Текст книги "Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле"

– Джейн, – представляет Роберт, – это Аполлинария.

Я уже собираюсь произнести:

– Зовите меня просто Афродита, – и тут осознаю, что он вовсе не шутит.

– Присаживайся. – Роберт кивает ей на соседний с моим стул. Однако она изящно, словно несет амфору, проходит в противоположную сторону, вынуждая Роберта развернуться ко мне спиной. Тут мне приходит в голову, что я не единственная бабочка, чьи крылья трепещут при виде этого великолепного пестика.

Когда ее драпировки нас покидают, Роберт сообщает мне, что Аполлинария сочиняет музыку для кино и как раз номинирована на «Оскар». Я вспоминаю свою единственную награду: почетную грамоту в конкурсе рисунков «Наш друг мистер Пузырик» в начальной школе.

– Какая у нее тога, – бормочу я и, кажется, что-то перевираю.

Мы говорим, говорим, – а потом Роберт объявляет на весь стол, что нам с ним пора подготовить автомобиль для отбытия новобрачных.

На улице моросит дождь, Роберт вытаскивает из кустов два пластиковых пакета, и мы бежим к машине Макса.

Мэвис кремом для бритья рисует рожицы на окнах. Ее муж наблюдает.

– Чудесные.

У меня в руках тоже тюбик с кремом, но не получается выдавить ни слова. Громко каюсь.

Роберт деловито привязывает к бамперу жестянки.

– Просто представь, что черкаешь в собственном дневнике.

Когда мы уходим с парковки, он замечает:

– Я совершенно уверен, что машина его.

Софи отпросилась покурить, и мы с ней выходим во дворик. Здесь мокро. Задираем подол ее платья так, что сиденья стула касается только исподнее. Пышную юбку она придерживает руками. Настоящий лебедь.

Нам многое надо сказать друг другу без свидетелей. Мы затягиваемся от одной сигареты, как делали уже тысячу раз, – но тут из дома выбегают ее маленькие племянники.

– Тебя там все ищут!

Софи протягивает мне недокуренную сигарету и встает.

– Поаккуратнее с Робертом.

И не успеваю я спросить, почему, малыши утягивают ее внутрь.

Внутри кто-то кричит:

– Незамужние дамы! Девушки!

Друзья Макса и Софи в основном свободны, и у лестницы собирается большая толпа. И первый раз за все мои посещения чужих свадеб я присоединяюсь к компании. Софи поднимается на пролет выше. Обнаруживает меня, – и ее глаза расширяются. Не давая случайности ни одного шанса, она даже не разворачивается к толпе соискательниц спиной. Бросает букет мне прямо в руки – и я ловлю.

Поцелуи, пожелания счастья, рассыпанный рис, и новобрачные на три недели отбывают в Италию.

Мне тоже пора. Хочу попрощаться с Робертом, но он увлечен разговором с Аполлинарией. Я ловлю его взгляд и машу рукой. Он извиняется перед собеседницей и подходит.

– Уезжаешь?

Провожает меня до парковки. Дождь на мгновение прекращается, хотя небо пасмурное и на листьях полно воды.

Я останавливаюсь.

– Моя машина.

У меня старый «Фольксваген», настолько побитый и поцарапанный, что, кажется, только из драки.

Роберт застывает у двери для пассажира; я у водительской. Он словно чего-то ждет, и я спрашиваю:

– Сядешь? Только у меня там не прибрано.

Переднее сиденье укрыто старыми отсыревшими полотенцами, потому что верх машины подтекает; на полу – упаковки от фастфуда со всех моих последних поездок.

Говорю, что это для отпугивания воров: а если мусор не поможет, то запах мокрой псины наверняка.

– У тебя собака?

– Ага. Пудель. Барышня. Иезавель.

Роберт любит пуделей, он с ними рос, а какого цвета моя? Похоже, я нашла единственного мужчину-единомышленника.

А у него, оказывается, кошка.

– Кошка? И как?

– Я ее люблю. При этом мы оба знаем, что она просто квартирантка.

На нас обрушивается град капель; сначала я думаю, что это с деревьев, но нет, опять начинается ливень, и сильный. Роберт стягивает пиджак, накрывается им, огибает машину, целует меня в щеку и несется к дому – в широко распахнутые объятия Аполлинарии.

Я сажусь на сырой коврик и стараюсь не ощущать себя такой же унылой тряпкой.

Тут в окно стучат. Я приспускаю стекло.

