Текст книги "Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле"

Глава 3
Мой мастер

Единственным способом для женщины найти себя, как, впрочем, и для мужчины, является творчество.

Бетти Фридан. Загадка женственности

Будьте соблазнительными в постели, в зеркале, везде; усвойте каждой своей клеточкой: «Мы созданы для радости, возбуждения и удовольствия мужчин всех видов».

Все истинные женщины это знают.

Дж. Чувственная женщина

– Когда идешь, держи голову прямо, – учила меня двоюродная бабушка Рита тем летом, когда я гостила у нее на Манхэттене. – Подбородок прямее! – И она, демонстрируя, легонько коснулась своего.

Мне было шестнадцать, и я слушала ее: ведь бабушка – я звала ее тетей – была прекрасна. Высокая для женщины, тонкокостная, гибкая, с длинными белыми волосами, которые она собирала на затылке.

Оставался последний вечер моих каникул, и мы собирались в театр. Я была уже готова: майка с индейскими мотивами, пестрая многослойная юбка. Замерев в дверном проеме ванной комнаты, я следила, как тетя накладывает красную губную помаду, – по ее словам, изобретение Коко Шанель.

Она внимательно меня оглядела, особо оценив обувку «Доктор Шолл»: сандалии на деревянной подошве с каблуком, последний писк моды моей пригородной школы.

Дождь и сырость увеличивали концентрацию сумасбродства в ее крови. В этом тетушка Рита была похожа на свою сестру, мою родную бабушку.

Шагая за ней в спальню, я слышала, как цокают деревянные каблуки сандалий по полированному деревянному полу.

– Больше все равно ничего нет.

Она покачала головой и протянула мне туфли-лодочки синего цвета. Они сразу превращали меня в стюардессу и были безнадежно малы, но я все-таки втиснулась. Ноги начали болеть еще до того, как мы вышли за порог.

– Совсем другое дело, – заявила тетушка.

В первом акте она сидела совершенно неподвижно и молчала, поглощенная представлением.

В антракте тетушка зашла в дамскую уборную – принять таблетку. Она никогда не принимала лекарства на публике. Я осталась ждать ее в вестибюле. В ногах пульсировала боль, и я переступала с ноги на ногу, поочередно перенося вес тела.

Вот так, переминаясь, я разглядывала толпу и думала: «Это Люди, Которые Посещают Театр на Манхэттене».

Какая-то пожилая дама посмотрела в мою сторону, улыбнулась, что-то сказала мужу, и он тоже развернулся. Потом еще одна. Я не знала, как на самом деле выгляжу, но при мысли, что, может быть, симпатичнее, чем дома, залилась румянцем.

А потом до меня дошло, что дамы смотрят не на меня, а на кого-то за моей спиной.

Сначала вы видели ее ноги, длинные и загорелые; потом глаза; потом щеки и губы, совершенные, как на глянцевых снимках. На ней было маленькое шелковое платье: ярко-розового цвета, с бретельками, узкими, как струна. Он был старше: крупный, хорошо сложенный, высокий, со светлыми волосами и обветренной кожей. Не красавец, но взгляды притягивал. Он что-то с усмешкой ей сказал, она тоже усмехнулась, ответила что-то вроде «о’кей» и согнула руку. Он потрогал ее бицепс, и я увидела и даже почти услышала, как он присвистнул. Она засмеялась, а он взял ее прекрасную руку в свою.

Тут я заметила тетушку и помахала. У нее на губах снова была свежая помада от Коко Шанель, а в направленном на меня взгляде – буря эмоций. Ее традиционный взгляд «на людях». Я это точно знала, потому что разговор у нас уже заходил. «Когда ты вне дома, пусть все видят, что ты переполнена чувствами». Я была сама виновата, что тогда попросила совета.

Она протянула мне сигарету; мы закурили. Когда тетушка анализировала первый акт, публика прислушивалась.

А потом она спросила, что о пьесе думаю я.

– Хорошая.

– «Хорошая»? Детки бывают хорошие. Собачки хорошие. А здесь театр, Джейн.

– Ну… – Я через плечо бросила последний восхищенный взгляд на пару и столкнулась глазами с мужчиной. Быстро отвернулась, но все-таки успела заметить, как он что-то сказал спутнице, кивнув в нашу сторону.

И ойкнула от неожиданности, когда его низкий голос раздался прямо у меня за спиной.

