Текст книги "Аметист"

Глава 3

– Я расскажу вам о Танкреди, если хотите: теперь вам можно узнать все. – По тону Виктории было непонятно, преподносит она свой рассказ в качестве награды или же наказания. – Вы проделали такой большой путь, вы того заслужили.

Говоря это, она широким быстрым шагом шла по заросшей вереском дорожке: устремленный прямо перед собой взгляд не замечал прекрасной ясной погоды, ноги не чувствовали упругости дерна под ногами, уши не слышали ласкового шума сверкающих морских волн. Гвиннет, Джесс и Катриона, запыхавшись, семенили рядом.

Наконец Виктория остановилась у источенной ветрами и дождями скалы – места, явно ей знакомого. Она села. Подруги тоже выбрали себе по камню и расселись. Они ждали в нервном нетерпении, но Виктория, казалось, не спешила начать свой рассказ. Виктория задумчиво глядела на отару овец, спускавшихся с дальнего холма. Две овечки были совсем еще маленькими – ягнята весеннего окота. Помолчав еще немного, Виктория заговорила голосом ровным и задумчивым. Ее бесстрастный тон придавал рассказу еще большую зловещесть.

– Мне не было и четырех лет, когда я сюда приехала, Танкреди было почти семь. Два маленьких сицилианца. Я даже не говорила по-английски. – Виктория невесело усмехнулась. – Скарсдейл наказывал меня за незнание английского. Запирал на целый день без воды и пищи в туалете. В такие моменты день казался мне годом. После наказания я вообще не осмеливалась заговорить и молчала месяцами. Если не считать Танкреди, то я была безмолвна, точно привидение. – Повеселевшим голосом Виктория продолжала: – Я помню то место – Палаццо де Корви – либо как черный провал с кричащим откуда-то издалека голосом матери, либо как белую ослепительную жару и тень Скарсдейла на камне. Я представляла, как его тень ложится на меня и начинает пожирать заживо. Я видела, как эта тень покрывает весь внутренний дворик и гонится за моей жизнью. Изо всех сил стараясь стать невидимкой и боясь всего на свете, жила я в этом замке.

Отара остановилась на ярко-зеленой лужайке. Овцы принялись щипать траву. Один из ягнят настойчиво бился головой в грязный, со свалявшейся шерстью бок матери в поисках соска.

– Но Танкреди, конечно же, досталось больше – он ведь был старше. Он прожил в страхе на три года дольше меня. Ему тоже по ночам снились кошмары, в которых он возвращался на Сицилию. Танкреди просыпался один в темноте и кричал в панике до тех пор, пока не выбивался из сил. Он очень боялся темноты, но зажигать свет ему не позволяли. Скарсдейл не разрешал навещать Танкреди ни его матери, ни кому бы то ни было еще. «Танкреди должен мужать», – говаривал Скарсдейл.

– Я знаю, – не желая того, покачала головой Гвиннет. – Тетушка Камерон мне рассказывала.

– Она не знала и половины всей правды. – Виктория еще плотнее сжала и без того побелевшие губы. – Скарсдейл заставлял нашу мать одевать Танкреди в самую теплую шерстяную одежду и заставлял его стоять посреди двора на самом солнцепеке в тридцатиградусную жару до тех пор, пока мальчик не падал в обморок. Кроме того, были еще и вечеринки. Скарсдейл будил Танкреди и тащил смотреть на оргии. Мальчик наблюдал, как незнакомые мужчины трахают нашу мать на глазах у смеющегося Скарсдейла. К шести годам Танкреди уже научил себя никого не любить, никому не верить, ничего не хотеть.

– Но почему? – ужаснулась Катриона. – Как только можно проделывать подобные вещи с маленьким ребенком?

Виктория криво усмехнулась.

