Текст книги "Тайна леди Одли"

Глава XIV. Фиби собирается замуж

«Мистер Джордж Талбойс. Всякий, кто встречал этого джентльмена после седьмого сентября сего года либо располагает сведениями относительно его нынешнего местопребывания, получит щедрое вознаграждение, связавшись с А.З., Ченсери-лейн, 14».

Сэр Майкл Одли прочел это объявление во второй колонке «Таймс» во время завтрака с миледи и Алисией два или три дня спустя после возвращения Роберта в Лондон.

– А о друге Роберта так ничего и не слышно, – заметил он, прочтя объявление вслух.

– По-моему, глупейшая затея – давать объявление в газету, – отозвалась миледи. – Друг Роберта никуда не пропадал, просто он бродяга – из тех, кому не сидится на одном месте!

И хотя объявление публиковалось в газете еще три раза, никто в Одли-Корте не придал особого значения исчезновению мистера Талбойса, и ни сэр Майкл, ни миледи, ни Алисия не вспомнили о нем даже в случайном разговоре.

Алисия по-прежнему воевала с мачехой.

– Тщеславная, легкомысленная, бессердечная кокетка! – говорила она, обращаясь к Цезарю – гигантскому ньюфаундленду, единственному живому существу под родным кровом, кому она могла теперь излить душу. – Мало того, что половина мужчин в Эссексе сходит с ума от ее желтеньких кудряшек и глупого хихиканья, так она еще и кузену моему голову вскружила. Просто невыносимо!

Враждебность мисс Алисии по отношению к мачехе проявлялась столь очевидно, что сэр Майкл наконец счел необходимым вмешаться.

– Бедняжка Люси очень чувствительна, – увещевал он дочь. – Знала бы ты, как она страдает от твоих колкостей!

– Не верю! – уперлась Алисия. – Ты считаешь свою жену чувствительной, потому что у нее нежные белые ручки, блестящие голубые глазки с длинными ресницами и дурацкие манеры, которые недалекие мужчины находят обворожительными. Чувствительная, ага! Видела я, на что она способна!

Заметив, что отец искренне расстроен, девушка добавила:

– Несмотря на то что она встала между нами и лишила меня любви твоего доброго, благородного сердца, я хотела бы полюбить ее ради тебя… но не могу. И Цезарь ее не любит. Однажды, когда она показала ему свои прелестные зубки, я с трудом удержала бедного малыша за ошейник, иначе он вцепился бы ей в горло. В отличие от мужчин, которым легко заморочить голову, мою собаку не обдуришь!

– Если твой пес хоть раз зарычит на Люси, я велю его пристрелить! – вскипел сэр Майкл.

Пес посмотрел на говорящего с таким укором, будто понял каждое слово, а когда спустя минуту в комнату вошла леди Одли, он с приглушенным ворчанием спрятался за мисс Алисию. Цезарь скорее боялся миледи, чем злился на нее. Даже не верилось, что такой крупный и мощный пес может бояться столь хрупкого существа.

Хотя общительная миледи скоро поняла, что Алисия ее не выносит, заговорила она об этом только однажды.

– Очень жаль, что я тебе не нравлюсь, Алисия, – сказала она, грациозно пожав белыми плечиками, – я не привыкла иметь врагов. И если не в моих силах заставить тебя полюбить меня, то давай хотя бы не враждовать. Ты ведь не будешь пытаться мне навредить?

– Каким образом, позвольте спросить?

– Ну например, настраивать против меня своего отца.

– Я, может быть, и не раздариваю обворожительные улыбки и льстивые слова, подобно вам, миледи, но на низость не способна. Да и отец слишком вас любит, чтобы меня послушать. Вы можете испортить свою жизнь только сами.

– Как ты жестока, Алисия! – скривила личико миледи. – То, что ты принимаешь за неискренность, дано мне от природы. Я всегда стараюсь улыбаться и говорить людям приятные вещи. Я не считаю себя лучше всех прочих смертных, но я приятнее многих, и это у меня врожденное.