– Рита!

Она чмокнула его в щеку. Мужчина сказал: «Нет уж» – и поцеловал тетю прямо в губы.

Меня представляли, а я от удивления слова не могла сказать. Она ему в матери годилась!

Его звали Арчи Нокс, и моя тетя ему симпатизировала.

Очень необычно. В такси я спросила ее, известен ли он.

– Более известен, чем следовало бы издателю, – хмыкнула она. – Лучшее напоказ не выставляют.

Она и сама писала романы.

– Спорю, его дама знаменитость, – сказала я. – Писательница, например. Или актриса. В этом роде.

Тетушка покачала головой:

– Нет. Будь это так, Арчи Нокс уболтал бы ее сменить род занятий.

– Он тебя поцеловал.

Тетя сжала мою руку.

– Хорошо отдохнула?

Дома с бокалами бренди мы вышли на террасу ее квартиры. Ниже этажом была еще одна, больше, и на ней какая-то парочка курила одну сигарету на двоих. Женщина стояла у стены, скрестив руки.

– Кто там живет?

– Нина Соломон. Она снимает документальные фильмы. А ее муж, Бен Соломон, художник. Если бы ты еще погостила, можно было бы сходить в его галерею. А еще завтра будет книжный прием. Жаль, что ты уезжаешь.

Она покрутила в ладони бокал.

– Хотя… В наши дни люди из окололитературных кругов ужасно скучные. Таких, как Арчи Нокс, почти совсем не осталось.

Спрашивать про него напрямую было неловко. Я пошла в обход.

– А литераторы… они вообще какие?

– Люди как люди. Из плоти и крови. Более чем.

Я представила себе бордово-коричневые потроха. Большую печень, как в рекламе. Пьяницы, что ли?

Тетя бросила:

– Хотя… Сейчас из всей плоти остался только язык. Болтают, болтают…

После первого курса я провела с тетей Ритой длинный уик-энд. Мы отправились на остров Мартас-Винъярд. День был пасмурный, и мы пошли принимать грязевые ванны. С изумлением я обнаружила, что их принято принимать обнаженными. Ни малейшего клочка ткани – только влажная липкая глина. Высыхая на открытом воздухе, она покрывала кожу всеми оттенками серого. Я уставилась на тетю. Она пожала плечами.

– Выставка изваяний.

Она так это сказала – словно прислушиваясь к звучанию фразы, – что я поняла: примеряет строчку в новый роман.

Рядом с ней я ощущала себя не столько юной, сколько до ужаса провинциальной. Когда мы подошли к яме с грязью, она скомандовала:

– Сначала ты.

И я не колебалась. Сняла купальник, отдала ей – и плюхнулась в яму.

Потом она соскребала у меня со спины лишнюю глину и делала из нее себе компрессы для век.

– У тебя мои груди. – Словно здесь было мое личное достижение.

Я попросила ее рассказать про Арчи Нокса.

Она кинула на меня быстрый взгляд, будто сомневалась.

– Раньше он совсем краев не знал. Когда увлекался мартини.

– В каком смысле?

– В смысле женщин. Сколько же их у него было!

Последовала история про совсем молоденькую женщину, покончившую с собой. Я ждала продолжения, но тетушка умолкла. Потом улыбнулась.

– И еще собаки.

– Собаки?

– Псы ходили за ним ходуном.

– Он был этакий… герой-защитник. При кулаках. – Эту фразу она произнесла, когда мы праздновали мой выпуск. – Чуть что, пробивал прямо в нос.

– Мачо, – кивнула я.

Она качнула головой:

– Нет. Никакой фальши. Все открытым текстом.

Снова я увидела Арчи Нокса, когда мне исполнилось двадцать пять. Дело было на приеме в Центральном парке, куда меня пригласил приятель, который и сам-то был на птичьих правах. В то время я работала ассистентом руководителя издательства H. и оказалась среди гостей самой молодой.

Мы кивнули друг другу издалека, и он стал пробираться в мою сторону.

– Что будете пить?

С нашей последней встречи у него поседели волосы.

– Скотч с содовой.

Через минуту он вернулся и протянул мне стакан молока.

– Кто-то же должен о вас позаботиться.

И исчез.

Мой приятель куда-то делся. Я стояла одна, пытаясь демонстрировать переполненность чувствами до тех пор, пока почти все не разошлись.

Арчи подошел ко мне. Взял за локоть.