– Скарсдейл ненавидел Танкреди, считая, что тот бросает ему вызов, а ведь он был всего лишь маленьким мальчиком! – срываясь на шепот, воскликнула она, но тут же, взяв себя в руки, продолжила: – Танкреди совершенно неправильно себя вел, понимаете, за исключением разве темноты. Если бы он хотя бы раз заплакал, Скарсдейл, вероятно, просто презрел его и оставил в покое. Мне кажется, Танкреди был просто глупым. Но потом умерла мать. Мы не знаем как, да оно, собственно, и не важно. В любом случае, мы уже слишком надоели Скарсдейлу и потому больше никогда его не видели.

– И он отослал вас сюда.

– Да, в Данлевен. Стояла зима, и было морозно… До этого мне и в голову не приходило, что на свете существует такой холод. Я не могла уснуть ночью и забралась в постель к Танкреди. Мне было так страшно и так холодно, а он всегда был таким теплым. Танкреди крепко обнял меня и сказал, что все будет хорошо, пока мы вместе. После этого я спала с ним почти каждую ночь, пока тетушка Камерон не отправила меня из замка.

Джесс подумала о своем нормальном детстве: о сестрах и подружках, о катании на пони и хорошо воспитанных родителях, имевших, конечно, собственные недостатки, но и в сравнение не шедших с графом Скарсдейлом. Джесс представила себе Викторию и Танкреди, прижавшихся друг к другу в темноте, чтобы согреться, создающих собственный мир фантазий, которые уносили их души за дозволенные пределы.

– Мы занялись сексом, потому что это было приятно, – рассказывала Виктория. – Все казалось естественным. Мы никогда не испытывали разочарования. По крайней мере в то время. Мы целовали и ласкали друг друга. То, что казалось особенно приятным, мы повторяли до пресыщения. Впервые я испытала оргазм, когда мне не было еще и восьми. К одиннадцати годам я думала, что умру, если мы наконец не совокупимся по-настоящему. И злилась на Танкреди за то, что он заставляет меня ждать. Но уже тогда для своих лет Танкреди был крупным юношей, очень хорошо развитым физически, почти мужчиной. А я была маленькой. Он говорил, что в свои одиннадцать я выгляжу только на девять. А мне было плевать. Тело мое было уже давно готово.

После дня рождения мы занимались любовью каждую ночь. Мы придумывали игры, сочиняли сценарии разных забав. Мы наряжались и порой занимались вещами, которые вычитывали из книг Скарсдейла. К тому времени мы знали в его библиотеке каждую книгу, к тому же обнаружили коллекцию порнографических открыток. И никто ни о чем не догадывался. – Голос Виктории стал злым. – Это была наша тайна. Хотя к моменту смерти Скарсдейла, я уверена, тетушка Камерон уже догадалась. Она нас и разлучила: отправила меня в школу.

– В Твайнхем.

– Да, в Твайнхем. – Виктория мрачно усмехнулась. – Впервые в моей жизни мы разлучились с Танкреди.

Наступило молчание. Издали слышался хруст травы, которую щипали овцы. Жужжали насекомые. Солнце припекало спины.

Виктория, подперев подбородок руками, смотрела вдаль, на собирающиеся в тучи облака.

– Для тебя это, должно быть, было ужасно, – робко вставила Катриона.

– Да. Никогда я не чувствовала себя такой одинокой. Тогда я узнала, что то, чем мы занимались с Танкреди большую часть своей жизни, было дурно, понимаете? Я почувствовала себя уродкой. А там оказались все вы – такие нормальные, такие самоуверенные, до боли самодовольные, – и я отдала бы все за то, чтобы быть такой, как вы, быть нормальной. Потом я возненавидела себя за подобные мысли. Мне они казались предательством по отношению к Танкреди. Проще было возненавидеть вас. Я захотела поднять каждую из вас за шиворот и как следует встряхнуть, чтобы выбить вас из вашей уютной, устроенной жизни.

«Так она завидовала нам, – размышляла Катриона. – Как странно. Оказывается, я все это время была права». Ей стало страшно, до боли, жаль Викторию. Захотелось взять подругу за руку, успокоить, пообещать, что в конечном счете все будет хорошо.

Джесс сидела, плотно сжав колени. Пожевывая травинку, она никак не могла сообразить, что должна сказать. Да и что тут скажешь?

