Текст книги "Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле"

Глава 5
Самое страшное, что только может представить домашняя девочка

Если на судне спокойная атмосфера, дети не будут испытывать тревоги.

«Пособие для морехода» под редакцией Х. С. Херешоффа

I

Отец долгие годы знал, что у него лейкемия. И молчал. Не хотел, чтобы его болезнь влияла на нашу с братом жизнь. До последнего времени она и на его собственную жизнь не особо влияла – так он сказал.

– Я вообще везучий.

Надеялся, мы поверим?

Было самое начало весны, пригороды оделись зеленью, и мы втроем сидели на затененном крыльце нашего дома в Лавлейдис. Мама хлопотала по дому и во дворе: готовила поздний завтрак, варила кофе, полола траву в саду, насыпала птицам корм. Было тепло, но не пасмурно; по голубому небу плыли тяжелые облака. Темно-розовые и красные азалии еще только зацветали.

А потом я вернулась в Нью-Йорк.

Перед уходом с работы позвонила отцу. Он как раз тоже только пришел со службы домой.

– Привет, моя хорошая.

Я знала, что он сидит в кухне и прихлебывает джин с тоником, пока мама доделывает ужин. Голос был сильным и уверенным – как обычно.

Я тоже старалась держаться как обычно. Деловито. Он спросил, какие у меня планы на вечер; я покосилась на раскрытую газету. Вот: в книжном магазине неподалеку сегодня как раз выступает писатель, которого я слышала по радио. Отчего, собственно, не сходить? И доложила папе.

Положив трубку, я выглянула из окна и уставилась на окна офисного здания через дорогу. Именно в том году стала популярной фраза: «Берут качеством, а не количеством; не работай сверхурочно, работай хорошо». В здании напротив было пустынно, и только в коридорах изредка попадались уборщицы в серовато-голубой униформе. В окне очередного кабинета зажигался свет; взмах тряпкой, раз, другой. Потом свет гас – и загорался уже в следующем окне.

Я слышала, что у меня на этаже тоже возится уборщица: гремели опустошаемые мусорные корзины, в коридоре скрипела тележка.

Уборщицу звали Бланка, и что происходит в жизни, я узнавала от нее.

* * *

Я была восходящей звездой издательства H., пока Мими Хаулетт, новый шеф-редактор, не понизила меня до статуса карманного фонарика.

Едва приняв дела, она пригласила меня на обед. Мы сидели в переполненном ресторане: вокруг сновали люди, ей махали знакомые и задерживали взгляд незнакомые: и внешне, и по поведению Мими Хаулетт смахивала на знаменитость.

Я тоже не могла с собой совладать и посматривала на нее – слишком сильно мы отличались. Она одновременно напоминала фотомодель и леденец на палочке: крупная голова, фигура-тростинка, – и при этом бледная кожа, глаза холодного зеленого оттенка и такой маленький носик, что непонятно, как в него входил воздух. В тот день на ней были соломенная шляпка, угольно-черный костюм с коротким пиджаком и юбкой до лодыжек и изящные ботинки со шнурками. Этакая внешне трогательная романтическая героиня из книги – скажем, из «Эпохи невинности» – полный контраст со мной: в своем мешковатом шерстяном платье я скорее напоминала работницу из документального фильма о люмпен-пролетариате.

А как она говорила! Мягкий, ароматный, тихий голос, почти шепот. И неожиданное матерное слово в ее речи казалось такой изюминкой, маскулинной ноткой в женском изысканном шарме.

Она начала с того, что очень сожалеет об уходе Дорри, моей прежней начальницы. Она и правда казалась расстроенной; и я надеялась, что так и есть.

Затем мы обсудили любимые книги – не то, что публиковалось в последнее время, а на которых росли мы обе и классику, которую читали в колледже.

Она окончила Принстон. Услышав название моего крохотного колледжа, неуверенно сказала, что вроде бы о таком слышала: «По-моему, там училась чья-то сестра».

Она вовсе не собиралась намеренно хамить, и это было еще неприятнее. Я сидела напротив нее за столом и вспоминала отказы, полученные от колледжей, проходной балл в которые был куда ниже, чем в Принстон. Я вспоминала все эти тоненькие, невесомые конверты и как тяжело было раз за разом сообщать об этом за ужином отцу.