– Вам надо поесть.

Я решила, что он вспомнил наше знакомство. Однако при упоминании тетиного имени у него сорвалось:

– Да чтоб меня!

После ужина я спросила его про издательство К., где он был шеф-редактором. Он перевел разговор.

Заявил, что моя тетушка – самая прекрасная из ныне живущих женщин, даже сейчас, в восемьдесят. Взял меня за подбородок, повертел голову из стороны в сторону, внимательно рассматривая. Удовлетворенно заключил:

– Ничего похожего.

Мы встретились во французском ресторане перед началом спектакля. Официант принял заказ и отошел, и я упомянула, что мой парень сейчас, наверное, в Париже. Джейми на месяц уехал в Европу – разобраться, как жить дальше, – и несколько увлекся процессом разбора.

– Джейми? – переспросил Арчи.

– Я же рассказывала. – Я достала фломастер и начала черкать на бумажной салфетке.

– Ты с ним счастлива?

– Конечно.

Арчи сказал, что я пока ничего не понимаю про настоящее счастье.

– Ты вынуждена себя скукоживать, чтобы втиснуться, вместиться в эту тесную маленькую жизнь с ним.

Я отложила фломастер.

– Ты создана для большего. Ты уже достаточно взрослая.

– А ты не думаешь, что несколько для меня староват?

– Нет.

Принесли напитки, и он выпил свою содовую одним глотком. Положил на стол деньги и билеты в театр. Встал.

– Нет. Я думаю, это ты для меня слишком молода.

И вышел.

Он не извинился, даже не упомянул об инциденте, когда позвонил пригласить меня на ужин.

Арчи жил в особняке в районе Вест-Виллидж; два этажа на него одного. Я попросила показать квартиру. Каждая комната – будто очередной кабинет: темная тяжелая мебель, слегка потертая кожа, книги и рукописи.

Только его настоящий кабинет отличался. Ничего лишнего: письменный стол красного дерева, и на нем простая, даже древняя печатная машинка.

Следом за хозяином я спустилась вниз. «Гостевая комната», – показал он, и я заглянула. Там был стеллаж, полный боксерскими трофеями: серебряные и золотые статуэтки с поднятым вверх кулаком.

Еще через две комнаты он бросил:

– Полагаю, изучать хозяйскую спальню ты не захочешь.

– Не захочу.

Тут он извинился передо мной, открыл дверь и сделал вид, что разговаривает с кем-то внутри. «Я скоро подойду, дорогая». Пауза, словно для выслушивания ответа. «Не будь глупышкой. Я просто накормлю проголодавшегося детеныша».

В кухне он разрезал лайм и извинился, что не может предложить мне вина.

На подоконнике стояли безделушки: керамический носорог, мраморное яйцо, елочная игрушка. Очень похоже на милые пустяки, которые я дарила Джейми. Любопытно, кто подарил все это Арчи?

– Не держу в доме алкоголя, – неожиданно сказал он и протянул мне стакан сельтерской. – Два года вообще не пью.

У меня едва не вырвалось: «Какая дьявольская жажда!»

Но тут я поймала направленный на меня взгляд. Долгий, словно подчеркивающий значимость сказанного.

В кафе «Вивальди» Арчи поинтересовался, знакомо ли мне определение ада Данте.

Я сделала глоток капучино.

– Дай подумать.

– «Близость душ без сокровенной близости тел».

– Что касается Данте… – Я собиралась напомнить ему о Джейми, но у меня вырвалось: – Я просто не воспринимаю тебя в таком качестве!

Он фыркнул:

– Вот только мелодрам не надо.

Мы обедали в ресторанчике в Мидтауне, когда к столику подошла публицистка из издательства H.

– О, привет!

– Все решат, что мы любовники, – вздохнула я после ее ухода.

– Ну, – сказал Арчи, – представляешь, как мы их одурачили.

На день рождения Арчи подарил мне свой роман, первый, как он отметил, и единственный. Давний, ему чуть не столько же лет, сколько мне. В книге рассказывалось про мальчика, выросшего с матерью в Небраске. Я читала не отрываясь, сидя на матрасе в своей крохотной квартирке. Перевернув последнюю страницу, позвонила лучшей подруге, Софи.

Та фыркнула:

– Да будь он даже Хемингуэем!..

– Ты так говоришь, потому что он алкоголик. И в два раза меня старше.

