Текст книги "Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле"

Мама объявила, что в выходные Генри не сможет сюда вырваться: у них на работе завал, и Альдо попросил его помочь с проектом – большая честь.

Я страшно разозлилась, что он не едет. Бросилась звонить.

– Приезжай!

– А мама сказала, что не обязательно.

Генри объяснил, что дело не только в работе; он хотел собрать информацию о новейших методах лечения папиной болезни. Он прочитал, что нечто такое делают в Шотландии, но пока они ставят эксперименты и только на мышах.

– На мышах?

– Нужно отбросить косность, – сказал Генри. – Традиционная медицина уже показала в нашем случае свою несостоятельность. И совсем другим голосом произнес: – Я не в силах просто так сидеть и ждать, когда папа умрет.

– Генри, но ведь он не поедет в Шотландию.

– Возможно, нам удастся его заставить.

Заставить папу? Я сделала глубокий вдох и попросила:

– Пожалуйста, приезжай. Ты мне нужен.

Когда я повесила трубку, мама отвела глаза:

– Думаешь, я зря сорвала Генри с места?

– Я этого не говорю, – произнесла она. Произнесла ровно тем тоном, которым разговаривала с папой.

Я пожаловалась:

– Ты больше со мной не разговариваешь.

– Неправда. – Она перевела взгляд с посуды на раковину и потом снова на посуду.

– Мама, ты смотришь на меня так, словно я убиваю всю надежду.

– Дорогая, – мягко сказала она, – нам всем тяжело.

Генри приехал на следующее утро.

Он поговорил в больнице с докторами и сестрами. Он сейчас напоминал прежнего, здорового папу, когда тот решал серьезную срочную проблему: Генри был собран и сосредоточен.

Мы вместе вошли в палату. Папа спал. Мама сидела у кровати, и Генри обнял ее очень бережно, чего я раньше никогда за ним не замечала. Я была очень благодарна ему за это.

Разумеется, мама не стала его упрекать, что он не приехал раньше. Полагаю, что папа тоже не будет. В конце концов, ему сказали – он приехал.

Мы с Генри сидели в кухне и пили пиво.

– А, чуть не забыл! – Генри вытащил из сумки приспособление. Я узнала один из фильтров Ребекки. Генри поставил его на смеситель, а затем повернул кран. Налил нам обоим по стакану воды.

– По мне, вкус не изменился, – сказала я.

– У тебя не работают вкусовые рецепторы.

Я произнесла с южным акцентом:

– У этой девицы у самой полетели фильтры.

– А мне она нравится. – И после паузы: – Когда это ты вернулась к старине Арчи?

– Не помню. В мае?

Он кивнул. Я приготовилась к шуточкам, но Генри просто спросил: «Пошли?» – и выключил в кухне свет.

Посреди ночи зазвонил телефон.

Я села на кровати, боясь даже дышать.

В комнату вошла мама.

– Джейн, это тебя.

Я пошла за ней к аппарату.

Звонили из Нью-Йорка, из больницы. Арчи попал в реанимацию.

XIV

Утром я села на первый поезд до Нью-Йорка.

В больнице мне сообщили, что Арчи перевели в обычную палату. Он спал; поэтому я вышла в холл и спросила ординатора, что случилось.

Арчи привезли с острой абдоминальной болью, головокружением, дыхательной недостаточностью, сухостью во рту и жаждой. Затем врач что-то сказала на своем птичьем медицинском языке.

Я перебила ее и попросила объяснить причины.

Арчи подхватил грипп, – а поскольку он не ел и не принимал инсулин, то довел себя до такого состояния.

– А алкоголь? – спросила я. – Он пил?

Врач пожала плечами:

– Я сама с ним еще не беседовала.

Я вернулась в палату. Арчи уже бодрствовал.

– Я тут подумал, что тебе нужна смена впечатлений, – сказал он, пытаясь улыбнуться. – А что, новые люди, новая обстановка. В своем роде релакс. Правда, так себе вышло.

– К чертовой матери такой релакс!