Мими озабоченно спросила:

– С тобой все в порядке?

– Да, конечно. Я закурю, не возражаешь?

Я старалась ее избегать. Присутствие Мими будило в памяти неприятные кадры из прошлого: я снова переживала пренебрежение, с которым учителя смотрели на бесперспективную ученицу; вспоминала мальчиков, в которых влюблялась без взаимности. Рядом с ней мне снова становилось четырнадцать.

Не думаю, что она впервые сталкивалась с такой реакцией, но легче от этого мне не было. Хотя она вроде бы вела себя по-дружески и даже взяла меня под свое мягкое белое крыло.

* * *

Она приносила мне свою ненужную губную помаду; шелковые шарфы, которые, по ее мнению, мне понравятся. Сообщала об интересных распродажах в дорогих магазинах. Когда моя подруга Софи искала квартиру, предложила подходящий вариант.

Первый раз, протягивая мне папку с присланным в издательство на отзыв текстом, Мими сказала: «Возможно, тебя это заинтересует». Однако вскоре она уже притаскивала мне груды материалов, которые не желала оценивать сама, – кошмарный, бесконечный поток. Она делала это с самым любезным видом, словно прося меня оказать необременительное одолжение.

Сама того не понимая, я становилась не столько самостоятельным редактором, как прежде, сколько ее личным ассистентом. Она без конца образовывала меня, рассказывала какие-то азы редакторского дела. Чего мне стоило удержаться и не сказать «я знаю», – ведь это было бы представлено как мое нежелание учиться. И кажется, я и в самом деле знала теперь все меньше и меньше.

А через короткое время у нее и взгляд изменился: она смотрела на меня как на непонятное приобретение, польза от которого пока под вопросом. Я бы сказала, что она усомнилась в моей преданности общему делу; должна признать, в этом она была совершенно права.

В тот день она достала флакон с духами, и я послушно подставила запястья. Как обычно. С утра звонил литагент и интересовался решением насчет «Дальнего юга», лирического романа, который прислали в издательство давным-давно. Я пообещала найти и отозваться.

Конечно же, я знала, где находится папка с этим романом: под моим рабочим столом, вот где, – туда я складывала те рукописи, которые еще не успела для нее вычитать. Так что сейчас я сунула «Дальний юг» к себе в пакет, пожелала Бланке спокойной ночи и отправилась на выступление писателя из объявления в газете.

Книжный магазин был настолько забит, что мне пришлось встать прямо у полок. Кто-то взял микрофон и обратился к публике. Я сняла пиджак, повесила его на пакет… и услышала конец объявления ведущего: «…и его редактор, Арчи Нокс».

Со времени нашего разрыва я несколько раз видела Арчи на чтениях и на литературных приемах. Первый раз я к нему подошла, но он едва кивнул мне и повернулся спиной. Софи уверяла – он избегает меня, потому что слишком болезненно переживает разрыв. Что-то мне так не показалось.

Со своего места я видела, что он совсем не изменился. Этот свитер из шетландской шерсти был еще при мне. Арчи говорил, что читал эту книгу, «Придурок», от корки до корки, забывая про еду и сон. Читал всю ночь, а завтрак заглатывал не глядя. Тут он сделал паузу, и я поняла, что меня заметили, – а потом Арчи свел брови, кашлянул и закончил выступление.

Раздались аплодисменты, и автор, Мики Лэм, в коричневом костюме и кроссовках, полез к Арчи обниматься. Мики полностью соответствовал названию книги: странноватый взгляд, вихляющая походка. Взволнованный щенок-переросток, хотя ему было, вероятно, к сорока.

Аплодисменты стихли, и писатель провозгласил в микрофон:

– Арчи Нокс, лучший в мире редактор! – Он захлопал, и толпа захлопала вслед за ним. Кривая улыбка приоткрывала зубы, и со скоростью девяносто слов в минуту он пригласил всех начинающих писателей посылать рукописи не кому иному, как Арчи Ноксу в издательство К. Он назвал полный адрес, включая почтовый индекс. А потом дикторским голосом произнес: «Итак, еще раз адрес издательства…» – и повторил.