Если бы в два, снова фыркнула она.

– Но дело не в этом. Просто он заполнит всю твою жизнь. И на свою собственную места уже не останется.

Джейми записал на автоответчике сообщение: скучает ужасно, возвращение откладывается на неопределенный срок.

Я позвонила Арчи.

– Хочешь в кино?

– Не хочу, – ответил он. – Но готов идти.

Единственный фильм, на который он согласился, – старинная криминальная драма «Риф Ларго». Главные роли там исполняли Хамфри Богарт и Лорен Бэколл – супружеская пара с разницей в возрасте в двадцать пять лет! «Риф» показывали в зале повторного фильма на Восьмой улице. Потом, когда мы вышли из зала, Арчи обронил: пока Богарт умирал, Лорен Бэколл спала с Фрэнком Синатрой.

– Ты же со мной никогда так не поступишь, дорогая?

– Синатра? Он не в моем вкусе!

Дома Арчи поставил пластинку певца.

– Дорогая, ну согласись, он великолепен.

Я ответила:

– Слушай, ты меня пугаешь.

Мы ехали на такси домой из джаз-клуба, и Арчи сказал:

– Ты ведешь себя так, словно я хочу с тобой просто переспать. А я хочу с тобой все.

Вот тут я коснулась его. В первый раз.

Я скользнула пальцами под его рукав и погладила запястье.

Он взял меня за другую руку.

– Но даже если ты хочешь со мной просто переспать, я согласен.

Такси остановилось перед моим домом.

– Позвони, если надумаешь, – произнес он.

Я кивнула и выбралась из машины. Он высунулся из окна.

– Звони в любое время дня или ночи!

Наверху в моей кровати спал Джейми.

Я забыла, забыла все хорошее, что было связано у меня с Джейми. Забыла самое главное. Как отзывается мое тело на самое легкое его прикосновение. Я забыла! Я же не виновата в том, что сделала во сне!

…Мы позавтракали в заведении на углу.

– Ну, – спросил Джейми, – чем занималась?

– Да ничем. – Я кашлянула. – Много думала.

Он кивнул и намазал хлеб паштетом.

Я добавила:

– Думала о том, что так продолжаться не может…

– Так – это как? Меня два месяца здесь не было.

– У меня ощущение… чтобы быть вместе… чтобы вписаться в нашу с тобой совместную жизнь… втиснуться, мне приходится отрезать от себя выступающие кусочки.

– Ну так и отрежь эту дрянь к чертовой матери, – сказал он с ухмылкой. – Я по тебе сильно скучал.

– Понимаешь, кажется, у меня есть другой.

– Господи! – фыркнул он с раздражением. – Да нет никого!

– Есть.

Он занервничал. Занервничал первый раз за долгое время, если не вообще за все время нашего знакомства, – и, стыдно признать, я была этому рада.

Я позвонила Арчи. Никто не ответил. Я достала его роман и снова взялась читать. Когда я проснулась, то все еще сжимала его в руках.

Утром я пошла к нему пешком. Постучала в дверь, подождала и снова постучала.

Дверь открылась.

– Ты.

Его волосы были забавно прилизаны, и хотя он улыбался, было ощущение, что мне совсем не рады.

У него гости?

– Заходи.

Дом казался большим, темным и неприветливым. Мы сели в столовой у большого стола красного дерева.

Я рассказала, как обнаружила у себя Джейми и как наутро с ним порвала.

– Давно пора, – сказал он и шагнул ко мне. Я встала, обняла его, и мы поцеловались. Я ведь этого ждала?

Он зажег нам обоим сигареты и снова лег. Мы оба молчали: нам было о чем подумать.

Так и лежали в темноте.

Я спросила:

– Что?

Он ответил не сразу; я думала, уже не ответит. Потом сказал:

– Все.

Даже сейчас, даже сейчас память об этом живет во мне. Даже сейчас.

По вечерам он работал в кабинете наверху, а я редактировала рукописи за большим обеденным столом, иногда сидя по часу над каждой фразой. Он спускался долить себе чаю со льдом и смотрел на меня. Часто спрашивал:

– Что там у тебя?

Вставал у меня за спиной и читал. Вынимал из моей руки карандаш, зачеркивал слово, фразу или целую страницу.

– Вот так.

У него это занимало полминуты, и он ни разу не ошибся.