Роберт спрашивает:

– Могу я тебе позвонить?

– Конечно! – Я отвечаю так быстро, что мой голос накладывается на конец его фразы «…насчет квартиры в вашем доме?».

– Конечно, – снова говорю я, делая вид, что первого раза не было. – Я есть в телефонной книге – Розеналь.

– Розеналь от «роза», – несколько раз повторяет он и исчезает.

В воскресенье он не звонит.

В понедельник в перерыве между деловыми письмами («Позвоните прямо сейчас, и вы получите подарок совершенно бесплатно», «Прямо сейчас – разве есть более подходящее время, чтобы нам позвонить?») я звоню домой, проверить автоответчик. В предвкушении набираю номер и подавленно бросаю трубку, когда механический голос произносит: «Новых сообщений нет».

А затем снова набираю свой номер.

Звонит Донна. Интересуется свадьбой, и я рассказываю ей про Роберта. Даже произносить его имя приятно, как будто он где-то рядом. А потом мне приходится признаться:

– Он так и не позвонил.

– Так позвони сама!

Я молчу.

Моя верная подруга утешает:

– Думаю, такие сильные чувства не возникают без взаимности.

– Угу. Значит, у тебя и Майкла Джексона взаимность?

Дома я обнаруживаю мигающий огонек автоответчика. Я загадываю: «Ну пусть это Роберт!» Это он и есть. Сбивчиво сообщает, что должен уехать и позвонит позже.

Я снова прокручиваю запись и смотрю на Иезавель. Спрашиваю:

– А ты что думаешь?

Она ловит мой взгляд. Думаю, что пора идти на прогулку.

Мы обходим квартал и уже почти возвращаемся, когда натыкаемся на пса, которого прежде никогда не видели, прекрасную легавую. Иезавель несется прямо к нему и лезет лизаться. Пес отпрыгивает.

– Он слегка пугливый, – поясняет владелец, а Легавая Элегантность тянет его прочь.

– Ты сразу полезла целоваться? Не верю! – говорю я Иезавель. – И даже под хвостом ни разу не обнюхала?

Режу салат. Открываю новый роман Эдит Уортон, но не могу сосредоточиться: телефон молчит. Молчит.

А потом думаю: ну, допустим, он даже позвонит. Я все равно все испорчу. Единственные отношения, которые я не разрушила сразу, сами потом меня разрушили.

Я даже себе не признаюсь, что творю. Надеваю мотоциклетный шлем и несусь в крупный книжный магазин в нескольких кварталах от дома. Ведь могло мне приспичить купить очередной роман Эдит Уортон?

Однако я прохожу «Художественную литературу» и направляюсь дальше, к разделу «Самосовершенствование». Самосовершенствование? Если бы я могла совершенствовать себя сама, что бы я сейчас здесь делала?

Там стопки и стопки пособия для женщин «Как встретить Правильного Мужчину и выйти за него замуж» – кошмарной книги, о которой говорила мне Донна; кошмарной, потому что она помогает.

Я несу томик к кассе – украдкой, словно пачку презервативов или вибратор.

Фотографии написавших книгу авторш, Фейт Курц-Абрамович и Бонни Меррилл, отсутствуют, но уже через несколько страниц я ясно их вижу. Фейт – сдержанная высохшая блондинка; Бонни – по-девчоночьи глупо хихикает, и у нее глубокие ямочки. Я знаю их всю свою жизнь: когда в школе мы играли в волейбол, они хлопали в ладоши и скандировали: «Переход, поворот, наши девочки, вперед!» В колледже Бонни была моим Тайным Сантой. В бюро по трудоустройству, когда я пошутила насчет фобии относительно поиска работы, именно Фейт дала мне совет: «Просто старайся изо всех сил».

И вот теперь я снова обращаюсь к ним за советом.

Они обещают: если я буду их слушаться, то непременно выйду замуж за мужчину своей мечты.

Я погружаюсь в чтение.

Первый тезис. Мужчины – хищники по природе, и чем труднее охота, тем дороже приз. Другими словами, худшее, что ты можешь сделать, – это похлопать охотника по плечу и сказать: «Вот она я. Хватай!»

Мне смешно – ведь всю свою жизнь я нарушала их правила или, как они сами называют, «заветы»; и в то же время я испытываю некоторое облегчение: ведь в общении с Робертом я пока не нарушила ни одного.

«Заветы» выделены жирным шрифтом. Быстро листаю страницы, пока не натыкаюсь на такой:

Не остри!