– У меня поджелудочную железу вышибло.

– А я-то думала, ты всегда такой красивый. – Я полюбовалась капельницей. – Что ты пил?

Он ответил:

– Мне жаль, что тебе пришлось приехать.

И снова заснул.

Я спустилась в фойе госпиталя к телефону-автомату и позвонила отцу, в больничную палату в Филадельфии.

– Ну что там? – спросил он.

Я передала ему слова ординатора насчет гриппа и инсулина. Отец объяснил:

– Он довел себя до ДКА, диабетического кетоацидоза. – И объяснил так, что даже я поняла.

Я с облегчением слушала его голос, такой обычный.

– Вот об этом я тебе и говорил, хорошая моя.

– Знаю.

– Врач что-нибудь еще сказала?

– Что-то насчет острого панкреатита.

Папа помедлил, а потом спросил:

– Джейн, Арчи – алкоголик?

В общем-то, в его вопросе вопроса не было.

Я не хотела отвечать, но все-таки прошептала:

– Да.

– Мы поговорим об этом, когда ты вернешься, – мягко сказал папа. – Он ведь под капельницей, ему капают натрий и инсулин?

– Что-то прозрачное.

Папа заверил меня, что с Арчи все будет в порядке.

Я спросила:

– Папа, а ты как?

– Да все так же.

– Вернусь, как только смогу.

И он не стал спорить.

В коридоре я столкнулась с лечащим врачом Арчи.

– Вы Джейн?

Я кивнула.

– Отлично, – сказал он. – Так вот послушайте меня.

Я не поняла, то ли он так спешил, то ли просто был страшно зол. Отдаю ли я себе отчет в серьезности ситуации? Арчи мог впасть в кому и умереть. Складывалось впечатление, что доктор возлагал за это ответственность на меня: это я должна была обеспечивать режим питания и надлежащий образ жизни, это я должна была следить за уровнем сахара в крови.

– Вам лучше поговорить с ним самим.

Доктор фыркнул:

– А я говорю вам.

И ушел.

Я села к Арчи на кровать и повторила слова лечащего врача.

– Он хочет, чтобы я командовала твоей жизнью.

– Значит, купим по дороге домой маршальский жезл.

– Мне надо назад в Филадельфию.

– Там твоя мама.

Я сказала, что Генри наконец тоже приехал.

– Ну вот. Так ты останешься?

– Нет.

– Господи! Не останешься даже на один чертов денечек?

– У меня отец при смерти. А ты поправляешься.

Я спросила Арчи, к кому можно обратиться за помощью, и только тут поняла, как мало у него друзей.

– Позвони Мики, – сказал он.

– Мики? Ты уверен? Он будет паясничать.

– Так ситуация того и требует. – И он замурлыкал «Смейся, паяц, над разбитой любо-овью».

Мики приехал, наряженный в короткие шорты и высокие желтые кроссовки. Небритый, с сальными волосами. Склонился над Арчи, чмокнул в щеку. Тот закатил глаза.

– Простите, мне пора, – сказала я.

– Пойду сопру пилюлечек. – И Мики вышел в холл.

Я видела, как тяжело было Арчи попросить:

– Останешься еще немного?

И я решила поехать следующим поездом.

XV

На станции меня встретил Генри. Папу подключили к аппарату искусственного дыхания и держали под препаратами. Он был пока жив – и все.

Аппарат ритмично гудел. Я держала папу за руку. Где он сейчас, все еще с нами?

Сестра принесла пакет с кровью для переливания.

– Он знает, что вы здесь. Видно по монитору.

И она повернулась к больному:

– Я перелью эритроциты, доктор Розеналь.

Стали съезжаться друзья и родственники; их вызвал Генри.

Посетители разошлись; я сидела на стуле у папиного изголовья. Вспоминала рассказ Кафки «Превращение»: когда Грегор превратился в таракана, сестра решила, что кормить его надо всякой гнилью.

Попыталась объяснить Генри, что здесь заложен переносный смысл.

– Пожалуйста, не корми папу гнилью, – попросил брат.