Поскольку Алисия пресекла все попытки мачехи к сближению, а у сэра Майкла отнимали много времени земледелие и охота, неудивительно, что хозяйка поместья, испытывая потребность в человеческом общении, сблизилась с низкородной служанкой.

Фиби представляла собой идеальную кандидатку для перехода из горничных в компаньонки. Ей хватало образования понять Люси, если та позволяла себе углубиться в интеллектуальные дебри. К слову сказать, язык у нее заплетался от собственной трескотни, как ноги у испанских танцоров от стука кастаньет. Фиби достаточно знала французский, чтобы читать бульварные романы, которые миледи заказывала в «Берлингтон Аркейд», и обсуждать с хозяйкой их сомнительные сюжеты.

Внешнее сходство женщин также способствовало возникновению симпатии между ними – сходство не слишком разительное, и тем не менее когда Фиби Маркс легкой походкой шла по саду, издалека ее вполне можно было принять за госпожу.

Порывистый октябрьский ветер срывал листья с лип и с глухим шуршанием гонял их по сухим гравиевым дорожкам. Старый колодец задыхался от увядших листьев, которые в великом множестве кружили вокруг сруба и вихрями закручивались в черную разбитую пасть. Листья медленно гнили на неподвижном дне пруда, смешиваясь со спутанными сорняками, и портили цвет воды. Сколько бы садовников ни нанимал сэр Майкл, ничто не могло остановить зловредную руку осени.

– Ненавижу этот безрадостный месяц! – промолвила миледи, зябко поводя плечами под собольей накидкой, когда они с Фиби гуляли по осеннему саду. – Все разлагается и гниет, а холодный блеск солнца лишь подчеркивает безобразие земли, подобно тому как свет газовых ламп подчеркивает старушечьи морщины. Неужели и я когда-нибудь состарюсь, Фиби? Что от меня останется, когда я постарею?

Миссис Одли поежилась от неприятной мысли и, кутаясь в меха, прибавила шагу. Фиби семенила рядом, едва за ней поспевая.

– А помнишь тот французский роман? Историю о знатной даме, совершившей преступление – я забыла какое, – в расцвете красоты и власти, когда весь Париж по вечерам пил за ее здоровье и люди пренебрегали каретой короля, завидев экипаж этой женщины, только бы взглянуть на ее прекрасное лицо? Помнишь, как ей удавалось хранить тайну почти полвека и она доживала свои годы в фамильном замке, окруженная любовью и почтением, как благодетельница бедных, почти святая? А в старости, когда ее волосы совсем побелели, а глаза почти ослепли, тайна открылась – из-за глупой случайности, какими полны подобные романы, – и вот эту женщину судят, признают виновной и приговаривают к сожжению на костре… Помнишь? Короля, который когда-то носил ее цвета, давно нет в живых, нет и двора, где она блистала, всесильные вельможи, которые могли бы ей помочь, спят в могилах, храбрые юные кавалеры, готовые умереть за нее, полегли на полях былых сражений. Она пережила всех и отправилась на костер, окруженная невежественной толпой черни, которая, забыв о ее прежних благодеяниях, только насмехалась и улюлюкала.

– Не стала бы я забивать себе голову страшными историями, живя в столь мрачном месте, – передернулась Фиби Маркс. – Тут и без книжек не по себе.

– Место и в самом деле жутковатое, – усмехнулась леди Одли прямоте своей горничной. – Правда, мой добрый старый супруг так не считает. Хоть я теперь жена одного из самых влиятельных людей в графстве, мне и у мистера Доусона неплохо жилось. И все же соболя за шестьдесят гиней на моих плечах что-нибудь значат, не говоря уже о тысяче фунтов, потраченной на отделку спальни.

Несмотря на дружеское отношение хозяйки, высокое жалованье и другие преимущества, Фиби Маркс собиралась поступиться своим положением ради сомнительной перспективы стать женой Люка.