Хм, как это?

«Ну да, – слышится мне ровный сдержанный голос Фейт. – Острить и быть секси – понятия-антонимы».

– Но мне нравятся остроумные мужчины!

В разговор задорно вступает Бонни: «Глупышка, мы же не о тех, кто нравится тебе! Хочешь иметь дело с клоунами и комедиантами – вперед! Хоть усмейся! Только сама не остри, умоляю!»

Фейт скрещивает ноги.

«Мужчины любят женственность. А юмор женственным не бывает».

«Вспомни Розанну», – говорит Бонни.

«Или тех толстеньких веселушек», – сухо добавляет Фейт.

– А Мерилин Монро? – говорю я. – Она же величайшая комическая актриса.

«Угу. И поэтому в ее честь названа линия нижнего белья». – Это Фейт.

– Но я ведь произвела впечатление на Роберта благодаря своему остроумию!

«Откуда ты знаешь, благодаря чему ему понравилась?» – Это снова Фейт.

Ей вторит Бонни:

«В этом платье-футляре ты была такой отпадной!»

Мерзкая книжонка. Я не хочу ей верить. Пытаюсь собрать все, что точно знаю про мужчин. Первой приходит на ум фразочка финансового директора моего рекламного агентства: «Девяносто девять процентов мужчин воображают себя в постели с двумя женщинами».

Не помню, чтобы мама когда-либо советовала, как вести себя с сильным полом. Только однажды, еще в школе. Я попросила подругу выяснить, нравлюсь ли я мальчику, который нравился мне. «Плохая новость, – сообщила подруга. – Он тебя ненавидит».

Мама тогда все спрашивала:

– Что с тобой, кисонька? – А я не могла ей рассказать.

В конце концов я не выдержала и спросила, как вызвать интерес у мальчика, который нравится. Мама ответила: «Просто будь собой», – словно я понимала, как это. В затруднении бедная мама даже предложила мне сесть на велик и проехать вокруг квартала, чтобы на щеках появился румянец.

Звонит брат. Приглашает на благотворительный праздник, сбор в пользу театральной труппы. Его девушка, Лиз, знакома с режиссером. В пятницу вечером.

– Это мероприятие для одиночек.

– Одиночек? – Мне тут же приходят в голову завернутые каждый в отдельную бумажку ломтики плавленого сыра.

– Такова тема мероприятия.

– Отчаяние? – уточняю я.

Брат отставляет трубку и спрашивает Лиз, какая там конкретно тема.

До меня доносится ее голос:

– Тема – танец, американская кадриль.

– Кадриль? – недоверчиво переспрашивает Генри.

– Ну что ты фыркаешь? – спрашивает Лиз. – Пусти меня, я сама с ней поговорю. – Она перехватывает у брата трубку. – Джейн?

– Привет.

– Это, конечно, звучит по-дурацки, – говорит она. – Но в прошлом году я ходила, и было ужасно весело.

Что-то сдается мне, что такое веселье…

«Ты же хочешь завести новые знакомства!» – влезает Фейт.

Бонни не отстает.

«И вообще, принимай все приглашения!»

«У тебя что-то важное запланировано на вечер пятницы? – спрашивает Фейт. – Полагаю, встреча с Эдит Уортон?»

Я записываю адрес вечеринки, и тут приходит уведомление о новом вызове. Это Роберт.

– Привет. – Я в смятении. – Я разговариваю по другой линии.

Фейт подсказывает: «Скажи, что ты ему перезвонишь».

Как это – «перезвонишь»? А подсечь рыбу?!

Фейт слегка улыбается.

«Пока нет. Это первый прикорм. Перед поклевкой».

Спрашиваю Роберта, могу ли перезвонить. Он отвечает, что звонок выйдет платным.

«Ну и что! – восклицает Бонни. – Всего четвертак!»

А вдруг потом не соединится?

Говорю ему:

– Погоди секунду.

И прощаюсь с Лиз до пятницы.

Мы с Робертом обсуждаем свадьбу и как там было весело. Я пытаюсь припомнить «заветы», чтобы следовать им или хотя бы не слишком грубо нарушать. Однако на ум все время приходит только такое: «Не признавайся в любви первой! Носи длинные волосы! Не заговаривай о браке!»

Роберт сейчас в Виллидж, осматривает предложенные квартиры. Не хочу ли я выпить с ним кофе?

