Текст книги "Залив Голуэй"

Глава 12

– Пэдди, Джеймси, быстро ложитесь и сделайте вид, что спите! – сказала я.

– Мама, но ведь сейчас день! – начал было упираться Пэдди.

– Делайте, что вам говорят. Немедленно.

Из окна я увидела, как на проселочную дорогу, ведущую к нам, сворачивает отряд из десятка солдат, которых ведет за собой Билли Даб. Со времени нашей демонстрации прошло уже две недели. Стоял холодный унылый день конца ноября – вряд ли они просто вышли подышать свежим воздухом.

– Открывайте! – крикнул Билли Даб, барабаня кулаком в дверь.

Я открыла, держа маленькую Бриджет на бедре.

– Доброе утро, – сказала я по-ирландски.

Они искали Патрика.

– Где твой муж? – тоже по-ирландски спросил у меня Билли Даб.

– В Голуэй Сити, – ответила я, – пытается устроиться на работу кузнецом. Но во всех кузницах и так слишком много работников…

– Прекратите болтать на этом тарабарском наречии! – приказал офицер, высокий узкоплечий молодой человек с теплым шарфом вокруг шеи.

Билли Даб тут же откликнулся.

– Она говорит, что ее мужа здесь нет, – перевел он для него.

– Врет, – возразил тот. – Врать для крестьян так же естественно, как дышать воздухом. Спроси у нее, где волынка. И скажи ей, что, если она не принесет ее сама, мы развалим всю эту халупу.

Боже мой! На самом деле они ищут Майкла.

– Они арестовывают всех волынщиков в округе, – сообщил мне Билли Даб. – И отбирают у них волынки.

Всех волынщиков. Но известно ли им, что Майкл – тот самый волынщик, который собирал людей, а потом еще и играл на демонстрации?

– Он заложил ее, – ответила я. – Заложил, и уже очень давно.

– Она говорит, что он ее заложил, – перевел ростовщик офицеру. – Похоже на правду. Эти люди сейчас ради еды закладывают все что угодно. Хотя лично я и шиллинга бы не дал за ирландскую волынку. Кому я мог бы ее продать? Это совсем не то, чем пользуются у вас, англичан, – настоящая волынка может быть только шотландской.

Должно быть, это уже новый полк, который заменил Коннаутских Рейнджеров, слишком мягко обошедшихся с нами на демонстрации; эти, вероятно, все до одного были протестантами.

– Мы действительно любим хорошую походную музыку, верно, ребята? – бросил офицер своим солдатам.

Затем, глядя мне прямо в глаза, он вдруг запел:

 
– Греховная церковь всех нечестивцев
Канет в бездонную пропасть…
 

Он внимательно смотрел на меня, стараясь заметить малейшее изменение на моем лице, которое выдало бы, что я понимаю английский.

– Все вы, католики, – сатанинское отродье, – бесстрастным тоном добавил офицер. – И лучшее тому доказательство – ваше дьявольское колдовство, заклинания и золоченые жезлы.

Он имел в виду посох. Бриджет заплакала.

– А вот песня пободрее, чтобы повеселить малютку, – сказал один из солдат, вставая за офицером. Он запел, а остальные подхватили:

 
– О, Оранжисты[39]39
  Оранжист – член Ирландской ультрапротестантской партии.


[Закрыть], вспомните Короля Уильяма
И ваших отцов, присоединившихся к нему,
Чтобы бороться за славное возвращение
На зеленые берега Бойна!
 

Бриджет захлопала в ладоши.

– Прелестная малютка, – сказал молодой солдат. – Когда-нибудь она станет красивой девушкой и выйдет замуж за ольстерца.

Офицер же не сводил глаз с меня.

– В этих местах встречаются привлекательные женщины. Жаль только, что все они такие грязные, – заметил он.

– А вот в «Брайд Отеле» девочки очень даже чистые, – заверил его Билли Даб. – И есть парочка таких, которые вполне подошли бы такому офицеру, как вы. Я могу устроить это, сэр, по хорошей цене, да и о парнях ваших там есть кому побеспокоиться.

– Все, довольно об этом, – остановил его офицер. – Обыщите дом.

– Мама, мама! – вдруг закричал Пэдди. – Я весь горю! И Джеймси тоже! Принеси мне воды!

По-английски!

– Что ж, по крайней мере, хоть ваши дети знают что-то еще помимо вашего тарабарского наречия, – сказал офицер.