Со своего места я видела только что-то вещающего Мики. Прикрыла глаза – и перед глазами возник Арчи, занесший над рукописью карандаш.

«Придурок» был романом-воспоминанием о детстве, и глава, которую воодушевленный писатель сейчас читал публике, описывала кражу лекарств из кабинета отчима-психиатра. Похищенный препарат оказался просто противорвотным, хотя герой с друзьями решили, что нашли чудо-зелье, – и продолжали красть его раз за разом.

Мики изобразил героя – наглого пакостника с наивно распахнутыми глазами и милой улыбкой. Особенно выразительно прозвучала сцена, когда его поймали на месте преступления, и отчим спросил: «Мики, тебя как, не тошнит?»

Публика засмеялась, и я расслышала голос Арчи.

Я не могла больше выносить, что меня игнорируют. Пока длились аплодисменты и смех, быстро собрала вещи. Пробираясь наружу, я слышала, как кто-то из публики задал стандартный вопрос: «Какие произведения вдохновили вас на написание романа?» – и как Мики ответил: «Надписи на стенах в туалете».

Я жила в старой квартире моей тетушки Риты в Виллидж. Полулегально, на птичьих правах – ведь по бумагам я там не числилась. Все тетины вещи так и остались на своих местах, поэтому ее отсутствие здесь ощущалось куда заметнее, чем мое. Маленькая терраса была единственным местом, где мне нравилось находиться.

Но вычитывать там рукопись было невозможно. Так что я прихватила с собой шипучку на подносе и «Дальний юг» и обосновалась за большим торжественным обеденным столом.

Роман начинался флорой (темные леса, непроходимые чащобы, хищные лианы) и переходил к фауне – если букашек можно считать фауной. Жуки, жучки и жучищи – невидимые глазу и огромные, размером с птицу, целыми роями и отдельными особями; кусающие, жалящие, забивающие нос… Проза была густо-поэтической: через нее приходилось продираться, как сквозь неразборчивый почерк.

Через несколько страниц я уже просто водила глазами по тексту, от слова к слову, совсем не понимая смысла. Поэтому, когда зазвонил телефон, с радостью схватила трубку.

– Это я, – произнес Арчи, словно со времени разрыва не прошло уже почти два года. – Что с тобой?

Я слишком удивилась, чтобы отвечать. А потом начала плакать и уже никак не могла остановиться.

Арчи ненавидел, когда кто-то плачет, – не потому, что это рвало ему сердце или что-то такое; просто не переносил сам звук. Он, скорее всего, звонил из таксофона, с устроенного Мики званого ужина. Однако он ни словом не высказал недовольство. Просто молча ждал, пока я успокоюсь.

Наконец я выдавила:

– У отца лейкемия.

– Ох, дорогая. – В этой короткой фразе я услышала все, в чем нуждалась.

Пожелание бодрости духа; приглашение на завтрашний ужин. Щелчок трубки.

II

На нем был черный кашемировый свитер, который я когда-то подарила ему на Рождество.

– Здравствуй, дорогая.

На обеденном столе стояли пионы: белые, с бордовой каймой, еще не до конца раскрывшиеся.

– О, – пробормотала я. – Мои любимые.

– Знаю. – Однако глаза его спрашивали: – Все так плохо?

Он разливал по бокалам содовую и выжимал лайм; он изображал, как нависает над букетом, умоляя, уговаривая, приказывая цветам распуститься.

– Только они уперлись и ни в какую – как ты в самом начале.

– Может, они были обещаны другому?

На ужин были морепродукты, тоже мои любимые. Арчи возился в кухне, а я рассказывала про отца: что у него не совсем обычная лейкемия; не та, что мгновенно сводит человека в могилу.

Арчи внимательно слушал.

– Отлично.

– Но прошло уже девять лет.

Он замер и переспросил:

– Девять?

Я кивнула.

Мы сели. Я рассказывала, как папа не хотел, чтобы его болезнь повлияла на мою жизнь.

– Наверное, он считал, что я не сумею с этим справиться. Не сумею ему помочь.

– Нет, – покачал головой Арчи. – Отец не хотел, чтобы ты с этим жила.