Ее жених не замедлил воспользоваться тем, что дела возлюбленной пошли в гору, и не успокоился до тех пор, пока Фиби, действуя через миледи, не добилась для него места младшего конюха в Одли-Корте. Он никогда не сопровождал сэра Майкла или Алисию – только леди Одли в тех редких случаях, когда госпожа взбиралась на серую лошадку, выезженную специально для нее. В первые же полчаса совместной прогулки он понял, что, несмотря на изящную голубую амазонку, наездница из миледи никудышная.

Леди Одли очень сожалела о том, что Фиби решила выйти замуж за неотесанного конюха. Как-то в пасмурный октябрьский день женщины сидели у камина в гардеробной. Плющ покачивался на ветру, стуча в окна.

– На самом деле ты ведь не любишь это грубое животное, Фиби? – спросила вдруг миледи.

Девушка сидела на низкой банкетке в ногах госпожи. Она ответила не сразу, а долго сидела, бездумно глядя на затухающий огонь.

– Пожалуй, нет. Просто мы с детских лет росли вместе, а когда мне было чуть более пятнадцати, я пообещала, что стану его женой, и сейчас у меня не хватает духу взять свои слова обратно. Я много раз хотела отказать Люку, обдумывала, собиралась с силами, но слова всегда застревали у меня в горле. Нет, я не могу. Когда я вижу, как он тешет кол огромным складным ножом, мне начинает казаться, что он и убить может за нарушенное обещание. Люк еще мальчишкой был жестоким и мстительным. Как-то поссорился с родной матерью и чуть не прирезал ее этим самым ножом. Нет, миледи, я должна выйти за него.

– Зачем, глупенькая? Если он способен на убийство, то разве в женах тебе будет спокойно? Вдруг вы поссоритесь, или ты дашь повод для ревности, или он вздумает жениться на другой, а то и польстится на твои сбережения и захочет избавиться от тебя? Послушай, Фиби, не выходи за него. Во-первых, он не внушает доверия, а во-вторых, мне будет тебя недоставать. В конце концов, мы можем дать ему немного отступных и отправить восвояси.

– Боже, как вы добры, миледи! – с чувством воскликнула Фиби. – И все же, прошу вас, не отговаривайте. Я должна, должна выйти за него! Если я нарушу слово, это будет погибель и для меня, и для других. Мне придется стать его женой.

– Как знаешь, Фиби, – сказала миледи. – Не стану больше тебя переубеждать. И все-таки сдается мне, что за всем этим кроется какая-то тайна.

– Да, миледи, так и есть, – чуть слышно промолвила девушка, отводя глаза.

– Хотя мне будет очень тебя не хватать, я дала слово быть тебе другом и сдержу его. На какие средства твой кузен намерен содержать семью, когда вы поженитесь?

– Он хотел бы открыть пивную.

– Значит, он ее получит, и чем раньше сопьется в ней, тем лучше. Нынче вечером сэр Майкл обедает у майора Маргрейва, а моя падчерица отправляется с подругами в Грейндж. Приводи своего жениха после обеда в гостиную, и я сообщу ему, что собираюсь для него сделать.

– Вы очень добры, миледи, – вздохнула Фиби.

Леди Одли сидела в роскошной гостиной при свете восковых свечей и огня, пылающего в камине. Темно-фиолетовое платье ярко выделялось на фоне узорчатых янтарно-желтых подушек, вьющиеся золотистые волосы падали на плечи. Все вокруг свидетельствовало о богатстве и роскоши, и неуклюжий конюх, явившийся на зов миледи, выглядел здесь совершенно не к месту. Когда миледи объяснила ему, что хочет сделать для своей верной горничной, Люк лишь почесал круглую голову. Она ожидала, что жених Фиби, каким бы неотесанным он ни был, поблагодарит ее за щедрость, однако тот стоял, набычившись, и молчал, а Фиби сгорала от стыда.

– Поблагодари миледи, Люк, – робко попросила девушка.

– За что мне ее благодарить? – сердито ответил жених. – На пятьдесят фунтов пивную не откроешь. Дайте хотя бы сто, миледи.

– И не подумаю, – негодующе сверкнула глазами леди Одли. – Откуда такая наглость?