– Это лихорадка, – ответила я тоже по-английски. – У моих детей лихорадка.

Билли Даб и остальные солдаты тоже слышали, как Пэдди просил воды, и между ними уже звучало это страшное слово – «лихорадка».

– Ваша честь, – торопливо обратился к офицеру Билли Даб, – все-таки не хотелось бы рисковать добрым здравием вашего высочества. Теперь я припоминаю, что в прошлом году и вправду была заложена какая-то волынка, и, помнится, тогда сказали, что она как раз из этого таунленда, так что…

– Заткнись! Мы уходим – пока что.

И они ушли, распевая на ходу:

 
– И вскоре наше пламенное знамя
Сбросит вашу зеленую подстилку!
Вниз, вниз, лежать, круглоголовые[40]40
  Круглоголовый (англ. croppy) – прозвище ирландских повстанцев во время восстания 1798 года.


[Закрыть]!
 

Пэдди и Джеймси подскочили ко мне.

– Правда мы молодцы, мама? – спросил Пэдди. – Это дядя Патрик научил нас: если в дом придут солдаты, мы должны притвориться, что умираем от лихорадки!

***

– Они знают, Майкл. Знают все – и про волынку, и про Патрика. Все!

Мои слова сплошным потоком лились на Майкла и Оуэна Маллоя, когда тем вечером они наконец вернулись из Голуэй Сити и мы втроем стояли перед нашим домишкой.

– Они только пугают, тер-ро-ри-зи-ру-ют, – сказал Оуэн. – Если бы они знали, что Патрик Келли как-то связан с вами, они бы уже забрали тебя, Онора.

– Меня?

– Чтобы получить от тебя информацию. Патрика разыскивают, за него объявлена награда, но у них нет его имени, а только описание его внешности и посоха.

– В нашем приходе около дюжины волынщиков, Онора. И никто из них не выдаст моего имени, – сказал Майкл.

– Ты слишком доверчив, Майкл, – ответила я.

– Опознать волынщика могут только те, кто был на демонстрации. Но кто же сейчас в этом признается? – попытался успокоить меня Оуэн.

– Надеюсь, вы правы, – согласилась я. – Урожай наш уехал. Sassenach взяли над нами верх. Какое им теперь дело до того, что мы там маршировали и пели? И все же я очень рада, что ты закопал волынку в сарае у Чемпионки. Сейчас лучше держать ее там.

Майкл кивнул.

– Вот, Онора, взгляни. – Он подтянул к себе какой-то мешок. – Тут сотня фунтов овсяной муки, толокна. Оуэн купил столько же. Торговцы смеялись над нами, рассуждая, что еда, которую мы покупаем, сделана из ирландского овса, перекупленного английской фирмой, свезенного на мельницу в Манчестере, а затем вернувшегося на ирландский рынок – с наценкой, которую мы платим за каждый из этих этапов!

– Когда уже мы сможем молоть собственный овес?! – воскликнула я. – Это просто безумие. Вы, должно быть, совсем вымотались, пока тащили сюда эти тяжеленные мешки, а тут еще я со своими тревогами. Доброй ночи, Оуэн.

– Будет лучше, Онора, если Оуэн все-таки войдет в дом. Мы должны тебе кое-что объяснить.

На этот раз дети не проснулись, как это обычно случалось, когда Майкл возвращался домой. Они приучались засыпать побыстрее, чтобы не чувствовать голода.

– Чаю из крапивы? – предложила я Оуэну, когда тот опустился на табурет.

– Пресвятая Дева, неужто мы уже и до этого докатились? – заохал он.

– Осталось еще по глоточку poitín, – добавил Майкл.

Он достал бутылку, и мы уселись у огня. Торфа было много. По крайней мере, будет тепло. Слава богу.

Оуэн сделал долгий глоток.

– Ах, так уже лучше. Нам нужно как-то сопротивляться им.

Майкл предложил бутылку мне. Я покачала головой.

– Лучше все-таки выпей капельку, – сказал он, и я послушно быстро хлебнула из бутылки. – Нам пришлось потратить на еду последние три золотые монеты, – сказал он.

– Что?!

– Цена росла прямо у нас на глазах, пока мы там стояли, – пояснил Оуэн.

– А так, учитывая картошку в закроме, у нас хватит еды, чтобы продержаться весь февраль, при условии, что есть будем раз в день, – сказал Майкл.