Бонни шипит: «Не соглашайся на встречу, если ее назначили меньше чем за четыре-пять дней!»

Я тяну время, расспрашиваю про квартиры. Тут в линии возникает голос оператора: ваше время истекло, соединение будет разорвано.

Роберт бросает еще монету.

– «Разорвано» звучит так безнадежно. Так окончательно.

Я думаю: нет, если ты веришь в жизнь после звонка. Фейт мгновенно обрывает: «Не остри».

– Так что там насчет кофе?

Выжимаю из себя:

– Я не могу.

«Умница», – хвалит Фейт.

– О! – Это Роберт. Пауза. – А в пятницу, пообедать?

«У тебя на пятницу уже есть планы, – подсказывает Фейт. – Скажи ему».

– Я не могу в пятницу.

Он идет напролом и спрашивает про субботу.

«Отлично», – отзывается Фейт.

Говорю Роберту:

– О’кей.

Снова вклинивается оператор, требует еще монету.

– Нет, Джейн, ты только посмотри! Какая она нахальная, опять нам мешает!

Мне хочется петь.

После сеанса сажусь в лифт. Бонни восклицает: «Молодчи-и-на!»

– Что? – недоумеваю я.

«Ты выполнила завет не рассказывать психотерапевту о нашем пособии».

– Само собой. Пусть считает, что мне с каждым разом лучше. Очень надеюсь, однажды она скажет, что все в порядке, и мне не надо к ней больше ходить.

«Угу. И в тот же самый день твой начальник сам повысит тебе зарплату. В пять раз», – произносит Фейт, проводя по волосам щеткой.

Вечером в четверг Роберт оставляет мне сообщение с телефонным номером сестры: я записываю его на бумажку и прилепляю на телефонный аппарат. Позвонить самой?

«Пока не стоит, – говорит Фейт. – Пусть поволнуется».

– Разве так вежливо?

«Вполне. Вот не послать открытку с благодарностями гей-парочке, с которой отрывалась в Коннектикуте месяц назад, – это грубо».

«Что ты в них вообще тогда нашла, не понимаю! – Бонни выглядывает из миски с попкорном. – Мужчины-геи женщин просто ненавидят!»

– А?

«Ну это же правда», – говорит Фейт.

– С какой стати я вообще вас слушаю?

Фейт отвечает: «Возможно, потому что не хочешь остаток жизни спать с Эдит Уортон?»

Я перезваниваю Роберту с работы.

– В восемь нормально? – спрашивает он.

Я соглашаюсь, думая только о том, чтобы не дрожал голос.

Бонни указывает на свои маленькие часики и нараспев говорит: «Все-все-все!»

Я выдавливаю:

– Слушай, мне пора.

Когда я кладу трубку, Бонни провозглашает: «Краткие разговоры! И не забудь класть трубку первой!»

Фейт кивает. «Пусть ему тебя недостает».

Кадриль пришла к нам с Восточного побережья в двадцатые годы: пары, распорядитель, танцевальные фигуры. Я обнаруживаю Лиз, в прелестном передничке, и Генри, в обычном деловом костюме.

– Привет, – говорю я.

Встаю рядом с ними. Вечеринка в пятницу вечером и свидание в субботу. Вот я молодец. Нет отбоя от предложений.

Фейт спрашивает: «Ведь отлично, правда?»

Правда.

Притопы, прихлопы, выкрики «о-го-го». Само собой, я не топаю и не хлопаю, но вот покричать так и подмывает. Я уже собираюсь, но Фейт отрицательно качает головой.

– Мне просто весело.

Фейт напоминает, что я здесь не для этого.

«Это танец для одиноких!» – выговаривает Бонни, хлопая в такт музыке.

Лиз предлагает мне попробовать, а когда я соглашаюсь, идет искать для меня партнера.

Парня, которого она приводит, зовут Гас; он помощник режиссера и похож на плюшевого мишку: лицо мохнатое, а зубы такие мелкие, что, кажется, их вообще нет.

Похоже, идеи благотворительности и несения добра в массы ему не чужды. За кого он меня принял – за очередную заблудившуюся в жизни героиню Теннеси Уильямса или Юджина О’Нила?

Он берет меня за руку и ведет танцевать.

– Поклон друг другу, – командует распорядитель. – Дамы, реверанс!

Мы выполняем проход, и он одобряюще мне улыбается, словно я героиня Джейн Остен. Вот тут я внезапно вспоминаю, как в младшей школе мы выплясывали кадриль в школьном спортивном зале, и нам, девятилетним, тоже кричали: «Поклон! Поворот!»