– Я не знаю, чего хочет от меня сам папа. Не знаю. И поэтому не делаю ничего, понимаешь?

Генри стиснул мою руку.

Той ночью папа умер.

XVI

Я позвонила Арчи. Он произносил полагающиеся слова, но я ничего не слышала. Он спросил, когда похороны.

– Хочешь, приеду?

– Нет. Я в норме.

Как будто он об этом спрашивал.

Приехала Софи. С ней я смогла выговориться. И выплакаться.

Бабушка, мамина мама, приехала только к самым похоронам. Окинула взглядом подносы с мясом и закусками, которые приготовили на поминки. Расхаживая по кухне на своих высоких каблуках, цокая о плитки пола, бабушка рассказывала маме, кто придет и приедет. «Помнишь Долорес Гринспен? Она позвонила».

Сначала я подумала, что папа так и остался для бабушки чужим человеком. А потом до меня дошло: она пытается помочь. Да, таким образом. Следит, чтобы все выглядело «как положено». И в конце концов оно начинало так выглядеть. Именно этому она всегда учила мою маму.

Мы с мамой и Генри садились в черный лимузин. Навстречу нам по подъездной дорожке шагала незнакомая женщина, и Генри спросил: «Кто это?»

Оказалось, это соседка, которая вызвалась покараулить дом во время церемонии, чтобы отсутствием хозяев не воспользовались грабители.

– Миссис Калифано, – пояснила мама.

Женщина помахала, и мама кивнула ей в ответ.

– Настоящая леди, – сказал брат. – Надеюсь, грабители не станут ее связывать.

Вечером перед нашим с Генри отъездом я ему призналась: меня терзает, что папе перед смертью пришлось еще и за меня переживать.

– Он не переживал.

– Откуда ты знаешь?

– Когда ты позвонила, я был в палате. Все слышал. Сказал, что с удовольствием прибью Арчи от его имени. А папа ответил: «Спасибо, конечно, но, думаю, Джейн сама разберется».

XVII

Арчи был добрым и понимающим. На столе всегда стояли свежие цветы. Он как-то добыл на ужин моллюсков, хотя был не сезон. Каждый вечер после работы меня дожидалась ванна. Как он утверждал, для поднятия духа.

Он пригласил Мики провести с нами в Беркшире День труда и уик-энд, возможно, надеясь меня отвлечь.

Мики без конца шутил; он развлекал меня каламбурами про животных, моими любимыми. «Куда ни одна собака не пойдет за покупками? – На блошиный рынок», «Зачем черепаха ходит к психотерапевту? – Надеется выйти из панциря». Он честно работал клоуном: после обеда повернулся ко мне и гнусавым голосом произнес:

– Иногда меня обуревают сверхъестественные мысли. Думаешь, это неестественно?

Не засмеяться было физически тяжело. В конце концов я попросила его оставить меня в покое.

В воскресенье они ушли играть в гольф. А я взяла рукопись новой книги Мики и расположилась за столом под яблоней.

Я обожала Мики Лэма. За то, что так старается меня поддержать и развлечь. Однако в те выходные он вымотал и утомил меня как никогда прежде. Меня раздражал любой пустяк: например, то, что он не помыл за собой кофейную чашку или тарелку. Я даже задумалась, заметил ли это Арчи, – и при мысли, что нет, меня опять разбирала злость.

Вечером в понедельник Арчи позвал нас с Мики на луг.

– Ну что, детки, готовы?

И я поняла наконец: то, что я испытывала все эти выходные, – это же просто детская ревность! Маленькая девочка ревнует родителей к брату.

XVIII

От комплекса Портового управления к Таймс-сквер ведет проход, и однажды утром я задрала голову и заметила под перекрытиями несколько ярких цветных табличек с забавными бесхитростными стишками:

 
Если проспал
И очень устал,
Опоздаешь на работу,
Выгонят тебя в субботу.
Ну и пусть,
К черту грусть.
Ты, дружок, еще не стар,
Так давай опять на старт.
 