– Но если цены поднимаются уже…

– Существует все же «невидимая рука»[41]41
  «Невидимая рука» – рыночный механизм, автоматически регулирующий хозяйство в условиях свободной конкуренции (согласно теории Адама Смита).


[Закрыть], которая способна снизить цену на еду, – перебил меня Оуэн.

– О чем это вы толкуете?

Тогда Оуэн попытался объяснить, что им удалось узнать из разговоров с торговцами и его знакомыми из редакции газеты «Виндикейтор». Из-за того что картошки было собрано вдвое меньше необходимого, нам пришлось покупать другую еду. Этот спрос, по словам Оуэна, позволил продавцам продуктов поднять цены. Другие участники рынка, видя, что на этом можно заработать, неминуемо начнут подвозить сюда больше провизии, увеличивая предложение, – и цены в итоге должны будут снизиться. Эта «невидимая рука» рынка расставит все по местам.

– Но у ирландцев нет наличных денег, – возразила я. – Пара припрятанных на черный день монет – возможно, но у них нет заработной платы. Или они там думают, что у нас тут куча заводов, выстроившихся вдоль побережья, которые предлагают работу? И кто эти «торговцы», которые привезут дешевую провизию, – ростовщики? Или жулики?

– Ты сразу это раскусила, Онора, – заметил Оуэн. – «Невидимая рука» в Ирландии не сработает.

– Мы попытались объяснить все это оптовикам, – признался Майкл. – Ренту мы платим собранным урожаем. Едим картошку, которую сами же и выращиваем. А живые деньги ни в чем не участвуют.

– Прежде в тяжкие времена нас спасал наем на общественные работы, – продолжал Оуэн, – но сейчас правительство ведет себя настороженно. «Невидимая рука» не будет работать, если правительство будет ей мешать. Нельзя построить дорогу, которая даст выгоду одному лендлорду, потому что это поставит в невыгодное положение другого. Прокладывание рельсов даст одной компании преимущество перед другими. Та же проблема с осушением земель. Общественные проекты не должны оказывать помощь частным предпринимателям. Поэтому ничего по-настоящему полезного сделано быть не может.

Бред какой-то. Я спросила у Оуэна Маллоя, не является ли эта самая «невидимая рука» пустой болтовней, служащей оправданием для правительства, чтобы можно было бросить нас на произвол судьбы и оставить голодать.

Майкл рассказал мне об одном репортере, который показал им статью из английской газеты. В ней было сказано, что катастрофы вроде войн, чумы или пожаров посылает нам Господь, чтобы прореживать народонаселение, избавляясь от его излишков. А мор на картошку – это закон природы, который работает так, как и должен работать.

– Ирландия без ирландцев, – сказала я. – Совсем как предрекал Патрик Келли.

***

Декабрь. Мы находились в преддверии зимы – бушующие штормы, волны, яростно бьющие о скалы. Рыбу ловить нельзя. Отец несколько раз пытался вывести лодку в море, но прибой отбрасывал ее на берег, прежде чем он успевал выйти на фарватер. Многие рыбаки уже заложили свои сети и такелаж, чтобы купить хоть какую-то еду, появлявшуюся на рынке, – а цены между тем продолжали расти. Отцу удалось сохранить свои сети только благодаря еде, которую давали мы. Он делился ею с Лихи и Бейли. Мы же раздавали что-то из того, что у нас было, Райанам, Макгуайрам и Дуайерам. Мы не могли есть, когда другие вокруг голодали.

Никаких дорожных работ не началось, не было вообще никакой работы. Майкл раз за разом обходил кузницы.

– Заплатите мне потом, – предлагал он, но все равно везде получал отказ.

Унылое, печальное Рождество. Патрик Келли не появлялся. На проповеди в церкви отец Рош призывал к терпению и раздал каждой семье по двухфунтовому пакету с едой. Он купил все это на свои деньги. Линчи в наших краях не показывались. По словам Молли Кунихан, они теперь постоянно жили в Дублине.

После мессы я возвращалась домой с мамой и бабушкой.

– На каком ты сейчас месяце, Онора? – спросила мама.

– Думаю, на третьем. Майкл еще не знает.

– Так скажи ему, – посоветовала бабушка.

Я рассказала ему все вечером, объяснив, что затягивала с этим признанием сначала потому, что не была уверена, а потом – чтобы не тревожить его.