Каждый раз Арчи был ошеломлен, потрясен, сбит с толку. Каждый раз твердил, что такое случалось с ним всего раз в жизни – давным-давно, и он был тогда мертвецки пьян. Он зажигал нам сигареты и лежал, глядя прямо перед собой.

– Ты не виновата, маленькая, – прошептал он однажды ночью.

Я кивнула, словно сказанное принесло мне покой и облегчение. А что, подразумевались варианты?

Он взял меня на литературный прием и представил так: «Восходящая звезда издательства H.»

От стыда я трещала не умолкая.

Мужчины снисходительно улыбались. Дамы были невообразимо изящны.

Когда мы раздевались перед сном, я сказала:

– Они думают, я бестолковый малыш.

– «Малыш» слишком сурово. Пусть будет «малышка», ладно?

– Меня это задевает.

– Золотко, да они просто ревнуют.

– Ревнуют?

– Ну да. Мы единственная счастливая пара из всех знакомых.

Арчи не верил, что все величайшие старые фильмы прошли мимо меня.

– Целое поколение культурных банкротов! – воскликнул он и взялся меня образовывать.

Мы посмотрели самый первый «Тонкий человек», и он принялся перечислять:

– Ты Нора, а я Дик. Мы как Богарт и Бэколл. Джейн Эйр и Рочестер, Элиза Дуллитл и Хиггинс.

Я заметила:

– Скорее уж «вождь краснокожих» и старый бедный Билл.

На ужин пришла Софи.

Арчи поведал ей, как меня добивался, о приеме в Центральном парке, о публицистке – и о том воскресном утре, когда я постучала в его дверь.

– В конце концов Джейн не устояла. Мы поднялись наверх. Я сорвал одежду с себя, сорвал с нее…

– Хотите кофе? – не выдержала я.

Софи помотала головой:

– Нет, спасибо.

Арчи уставился на меня.

– …она сказала, что немного нервничает. «Поговори со мной». Я достал сигареты. Мы лежали там, курили и разговаривали. Конечно, я не мог сосредоточиться…

– Кому десерт?

– Не надо десерта!

Это Софи.

– …так что я ждал, пока она докурит. – Арчи понизил голос. – Я уже думал, не дождусь, – а она кратко кивнула, привстала и красиво отбросила сигарету. – Пауза. – И весь пепел осыпался мне на грудь!

Я возмущенно уставилась на него:

– Что ты сочиняешь? Это было не той ночью!

Он наблюдал, как Софи смеется.

– Заросли у меня на груди запылали. Подлесок занялся огнем, и, конечно, началась паника. Сначала выскочили и понеслись прочь газели, потом слоны…

Все еще смеясь, Софи перевела на меня взгляд. Да, теперь я понимаю.

Я собирала шутки и смешные случаи – чтобы потом поделиться с ним. Я обкатывала их в голове.

– Сходила к зубному? – спросил он.

– Знаешь, что он мне сказал? Нужно чистить щеткой еще и десны! Ты когда-нибудь о таком слышал? Скоро нам заявят, что обувь надо чистить вместе с носками!

Он засмеялся, почти против воли.

– Выдумщица.

На приеме в издательстве до меня донеслось: «…и поэтому Джейн обвинила меня в антисемитизме».

Я стояла у Арчи за спиной, у стойки. Приняла у бармена бокал и не сдвинулась с места.

– Я напомнил ей, что моя бывшая жена – еврейка, а Джейн сказала: «И что это доказывает? Все мои знакомые женоненавистники женаты».

Собеседник заметил:

– Очень толковая мысль.

В такси я спросила:

– Что там про антисемитизм? И тогда, с Софи. Я не хочу просто быть персонажем твоих баек.

– Быть просто.

– Что?!

– Хорошие редакторы не расщепляют сказуемое.

– Теперь ты комментируешь еще и мой синтаксис?

– Да. Помогаю тебе становиться совершеннее. И от тебя ожидаю того же.

– А если я не хочу становиться совершеннее?

– Тогда тебе придется быть просто вздорной, любопытной расщепляльщицей сказуемых с ушами-локаторами.

Я отказалась от собственной квартиры и переехала к нему.

После этого мне пришлось известить семью.

Родители отреагировали очень спокойно.

Брат спросил:

– А ты не могла бы играть с детками своего возраста?