И тут что-то во мне изменилось. Я посмотрела на свою жизнь со стороны. Никакого повода, толчка, ничего; просто я увидела свою жизнь папиными глазами.

Я смотрела на себя, как прежде на уборщиц в здании напротив. Просто как на девушку в окне.

Я сама смотрела. Только я сама.

В офисе Мими сообщила, что есть еще один текст Дорри, который нужно отредактировать.

Я стояла у ее письменного стола и смотрела на толстущую рукопись.

– Вау, – произнесла я, – какая длинная.

И больше ничего.

– Автор сначала названивал мне, а вчера позвонил Ричарду. – Она имела в виду шеф-редактора. – Так что это срочно.

Я не притронулась к рукописи. Просто подергала стягивающую ее резинку. Вяло спросила:

– Ты посмотрела?

Мими дернула головой: ни «да», ни «нет».

– Джейн, – сказала она, – я могу нанять фрилансера. Или сделать в выходные сама. И все же будет лучше, если ты выручишь.

Было трудно лишить себя шанса на похвалу. Я справилась. И Мими высоко подняла тонкие брови.

В «Черепахе» Джейми познакомил нас со своей новой подружкой, официанткой по прозвищу Цветочек. У нее на лодыжке была вытатуирована маленькая маргаритка. Миленькая, обаятельная, уверенная в себе – той особенной уверенностью, которая свойственна очень юным женщинам.

За столом я поинтересовалась у Софи, вела ли я себя когда-нибудь с ним так же.

– Так же – это как?

– Как этот лютик.

– Ну тебе было все же двадцать два.

– Господи, – вздохнула я. – То есть Джейми сейчас сколько? Тридцать пять?

– Старикашка совсем, – сказала она, встала и пошла в туалет.

Я огляделась. Был четверг, праздничный вечер; в воздухе витало напряжение: ожидание праздника, предвкушение секса. Народ веселился, флиртовал, пил, танцевал ар-н-би, который я любила и который в доме Арчи никогда не звучал.

Вернулась Софи, и я сказала:

– С Арчи я и сама чувствую себя старухой.

Она хмыкнула:

– И почему меня это не удивляет?

XIX

Арчи страшно обрадовался, что мне легче.

Мы опять ехали в Беркшир, и он попросил меня подумать о переезде к нему.

Я промолчала.

Он выдавил смешок.

– Я не имел в виду – прямо сейчас.

Утром в субботу я проснулась, чувствуя себя как в детстве: лето, пригород, запахи сырости и гаражной пыли…

И работник химчистки выгрузит у задней двери папины костюмы.

Возможно, Арчи тоже что-то такое ощутил. Предложил поехать на местный илистый водоем; раньше он называл его «грязной дырой» и категорически отказывался даже выходить из машины.

По дороге домой мы притормозили у магазинчика с фермерской продукцией, накупили овощей и фруктов. Арчи приготовил еду, и мы устроили пикник под яблоней на заднем дворе. При мерцающем свете фонаря он читал мне роман «Площадь Вашингтона».

Когда Арчи забрался в постель и я почувствовала запах лосьона, то не выдержала.

– Может, есть смысл на время переключиться?

– О чем ты?

Я не знала, как сказать, не причинив ему боль.

– Есть проблема. Не надо на ней концентрироваться. Не надо такой нацеленности на результат.

Он повторил:

– «Нацеленности на результат»? Что это за жаргон? Еще скажи «стратегическое планирование» и «на одной волне». – Он повернулся ко мне спиной. – Знаешь же, как я ненавижу подобное.

Утром он демонстративно молчал. Я спросила:

– Ты злишься, поскольку я сказала «нацеленность на результат»?

– Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь.

Обратно в Нью-Йорк мы ехали в молчании.

– Гаррисберг, Пенсильвания, – произнесла я наконец.

– Что?

– Предлагаю поиграть в одну из твоих тупых дорожных игр. Если ты, конечно, не против.

– Я не настроен играть в одну из своих тупых дорожных игр. Однако благодарю, – процедил он.