Майкл очень нежно приложил палец к моим губам:

– Тс-с-с, Онора, a stór. Ничего, мы справимся.

***

К январю голод начал сказываться на наших детях. Теперь, обнимая Пэдди и Джеймси, я чувствовала каждое их ребрышко. А Кати тревожилась по поводу своего младшего, Джеймса.

– Молоко у меня слишком жидкое, Онора, а он такой худенький, кожа да кости.

Мы ели раз в день, вечером, чтобы дети могли уснуть. В основном это было толокно с парой картофелин, разделенных на всех. Мальчики жадно поглядывали на посевную картошку на чердаке, но хорошо понимали, что ее трогать нельзя.

– Еще всего три месяца подождать, и мы посадим ее, – обещал им Майкл.

Он попробовал продать свое седло, но Билли Даб не дал за него даже пенни. Он показал Майклу заложенную одежду, сети, посуду и постельное белье, которыми был забит его дом. Наше одеяло он тоже не взял.

По крайней мере, к нам больше не наведывались солдаты. Вероятно, дождь и раскисшие дороги удерживали их по казармам. А может, они понимали, что нас уже нечего бояться.

Сопротивляться не было никакой возможности. Просто пережить очередной день – и то было очень сложно. Я молилась, чтобы правительство забыло о «невидимой руке» и просто помогло нам.

***

Февраль. Майкл каждое утро вставал первым. Он спускался к ручью, набирал в котелок холодной чистой воды, наливал немного в лохань для Чемпионки и Ойзина, а потом давал им охапку сена, оставшегося с лета.

Майкл и Оуэн пытались продать лошадей, но никто не мог за них заплатить – разве что взять даром.

– Сохраните их у себя, – сказала я. – Скоро уже появится молодая трава – и у Чемпионки с Ойзином будет больше еды, чем у нас с вами.

Когда Майкл приносил воду в дом, у меня уже был разожжен очаг. Слава богу, что почва у нас на участке была болотистой: прошлым летом Майкл наносил торфа и разложил его на громадных полках. Потом просыпались мальчики, и мы с ними играли, наблюдая, как со дна котла к поверхности воды начинают подниматься пузырьки.

– Все, кипит, – объявлял Джеймси.

После этого Пэдди опускал в кипяток пучок сушеной крапивы, держа ее за стебельки, чтобы не обжечься. И мы начинали вдыхать поднимающийся из котла пар.

– Вы у меня молодцы, – говорила я мальчикам. – И спасибо Господу за этот аромат.

В то утро мы с мужем пили крапивный чай из единственной чашки, которую Майкл не продал.

Стоял ясный день, сухой и нехолодный.

– Думаю сводить детей в Барнский лес, посмотреть, не осталось ли там подснежников, которые появились на День Святой Бригитты. А оттуда сходим к маме с бабушкой… Может, удастся найти мидии или других моллюсков на приливной полосе.

– А ты в состоянии столько пройти? – спросил Майкл.

– Этот маленький человечек внутри меня настроен решительно. Все время крутится.

– Я подумывал снять наше окно, – сказал Майкл. – Заложу дырку земляными кирпичами, а стекло продам. Наверное, сделаю это сегодня.

Он предлагал это и раньше, но я все время возражала – мне очень нравилось окно.

– Продать окно – все равно что потерять веру, Майкл. Когда я смотрю на солнце над заливом, эти чудесные краски напоминают мне, что Господь, создавший всю эту красоту, не может покинуть нас навеки. Не лишай нас этого божественного света.

– Но если Джексон увидит это…

– Не увидит. До срока уплаты ренты еще восемь месяцев. К тому времени уже будет собран урожай и весь этот ужас закончится. Если же мы потеряем это окно…

– Нам нельзя его потерять, – вдруг вмешался Пэдди, который вслушивался в каждое наше слово. – Такого больше ни у кого нет. Только у нас.

– А Пэдди все время хвастается, папа, – сказал Джеймси. – Рассказывает другим мальчикам, что только у Келли есть окно, Чемпионка и дяди, которые вытаскивают рыбу из моря. Еще он говорит, что у нас скоро будет своя кузница, что он станет кузнецом, будет сильно стучать молотом и…

– Ничего я не хвастаюсь, – оборвал его Пэдди, – а просто говорю. Это помогает мне не думать о том, как я голоден.