Рита к этому времени была уже очень стара, и мы с ней давно не виделись. Когда я сообщила ей насчет Арчи, тетушка прикрыла глаза, и я решила, что она задремала. Однако в конце концов она уронила:

– Молодая женщина дает немолодому мужчине очень много.

Я возразила:

– Это не наш случай. – Я хотела ее убедить. И добавила: – Мы даже думаем одинаково.

– Ох, моя дорогая. Мужчина думает членом.

Доктор заверил Арчи, что все будет хорошо, надо только контролировать сахар в крови. Это была отличная новость. Он вернулся домой с приспособлением, дыроколом, как мы его назвали.

Ему раньше никогда не нравилось колоть инсулин у меня на глазах, но с дыроколом все изменилось. Это был наш общий проект. Арчи давил на кнопку; опускалась иголочка и прокалывала кожу. Я брала его палец, промакивала выступившую каплю крови специальной бумагой и помещала в особое устройство. Потом мы ждали результатов анализа, и я гадала, сладкая сегодня его кровь или нет.

Он лежал на кожаном диване в своей берлоге и читал роман; на столе стояли чай со льдом и миска гигантских оливок. Потом он включил телевизор. Окликнул меня:

– Цикл «Американские мастера» – сегодня Ирвинг Берлин[1]1
  Американский композитор, создатель регтайма.


[Закрыть].

Я не пошевелилась.

Он подлил себе чаю и спросил:

– Да что с тобой такое?

– Ничего.

Я слушала, как подошвы его шлепанцев перемещаются в сторону гостиной.

В постели он сказал:

– Не знаю, кто ты, но я хочу обратно свою Джейн. – Начал меня целовать. – Что ты сотворила с моей Джейн?

Я засмеялась.

– Вот так-то, – улыбнулся он. – И отлично. И хорошо.

По результатам анализов доктор откорректировал дозу инсулина. Мы ждали заметных изменений. Предполагалось, что Арчи и дальше будет контролировать уровень сахара. Не знаю, когда он перестал это делать. Просто однажды я обнаружила приборчик в кладовке, в самом углу, за шприцами.

Мы провели выходные в его загородном доме в Беркшире. Когда я впервые увидела белый «Линкольн Континенталь», то не поверила своим глазам. Сказала:

– Как любезно со стороны твоего батюшки одолжить тебе кабриолет.

– Он очень удобный, – возразил Арчи скрипучим голосом дряхлого старца.

В дороге меня преследовало ощущение, что мы так и не выходили из гостиной. Приделали колеса и поехали.

Загородному дому было уже лет сто: грубые стены, в кухне пол в черно-белую клетку, окна с видом на заливной луг. Мы устраивали пикники на двоих, по вечерам ходили в гости к его друзьям или крутили пластинки Билли Холидей на древней радиоле и танцевали.

Арчи съездил на консультацию к специалисту клиники при Гарварде. Там ему ясно сказали: организм не станет работать как следует, если не бросить курить.

Мы бросили.

Мы пили фруктовый сок. Делали дыхательные упражнения. Если ему хотелось сигарету, он старался уснуть. Я плакала.

Он утверждал, что ему лучше. Перед глазами больше не прыгают пятна. Исчез зуд в подошвах.

Других перемен не было.

– Если ты уйдешь, я не обижусь, – сказал он.

– Нет.

– А я бы на твоем месте ушел.

* * *

По дороге в Беркшир он поведал о девушке, с которой первый раз переспал.

– В тот момент я чуть было не выпалил: «Выйди за меня, выйди, выйди!»

За завтраком он вспоминал свою бывшую жену, Френсис Гульд. Самую умную женщину из всех, с кем когда-либо сталкивался. Они познакомились в Йеле, в магистратуре. Их общая дочь сейчас жила с матерью, и по воскресеньям он туда звонил.

Он говорил «мама Элизабет».

– Боюсь, мама Элизабет все еще в меня влюблена.

В бакалейном отделе к нам подошла женщина с высокими скулами, и я узнала ту красавицу, в компании которой первый раз увидела Арчи.

– Корки-и-и-и, – протянул он, и они поцеловались. – А это Джейн.

Разговор свернул на детей. Дочь Корки не ладила с одноклассницами, а мальчики, наоборот, ее обожали. Корки пожаловалась:

– Никогда не понимала женщин.

За распаковкой продуктов я узнала, что их любовная связь тянулась с переменным успехом чуть не десяток лет.