На Западном шоссе он спросил:

– На какой улице твоя квартира? – Ситуация, когда он не знает адрес, казалась ему вполне естественной.

Мы остановились перед тетушкиным домом, и я сказала:

– Я хотела обсудить с тобой важные вещи.

Он перегнулся через сиденье и открыл с моей стороны дверцу.

Я поднялась к себе. Квартира казалась нежилой, необжитой. Пыль на фотографиях. Пустой холодильник.

Я достала из тетиного бара бутылку скотча и хрустальный бокал, тоже из ее сервиза. Вышла на террасу. Слегка накрапывало. Через несколько минут снизу, с террасы подо мной, донеслись голоса. Там стояли высокая дама и мужчина небольшого роста. Слов я не различала, но между ними явно происходила перепалка, и мне не хотелось становиться этому свидетелем.

Я ушла в тетин кабинет и села за письменный стол – здесь она писала свои романы. Может быть, мне тоже что-нибудь написать? Однако в голове крутился только наш с Арчи последний разговор.

Я легла в постель и выключила свет. Давило чувство, что сюда меня выселили.

Вспомнился отец и фразы, которые он часто произносил:

Хорошая моя, жизнь штука несправедливая.

Я не могу решать за тебя.

Не ищи легких путей, Дженни.

Потом его голос растаял. Я представила, каково сейчас Арчи. Встала, оделась и пошла на Седьмую авеню, ловить такси.

Скользнула к нему в постель. Он повернулся ко мне спиной, и я его обняла.

– Я тут по объявлению. Вам еще нужна соседка? Которая курит и не умеет играть в города?

– Я не могу обсуждать с тобой наши проблемы в сексе, – ответил он. – Я и с собой-то едва могу их обсуждать.

Я попросила его рассказать про алкоголь – правду. Он рассказал.

Арчи пил; он перечислил все случаи, о которых мог вспомнить. Я перебрала их один за другим. Потом спросила о ситуациях, когда сама что-то заподозрила; вспомнила самый первый раз – когда пришла сказать, что рассталась с Джейми.

Когда выяснилось насчет папиной болезни, я чувствовала себя точно так же. Словно видишь субтитры к фильму, уже когда досмотрел его до конца.

Арчи попытался меня успокоить. Сказал, что сейчас больше не пьет; поклялся, что не начнет снова. Взял антиалк и положил в карман фишку Анонимных алкоголиков. Впрочем, это мы проходили. Он снова начнет пить.

XX

Я пригласила Мими на ланч. В ресторане она сказала, что мне нужен белок, и велела заказать хороший кусок мяса и красное вино.

Когда официантка подошла принять заказ, я попросила рыбу.

– Мне то же самое, – сказала Мими.

Она уже была в этом ресторане – пришла сюда, когда умер ее отец.

– Я села к стойке и заказала суп.

Она плакала, и тут в ресторан случайно зашел ее бывший.

– Представляешь, он сел рядом и меня приобнял. Наверное, решил, что я все еще переживаю наш разрыв.

Я засмеялась, и Мими добавила:

– Мальчики всегда считают, что все вертится вокруг них.

Я подумала: «А на самом-то деле все, конечно, вертится вокруг тебя Мне-мне». Впрочем, сейчас я понимала ее как никогда прежде. Ей тоже нужно было увидеть себя чужими глазами, со стороны.

Она сказала, что смерть отца – самое тяжелое событие в ее жизни.

– Мы все дети – пока не умирают наши отцы.

Я призналась:

– Я чувствую себя чуть ли не школьницей.

Она понимающе посмотрела на меня – как старшая сестра.

– Я имею в виду на работе. Я деградирую. Если так продолжится и дальше, скоро превращусь в секретаршу, а потом в машинистку.

Мими начала спорить, но я ее остановила:

– Я превратилась в твоего ассистента. А раньше была полноправным редактором.

– Ты по-прежнему считаешься редактором, – заметила она.

– А я хочу не считаться, а быть. Я не прошу повышения. Просто говорю, что такое изменение функционала меня не устраивает, – или я вынуждена буду уволиться.

