленькие складки, но он моргает, и они тут же исчезают. В этот момент называют номер нашего заказа.

Парень кивает, поднимает палец и бежит за заказом. Быстро протягивает мне мою порцию и спрашивает:

– Как тебя зовут?

О, да! Имена.

– Бриэль.

Он кивает, и его губы расплываются в улыбке.

– Бриэль. А я Август.

– У тебя пять секунд, чтобы сказать мне, где ты, – звучит голос Ройса в трубке.

– Рада была познакомиться, может, как-нибудь еще увидимся.

– Непременно.

Я замираю, потом машу ему рукой и поспешно ухожу.

– Я перехожу одиннадцатую по улице Джей, – говорю в микрофон.

– Я на десятой, пересекаю Ай.

С округлившимися глазами подхожу к дороге. Сияющий черный внедорожник выворачивает из-за угла и останавливается прямо передо мной. Я не вижу, кто за рулем, сквозь лобовое стекло, но все равно иду к пассажирской двери и сажусь.

Ройс смотрит на меня, на буррито у меня в руке и отъезжает.

Сворачивает к фургончику с тако, останавливается и выходит.

Медленно идет, прощупывая взглядом людей вокруг, но Августа среди них нет. Я не знаю, куда делся этот парень. Нет и будто не было.

Ройс подходит к окошку, несколько секунд говорит с мужчиной в фургончике и не возвращается в машину, пока не получает свой буррито.

Его лицо сурово, а глаза он прячет под черными солнечными очками. Молча он везет меня обратно на территорию Брейшо и тормозит перед общежитием. Я выхожу из машины и поднимаюсь в дом.

Сразу иду к себе в комнату, запираю дверь и захожу в ванную, чтобы помыть руки.

Выхожу и замираю.

Ко мне в окно влезает Ройс.

Он ничего не говорит, ведет себя так, будто это нормально, и садится прямо на ковер.

Он начинает есть, так что я опускаюсь рядом с ним и делаю то же самое.

Откусив несколько раз, он начинает говорить – и задает совсем не тот вопрос, который я могла бы ожидать.

– А ты кто?

– В смысле?

– По знаку зодиака, – он поднимает на меня взгляд. – Ты спросила, кто я. А ты?

Я улыбаюсь, наверно, даже чересчур широко.

– Я – Рак.

Он кивает, но снова не комментирует, а вместо этого меняет тему, как я и ожидала.

– Если тебе скучно, найди, чем занять свое время.

Я смотрю на него. Он тоже бросает на меня взгляд.

– Тебе нельзя вот так уходить. Не здесь. Особенно когда тут витает в воздухе такое дерьмо.

– А здесь бывает вообще так, чтобы ничего не происходило?

– Нет, – его лицо выражает твердость, и спустя секунду он отводит взгляд.

– Мика говорил, что некоторые парни из его общаги сейчас на работе, типа их отправили куда-то на несколько дней, но скоро они вернутся, – у меня внутри все сжимается. – Это здесь норма?

В его взгляде появляется подозрение.

– Иногда. А что?

– Мне еще со столькими нужно познакомиться.

Это не ложь. Я кусаю буррито.

– Тебе не нужно ни с кем знакомиться, – отвечает он. – Когда это изменится и если это изменится, – познакомишься.

– Изменится. Потому что я хочу.

Он долго смотрит на меня, а потом вскакивает и вылезает в окно. Но, перед тем как исчезнуть, сует голову в комнату.

– У нас сегодня намечается кое-какая хрень. Будь на улице в десять.

Я с улыбкой поджимаю губы.

– В десять?

Дерзкий плейбой вскидывает голову.

– Думаю, будет как раз.

Я фыркаю от смеха.

– И куда мы поедем?

Он приподнимает подбородок.

– Знакомиться с людьми, Динь-Динь.

– Динь-Динь, – я наклоняюсь вперед, положив руки на подоконник. – Это даже не оригинально.

Уголок его рта приподнимается.

– Уверена?

Открываю рот, но блеск в его глазах заставляет меня промолчать.

Мне нравится, когда он такой.

Но, когда он уходит, я понимаю, что это неправда.

Думаю, он мне нравится любым.

Упс.