– Что ни говори, – прервала молчание Виктория, – а так оно и было. Может быть, это хоть что-то вам объяснит.

«Все как в греческой трагедии», – подумала Гвиннет, но решила отложить мысли о Виктории и Танкреди на потом. Испытанный ею эмоциональный шок оказался очень сильным, почти невыносимым.

Молчание длилось долго, очень долго.

Наконец Джесс заговорила:

– Да, это и впрямь кое-что объясняет: «Мне захотелось… выбить вас из вашей уютной, устроенной жизни». Конечно, ты и должна была тогда так чувствовать, и ты на самом деле выбила нас из обычной жизненной колеи. Ты заставила нас узнать, что значит быть несчастной и недовольной собой.

– Знаю. – Виктория сплела пальцы и слегка оперлась на них подбородком. – Вот почему я наговорила вам всякой всячины на сеансе, хотя сама и не предполагала, что кто-нибудь из вас воспримет гадание всерьез. Даже Гвин…

«Только не говори мне, что на самом деле веришь во все это…»

Гвиннет решительно замотала головой:

– Но ты нисколько не прикидывалась. Все твои предсказания сбылись. Я сделала миллион долларов еще до тридцати лет, и как ни странно, благодаря «безупречному телосложению».

– Ты слишком долго терзалась мыслью о своем уродстве. Я не могла больше терпеть этого, потому что ты ею вовсе не была. Уродкой, я имею в виду. Ты была красива, просто не видела себя со стороны.

– А Джесс уехала в другую страну и стала яснее видеть.

– У Джесс талант, а провинциальная жизнь в Клочестершире его просто бы убила. И я ведь никогда не говорила, куда Джесс уедет, разве не так? Что касается Кэт: любой дурак тогда мог сказать ей, что она попросту теряет время со своим Джонатаном. Он даже почти не писал ей… И уж конечно, нисколько ее не любил. Я хотела, – Виктория обратилась к Катрионе, – чтобы ты сама прочно встала на ноги, а не молилась на своего Джонатана.

Подруги задумались.

– И, таким образом, мы все разъехались и совершили предначертанное, – прервала возникшую паузу Джесс. – А ты нас запрограммировала.

– Как тебе будет угодно. – Виктория пожала плечами и добавила: – Извините.

– Не за что. – Джесс откинулась на куст вереска и прикрыла ладонями глаза от яркого солнца. – Ты заставила нас не быть самодовольными овцами. Ты вынудила нас по-настоящему заглянуть в себя и посмотреть, кто мы на самом деле и кем бы могли стать. Мы все тебе очень обязаны, даже если тобой руководили злые намерения.

– Ну-у-у не-е-ет, – запротестовала Гвиннет. – Это неправда. Я не верю! – Гвин закрыла глаза: в голове замелькал калейдоскоп образов, сливавшихся и разрывавшихся, смешивавшихся и образовывавших новые видения. – А как же другие предсказания? Что Джесс никогда не выйдет замуж за Стефана фон Хольценбурга?

– Да она к тому времени уже сама так решила.

– И что Бейлод убьет меня?

– Ну, это я для острастки, – призналась Виктория. – А потом, ведь Бейлод и вправду испугался. Кажется, он обладал чрезмерным влиянием на тебя, и влияние это было разрушительным. Если бы я, как ты веришь, была ясновидящей, возможно, я смогла бы напугать тебя и заставить саму бросить Бейлода. Но тогда, видишь ли, я чувствовала определенную ответственность, поскольку сама привела тебя к той ситуации, заставив измениться. Сейчас я бы с большим успехом помогла тебе выбраться. Вот перед кем я действительно виновата, так это перед Кэт. Не было необходимости быть такой жестокой.

Гвиннет закрыла глаза ладонями. В своем замешательстве она почти явственно слышала спокойный голос тетушки Камерон, вопрошавшей: «Какова в предсказании доля предположения и какова доля приложения простой психологии?»

– Так, значит, ты все-таки не ясновидящая? – выпалила Гвин. – И никогда ею не была?