– А я бы на вашем месте подумал, – со скрытой угрозой в голосе отозвался Люк. – Гоните сто фунтов.

Леди Одли встала и сверлила его взглядом, пока Люк, смутившись, не опустил глаза, а затем подошла к девушке и высоким пронзительным голосом, как всегда в минуты наивысшего душевного напряжения, воскликнула:

– Фиби Маркс, ты ему рассказала!

Девушка упала ей в ноги.

– Простите, простите меня! – вскричала она. – Он заставил меня силой! Если бы не это… Я бы ни за что…

Глава XV. Настороже

Стояло хмурое ноябрьское утро. По оврагам стелился желтый туман; стадо коров на ощупь брело по дороге, животные бестолково натыкались на голые живые изгороди, то и дело рискуя оступиться и угодить в канаву. Деревенская церковь маячила вдали призрачным бурым пятном, каждая извилистая тропка, каждая дверь, каждая труба, каждый ребенок и каждая собачонка, отставшая от хозяина, смотрелись в окутавшей их полумгле таинственно искаженными. В это самое утро Фиби Маркс и ее кузен Люк, пройдя через церковный двор, предстали перед дрожащим от холода священником (утренний туман пропитал сыростью его облачение до последней складочки), сердитым оттого, что жених с невестой заставили его ждать целых пять минут.

Люк Маркс, облаченный в плохо сшитый воскресный костюм, смотрелся ничуть не лучше, чем в повседневной одежде, меж тем как Фиби в светло-сером шелковом платье (миледи надевала его всего лишь пять или шесть раз, прежде чем подарить любимой компаньонке) выглядела, по словам немногочисленных свидетелей, настоящей леди.

Правда, чрезвычайно тусклой леди, надо сказать. Природа и без того пожалела для нее красок, а в хмуром свете туманного ноябрьского утра она превратилась в бледную тень с размытыми очертаниями, и суеверный прохожий запросто мог принять ее за призрак другой невесты – усопшей и похороненной в церковном склепе.

Мистер Люк Маркс, виновник торжества, не обременял свой ум лишними размышлениями. Он получил руку своей избранницы, а вместе с нею и предмет своих мечтаний – трактир. Миледи дала ему семьдесят пять фунтов, чтобы он мог перекупить право на владение маленьким постоялым двором в глухой деревушке под названием Маунт-Станнинг вместе со всем имуществом, включая запасы пива и крепких напитков.

Ветхое, полуразрушенное строение стояло на вершине холма, открытое всем ветрам, окруженное пятью чахлыми тополями, вытянувшимися вверх слишком быстро, чтобы набрать силу. Их жиденькие кроны не прикрывали стен убогого заведения, носившего гордое название «Касл»[3]3
  От англ. сastle – замок.


[Закрыть], а скорее подчеркивали их беззащитность перед любым ударом стихии.

Жестоко пользуясь неограниченной властью, на холме хозяйничал ветер. Он трепал и ворошил низкие соломенные кровли надворных построек и конюшен, пока те не согнулись и не съехали вперед, точно надвинутая на низкий лоб шляпа деревенского хулигана; стучал дребезжащими деревянными ставнями по узким оконным переплетам, пока те не обветшали и не повисли на ржавых петлях; повалил голубятню и сломал флюгер, дерзко установленный жалкими людишками, чтобы измерять его силу. Ни во что не ставя любую деревянную решетку, ветку плюща, крошечный балкончик, любое скромное украшение, ветер рвал и сметал их в презрительной ярости; он сотрясал опушенные мхом выцветшие стены, крушил шаткие постройки и уносился прочь, пронзительным свистом возвещая миру о своей разрушительной мощи.

Упав духом в неравной борьбе с могущественным врагом, удрученный бывший владелец трактира предоставил ветру полную свободу, и «Касл» постепенно приходил во все более плачевное состояние.