Она побледнела даже сильнее обычного – я и не думала, что такое возможно. Под глазами набухли вены.

– Ты так и не проявила себя.

– Знаю. Ты права.

– Мне надо все хорошо обдумать.

Я сказала – она может даже расплатиться по счету, ничего не имею против: когда нависает угроза безработицы, надо экономить деньги.

– Ты показала зубы, – прокомментировал этот случай Арчи.

– А что тут можно было еще сделать?

– А если она скажет тебе увольняться?

– Полагаю, она так и поступит. Так или иначе – не думаю, что мое будущее связано с издательским бизнесом.

– С каких пор не думаешь? – ровно спросил он.

– Трудно сказать.

Он посмотрел на меня так, словно я собралась переспать с другим.

– Это все из-за необходимости оценивать, фактически судить чью-то работу. Не уверена, что отношусь к категории судей. Скорее уж тогда нарушителей.

– Возможность судить – это власть и сила, – сказал он.

– Нет. Сила – в знании.

– О чем мы вообще спорим?

– Совершенно ни о чем. Ты прав. Только я не хочу власти. Я хочу свободы.

– Свобода – просто красивое слово, когда нечего терять.

– Ты скатываешься до моего уровня, – заметила я.

Мими подписала мое заявление.

– Я кошмарно себя чувствую из-за этого, – произнесла она. – Возможно, мне удастся помочь тебе с поиском другой работы.

– Не надо. Я ухожу из издательского дела.

Она вздохнула:

– Так же я себя чувствовала, когда меня бросил первый муж.

Вот эта история меня заинтересовала.

– Он решил, что он гей. Ему было недостаточно порвать со мной; он решил порвать с женским полом целиком.

– Он и в самом деле оказался геем?

– Ну конечно.

Я удивилась:

– Но ты же сказала «решил, что гей»?

– Полагаю, ты не заметила главного, Джейн.

Мы договорились, что я отработаю две недели.

Я услышала звук поворота ключа в двери.

Арчи поцеловал меня и поинтересовался:

– Ну что там?

– А ничего. Отпустили.

– Ох, солнышко. – Он произнес это так, словно я совершила ужасную ошибку.

– Не говори так, – попросила я. – Буду машинисткой по вызову. А что, блестящая карьера.

– Нет уж. – Он щелкнул пальцами. – Пойдешь работать ко мне в К. Редактором. Никаким не ассистентом.

– Тогда я на тебя нажалуюсь. Подам заявление.

– Какое это?

– О злоупотреблении внеслужебным положением.

В последний рабочий день я зашла к Мими попрощаться.

– Есть еще кое-что, о чем я хотела бы тебя спросить.

– Конечно, – сказала она.

– Как у тебя получаются такие ровные брови?

– Это все Кармен. – Она написала на листочке координаты мастера. Потом последний раз побрызгала духами на мои запястья, и я ушла.

В метро, по дороге домой, меня слегка зазнобило от страха. Я вспомнила выражение «карьерное самоубийство». А потом подумала: «Прощай, работа на износ».

В следующий понедельник я отправилась на временное рабочее место. Я отлично сдала тест на скорость печати. Взяла высоченные баллы по орфографии и грамматике. И меня отправили в пенсионный отдел банка, где я набирала на компьютере колонки цифр и отвечала на телефонные звонки.

Вернувшись домой, я заявила Арчи:

– Старая жизнь закончилась. Сегодня первый день новой. Полет нормальный. Думаю, второй день моей новой жизни пойдет еще лучше.

Он выдавил из себя улыбку. Довольно кислую.

Когда я готовила ужин, нашла по радио канал для простых девчонок и пританцовывала в такт.

– Это что такое? – Он спросил так, словно застал меня за чтением комиксов.

Я подпела в такт музыке:

– Возьму тебя с собо-о-ой.

Он покачал головой:

– Я живу с девчонкой.

– Что тебя так расстраивает? – спросила я уже в постели.

– Не знаю. – Никогда прежде мне не доводилось слышать от него такого признания. – Я хотел тебе помочь, а теперь даже этого сделать не в силах.