«Отлично!» – вопит Бонни.

Фейт ограничивается придушенным «о-го-го».

После танца я уже собираюсь сообщить партнеру, что высохла, как лак для ногтей, но Фейт не дает мне раскрыть рот.

Она командует: «Попроси прохладительный напиток».

Именно это я и говорю.

– Конечно, – соглашается Гас.

Мы отходим к стойке, и Фейт подсказывает: «Спроси его, чем занимается помощник режиссера»

«Мужчины любят поговорить о себе», – поддакивает Бонни.

Я спрашиваю, и Гас отвечает:

– Занимаюсь тем, что никто больше делать не хочет.

Мне велят улыбаться, словно это захватывающе интересно.

Отхлебнув пиво, Фейт произносит: «Теперь позволь ему сделать всю работу».

А я что? Я только «за».

Бонни напоминает: «И не смотри на него! Смотри в сторону!»

Как-то невежливо.

«Хищник и добыча, помнишь?» – Это снова Фейт.

Я отворачиваюсь, и Гас, пытаясь привлечь мое внимание, спрашивает, не хочу ли я еще потанцевать.

Бонни требует: «Один кавалер – один танец».

Меня так и подмывает сказать: «Премного благодарна, но суровый долг зовет меня к добродетельному семейству моему». – Однако я представляю реакцию Фейт и произношу совсем другое:

– Было очень приятно познакомиться, Гас.

Бонни передразнивает распорядителя: «Поворот!» И я ухожу.

Фейт напоминает: «Не лови их взгляды!»

– А что не так?

«Ты, конечно, считаешь, что это единственный способ привлечь внимание мужчины?»

«Бедняжка!» – подхватывает Бонни.

Они правы. Я никогда не признаюсь в этом даже себе. Звучит душераздирающе.

«Ничего так не заводит мужчину, как отсутствие интереса», – стоит на своем Фейт.

К моему величайшему изумлению, она оказывается права. Словно из ниоткуда возникают кавалеры и слетаются ко мне, как мухи на мед. Бонни с Фейт подсказывают, я послушно выполняю: отказываю во втором танце мужчине, которому явно понравилась; игнорирую призывы испытать себя в конкурсе поедания пирога на скорость; задаю вопросы наподобие «А в какой области права вы специализируетесь?».

К концу вечера бумажки с номером моего телефона лежат в полудюжине карманов. Я признаюсь Фейт:

– Такого никогда не было.

«И почему я не удивлена?»

Брат и Лиз провожают меня до велосипеда, и Генри интересуется:

– Что это за персонажи?

– А черт его знает. – Голову кружит от ощущения свободы: мне больше не надо следить за языком. – Я – царица бала. Зашибись.

– Угу. Царица полей и огородов.

– Ты вообще оценил, до чего я дошла? – Меня разбирает смех. – Пойти плясать одинокую кадриль в спортивный зал. Чтобы познакомиться с мужиками…

Лиз протестует:

– Не надо так себя настраивать!

И тут я вспоминаю сказанное Фейт: «Просто старайся изо всех сил».

И думаю: интересно, а мой брат на Лиз женится?

Перед приходом Роберта Бонни говорит: «Не жди так явно». Я смотрю в зеркало: улыбка до ушей, глаза горят от предвкушения. Велю себе думать о смерти. Не помогает. Тогда я вспоминаю свое рекламное агентство и вчерашний мозговой штурм на тему, как назвать новый автоклуб для пожилых водителей.

В дверь звонят. Открываю. Роберт выглядит таким же возбужденным, как я пару минут назад. Видит Иезавель, приседает на корточки, хлопает ее по крупу.

– Иззи… Иззи…

– Бокал вина?

Он не возражает.

Идет за мной в кухню. Признается, что все еще не нашел квартиру. Ничего, если он осмотрится? Конечно, говорю я, не вопрос.

Он спрашивает, получилось ли у меня выяснить насчет вакантных квартир, – и я вспоминаю фильм «Бульвар Сансет» и сакраментальное: «Господин польстился не на даму; господин польстился на ее автомобиль».

– Прости, пока нет. – Если бы я была одним из персонажей его карикатур, пузырь с моей репликой весь зарос бы сосульками.