Поступок сильного и благородного человека, вот что это. Так он сказал.

Папин лечащий врач, доктор Вишняк, сам зашел к нам домой, чтобы все объяснить мне и Генри. Я все поняла, хотя едва набрала по биологии минимальный школьный балл. Лейкемия и химиотерапия ослабили иммунную систему отца, и он стал восприимчив к инфекциям. Герпесом и пневмонией он уже переболел. Брат расспрашивал доктора про болезнь и методы лечения: белые кровяные тельца, красные кровяные тельца, пересадка костного мозга, переливание крови… А я задала один-единственный вопрос: «Сколько у него осталось времени?» И доктор Вишняк промолчал.

– Не сказал?

Я покачала головой.

Мой вопрос привел доктора в раздражение, и мне это показалось ужасно неправильным.

Арчи предположил:

– Может, он просто не любит слышать вопросы, на которые не знает ответа.

Мы взяли кофе и перешли в гостиную. Арчи включил проигрыватель и спросил, что мне поставить.

– Что-нибудь поспокойнее.

Арчи перебирал пластинки. Когда-то он задал точно такой же вопрос трехлетней дочери; она только проснулась и, сонная, переваливаясь, медленно спускалась вниз. «Вообще без музыки, папочка».

– Я сказал ей, что мы должны что-нибудь послушать, и она томно подняла волосы вверх и, словно пресыщенная певичка из ночного клуба, произнесла: «Ну, тогда фьюжн».

Именно его он сейчас и поставил. Я спросила, как дела у Элизабет. Он похвастался, какая она сейчас красивая, умненькая и привлекательная. Оканчивает первый курс Стэнфорда. Год провела в Израиле, в кибуце. Отношения отца с дочерью наладились, они стали ближе друг другу; возможно, летом пересекутся на отдыхе в Греции.

Я сказала, что, может, тоже выберусь летом в Грецию.

Он присел на диван рядом и похлопал меня по руке.

Мы заговорили о творческой встрече в магазине, и я призналась, что еще не читала «Придурка». Арчи пообещал раздобыть для меня экземпляр. Я видела, как он гордится этой книгой. А я – я хоть раз своей работой так же гордилась? И буду ли когда-нибудь?

Потом он спросил, как дела на работе.

– Так себе. – Не хотелось мне рассказывать подробности и жаловаться, в какую бездну катится моя карьера. – Кстати, у меня новый босс.

– Кто?

– Мими Хаулетт.

– Я знал Мими, когда она была еще ассистентом редактора, – произнес Арчи, и я сразу подумала: он с ней спал.

А что из свежих книг мне больше всего понравилось? Я пыталась вспомнить название хотя бы одной, и тут он добавил, будто между прочим:

– Ты прочла мою книгу?

– Да.

– И как?

– Понравилось. Очень.

Есть ли у меня возражения, что в романе рассказывается про нас с ним?

– У меня есть возражения против того, что ты отправил рукопись моему издателю.

– Да, это было ошибкой, – согласился он. – Мне жаль.

– Верю.

– Я был в некотором отчаянии.

– А можно быть «в некотором отчаянии»? – не выдержала я. – Или «капельку в ужасе»? Или, скажем, «в умеренном экстазе»?

– Дай мне хотя бы сохранить лицо.

– Самое замечательное, что ты сделал хеппи-энд.

Арчи сказал:

– Мы его заслужили.

– Как у тебя сейчас с выпивкой?

– Все нормально.

Он начал принимать препарат «Антиалк»: теперь, хоть немного выпьешь, становится плохо. Он записался в Общество анонимных алкоголиков. Арчи показал мне их значок – белую покерную фишку с буковками АА – сообщество выдает такие как признание трезвости. На собрания он не ходит, но фишку носит в кармане постоянно.

Я была очень за него рада. И все равно не удержалась:

– Интересно, какой значок они выдавали бы анонимным игроманам?

На прощание он меня обнял – просто движение рук: поднял, сжал. Сейчас это вызвало у меня только облегчение.

Когда-то я заметила, что его объятия напоминают движения суррогатных проволочных «мамочек» в экспериментах с детенышами обезьянок-резусов: скорее обозначенное намерение, нежели объятие.