Этакая тусовщица, любительница вечеринок, даже с некоторым умилением рассказывал Арчи. Приводила гостя к себе, а когда дело доходило до постели, динамила.

– Это было самое печальное.

Я согласилась.

– Печаль.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

– В детстве она подверглась насилию.

– Ох!

– Когда-то она была самой блистательной женщиной на земле. – Я видела, что встреча глубоко его задела.

– Отлично. А почему ты решил, что мне хочется об этом слушать?

– О чем?

– Обо всех этих дамах.

– Это моя жизнь. Я рассказываю тебе о своей жизни.

Я спросила:

– С какой целью?

До знакомства со мной он прожил пятьдесят четыре года, и эти пятьдесят четыре года сделали его тем, что он есть. Тем мужчиной, которого я люблю. Что было – было, а ревновать ни к одной из этих женщин у меня нет ровно никакой причины.

– Думаю, я поняла.

– Вот и отлично.

– Тогда давай я расскажу тебе о мужчинах в своей жизни. Начинать?

Тем вечером, когда мы пошли на ужин к тетушке Рите, накрапывал дождь, и я гадала, влияет ли на нее ненастная погода так же сильно, как прежде.

Она показалась мне одновременно и суровее, и добрее, чем была всегда. Сама нам открыла: гибкая, в свободном белом свитере с высоким воротом.

Арчи поцеловал ее в лоб.

На губах тетушки снова была помада, но контур оказался смазан. Я извинилась перед Арчи: «Мы сейчас» – и взяла ее за локоть.

– Я сама, – сказала она в ванной комнате, когда я открыла помаду. Посмотрела на меня через зеркало. – Ты тоже могла бы немного подкраситься.

Я напомнила, что не пользуюсь макияжем.

Она заявила, что зря.

Мы расположились в гостиной, и сиделка принесла на подносе три бокала шампанского; я с изумлением увидела, что Арчи не отказывается. Избегая моего взгляда, он взял бокал с подноса, приподнял, покрутил.

– Джейн не позволяет мне пить, – пожаловался он тетушке.

– А мне не позволяет сиделка, – в ответ пожаловалась она.

За ужином тетушка проговорила:

– Джейн когда-то просила рассказать о тебе.

– И что ты ей рассказала?

В этот момент мне стало плохо, сама не знаю почему.

Она ответила:

– Всякие истории. Я умолчала, каким мерзким пропойцей ты можешь быть.

В ночь, когда мне сообщили о ее смерти, мы с Арчи долго молча лежали в темноте. Он гладил меня по голове. И в какой-то момент еле заметно зевнул.

Наверное, я хотела себя растравить и поэтому старалась вспомнить самые лучшие, самые яркие эпизоды, связанные с тетей, – но ничего не выходило. Арчи наверняка запомнил ее как-то иначе. Я повернула голову – и поразилась странному выражению его лица.

– Что?

Он сказал:

– Теперь сюда приедет твоя семья.

Арчи попросил меня пригласить родителей и брата на завтрак. Я передала, что, наверное, у них не будет перед службой свободного времени. И что мама обещала «постараться».

Арчи все равно купил круассаны с лососем и поставил на стол лилии. И все утро косился на часы.

Когда раздался стук, Арчи поднялся, но позволил мне самой открыть дверь.

Это был всего лишь Генри. Он чмокнул меня в щеку.

– Папа сказал, они не будут заходить.

Родители ждали в автомобиле. Я вышла из двери вместе с братом, который пихнул меня и заметил:

– Приятный домик.

Я засунула голову в окошко автомобиля и поцеловала папу.

– Привет.

– Привет, моя хорошая.

– Боюсь, мы опоздаем. – Мама наклонилась вперед, чтобы пропустить Генри на заднее сиденье.

Я хотела поехать с ними, однако отец сказал:

– Встретимся на месте.

– Ладно.

Я посмотрела, как машина сворачивает за угол, и вошла в дом. Арчи стоял у двери.

На заупокойную службу собрались люди; многие поехали на кладбище. Большинство из них – старики, и Арчи, кажется, знал их всех.

Возможность обменяться хотя бы парой слов возникла только после церемонии. Мы стояли вокруг «Линкольна» Арчи. Пошел дождь; я знала, что отец хотел бы побыстрее вернуться домой, в Филадельфию, но с Арчи постоянно заговаривали все новые люди.

В конце концов папа не выдержал:

– Нам пора.