Несмотря на разруху, заведение не испытывало недостатка в клиентах. Дюжие гуртовщики останавливались пропустить стаканчик за барной стойкой; по вечерам фермеры побогаче собирались потолковать о политике, сидя в обшитой деревянными панелями гостиной с низкими потолками, пока их лошади жевали подозрительную смесь плесневелого сена и вполне сносных бобов в покосившихся стойлах; временами сюда заглядывали даже участники охоты из Одли-Корта – утолить жажду и покормить лошадей. Однажды там состоялся незабываемый обед на тридцать персон, и хозяин постоялого двора чуть умом не тронулся от оказанного доверия. Так что не отличавшийся чувством прекрасного Люк Маркс, став владельцем постоялого двора в Маунт-Станнинге, считал, что ему повезло.

В тумане молодоженов поджидал фаэтон. Несколько сельчан, знавших Фиби с детства, собрались в церковном дворе, чтобы пожелать молодым счастья. В светлых глазах девушки стояли слезы, и раздраженный глупым проявлением чувств жених проворчал:

– Чего ревешь? Не хотела идти за меня, так и сказала бы. Ведь не убил бы я тебя!

При этих словах Фиби вздрогнула и плотнее запахнула шелковую накидку.

– Замерзла небось в этом наряде, – заметил Люк, недобро уставившись на дорогое платье, и добавил: – Расфуфырилась, чисто барыня! Мне шелка не по карману, так что забудь.

Он усадил дрожащую девушку в фаэтон, закутал в длинное пальто из грубого сукна и погнал лошадей сквозь густой туман, сопровождаемый нестройным улюлюканьем деревенских зевак.

На место Фиби выписали из Лондона новую горничную, манерную девицу с большим самомнением, которая ходила по дому в черном атласном платье и чепце с розовыми ленточками, жалуясь на скуку.

Под Рождество старый особняк заполонили гости. Комнату с гобеленами занял соседский помещик с толстухой женой. По длинным коридорам носились хихикающие девицы. Молодые люди выглядывали в зарешеченные окна, наблюдая за облаками, гонимыми по небу южным ветром. В просторных старых конюшнях не осталось ни одного свободного стойла. Во дворе устроили импровизированную кузницу для перековки гунтеров – охотничьих лошадей. Беспрестанно тявкали собаки.

На верхнем этаже толпились чужие слуги. В каждом окне, под каждым коньком ломаной крыши стояла свечка, мерцавшая в зимней ночи, и запоздалый путник, привлеченный мельканием огней и шумом, мог легко повторить ошибку молодого Чарлза Марлоу[4]4
  Чарлз Марлоу – герой пьесы О. Голдсмита (1728–1774) «Ошибки одной ночи».


[Закрыть], принявшего гостеприимный особняк за добрую старую гостиницу – из тех, что исчезли с лица земли одновременно с почтовыми каретами, когда измученные старые клячи совершили последнее печальное путешествие на живодерню.

Среди гостей, прибывших в Эссекс на охотничий сезон, был и наш старый знакомый – мистер Роберт Одли. Он привез с собой полдюжины французских романов, ящик сигар и три фунта турецкого табаку.

Верные традициям молодые охотники толковали за завтраком о потомстве Летучего Голландца и Вольтижера, вспоминали славные семичасовые скачки через три графства и тайное возвращение домой глубокой ночью. Они выскакивали из-за накрытого стола, не дожевав холодный ростбиф, чтобы поглазеть то на лошадиные бабки, то на чью-нибудь растянутую руку, то на жеребца, которого только что привели от ветеринара. Роберт сидел особняком и, скромно жуя тосты с джемом, не принимал участия в общей беседе.

Молодой адвокат прихватил с собой в Эссекс двух собак. Сельский джентльмен, отваливший полсотни фунтов за пойнтера и не посчитавший за труд съездить за две сотни миль только ради того, чтобы посмотреть выводок сеттеров, прежде чем заключить сделку, поднял на смех несчастных шавок, из коих первая, прежде чем обосноваться в адвокатских апартаментах, проследовала за Робертом через всю Ченсери-лейн и прошла половину Холборна, а вторую, едва живую, он вырвал из рук уличного торговца, который над ней издевался. Роберт позволял им лежать под своим креслом в гостиной к вящему негодованию миледи, которая, как известно, терпеть не могла собак, и все, кто гостил в те дни в Одли-Корте, смотрели на племянника баронета как на безобидного сумасшедшего.