Теперь заплакала Бриджет. Ее маленькому животику не могли помочь ни молитвы, ни хвастовство, ни живописные восходы солнца. Я принялась ее укачивать. Молока в моей груди не было.

– Вот, мальчики… Ваш папа сейчас даст вам отхлебнуть волшебного напитка из своей чашки. Пейте медленно и смакуйте. Прочувствуйте всю его теплоту.

Я сунула палец в чай и дала Бриджет пососать его. Потом выловила из котла крапиву, бросила в него щепотку муки крупного помола и принялась размешивать ее палкой, пока та варилась в отваре крапивы. Все же лучше, чем на пустой воде, как говорила бабушка.

– Мама слышала от миссис Андерсон, супруги капитана береговой охраны, что на складах лежит груз американского зерна, – сообщила я Майклу. – Эта женщина сказала, что его держат в резерве.

– В резерве для чего? – спросил Майкл.

– Я тоже хотела бы это выяснить, – ответила я. – Майкл, может быть, тебе съесть не часть картофелины, а целую, прежде чем ты пойдешь? Дорога в Голуэй Сити долгая. Что если там открылись общественные работы, а у тебя не будет сил, чтобы держать в руках лопату?

– Если там идут работы, поверь мне, я все смогу. Но боюсь, что мы опять простоим в очереди без толку. А с едой я могу подождать и до вечера.

***

– У правительства было столько проблем с доставкой этой кукурузы, – говорила миссис Андерсон.

Мы с мамой и детьми стояли, слушая ее.

– Это маис. Они еще называют ее маис, – пояснила она.

Дело было в сарае за пристанью, где береговая охрана хранила свое имущество. Здесь же находилась контора мужа миссис Андерсон, капитана. Показывая нам ряды мешков запасенного зерна кукурузы, она тыкала в них пальцем и улыбалась, как бы говоря: «Сэр Роберт Пиль[42]42
  Роберт Пиль (также Пил) (1788–1850) – британский государственный деятель.


[Закрыть] и народ Британии не бросили нас голодать. Но вы все равно не получите эту еду, пока мы не убедимся, что вы действительно умираете с голоду по-настоящему».

– Закон о зерне делает импорт американского зерна сюда неимоверно дорогостоящим, – поясняла нам миссис Андерсон. – Тарифы на иностранное зерно очень высокие. Конечно, полагаю, это необходимые меры, но закон этот не применим к кукурузе. С этим нам очень повезло, не так ли?

Дальше миссис Андерсон принялась рассказывать о том, что премьер-министр Пиль взял деньги налогоплательщиков, чтобы тайно привезти из Америки кукурузу. И теперь она будет продана ирландским крестьянам по низким ценам. Мы приучимся есть кукурузу вместо нашей картошки.

– И это будет очень здорово, правда? – спросила она.

Мы промолчали.

К нам присоединился капитан Андерсон. Он начал убеждать, как сильно британское правительство печется о нас.

– Проблема с этой штукой в том, – сказал он, положив руку на один из мешков, – что она, если ее сразу не перемолоть, тут же начинает гнить. В Америке у них для этого используются стальные мельницы. Они гораздо мощнее наших. Теперь это зерно нужно разгрузить, высушить в печи в течение восьми часов и дать остыть несколько дней, чтобы подготовить к помолу. Вот, взгляните.

Он открыл верхний мешок, достал оттуда горсть муки грубого помола и извлек из нее несколько целых зерен.

– Вот так эта кукуруза выглядит в сыром виде, – сказал он, протягивая нам сморщенные шарики.

Капитан вручил их мне – они были тверды как камень.

– Я слышала, ее также называют «жупел Пиля», – сказала я.

Он рассмеялся.

– Вы, ирландцы, такие юмористы! – ответил он. – Мука будет мельче и ее будет легче готовить, если перемолоть ее дважды, но наше правительство решило, что в этом нет необходимости. Мистер Тревельян, человек из казначейства, который отвечает за это, говорит, что благотворительность не должна быть слишком уж качественной.

Капитан Андерсон снова засмеялся, но миссис Андерсон и мы с мамой от смущения опустили глаза. Капитан хотел, чтобы мы благодарили за их усилия, тогда как прямо здесь, в Голуэе, можно было смолоть наше собственное зерно.

– А вы сами это пробовали, капитан? – спросила я.