– Арчи, – хмыкнула я. – Твоя обнимательная техника не улучшилась.

– А что ты хочешь, практики-то нет, – усмехнулся он.

На следующий день он позвонил снова и позвал на ужин.

Я призналась, что у меня полнейший завал с вычиткой: буду сидеть до ночи – как автомат.

– Бери с собой, – сказал он. – Будет два автомата.

Перед уходом из офиса я позвонила родителям. Какое облегчение, что не нужно сочинять дела на вечер.

– У тебя даже голос изменился, – заметил папа, и я слышала, как он рад.

В библиотеке Арчи я заняла большое кресло, он сам растянулся на диване. Я начала что-то рассказывать, но он прижал палец к губам: здесь библиотека, люди работают.

Некоторое время мы молча трудились. Потом он спросил, что мне заказать из китайской кухни (он произнес это слово на французский манер). Теперь уже я прижала к губам палец.

Арчи сам позвонил в ресторан и сделал заказ на нас обоих – мои вкусы он прекрасно знал. А потом мы накрыли в столовой, и вместо застольной беседы разыгрывали немое кино. Он озадаченно покрутил деревянные палочки для еды – что это за ерунда? – и начал ими дирижировать.

После ужина Арчи поинтересовался, как это я так запустила работу.

Я ни разу об этом не задумывалась – вышло и вышло. А действительно, почему? Наверное, дело в том, что ничего из прочитанного не вызывало у меня хоть какой-то заинтересованности. Вообще ничего – так что дело, скорее всего, во мне, а не в рукописях.

– Все приходится перечитывать по несколько раз. И я ничего не решаюсь забраковать.

Мне и самой стало легче, когда я смогла это сформулировать.

– Это началось после известия об отце?

Сваливать на это было как-то нечестно – да папа и сам никогда не загораживался болезнью.

Арчи усмехнулся:

– Совершенно естественно сомневаться в своей оценке сомнений в своей оценке.

После ужина он сказал:

– Ну давай посмотрим.

Я протянула ему «Дальний юг».

– Не могу понять: кроме букашек, там есть еще что-то? Мусолю первую главу, никак не сдвинусь.

Он взглянул на титульную страницу.

– Автор метит в современные фолкнеры.

– Именно. Но что, если он и есть современный Фолкнер?

Арчи перевернул страницу.

– Не-а.

– Но я же не могу просто взять и заявить так! Мими ждет от меня развернутого читательского отзыва!

– Так это для Мими?

Я кивнула.

– Вот это вот все?

Я кивнула.

Арчи бросил на меня взгляд. Он понял даже то, что я не хотела ему говорить.

– Напиши: «Этот парень хочет стать новым Фолкнером; может, так оно и есть, но я не могу продраться дальше первой главы».

– И все? И можно дальше не читать?

– Ну конечно, дорогая. – Он протянул мне папку. – Давай посмотрим остальные.

Он прочитал первую главу каждой рукописи, которые я принесла с собой, и заключил:

– Все в порядке с твоими оценками.

Чем именно мне не нравится каждый из текстов? Арчи попросил объяснить своими словами, а потом продиктовал заключения, которые я должна написать для Мими.

Необидно и внятно он объяснил нюансы моего положения в новой иерархии издательства Н., описал политику руководства, которую я до сих пор не принимала во внимание.

– Почему мне это раньше не приходило в голову?

– Нормально. Именно так люди и учатся.

– Я как слепоглухая Хелен Келлер, а ты – Энн Саливан, мой учитель и спаситель.

– Хелен, – нежно позвал он.

Я изобразила язык жестов и произнесла одними губами:

– Ты научил меня читать рукописи.

Он отрывисто захохотал, и я засмеялась следом.

А потом призналась, как некомфортно ощущаю себя рядом с Мими. Как она смотрит на меня, словно сомневается, есть ли у меня вообще мозги, и что рядом с ней я и вправду тупею.

Арчи вздохнул:

– Ты даже не представляешь, какая ты умница.

Я спросила:

– Ты с ней спал?

– Нет, солнышко, – ответил он.