– По крайней мере не в том виде, в каком мы себе представляли прорицательницу, – заметила Джесс, – объятой пламенем предсказательницей судьбы.

«Виктория Рейвн такая же ясновидящая, как вы или я», – сказал Карлос Руис, знавший Викторию как никто, за исключением тетушки Камерон и Танкреди.

Тут все вопросы внезапно вылетели из головы Джесс. Ясновидение, программирование – какая разница? Все это к делу не относилось. Все прошло и, конечно, не имеет значения.

Неожиданно Джесс увидела себя в галерее Вальдхейма в Нью-Йорке, свою встречу с Танкреди, первую за много лет, и вспомнила, как заметила неладное, ощутила начинавшуюся болезнь сквозь его здоровую загорелую кожу. Рядом с Танкреди стоял Генрих, его новый красавец друг, которому теперь уже, несомненно, ни за что было не стать звездой мировой величины. Возможно, что и Генрих уже умер. Джесс похолодела.

– Виктория, – спросила она охрипшим от волнения голосом, – когда ты в последний раз была близка с Танкреди?

Виктория повернулась к Джесс, прикрыв от ослепительного солнца козырьком ладони глаза, так что невозможно было разглядеть их выражения.

– Восемнадцать лет назад, в Париже, в шестьдесят седьмом. Когда мы встретили Стефана. Это было в последний раз. – Виктория устало улыбнулась. – Я знаю, о чем ты подумала. Но Танкреди заболел два года назад.

Поднялся ветер. Тени облаков, подобно черным пальцам, скользили по залитым солнцем холмам. Виктория призывно поднялась на ноги.

– Нам лучше сейчас вернуться. Скоро пойдет дождь.

В замке их ждали сообщения. Звонили из гаража в Обане: окончательная смета на ремонт «рейнджровера» составила пятьсот девяносто семь фунтов и семьдесят пять центов, включая работу и запасные части; в связи с летней запаркой ремонт можно было начать только на следующей неделе. Его преподобие викарий Далглиш приедет в половине шестого обсудить детали предстоящих похорон. Он надеялся, что условия будут приемлемы.

Доктор Макнаб вернулся в семь часов вечера и сам себя пригласил на ужин:

– Никогда не упускаю возможности насладиться кулинарным искусством Кирсти, если только позволяют обстоятельства.

Ужин состоял из того, что Кирсти называла «на скорую руку»: суп, омлет по-испански, салат и покрытая пылью бутылка великолепного мозельского из погребов Скарсдейла.

– Прямо банкет, – просиял доктор Макнаб. – Никакого сравнения с разогретой тушенкой и засохшим «чеддером».

Отправив Викторию в постель и приказав ей перед сном принять успокоительное (прекрасно зная, что Виктория этого не сделает), Макнаб сказал:

– Я рад, что вы здесь. – Доктор втиснулся в свой маленький «остин». – Надо, чтобы кто-нибудь был с Викторией рядом, хорошие друзья, например, хотя она прежде отрубит себе руку, чем позволит это. Э-хе-хе. – Макнаб зажег потухшую трубку и выпустил облачко вонючего дыма. – Я наблюдал за ней последние месяцы. Знаете, она немножко меня пугает. Она избегает общества. Запирается изнутри, если вы поймете, что я имею в виду. – И неожиданно спросил: – Она ведь не просила вас приехать, а?

Джесс покачала головой.

– Нам всем позвонил Танкреди.

– Да. Разумеется, он должен был это сделать, зная, каково будет ей. Он прекрасно знал… и я могу представить, чего ему стоило встать с постели и сделать все эти звонки. – Макнаб задумчиво погрыз мундштук своей видавшей виды трубки. – Знаете, вам нужно увезти Викторию отсюда. Увезите куда угодно: что бы там ни было, но она не должна оставаться одна в Данлевене. Я сделаю все от меня зависящее, но вы должны мне помочь. – Доктор пристально посмотрел на подруг. – Здесь у Виктории больше ничего не осталось. Ничего.

Джесс лежала у окна на просторной двуспальной постели тетушки Камерон и наблюдала за медленными северными сумерками. В утомленном мозгу бесконечно прокручивались события сумасшедшего дня.