– Онора, – одернула меня мама.

Но я все равно хотела это выяснить.

– Так пробовали или нет?

– У меня не было такой возможности, – ответил он, – но я уверен, что мука будет вполне съедобна, если варить ее предписываемое время – два часа, по-моему. Почему бы мне не дать немного вам и вашей дочери, миссис Кили? В качестве своеобразного эксперимента, так сказать, – только не говорите никому. Нам не разрешено раздавать это зерно до тех пор, пока здесь не начнется настоящее бедствие.

– Но если вы все-таки раздадите часть зерна сейчас, у людей не будет соблазна съесть свою посадочную картошку, – возразила я.

– Да, но нас тревожат совсем другие их искушения, – заявил капитан Андерсон. – Мы же не хотим, чтобы кукурузная мука продавалась за виски, не так ли? Мы не можем дать лондонской прессе повод для нападок на правительство за помощь ирландскому народу. Береговая охрана должна очень осторожно выбирать линию поведения. В прошлом нас обвиняли в излишнем мягкосердечии.

***

Позже, уже дома, когда я начала яростно ругать капитана Андерсона, меня остановил отец. По крайней мере, этот человек уважал отцовское знание залива Голуэй, всегда спрашивал его совета относительно течений и приливов. А еда эта, конечно же, будет продана в любом случае.

– Эта кукуруза напоминает толченый камень. Люди не поймут, что им с ней делать, – сказала я.

– Мы это уже проходили много лет назад – люди тогда начали болеть, – вставила бабушка.

– Капитан Андерсон – приличный человек, – возразил отец.

Но мысли его были заняты совсем другим.

– Завтра мы выходим в море, Онора, – сказал он мне. – Зимние шторма миновали, и там будет рыба.

– Наконец-то у нас появится улов, который можно будет продать под Испанской аркой, – вздохнула мама.

– А через несколько недель уже и Майкл начнет садить картошку, – подхватил Джозеф.

***

Когда мы с детьми начали подниматься на холм в Нокнукурух, уже опустились сумерки. Карабкаться наверх сейчас было сложнее – все мы ослабли. Я чувствовала в животе движение новой жизни – пятый месяц беременности. Я остановилась, чтобы поудобнее усадить Бриджет у себя на бедре. Джеймси был рядом, а Пэдди остался сзади.

– Пойдем, Пэдди.

– Мне что-то нехорошо, мама.

– Я знаю, знаю. Это все от голода, но сегодня вечером я спущу с чердака несколько картофелин.

– Мне на самом деле очень плохо, мама. – Он остановился и согнулся пополам. – Все режет, мама. У меня в животе как будто ножи.

Он лег на землю и свернулся калачиком. Я опустила Бриджет.

– Присмотри за ней, Джеймси. Что такое, Пэдди, что случилось? – с тревогой спросила я, присев рядом.

– Я взял немножко, мама, совсем чуть-чуть.

– Немножко чего?

– Той штуки из мешка, который дали бабушке.

– Но кукуруза сырая, ее нельзя есть!

– Я же не знал. Так больно, мама! Все режет внутри!

– Попробуй-ка все вырвать, Пэдди.

Я сунула палец ему в рот. Он сделал несколько попыток срыгнуть, но ничего не вышло.

– Мама, мама, что случилось? – спросил Джеймси и заплакал.

– Как больно, – все повторял Пэдди. – Больно!

Я надавила пальцем на основание его языка. Все тело Пэдди напряглось, и наконец наружу вырвалась струя желтой жижи, в которой попадались кукурузные зерна вперемешку с кровью.

– Давай, все правильно, a stór, молодец. Вырви все это. Вырви.

Бриджет тоже заплакала – пронзительный крик, – а Джеймси начал рыдать. Слезы текли по его щекам ручьями.

– Кровь, мама, смотри! Кровь – из Пэдди течет кровь! – причитал он.

Наконец судорожные рвотные потуги Пэдди прекратились. Он несколько раз глубоко вздохнул.

– Можешь встать, Пэдди?

– Не могу, мама.

– Тогда обхвати меня за шею. Я понесу тебя на спине.

– Я не дотянусь, – сказал Пэдди.

Я опустилась совсем низко на землю, чтобы он мог взобраться мне на спину и ухватить меня за шею. Почувствовав на себе его вес, я очень медленно выпрямилась, для равновесия опираясь на Джеймси.