В прошлые приезды Роберт совершил несколько неуверенных попыток принять участие в общем веселье. Проскакав однажды через поля на смирной кобылке сэра Майкла и запыхавшись, он остановился у первого же фермерского дома и попросил приюта, сказав, что на сегодня с него, пожалуй, хватит охоты. В другой раз он зашел так далеко, что встал на коньки, хоть и с огромным трудом, однако, выйдя на лед, позорно шлепнулся и лежал до тех пор, пока его не подняли. Во время «приятного утреннего катания» в охотничьей двуколке он яростно отказывался ехать в гору и каждые десять минут требовал остановки, чтобы поправить подушки. Однако на сей раз наш герой не проявил никакой склонности к развлечениям на свежем воздухе и прочно окопался в гостиной, в меру своей природной лени исполняя роль дамского угодника.

Леди Одли принимала знаки его внимания с очаровательной наивностью, а кузину поведение Роберта выводило из себя.

– Ты всегда был вялым, бесхребетным типом, Боб, но в этом году сам себя переплюнул, – презрительно заявила юная леди, влетая в гостиную в костюме для верховой езды после охотничьего завтрака, с которого Роберт самоустранился, предпочтя выпить чашку чая в будуаре миледи. – Ты годен лишь держать моток шелка или читать Теннисона – конечно, леди Одли.

– Моя дорогая, нетерпеливая, вспыльчивая Алисия, не будь так жестока, – умоляюще произнес молодой человек. – Вечно ты спешишь с выводами. Не подстегивай свои суждения, как подстегиваешь Аталанту, летя через поля за несчастной лисой. Все дело в том, что леди Одли меня интересует, а деревенские друзья дядюшки – нет. Такой ответ тебя устраивает?

Мисс Одли нетерпеливо тряхнула головой:

– Ничего иного я и не ожидала! Впрочем, ты можешь сколько угодно сидеть в кресле, гладить своих дурацких собачонок, обкуривать гардины вонючей сигарой и действовать всем на нервы своей глупой, унылой физиономией!

Роберт беспомощно вытаращил красивые серые глаза. Юная леди ходила взад-вперед по комнате, нервно постукивая по юбке хлыстом для верховой езды. Ее глаза гневно сверкали, а под смуглой кожей полыхал опасный румянец. Молодой адвокат понял, что кузина вошла в раж.

– Да, глупой, унылой физиономией! – повторила она. – Несмотря на твое притворное добродушие, ты, Роберт Одли, тщеславен и высокомерен. Ты смотришь на наши традиционные развлечения свысока – презрительно поднимаешь брови и пожимаешь плечами, не вставая из любимого кресла. Тебя не привлекают наши простые радости. Ты эгоистичный, черствый сибарит…

– Алисия! Ради бога! – молодой человек от потрясения уронил утреннюю газету.

– Да-да, ты эгоист, Роберт Одли! Ты приводишь домой полуголодных собак, потому что они тебе нравятся, ты не можешь пройти по деревенской улице, чтобы не погладить никчемную шавку. Ты не пропустишь ни одного ребенка, чтобы не подарить ему мелкую монетку, потому что тебя это забавляет. Но когда бедный сэр Гарри Тауэрс рассказывает очередную глупую историю, ты поднимаешь брови на четверть ярда и смотришь на него с ленивым пренебрежением, а что до твоего дружелюбия, то ты скорее поблагодаришь за оплеуху, чем возьмешь на себя труд отомстить обидчику. Ты ни на шаг не сойдешь с дороги ради того, чтобы прийти на помощь близкому другу. Сэр Гарри стоит двадцати таких, как ты, хоть и пишет «кабыла» вместо «кобыла», осведомляясь о здравии Аталанты, растянувшей сухожилие. Да, он не силен в правописании и не умеет вскидывать брови, зато ради девушки, которую любит, пойдет в огонь и в воду, меж тем как ты…

Роберт почувствовал, что сейчас последует самый мощный удар, однако вместо того чтобы добить противника, Алисия умолкла и внезапно разразилась бурными рыданиями.