– Вот! Очень толковые замечания, – на следующий день сказала Мими.

– Спасибо.

– Однако те отзывы, которые ты писала раньше, были гораздо более продуманные и подробные.

У меня чуть не вырвалось: «Написать?» А потом я вспомнила жучиный роман. И повторила слова Арчи:

– По-моему, это не очень эффективное использование моего времени.

Она посмотрела так, словно обнаружила у меня на лбу третий глаз. А затем произнесла:

– Замечания тоже годятся. – И оборвала разговор решительным «спасибо».

Я услышала свой собственный голос:

– Да не вопрос!

Иногда с собеседниками попроще я использовала эту фразу вместо «ну, конечно, пожалуйста».

Арчи нужно было на званый вечер, но он предложил мне поработать у него в кабинете.

– Если хочешь, я потом тоже посмотрю.

Ни в квартире Риты, ни в мертвенной пустоте офиса сидеть мне не хотелось.

– Ты правда не против?

– С чего бы?

Он напомнил, что ключи лежат на прежнем месте, в пасти горгульи, и попросил чувствовать себя как дома.

Я так и сделала. Читала, забравшись в кожаное кресло с ногами. Закончила всю вычитку и написала заключения для Мими. А потом растянулась на диване с подаренным Арчи томиком «Придурка».

Проснулась от того, что он укрыл меня пледом.

– Привет, – пробормотала я.

– Пойдешь домой, – спросил он тихо, – или постелить тебе в гостевой?

– В гостевой.

Арчи рассказал, что редактирует сейчас рукопись невролога, и ему очень хотелось бы обсудить ее с моим отцом.

Они встречались только дважды: на похоронах тети и потом в Лавлейдис – та поездка придала новые грани словам «долгий уик-энд». Помню, Арчи курил тогда сигарету на пристани и выбросил окурок в лагуну. Я враждебно посмотрела на него: «Мы вообще-то здесь плаваем». Примерно так мама иногда разговаривала с рабочими, припарковавшими машину на нашей лужайке. В таких случаях я ее одергивала: «Нельзя же ожидать, что все знакомы с твоими правилами».

Весь уик-энд прошел тогда подобным образом. Я ненавидела Арчи и себя – за то, что ненавижу его.

А он из всего этого уик-энда запомнил, как ему понравилось сидеть на крылечке с моим отцом. Они обсуждали главным образом книгоиздательский бизнес и книги, и только сейчас Арчи пришло в голову: отец просто хотел, чтобы гость чувствовал себя комфортно.

– Он вел себя так сердечно. Если те выходные дались ему тяжело, он ничем этого не показал.

Я помнила, какое облегчение испытал папа после нашего разрыва, – хотя до этого он не позволил себе ни единого дурного слова.

– А что твой отец сказал про тот наш приезд?

– Что ты обаятельный.

И это было правдой.

Мы разламывали печенье с предсказаниями и доставали маленькие клочки бумаги – как раньше. Мне досталось «мудрость превыше знания», а ему – «в ожидании большого счастья».

Он откусил от печенья, но я воскликнула:

– Ой, не ешь! Не сбудется.

И он выплюнул откусанное на салфетку.

Я сказала:

– Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?

– Что? – Арчи положил подбородок на сжатые кулаки и замер, словно школьник в предвкушении учительской мудрости.

– Ты готов проглотить обиду, чтобы меня насмешить. Или сплюнуть ее в салфетку.

– Хорошая новость: это последняя рукопись из моего завала. Плохая новость: это последняя рукопись из моего завала.

Он сказал:

– Так пошли спать.

III

Я когда-то читала: не важно, как долго алкоголик сохраняет трезвость; стоит ему сорваться, периода «завязки» как не было. В точности так произошло и у нас с Арчи.

Я набила его гардероб своей одеждой. Мои шампуни и кондиционеры заполонили всю ванную комнату. Он забил холодильник шипучкой из сарсапапиллы и морковью.

Мы каждый вечер ужинали вместе.

Перед тем как идти в постель, он объявлял из ванной комнаты: «Я принял свой антиалк!»

Что нужно было на это отвечать? Я говорила «спасибо»; хотя с таким же успехом можно благодарить за пожелание доброго утра.