Мы двинулись вверх по склону холма. Пэдди вытянулся у меня на спине. Я споткнулась и упала, ударившись животом. На секунду я замерла, распластавшись на земле.

– Мама, мама, вставай, – заскулил Джеймси. – Ну вставай, пожалуйста.

Упершись руками, я поднялась. Почувствовал ли младенец такой удар? Я слишком исхудала, чтобы защитить его своей плотью.

Пэдди прижался ко мне.

– Держись, – сказала я ему, – держись.

Я уже могла видеть наш домик наверху.

– Майкл! – что было сил крикнула я. – Майкл!

– Иду, a stór! – крикнул он в ответ. – Уже иду, Онора!

Он быстро спустился к нам и сразу подхватил на руки Пэдди и Бриджет. В этот момент я, должно быть, потеряла сознание, потому что очнулась уже на соломенном тюфяке у огня.

– Я здесь, a stór. Я с тобой. Ты в безопасности – все хорошо.

Но со мной все было очень плохо. У меня начались схватки, а затем родился мой несчастный маленький ребеночек… Родился слишком, слишком рано.

***

Мама обнимала меня и шептала мне на ухо:

– Это все к лучшему, a stór. Он не мог бы остаться жить. А сейчас он уже на небесах.

Я всхлипывала, склонившись на ее плечо:

– Дай мне взглянуть на него, мама. Прошу тебя, дай мне на него взглянуть.

– Не нужно тебе этого делать, – сказала она, – не нужно.

– Мне это необходимо, мама, я должна это сделать, чтобы сказать ему, как мне жаль… Мне так жаль, что все так получилось.

Пришел Майкл, держа на руках неподвижное маленькое тельце. Мальчик.

– Помолись вместе со мной Святому Греллану, Майкл. Он когда-то оживил мертворожденного младенца. Помолись, Майкл.

– Наш сын уже на небесах, a stór, – ответил он.

Я коснулась сморщенного личика, крошечных ушек. Мама держала меня за плечи.

Я слышала, как Кати Маллой сказала Майклу:

– У источника Святого Джеймса есть cillín. Мы можем…

– Вы не можете! Не можете! Не хороните его на неосвященном кладбище, Майкл, только не там! Прошу тебя, только не там! Только не на неосвященной земле! Вместе с некрещенными детьми, чужеземцами и самоубийцами? Только не там!

– Мы должны это сделать, Онора, – сказала Кати Маллой. – Если Майкл попытается похоронить его на церковном кладбище, отец Джилли…

Я закрыла глаза.

– Пожалуйста, не нужно!

– Онора, – вмешалась мама, – он сейчас в любом случае у Господа, что бы там ни говорили священники. А ты должна заботиться о своих живых детях. Пусть Майкл похоронит твоего сына. Это все к лучшему.

– Я отмечу это место, Онора, – заверил меня Майкл.

Мама рассказала Пэдди и Джеймси, что у них теперь есть на небесах маленький братик-ангелочек и что, когда они будут читать молитвы, он обязательно услышит их. И что бы ни говорили вокруг, их братик все равно на небесах.

Тогда я оставила их. Всю следующую неделю в нашем домике пролежала какая-то женщина, но не я – не Онора Келли. Я была в иных краях. Блуждала в своих грезах и не хотела возвращаться.

***

– Услышь меня, волшебная фея! Оставь ее! – Это голос бабушки. – Оставь ее! Вернись, Онора.

Я почувствовала, как ее костлявые руки трясут меня за плечи, потом другие руки – руки Майкла, и вот я уже сижу, припав к его груди.

Он поцеловал меня в лоб.

– Ты спала, Онора, очень долго спала, но сейчас нам необходимо, чтобы ты проснулась.

– Вот, alanna, поешь.

Это уже голос мамы. Она поднесла к моим губам чашку.

Я думала, что это крапивный чай. Но в чашке оказался бульон, бульон из рыбы. Я распробовала в нем кусочек сельди, ломтик лангуста. И начала жевать.

– Молодец, Онора, хорошая девочка, – похвалил меня Майкл. – Твой отец с ребятами привез домой отличный улов.

Потом снова заговорила мама:

– Мне нужна твоя помощь, Онора, чтобы продать рыбу под Испанской аркой. Пойдем, Онора, просыпайся! Мы должны побыстрее продать рыбу, иначе она протухнет.