Роберт вскочил с кресла, смахнув на ковер собачонок:

– Алисия, милая, что с тобой?

– Ничего, перышко в глаз попало, – всхлипнула кузина и опрометью выбежала из комнаты.

Роберт хотел было последовать за ней, но через несколько мгновений ее голос уже звенел внизу, во дворе, среди людского гама, собачьего лая и лошадиного ржания. Выглянув в окно, Роберт увидел, как сэр Гарри, самый аристократичный и спортивный охотник в округе, подставив руку под маленькую ножку девушки, помог ей взлететь в седло.

– Силы небесные! – воскликнул адвокат, провожая взглядом веселую кавалькаду, пока последний всадник не скрылся под сводами арки. – Что все это значит? Как она прекрасно сидит на лошади! А фигурка, а личико – да что там говорить, красавица! Только за что она на меня накинулась? Вот и позволяй молодой девушке участвовать в псовой охоте! Она идет по жизни, будто скачет верхом. А какая из нее вышла бы прелестная особа, получи она воспитание в Фигтри-Корте! Нет уж, если я когда-нибудь женюсь и пойдут дети – упаси боже, девочки, – то я их за ворота не выпущу, пока не достигнут брачного возраста, а когда придет время, отведу прямо в церковь Святого Дунстана и передам будущим мужьям из рук в руки.

Роберт коротал время в таких размышлениях, когда в гостиную вошла миледи, свежая и сияющая после ванны, в миленьком утреннем платьице, с блестящими от парфюмированной воды локонами. Установив на столе у окна маленький мольберт, она села и начала смешивать краски на палитре.

Роберт наблюдал за ней из-под полузакрытых век.

– Не возражаете, если я покурю, миледи?

– Ради бога, я привыкла к запаху табака. Мистер Доусон – врач, в семье которого я жила до замужества, – курил каждый вечер.

– А хороший он человек, этот Доусон? – спросил Роберт.

– Еще бы! – рассмеялась миледи. – Он платил мне двадцать пять фунтов в год. Подумать только, шесть фунтов пять шиллингов каждые три месяца! Как сейчас помню: шесть грязных потертых соверенов и жалкая кучка серебряных монет, доставленных прямо из больничной кассы. Господи, я и этому радовалась! А сейчас… не могу удержаться от смеха, когда подумаю, что каждый тюбик этой краски стоит гинею, а вон те, кармин и ультрамарин, – по тридцать шиллингов за штуку. Недавно я подарила миссис Доусон одно из своих шелковых платьев. Видели бы вы, как она растрогалась и с какой осторожностью мистер Доусон унес это добро, завернув его в плащ!

Леди Одли весело рассмеялась. Этюд был почти готов, оставалось нанести самой тонкой собольей кисточкой несколько завершающих мазков. Готовясь к этому, миледи оценивающе взглянула на свою работу. Роберт пристально наблюдал за женщиной.

– Великая перемена, – промолвил он после паузы, столь долгой, что миледи вполне могла забыть, о чем шла речь. – Грандиозная! Тысячи женщин отдали бы ради такой перемены все на свете.

Ясные голубые глаза леди Одли, устремленные на молодого адвоката, стали еще больше. Зимний солнечный свет, лившийся из бокового окна, таял в их прекрасной лазури, пока они не замерцали голубым и зеленым, будто опаловые оттенки моря в летний день. Тоненькая кисточка выпала из руки миледи, и лицо крестьянина на этюде утонуло в багровом мазке.

Роберт осторожно размял пальцами раскрошившийся кончик сигары.

– Похоже, мой приятель из табачной лавки на углу Ченсери-лейн, где я всегда покупаю сигары, подсунул мне второй сорт, – пробормотал Роберт. – Если вы курите, дорогая тетушка – многие женщины этим грешат, – будьте предельно внимательны, выбирая сигары.