– Я думал, – сказал Арчи, – вы останетесь на ужин.

Генри шепнул мне:

– И машинка приятная.

– В другой раз, – ответила мама, и Арчи поцеловал ее в щеку.

Человек в черном дождевике начал командовать разъездом, и Арчи отправился к своему автомобилю. Я со всеми уже расцеловалась, но тянула время – не хотела прощаться.

Человек в дождевике махнул рукой, Арчи перегнулся через пассажирское сиденье и постучал в окно. Позвал приглушенно:

– Дорогая!

– Слушайте, – потребовал человек в дождевике, – скажите уже своему отцу, чтобы двигал.

Родители сделали вид, что не расслышали. Генри покосился на меня. С ухмылкой.

По дороге с кладбища я смотрела на Арчи глазами Генри – и видела старика. Поэтому я уткнулась взглядом в дорогу.

Арчи и сам все понимал. Он пытался убедить себя – в чем?

Когда мы доехали до Западного шоссе, полоса стала уже. На фаре идущего перед нами грузовика замигала стрелка-указатель, но собственно стрелка отсутствовала.

– Будто тире, – сказала я.

Арчи мне улыбнулся.

– Не тире, а дефис. Не разделяет, а соединяет.

Ночью он рассказал мне о той девушке, которая покончила с собой. Я видела: Арчи не лукавит, и это действительно худшее, что с ним произошло. Тяжелая история. Он не пытался приукрасить детали, передать ее ярче или интересней.

– Пожалуйста, никому-никому об этом не рассказывай.

– Конечно, – кивнула я. – Никому.

* * *

Я слышала, как он говорит в кабинете по телефону; низким, интимно звучащим голосом. После спустился ко мне в кухню.

– В город приехала мама Элизабет. Она хочет с тобой познакомиться.

– Мелодрама.

Он оставил мою реплику без внимания.

– Я рассказал ей, что намерен на тебе жениться. Знаешь, что она ответила? «Ну, старичок, любовь – это вера в чудо».

– Я слышала, как ты с ней мурлыкал.

– Господи Иисусе! – Арчи закатил глаза. – С тех пор как тебя встретил, я почти не смотрю по сторонам. – А потом его голос изменился. – Чего не скажешь про тебя, да, дорогая?

Я не поняла. Я правда не поняла.

– О чем ты?

– В ту ночь, когда Джейми случайно обнаружился у тебя в постели. Вы ведь на прощание переспали?

Я застыла.

– Я так и думал, – бросил Арчи.

Он весь вечер со мной не разговаривал. Лег в комнате для гостей, а когда утром я встала, его уже не было.

На работе я действовала словно зомби.

Позвонила Софи.

– Дай человеку прийти в себя. Ты ревнуешь его к женщинам, которых он не видел по тридцать лет.

– Это совсем другое, – возразила я. – Я думаю о сексе, который был у него с ними.

Она сказала:

– Он тоже.

Я принесла домой хлеб и креветок – и полные руки цветов. В холле было темно.

– Дорогой? – позвала я. И подумала: «Он наверху с мамой Элизабет».

Не выпуская из рук креветки и цветы, поднялась по лестнице. Дверь в спальню была закрыта, и я распахнула ее. Темно. Пусто.

Свет пробивался из-под двери в кабинет. Пахло табаком.

Арчи сидел на письменном столе, в футболке, трусах, носках и шлепанцах. И не обернулся.

– Дорогой? – снова позвала я – а потом заметила мартини.

У меня перехватило горло.

Я смотрела, смотрела на бокал, – и перед глазами поплыло. Только бокал и я. Я и бокал. Хрустальный, изящный, изысканной формы. Большой.

Никто не пьет из таких бокалов дома.

Может, он всего лишь рассматривал его – просто так.

Просто вспоминал.

Просто флирт – это же бывает?

Ты ничего не знаешь наверняка.

Арчи крутанулся на своем насесте, и я увидела его глаза. А потом услышала голос. Я знала те губы, которые это произнесли:

– И на что ты п-пялишься?

Через неделю я собрала вещи.

Поднялась к нему в кабинет.

Он не повернул головы.

– Обманула ты. А наказываешь за это меня.

Мой голос звучал пискляво и фальшиво:

– Я ухожу из-за твоего алкоголизма. Вот причина.

– Боже, – поморщился он. – Причина из-за?

Я поняла, что жду его разрешения уйти.