– Их связь со Стефаном стала концом нашей, – рассказывала Виктория Джесс, когда они возвращались из вересковых зарослей. – Он был так вульгарен. Ему не следовало быть таким жестоким. В Париже я начала ненавидеть Танкреди.

Теперь Джесс очень ясно себе представляла: трое таких близких друзей – и тут Танкреди все больше очаровывается золотоволосым юношей. Его темные глаза наполняются лаской, рука как бы случайно обнимает плечо Стефана, голос сладок и чувственен, и Виктория все это видит.

– Не было сил сносить эту муку. Я чувствовала себя такой одинокой. И не было никого, кому бы я могла довериться. Нелепо жаловаться на то, что твой брат тебе изменяет. Тогда я и сняла кольцо, подаренное Танкреди, и больше никогда его не носила.

На другой стороне кровати, опершись на локоть, лежала Гвиннет и рассматривала фотографию двух маленьких детей: мальчик – жгучий брюнет и девочка – яркая блондинка. Гвин краснела при мысли о собственной неожиданной наивности.

– Годами любовники или любовницы сменяли друг друга, – поведала Гвин Виктория. – Джонатан, Урсула Вичини и ты, разумеется. Я знала, что ты у него в комнате, в тот день, в Челси. Танкреди сделал это, конечно же, намеренно. Он рассчитал, что я приду домой именно в это время и услышу твой голос.

Гвиннет вздрогнула, вспомнив звук тех давних шагов на мраморном полу.

– Я заставила Танкреди уехать со мной в Шотландию. Прости меня. – Голос Виктории был холоден. – Но позже, поняв, насколько глубоко ты его полюбила, я надеялась, что мне удастся вовремя это остановить. На следующей неделе ты уезжала в Калифорнию, и я думала, что время и расстояние помогут тебе быстрее забыть Танкреди. Хотя мне следовало бы знать лучше: Танкреди не забывает никто.

Катриона лежала, натянув на себя одеяло до горла, на шезлонге времен королевы Анны, обтянутом скользким полосатым атласом.

– Рано или поздно я оказалась бы не в том месте, не в то время, и все было бы кончено, – звучал в голове Катрионы голос Виктории. – Но мне чертовски везло. Всегда. Смешно, не правда ли? Я просто не могла сделать неверного шага. Я встречалась и брала интервью у очень опасных людей, таких, как Карлос Руис… О Карлосе Руисе когда-то говорила и Джесс, характеризуя его как человека мягкого.

– Опасных? – переспросила Катриона.

Виктория холодно улыбнулась.

– Очень. Но мы вместе прошли долгий путь. Он заботился обо мне, устраивал встречи и интервью, которые я никогда бы не смогла сделать по другим каналам. Он также вытаскивал меня, если где-нибудь происходили экстраординарные события, и я делала потрясающие репортажи.

– Но почему? – недоумевала Катриона. – Зачем он это делал?

– У него получалось великолепное прикрытие. Я была для Карлоса ценной находкой.

«И это все?» – подумала про себя Катриона и тут же порывисто спросила:

– Только как прикрытие? Джесс говорила, что Карлос тебя любил.

– Он меня использовал, – покачала головой Виктория. – А я использовала его. Все по-честному.

– О-о-о… – Катриона обдумывала свой очередной вопрос: – А ты не боялась, что люди могут подумать, что ты была… – Катриона замялась, подыскивая подходящее определение, – замешана?

– Ты хочешь сказать, – без обиняков уточнила Виктория, – не была ли я тоже террористкой?

Катриона прикусила губу.

– Ну-у-у…

– Разумеется, все так и думали, – запросто констатировала Виктория. – В конце концов я ведь всегда оказывалась в центре событий, не так ли? И всегда выходила сухой из воды. Что же еще обо мне можно было подумать?

– Я… я не знаю, – смешалась Катриона.

– Думаю, что и никогда не узнаешь. Но запомни, Кэт: я искала смерти только себе. И никому более.