Возможно, он что-то улавливает, потому что на миг умолкает. Осматривает гостиную и останавливается у стола, где стоит вертеп: деревянное стойло и картонные фигурки животных. Поднимает по очереди каждую: вот бык, ягненок, свинья, корова – и читает подписи на обороте. Я говорю, что нашла вертеп на блошином рынке в Беркшире; воображение рисовало деревенских детей, которые закончили дневную работу и торопятся поиграть со своими картонными коровками и овечками. Я уже собираюсь объяснять, что меня это и трогает, и забавляет, – но вижу, что объяснять не надо.

Роберт подходит к книжным полкам; рассматривает печатные машинки, еще пятидесятых годов выпуска. Шепотом произносит названия: «Тишина», «Тихая роскошь». Я, когда впервые их увидела, шептала так же.

Мы обедаем в забавном французском ресторанчике по соседству. А потом он спрашивает, как меня занесло в рекламу.

Бонни шипит: «Никакого негатива!»

– Искала необременительную работу.

Угу. Я-то рассчитывала, что буду по вечерам писать пьесы и романы – или хоть инструкции к технике. Однако то, чем приходилось заниматься в агентстве, обрушило мой ай-кью, и по вечерам я тратила все силы на то, чтобы просто вернуть его к мало-мальски пристойному значению.

– И каким образом?

– Выкинула телевизор и читала классику.

– Например?

– Начала с Джордж Эллиот.

Он смеется.

– Ты говоришь это таким тоном… Не уверена, что я слышал имя?

Мы обсуждаем книги, и я признаюсь, что у меня любимая – «Анна Каренина». Кажется, на него это производит впечатление, как на других мужчин признание: «У меня под платьем ничего нет».

Я говорю:

– Чтение хорошо тем, что можно читать без помех – и получать удовольствие от каждой страницы. И выбор книги зависит только от тебя.

Он улыбается краешком губ: уловил то, что не было произнесено вслух.

Спрашиваю насчет его работы. Трудно описать карикатуры, говорит он; обычно считается, что должен быть сюжет, а у его работ никогда этого нет.

– Я потом просто тебе покажу, – обещает он.

Спрашиваю о причинах переезда. По словам Роберта, Лос-Анджелес – самое одинокое место на земле.

– Особенно когда вокруг люди. Ты шутишь, все улыбаются.

А вот Нью-Йорк хорош.

– Похож на Оберлин: место, у которого свои собственные люди.

Только когда Фейт командует мне не пялиться на Роберта, я осознаю, что я именно пялюсь. Опускаю глаза. На столе – его рука. Виден след от ручки, маленькое чернильное пятнышко.

Бонни шепчет: «Спроси про компьютер».

– Ты не используешь компьютер? – Вопрос, конечно, блещет оригинальностью.

– Только для анимации, – отвечает он. – Я как те луддиты.

Я не знаю, кто такие луддиты, но Бонни не дает мне переспросить.

Приносят чек. Фейт требует: «Вообще не смотри в ту сторону».

Бонни ей вторит: «Дай ему заплатить!»

– О чем задумалась? – спрашивает Роберт, вкладывая свою кредитку в кожаную папочку со счетом. – Полцарства за твои мысли.

«Будь таинственной!»

– Сейчас вернусь. – И я сбегаю в дамскую комнату.

«Красное вино немножко испачкало зубную эмаль. – Бонни протягивает мне салфетку. – Протри передние зубы».

– Слушайте, – говорю я им. – Я ценю то, что вы стараетесь для меня сделать, но давайте дальше я сама.

«Прошлый раз не задался», – напоминает Фейт.

– Роберт совсем другой.

«Единственная разница в том, что ты его хочешь. В отличие от предыдущего».

По дороге домой Роберт спокойно и уверенно берет мою руку в свою.

«Отпусти его руку. Сама», – велит Фейт.

Мне нравится держаться за руки. За все время своего хождения по свиданиям я никогда первая не отпускала руку.

«Ну давай!»

И я подчиняюсь.

Бонни говорит: «Пусть почувствует себя влюбленным щенком».

У моей двери Роберт не просит разрешения войти; он зовет нас с Иезавель погулять.

– Прямо на первом свидании?

– Если ты согласишься, мое уважение достигнет небес.

На площадке он знакомится с соседскими псами; он даже спрашивает так же, как я: «Можно поздороваться с вашей собакой?» У нас даже любимчики одни и те же: Флора, огромная бульдожка, и Ромео, пестрый датский дог.

Он тоже любит собак.