Я знала: если перед сном он побрился и побрызгался лосьоном, то, значит, хочет секса. Есть же предвидение. А это я называла «преднюханьем». Секс сам по себе – просто монотонный ручной труд. Главное для меня – то, что было после: нежность, которую другим способом не пробудить.

Иногда мы засыпали лицом к лицу, обнявшись. А однажды ночью я проснулась, а его губы были так близко к моим, что я вдыхала выдыхаемый им воздух.

Я поделилась с единственным человеком – Софи, хотя она всегда была против него настроена. Мне было страшновато, но она даже не удивилась.

– Тебе с ним лучше?

Я кивнула.

– Он пьет?

Я сказала про препарат антиалк и про фишку Анонимных алкоголиков.

Она долго задумчиво меня разглядывала.

– Только не отказывайся от собственного жилья, ладно?

Я объяснила, что жилье записано на тетю, и я чисто технически не могу от него отказаться. И что мне не приходило в голову полностью переселиться к Арчи.

Она сказала:

– Звони, если что.

Арчи спросил, сообщила ли я родителям, и я помотала головой.

– И как долго ты намерена прятать меня в шкафу? Здесь темно. И я топчусь по твоей обуви.

Я собиралась к родителям на выходные, и Арчи передал мне экземпляр «Придурка» для папы. И сказал:

– Поехали.

– Поехали?

Он донес мою сумку до угла Гудзон-стрит и остановил такси. Мы доехали до Пенсильванского вокзала. Он вел себя, словно отправлял меня в кругосветное путешествие.

Когда я встала в очередь за билетами, Арчи отправился к киоскам и накупил фруктовых леденцов и каких-то дурацких развлекательных журналов – читать в поезде. Мы шли на перрон и держались за руки.

Уезжать было тяжело. Я спросила, как он тут будет один. Он поцеловал меня и попросил не волноваться.

– Вот уж обо мне точно не беспокойся.

Внешне все выглядело так же, как до известия о папиной болезни. Однако сейчас я все знала. Мы пообедали во внутреннем дворике. Мы болтали и читали. Занимались пустяками. Поужинали при свечах. Обсуждали, не сходить ли в кино.

В воскресенье я проснулась поздно. Мама давно была на ногах, возилась в саду. После завтрака она сказала, что нашла мастеров привести дом в порядок и через месяц начнется ремонт. Показала нам с папой образцы краски, разные оттенки белого, рассказала, в какой комнате будет какой белый цвет.

Папа заметил в шутку:

– Оттенок белой лилии для нашей спальни – это слишком официально.

– И слишком вычурно, – поддержала я. – А белый призрак для ванной комнаты? Тоже не то, по-моему.

Мама любитель таких перепалок. В демонстративном раздражении она закатила глаза. А потом сказала:

– Я хочу, чтобы дом выглядел как можно лучше.

Она с таким запалом это произнесла, что шутить мне расхотелось.

Папа тоже это услышал.

– Дом и сейчас прекрасно смотрится, Лу.

У него были дела, и я пошла с ним за компанию. Мы набрали фруктов и овощей в магазине фермерской продукции; раньше в здании размещался большой универмаг, и в отделе, где я купила себе первый лифчик, сейчас торговали экологически чистыми товарами.

На парковке я заметила Ашборнских ведьм: мать и две дочери, они до сих пор ходили с длинными взлохмаченными волосами и ездили на ржавом красном драндулете. В школе мы с подружками за ними шпионили, и мне было очень страшно. Ходили слухи, что ведьмы носят одежду наизнанку.

Папа засмеялся. Он сказал:

– Полагаю, это самое страшное, что только может представить домашняя девочка.

Я вспомнила, что надо отдать папе «Придурка», только перед самым отъездом. И не упомянула, что книга от Арчи.

Папа с удовольствием изучил рекламу на суперобложке. Открыл в начале, и только тут я увидела, что Мики Лэм подписал книгу персонально ему.

– Я тебе рассказывала про чтения, помнишь?