За окном все еще не наступила полная темнота, и Джесс могла видеть горбатые черные очертания гор на фоне неба стального цвета.

Вот уже вторую ночь подряд они слышали, как внизу, проскрежетав металлическим голосом свою мелодию, принялись отбивать полночь старинные часы.

Гвиннет неожиданно спросила:

– Как вы думаете, а доктор Макнаб знает? Ну, о Виктории и Танкреди?

– Полагаю, догадывается.

– Но что же, ради всего святого, вы считаете, мы можем сделать? – спросила Катриона.

Ответа на ее вопрос не последовало.

Наступил вечер вторника. Похороны были назначены на полдень следующего дня.

– Теперь вы можете, собственно говоря, ехать, – сказала за ужином Виктория.

Подруги не видели Викторию почти весь день: она провела большую часть времени в библиотеке, и никто не осмелился ее беспокоить.

Теперь Виктория сидела на резном дубовом стуле во главе двадцатифутового обеденного стола. На ней было рубиново-красное длинное платье, волосы аккуратно заколоты на затылке. Выглядела Виктория царственно, отчужденно и строго.

– Очень мило, что вы приехали. Не думайте, что я не оценила вашего поступка, но завтра все закончится. Вам нет более нужды оставаться в Данлевене.

Виктория, разглядывая телячью вырезку, зажаренную с чесноком и розмарином, которую поставила перед ней Кирсти, ковырнула мясо острым, как бритва, ножом с широким лезвием.

Кирсти принесла блюда из молодой картошки со сливочным маслом, мятой, спаржей и консервированным горошком.

– Как тебе будет угодно, – отозвалась Джесс, как только Кирсти вышла из комнаты. – А как ты? Что вообще собираешься делать?

Джесс чувствовала себя очень неуютно, задавая этот вопрос.

– Еще слишком рано, – сказала она перед ужином Гвин и Катрионе. – Нельзя торопить Викторию с ее планами на будущее. Людям порой нужны месяцы, даже годы, чтобы оправиться от подобного потрясения.

– Ты говоришь так, будто Виктория – вдова, – возразила Гвиннет.

– Ну-у-у… – задумалась Джесс. – Так она и есть вдова, разве не так? Даже больше.

– Мы должны, – поддержала Джесс Катриона. – У нас совсем немного времени. Мы пробудем здесь столько, сколько сочтет нужным Виктория, а это будет недолго. В конце концов, мы можем просто попытаться и немного встряхнуть ее, заставить снова думать.

На вопрос Джесс Виктория приподняла изящную бровь. Джесс показалось, что все они вновь вернулись в Твайнхем – настолько было очевидно превосходство Виктории над ней, Гвин и Катрионой.

– У меня здесь куча дел. – Виктория помолчала. – А вам-то что за забота?

– Ты вернешься в газету? – упорствовала Джесс.

Виктория полила мясо мятным соусом из серебряного кувшинчика в античном стиле.

– Не думаю. Сомневаюсь, чтобы они там жаждали моего возвращения. Я с ними поссорилась.

– Почему?

– Мне больше не нужна газета, – не стала объяснять Виктория. – Все это уже не важно.

– Конечно, у тебя сейчас такое состояние, – посочувствовала Гвиннет. – Но не можешь же ты оставаться здесь вечно.

– Почему бы и нет? Здесь мой дом.

– Но – одна?

– Вовсе не одна – Кирсти тоже остается.

– Да, но…

– И я буду слишком занята, чтобы иметь время интересоваться людьми. Я намерена составить каталог всей библиотеки. Знаете, мать так и не смогла закончить эту работу. А тут ее – на годы.

«Вам нужно увезти отсюда Викторию куда угодно…» – настойчиво просил доктор Макнаб.

Джесс посмотрела на сидевшую во главе стола Викторию и представила себе лицо подруги через несколько лет: запавшие глаза, паутина глубоких морщин, опутавшая узкогубый рот; с годами Виктория станет еще более эксцентричной и нелюдимой, без конца горюющей об утраченной любви, сосредоточенно разглядывающей пыльные порнографические альбомы из библиотеки Скарсдейла.