Дома я снимаю с Иезавель поводок; он наклоняется ко мне, и мы сливаемся в поцелуе.

«Конец свиданию, – говорит Фейт. – На этом сегодня все».

– О’кей, – бормочу я в любовном тумане. – Доброй ночи, Роберт.

В его взгляде разочарование; я хочу взять его за руку или снова притянуть к себе, – но Бонни командует: «Пусть помучается!»

И я подчиняюсь.

На следующее утро он звонит, когда я выгуливаю Иезавель. «Привет, девочки, – выдает мне автоответчик его сообщение, – вот хочу позвать вас на прогулку».

Ничего не желаю больше. А не положено.

Бонни раскрывает мне свои объятия.

– Я хочу тебя видеть, – говорит Роберт, когда звонит в следующий раз. Меня от этих слов пробирает до дрожи в коленях.

Он спрашивает, когда мы можем встретиться. Прямо сейчас – и то слишком долго.

– В пятницу?

– В следующую? – уныло уточняет он.

«Дай пять!» – торжествуют Бонни и Фейт.

Роберт интересуется:

– Я тебе вообще нравлюсь?

– Нравишься.

– Сильно?

Фейт велит мне помедлить перед ответом.

– Да.

– Отлично, – подбадривает он. – Не умолкай.

Бонни поет: «Ее улыбка изменяет ми-и-р…»

Роберт звонит мне в офис, звонит домой. Просто чтобы пожелать доброго утра и спокойной ночи.

Однажды вечером он сообщает, что, кажется, нашел квартиру всего в паре кварталов от меня и не хочу ли я посмотреть?

Я хочу так сильно, что это даже причиняет боль. Говорю Роберту, что с удовольствием бы, но…

Интересно, когда я снова стану нормальной?

«Сейчас ты как раз нормальная», – заявляет Фейт.

«А вот прежде… прежде была совсем съехавшая». – Это Бонни.

Фейт утверждает: «Если бы ты вела себя как обычно, он бы вообще не позвонил».

– Отлично, – говорит Роберт. – Думаю, можно подписывать договор. – И потом: – У тебя ведь нет ощущения, что я обкладываю тебя, как оленя?

Мы с Донной встречаемся в кафе, и я признаюсь, что читаю упомянутую ею книгу – пособие по рыбалке.

– Скажи, разве не кошмар? – спрашивает она.

– Да кошмар, конечно.

– И все эти советы с восклицательными знаками. Для Нью-Йорка это не подходит.

– Фишка в том, – говорю я, – что оно срабатывает.

– Ты что, следуешь их советам?! – А потом она вздыхает. – И чего я возмущаюсь? Я ведь и сама пробовала…

Она пыталась держаться холодно и высокомерно, но мужчины, похоже, этого и не заметили.

– Возможно, мужчины не те? Я тренировалась на таксистах. – И она демонстрирует мне, как бесстрастно называла адрес.

Я рассказываю про встречу с Робертом; что теперь он все время мне названивает и переехал в квартиру по соседству.

– Боже, какая неприятность! – Донне кажутся смешными мои терзания.

– Я его заманила.

– Ну парни ведь тоже изображают безумную любовь, чтобы заманить нас в постель? Как твой прежний козел.

– Ну… – Я запинаюсь. – В случае с Робертом я бы не возражала.

– Вот и думай, что лучше: так или если бы ты прыгала у молчащего телефона?

Я уже готова к свиданию. Фейт предостерегает: «Постарайся не острить».

– Слушай, но ведь это моя изюминка, разве нет?

«Это просто твой способ спросить: «Ты меня любишь?» А ответный смех ты воспринимаешь как «да».

Я замираю.

Фейт говорит: «Пусть он тебя обхаживает, не наоборот». Бонни протягивает дезодорант: «Вот сделает предложение – и остри сколько влезет!»

Роберт заходит рано и зовет на представление. Он принес для Иезавель жевательную палочку, и она бросает на него влюбленный взгляд, который и мне-то нечасто перепадает.

Я наливаю ему вина и бегу в ванную комнату – досушивать волосы.

«Вот теперь это настоящее свидание», – говорит Бонни.

– Угу. А потом экипаж уносит их вдаль…

«Не в том дело. Раньше он просто приглашал на чашку кофе. А теперь ищет, чем заинтересовать».

Сквозь гудение фена я слышу звонок телефона, и, когда захожу в гостиную, вижу картину маслом: Роберт замер у автоответчика, а Гас интересуется, не желаю ли я пообедать с ним на следующей неделе.