Папа отвез меня на вокзал. Опустил у своего автомобиля верх, но поднял стекла в окнах, чтобы ветер не мешал нам разговаривать. В основном его интересовала моя жизнь в Нью-Йорке. Как мне работается под руководством Мими, лучше? Я еще не раздумала завести собаку? Как дела у Софи? Познакомилась ли я с кем-нибудь интересным?

Вечером Арчи спросил:

– Ну, как там дела?

Отец хорошо выглядит, сказала я, разве только слегка устало, но в остальном как обычно.

Арчи чего-то ждал. И только когда он спросил: «Ты не сказала родителям о нас?» – я поняла, что он на это надеялся.

Вот почему он передал папе книгу с посвящением.

Теперь я сама задавалась вопросом, почему этого не сделала. Ответила что-то вроде: ну теперь моя очередь ограждать и защищать папу.

Острый взгляд.

– Ты приравниваешь меня к смертельному заболеванию крови?

– Я совсем не о том! – И тут до меня дошло. – Я вообще в тот момент о тебе не думала! Я была там с папой.

Еще один взгляд.

– А ты повзрослела.

Слышать это было приятно. Арчи прав? А потом мне пришло в голову: если бы я и вправду повзрослела, такое признание было бы мне не в радость.

IV

Мими заглянула в мой кабинет и позвала обедать. Я согласилась.

Она была в проказливом настроении и по дороге к ресторану по-девчоночьи держала меня под руку.

Мои надежды приятно провести время не оправдались.

Ей хотелось поговорить о мужчинах – о «мальчиках», как она их называла независимо от возраста. Все «мальчики» всегда были в нее влюблены – кроме мужа. У мужа была любовь. Такая сильная, что аж до ненависти.

А недавно Мими ужинала со своим вторым супругом, южанином, который по-прежнему называл ее «Сладенькая». А уж каким сладким был автор, который прошлым вечером сводил ее на хоккей!.. Она надеялась, что сегодня он заглянет в офис, и я сумею на него полюбоваться.

Арчи говорил, что я могла бы многому научиться у Мими, – и я хотела. Сидела и рассматривала ее брови: как она ухитряется делать их такими ровными?

Она все рассказывала, а я кивала. Этого было вполне достаточно, – пока она не спросила, есть ли у меня мужчина. Я сказала: есть. Она захотела подробностей. Ничего нового на ее вопросы я не ответила, – и все равно, у меня было чувство, что я совершаю предательство, выдаю секрет, который должна хранить в тайне.

После обеда она сообщила, что у нее сегодня колерование волос и что в офис она уже не вернется.

Я удивилась.

– А у тебя волосы крашеные?

– Колерованные. Никогда не говори «крашеные».

Я последовала совету Арчи и сходила на обед с литагентом, дамой, которая была мне симпатична. Та когда-то работала с Мими и разболтала мне ее прозвище: «Мне-мне».

Я вернулась уже ближе к трем. На моем столе лежала записка от Мими: «Зайди ко мне».

Побрызгаться духами мне не предложили.

– Прости, я опоздала. Обедала с литагентом.

Она произнесла сухим ледяным тоном:

– Если намереваешься опоздать, предупреждай заранее, о’кей?

– Конечно, – сказала я, хотя вышло похоже на канишно: рядом с ней у меня всегда появлялся южный акцент.

Она объявила:

– Эту рукопись прислала Дорри; я хочу, чтобы ее редактировала ты, Джейн.

Я к тому времени отредактировала уже несколько десятков книг, но знала, что от меня ждут восторга и возбуждения, что и попыталась изобразить. Как могла.

Мими бросила:

– Никто не рассчитывает, что ты сделаешь бальное платье из простынного полотна.

– Так что, мне делать из простынного полотна ночнушку?

Она поджала губы.

– Достаточно сделать из него хорошую простыню.

Я предполагала, что там и без того уже бальное платье; так и оказалось. Однако, зная, как настроена Мими, я потратила на редактирование первой главы целую неделю. Прежде чем перейти ко второй, я решила посоветоваться с Арчи.

По его мнению, я переусердствовала – будто сдавала экзамен.

– Это и есть экзамен.

– Ты думаешь о Мими. А ты думай о… – он открыл титульную страницу, – о мистере Путтермане.

Арчи прав, конечно же, прав! Я обратила к нему сияющую улыбку.