Джесс отвела взгляд.

– Ну что ж, это – твоя жизнь.

– Благодарю. Я рада, что ты так же смотришь на сей предмет.

«Да, здесь дом Виктории, – размышляла Катриона, – и никто не вправе забрать ее отсюда силой… Но она не должна оставаться в одиночестве, да и Кирсти не вечна».

Словно в поисках совета, Катриона принялась блуждать взглядом по комнате: большая голова лося над камином, высокие окна в глубоких нишах, почерневшие балки потолка, два комплекта рыцарских доспехов, охраняющие арочную дверь, ведущую в холл и, наконец, два выцветших стяга над этой дверью – ратные трофеи предков Скарсдейлов.

– А Данлевен входит в национальный реестр? – неожиданно спросила Катриона.

– Нет. – Виктория вновь наполнила бокалы. – Скарсдейлы не любили вмешательства в свои дела. Они сохраняли свободное владение собственностью. Никаких связей. Никаких пут.

«Когда Виктория постареет, – подумала Гвиннет, – она будет выглядеть совсем как тетушка Камерон. Да она со своими белыми волосами и сейчас натуральная тетушка Камерон, хотя ей всего тридцать семь».

– Ты думаешь, Танкреди хотел бы жить здесь в одиночестве? – спросила Гвиннет вслух Викторию.

– Теперь-то ему какая разница? – пожала плечами Виктория. – Он умер.

– Но его бы это волновало.

– Не обманывай себя, – холодно ответила Виктория. – Танкреди ничто не волновало. И никто.

Катриона довольно долго хранила молчание. Но теперь неожиданно подняла глаза от стола, словно подхватывая мяч, который чуть было не упустила Гвиннет.

– Если ты так думаешь, то ты сама тупица, – произнесла она многозначительным тоном, не обращая внимания на нахмурившиеся брови и угрожающий вид Виктории. – Разумеется, Танкреди было не все рано, иначе бы он не стал звонить нам. Он понимал, что ты будешь нуждаться в ком-то, кто позаботился бы о тебе, и потому так настойчиво просил нас приехать.

Катриона глубоко вздохнула, абсолютно уверенная в правоте своих слов.

– Он вовсе не потому выбрал днем своей смерти тридцатое июня, что хотел просто пошутить, и не потому, что обладал бесподобным чувством иронии, как ты выразилась. Он поступил так, потому что был уверен в том, что нас всегда тревожило твое предсказание, и мы все приедем! А что касается причиненной им тебе боли по поводу ваших отношений, так откуда ты знаешь, что Танкреди не руководствовался в своем поступке любовью к тебе, что и заставило его оттолкнуть тебя? Он был старше тебя, он прекрасно понимал, что вы оба не сможете продолжать так жить вечно. Возможно, он считал это единственно правильным выходом.

Щеки Виктории вспыхнули двумя ярко-красными пятнами.

– Ты сама не знаешь, что говоришь!

– Еще как знаю! – заявила ничуть не обескураженная Катриона. – Ты такой же человек, как и все, несмотря на то что изо всех сил пытаешься доказать обратное. Я также знаю, что во всем с самого начала был виноват лорд Скарсдейл. Вы с Танкреди оба стали его жертвами. Он превратил Танкреди в нравственного урода, и, если бы ты ему позволила, то же самое сталось бы и с тобой. Уверена, что Скарсдейл нашел бы это забавным. В самом деле, держу пари, что где бы сейчас ни находился мерзкий Скарсдейл, он хохочет во все горло. Он же победил, разве ты не понимаешь? Он в конце концов сломал Танкреди, а если только ты останешься в замке и будешь тут терзать себя мыслями всю оставшуюся жизнь, это будет означать, что Скарсдейл сломал и тебя. Ты хочешь этого?

Катриона наклонилась вперед и так экспрессивно жестикулировала рукой с зажатой в ней чашкой, что кофе выплескивался на ее рубашку, но Катриона ничего этого не замечала. Она призывала:

– Не делай этого, Виктория! Не дай Скарсдейлу смеяться последним!