Роберт бросает на меня взгляд.

– Она не может, – говорит он автоответчику. – Прости.

Мы идем на «Простых смертных», цикл одноактных пьес Дэвида Айвза. Одну из них я люблю больше всех: о встрече двух бабочек-поденок. Во время свидания они смотрят документальный фильм о себе и выясняют, что срок их жизни всего только сутки и что после спаривания они умрут.

Мы выходим из театра, ошеломленные, возбужденные: начинаем говорить одновременно, смеемся, – и внезапно целуемся.

Он произносит:

– Готов спариться с тобой и умереть.

Заходим в один из старомодных ресторанчиков рядом с театром. Роберт говорит, что в пьесе о поденках есть то, что побуждает его рисовать: прекрасное и забавное, печальное и искреннее.

– Покажи, – прошу я.

– О’кей. – И он достает лист бумаги.

Графика, перо и тушь. На рисунке – Иезавель.

Вот мужчина, на встречу с которым я уже не надеялась.

«Остынь, – говорит Фейт. – Это только заготовка».

Едва переступив порог моего дома, мы сразу приступаем к плану: срываем с себя одежду и рушимся на диван прямо поверх остатков жевательной собачьей косточки.

Сначала голос Фейт похож всего лишь на далекий звук автомобильной сигнализации. Потом он становится все громче и громче.

«Нет».

– Да.

«Ты же не хочешь его потерять? – Таким голосом уговаривают обкурившегося приятеля быть хорошим мальчиком и отойти от окна. – Именно так ты теряла всех мужчин, которых по-настоящему хотела».

Я внутренне вздыхаю и отодвигаюсь.

– Что? – спрашивает он.

Говорю, что я еще не готова с ним спать.

– О’кей, – соглашается он, притягивая меня обратно. Несколько минут мы целуемся и ласкаем друг друга как безумные, а затем он спрашивает: – А сейчас?

Я и смеюсь, и плачу. С этим мужчиной мое тело поет.

«Поэтому ты и не хочешь его потерять».

По телефону он упоминает, что сегодня ему позвонила бывшая девушка. Я представляю Аполлинарию.

Хочу спросить, кто она и что он теперь к ней испытывает, но Фейт практически рвет у меня из рук трубку. И я спрашиваю, как давно они расстались.

Почти год назад; собственно, поэтому он и уехал из Нью-Йорка.

– Она меня опустошала. – И он спрашивает, согласна ли я подписать пакт о неопустошении.

Я вспоминаю собственный печальный опыт, но Бонни заявляет: «Ему незачем об этом знать».

Мы встречаемся в кафе между нашими домами. Он спрашивает, чем бы мне хотелось заниматься, если не рекламой.

Да лучше бы я бусики из макарошек собирала или аппликации клеила! Ох, не ценила я детский сад в свое время! Однако сейчас я просто качаю головой.

– А давай составим список, чем бы ты хотела заниматься?

«Нет, – говорит Фейт. – Не позволяй ему думать, что нуждаешься в помощи».

– Но я и правда нуждаюсь в помощи.

«Он решит, что ты неудачница. – Бонни делает замысловатый жест пальцами. – Видишь? «Н», неудачник».

Назавтра он не звонит. Утром, днем, вечером. А я, я ведь даже не могу позвонить сама!

Вечером в пятницу мы, как и планировали, идем в кино, – но в темноте зала он не берет меня за руку; не целует в такси по дороге домой. Я хочу спросить, что случилось, но Фейт останавливает: «Не показывай, как ты от него зависима».

Когда такси тормозит у моего дома, он жалуется мне, что устал. И не спрашивает о планах на субботу.

В субботу я до полуночи читаю. Потом беру Иезавель и веду на прогулку. Мы проходим по его улице, туда и сюда, по затемненной стороне. На террасе квартиры видны два силуэта: Роберт и Аполлинария.

Когда я добираюсь домой, меня трясет.

В воскресенье я опрометью мчусь к звонящему телефону. Однако это всего лишь приятель по колледжу, Билл Макгайр, Мак. Он живет в Японии, будет в Нью-Йорке в следующий уик-энд и хочет пригласить меня на ужин.

Я колеблюсь.

«Не сиди в четырех стенах!» – требует Бонни.

– Я уже набегалась, – огрызаюсь я. – Теперь хочу поскучать дома. С Робертом.

«Уж он-то не скучает!»