Миледи подняла кисточку и звонко рассмеялась:

– Странный вы человек, мистер Одли! Порой вы задаете трудные загадки…

– Ваши не легче, милая тетушка.

Миледи отложила краски и альбом и, усевшись в глубокой нише у другого окна, подальше от Роберта Одли, принялась за монументальное полотно из берлинской шерсти: вышивку, в которой местечковые пенелопы лет десять или двадцать назад очень любили упражнять свою изобретательность – сцену в Болтонском аббатстве.

Теперь хозяйка дома сидела достаточно далеко от Роберта, на другом конце комнаты, и он мог лишь время от времени мельком видеть ее прекрасное лицо, окруженное сияющим ореолом золотистых волос.

Роберт пробыл в поместье уже неделю, однако до сих пор ни он, ни миледи ни разу не произнесли имя Джорджа Талбойса. И лишь в это утро, истощив все обычные темы, леди Одли поинтересовалась другом своего племянника:

– Скажите, а этот мистер Джордж… Джордж…

– Талбойс, – подсказал Роберт.

– Да, конечно, Джордж Талбойс – фамилия, кстати, довольно странная, да и владелец ей под стать – так вот, хочу спросить: вы давно с ним виделись?

– После седьмого сентября – ни разу. Именно в тот день он покинул меня спящим на лугу на другом конце деревни.

– Боже! – воскликнула миледи. – Значит, я не ошиблась: с вашим молодым другом действительно не соскучишься. Но вы наверняка его искали, верно? Что вы предприняли?

Роберт коротко поведал, как съездил в Саутгемптон и Ливерпуль и что из этого вышло. Миледи слушала его весьма внимательно.

Чтобы удобнее было рассказывать, он покинул свое место, прошел через комнату и сел напротив.

– И к какому же выводу вы пришли? – спросила, помолчав, хозяйка поместья.

– История весьма загадочная. Я пока не готов делать выводы, хотя думаю, что нащупал в темноте путь к двум предположениям, в которых почти совершенно уверен.

– И что это за предположения?

– Во-первых, Джордж не доехал до Саутгемптона. Во-вторых, он вообще туда не ездил.

– Его тесть утверждает, что виделся с ним.

– У меня есть основания сомневаться в искренности старика.

– Господи, что все это значит? – жалобно вскричала его собеседница.

– Понимаете, леди Одли, – серьезно произнес молодой человек, – я никогда не работал адвокатом. Я выбрал профессию, представители которой несут высокую ответственность и имеют священные обязанности, а сам уклонялся от обязанностей и ответственности, как и от всех прочих хлопот этой беспокойной жизни. Но порой мы оказываемся в том самом положении, которого всячески избегали… Леди Одли, вы когда-нибудь сталкивались с теорией косвенных улик?

– Как только у вас язык повернулся спрашивать бедную женщину о подобных мерзостях?

– Косвенные улики, – промолвил молодой человек таким тоном, будто не услышал вопроса, – это множество тончайших ниточек, мельчайших деталей, которые собирают по крупицам. Их достаточно, чтобы повесить человека. Вы себе не представляете, какие ничтожные мелочи могут привести к раскрытию самой страшной тайны! Клочок бумаги, оторванный лоскуток или пуговица, ненароком оброненное слово, обрывок письма, открытая или закрытая дверь, тень, мелькнувшая за шторой, время на чьих-то карманных часах… Тысячи обстоятельств столь незначительных, что преступник давно о них забыл, однако все они – стальные звенья чудесной цепи, выкованной с помощью науки руками детектива. И – чу! – виселица построена, звонят хмурым ранним утром печальные колокола, скрипит под ногами преступника деревянный помост, и свершается правосудие…

Лицо прекрасной женщины, на котором лежали слабые зеленые и малиновые тени от разрисованных многостворчатых окон, смертельно побелело, изящные ручки бессильно скользнули вниз, и леди Одли упала без чувств.

– Круг моих поисков день ото дня сужается, – сказал Роберт. – Джордж Талбойс не добрался до Саутгемптона.