– Мне так лучше, милый, – заверила я, но он не ответил.

XXI

В следующие выходные мы поехали в Беркшир. Арчи делал все, что мне нравилось, и ничего, что нет. Не предлагал играть в скраббл, бридж или умные игры. Не уговаривал пригласить на ужин профессора.

Днем он повез меня на блошиный рынок. Ел хот-доги из ларька и читал газету, пока я сновала в поисках сокровищ. Когда я гордо продемонстрировала ему свою добычу – деревянную игрушечную ферму и картонные фигурки животных, – он хмыкнул:

– И как мы только раньше без этого жили?

Вечером мы валялись на траве. Над лугом сияла луна и звезды. Наверное, именно их яркий свет навел меня на воспоминание: я еще маленькая; играет радио… И я запела:

 
Так воздух свеж, луна светла,
и в тишине журчит река…
 

Он моментально подхватил:

 
Сияет ночь. К чему слова?
Мы здесь вдвоем, в руке рука.
 

А после паузы позвал:

– Дорогая.

– Да, дорогой?

Он вложил мне в руку что-то маленькое. Голубое яйцо малиновки, коробочку от Тиффани. Я открыла ее; внутри была еще одна коробочка, бархатная; я открыла и ее. Кольцо из платины. С бриллиантом. Даже если бы я хотела получить от него кольцо, то уж точно не такое.

Я выдавила:

– Очень красивое.

Арчи расслышал в моем голосе сожаление и печаль.

– Ох. Ты…

Я уже собиралась сказать: «Ну не могу я принять такое важное решение прямо сейчас! Я и выбор сережек самой себе едва доверяю!» Однако вместо этого произнесла:

– Прости.

– Я понял, что ты не выйдешь за меня замуж, когда ты не позвала меня на похороны.

Я потеряла отца. И чувствовала, что новой потери не вынесу. Только потеря уже совершилась – я потеряла надежду, что когда-нибудь меня будут любить так же, как любил меня папа.

Луг, ночь, яблони. Я смотрела, смотрела вокруг. Прощалась. Подняла яблоко и взяла с собой.

В машине Арчи сказал, что ему трудно меня отпускать: со мной уходит его последний шанс начать новую жизнь.

Я начала возражать, и он разозлился:

– Господи, ты опять споришь! Представь меня с другой женщиной! Как, полегчало?

– Гаррисберг, Пенсильвания? – спросила я.

– Гарден-Гров, Калифорния.

Он привез меня в тетушкину квартиру, и я спросила:

– Не хочешь, чтобы я сама забрала свое барахло?

– Нет, – ответил он. – Не хочу.

Мне стало даже немного не по себе. Он потянулся и взял мою руку.

Так мы и сидели перед моим подъездом, держась за руки; мне казалось, очень долго. А потом Арчи меня обнял.

– Моя маленькая обезьянка-резус.

Он позвонил через неделю. Сказал, что я могу в любое время заехать за вещами.

– Тогда завтра утром?

– Ты не хочешь со мной встречаться?

– Думаю, так проще, – сказала я.

– Проще? Не надо проще. – Я знала, что он прав. И тут он добавил: – Не ищи легких путей, Джейн.

– Не настаивай, – попросила я. – Это нарушение Версальского мирного договора.

– Ну-у-у, – протянул он. – Согласно Женевской конвенции, я имею право с тобой проститься.

Я не стала доставать ключ из пасти горгульи, а вместо этого позвонила в дверь.

Он мне открыл.

– Привет, дорогая.

– Привет.

В прихожей стояли пакеты с моей одеждой и книгами. Бежевые пакеты, доставка от китайского ресторана. Моя деревянная ферма с животными из картона лежала поверх коробки с книгами.

– Задержишься на минутку? – спросил он.

– Конечно.

На обеденном столе стояла белая фрезия. Арчи налил мне шипучки из сарсапариллы.

Мы прошли в кабинет, он сел в свое любимое кожаное кресло.