– Сколько нам ни обещало правительство, а засолочный цех для рыбы так и не открыли.

Я не сразу поняла, что эти слова прозвучали из моих уст.

– Слава богу, ты вернулась к нам, a stór, – сказал Майкл.

***

– Свежая селедка! Лангусты! Еще живы-ы-ые! – выкрикивала я, протягивая лангустов в красноватых панцирях и щелкая их лапками.

Мы снова стояли под Испанской аркой, но уже не болтали беззаботно с кладдахскими женщинами, не перебрасывались шутками с покупателями. Наконец-то у нас появился приличный улов, но необходимо было продать его сегодня, сейчас, или же придется бросить груды рыбы гнить прямо на рынке. Не было времени лечить мое тело и мою душу. Мы нуждались в этих деньгах.

За нами внимательно наблюдали три женщины с детьми. Одетые очень бедно, они стояли на краю рынка, а потом подошли к нам. Старшая среди них – вероятно, бабушка – прошептала:

– Прошу вас, во имя любви к Господу…

Две молодые женщины со своими детьми остались стоять у нее за спиной.

Я взглянула на маму. Та кивнула мне. Я завернула три лангуста в кусок газеты и протянула им.

– Сварите их в большом котле, – сказала им мама по-ирландски.

Судя по их виду, и котлы, и посуда, и родной дом остались для них в далеком прошлом. Похоже, их выгнали с земли, но они были слишком гордыми или слишком боялись, чтобы идти в работный дом.

– Спасибо вам, – поблагодарили женщины по очереди.

– Благослови вас Господь.

«Где они спали?» – вдруг подумала я. Под навесом в какой-нибудь канаве? Двое детей были по возрасту как Пэдди и Джеймси, а еще двое – и того меньше. Матери крепко держали их за меленькие ручки. Сильные женщины. Они найдут способ приготовить этих лангустов.

Уже в конце дня мать Коламба из Введенского монастыря купила у нас всю селедку и лангустов, заплатив по пенни за фунт. Довольно хорошая цена. Сколько же времени прошло с тех пор, как я стояла у нее в приемной и просила, чтобы меня приняли в монахини? Казалось, миновала целая вечность, будто все это было в другой жизни.

– Рыбу мы потушим, будет славное угощение для наших учениц, – сказала мать Коламба. – Правительство требует, чтобы мы кормили только наших учениц и чтобы они ели только в школе. Забирать еду домой запрещается. Какой-то начальник заявил, что семьи могут ее продать. Очень трудно иметь дело с людьми, которые считают всех ирландцев лжецами и жуликами. Они постоянно следят за нами. Следят за отцом Джилли. Следят за капитаном Андерсоном из береговой охраны. И подозревают каждого, о ком думают, что он «слишком мягок с народом».

– Но кто эти они, сестра?

– Они – это любой чиновник, посланный из Англии, пусть даже с маленькими полномочиями. Для них это шанс всей их жизни. Они уже выпрашивают взятки у людей, которые хотят получить место на строительстве дорог, при том что работы эти еще даже не начаты.

– Взятки? Но чем? – удивилась я. – Что еще могло остаться у людей?

– Выпивка, бутылка poitín. Учреждены даже комитеты по оказанию помощи населению – из местных более-менее здравомыслящих людей. Но я слышала, что некоторые лендлорды из этих комитетов вносят в списки только своих арендаторов, чтобы эти заработанные ими шесть пенсов в день шли на погашение их ренты.

– Шесть пенсов в день? – ахнула я. – И это все, что они там платят?

– Это только в том случае, если работы вообще начнутся, – ответила мать Коламба. – Сколько времени тратится попусту на заполнение всяких бумажек! Видели бы вы почту, которую мы получаем от разных чиновников, – по два-три письма каждый день только от одного человека по имени Рут. От нас требуют отчета по каждому фартингу, требуют подтверждений, что мы выполняем все их правила. Этот Рут контролирует даже те деньги, которые мы собираем самостоятельно, пожертвования, поступающие из Америки. Мы хотели закупить семена и раздать их фермерам, чтобы те посеяли их. Но правительство не разрешило: нам сказали, что этим мы подрываем бизнес торговцев семенами, вмешиваемся в дела рынка. Просто смешно. – Она покачала головой. – Но мы не должны растрачивать себя на злость. Мы должны молиться. И оставаться здравомыслящими. Это наш единственный шанс.