– Мики в обмороке. Говорит, у него такое чувство, словно разводятся его родители.

– Самое главное, чтобы он не винил себя.

Арчи не улыбнулся.

– Он просил тебя ему позвонить.

– Позвоню.

– Мики спрашивал, почему мы расстались. А я ничего не смог ему объяснить.

Я уже собралась сказать «дорогой» – и исправилась:

– Арчи.

– Да, Джейн. – Он задел меня так же, как я задела его.

– Ты хочешь, чтобы я объяснила?

– Да. Хочу.

Мягко, насколько могла, я перечисляла, что было не так и почему. Он кивал. А потом я сказала, что мы так и не смогли открыто обсудить свои проблемы. И поняла, что это и про мое теперешнее объяснение тоже. Разве я сейчас говорю открыто? Может, мы и вправду друг друга стоим и расставаться не нужно?

Он оборвал мой монолог.

– Не хочу снова это слушать.

– Отлично. Тогда просто скажи Мики, что мы не смогли сделать друг друга счастливыми.

– Помнишь у Кольриджа: «Счастье – собака, что греется на солнышке. Мы рождаемся на свет не для того, чтобы быть счастливыми, а для того, чтобы пережить невероятный опыт»?

Я не удержалась.

– Вряд ли ты захочешь рассказывать Мики, что мы не смогли обеспечить друг другу невероятный опыт.

– Так вот в чем дело! Секс!

– Ну что ты ко мне пристал?

Он улыбнулся:

– Ну если бы мы могли устроить хорошую ссору, то смогли бы потом помириться.

Я покачала головой. Арчи встал, я тоже.

Он помог мне вынести сумки за порог и поймал такси. Спросил:

– Дальше сама справишься?

Я заверила его, что справлюсь.

XXII

Я видела Арчи еще один раз. Мельком. У светофора на Шеридан-сквер. Он ждал, когда зажжется зеленый. Он стоял там с милой молодой женщиной, румяной от холода, – приятной молодой женщиной в верблюжьем пальто. Мне трудно было определить ее возраст: за время жизни с Арчи я потеряла эту способность, – но я видела, что она даже моложе, чем была я во время наших с ним отношений. Мне всегда казалось, что для новых отношений мы оба выберем своих ровесников. Так что эта встреча неприятно задела меня. Я посмотрела на них глазами пресыщенного обывателя: пожилой мужчина нашел себе молоденькую. Всего на миг.

Интересно, женаты ли они? Разглядывая их, я решила, что нет. Они очень мило общались, старались друг друга насмешить. Он приобнял ее за плечи, а она подняла к нему лицо; я видела, как сильно она хочет получить его одобрение. Конечно же, я вспомнила себя.

Тут он меня заметил. Улыбнулся – как мне показалось, печально. Я ждала, что он пройдет мимо, но он притормозил.

– Привет, детка. – И поцеловал меня в щеку. – Это моя дочь, Элизабет.

Я сделала вид, будто сразу это поняла.

– Привет, – поздоровалась она. Сейчас было видно, какая она молоденькая. Ожидая конца нашего разговора, Элизабет нервно теребила в руках белые мохеровые перчатки.

Арчи спросил, что у меня с работой, и я призналась, что на полставки работаю в рекламном агентстве.

Девушка переводила взгляд с меня на Арчи, видно, гадая, кем я прихожусь – или приходилась – ее отцу.

Я спросила, как дела у Мики.

– Вымотался. Только что сдал новый роман.

– Это тот самый, которого я тогда видела? – уточнила Элизабет.

Арчи кивнул. Новая книга Мики рассказывала о бакалейщике и по совместительству букмекере и называлась «Капуста».

Ведь могло же так случиться, что я стала бы ее мачехой?.. Я собралась уже спросить Элизабет, чем она занимается и где живет, однако заметила, что Арчи нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Дочь тоже это заметила.

Наверное, спиной она ощущала мой взгляд. На углу они свернули, и Элизабет помахала мне на прощание. Мелькнула белая перчатка.

Я тоже ей помахала. И все.